«ВПС. Открытый-артериальный проток, 3 миллиметра», – про себя прочитал я. И завис. Опять аббревиатура. И как она расшифровывается? Про ЭКГ я хотя бы слышал. А ВПС… Что-то совсем новое.
Я уже хотел было матюгнуться от безысходности (матерюсь я редко, но порой случается), как вдруг меня осенило – интернет-то на что?!
Я достал телефон, открыл Google и вбил в поисковик: «ВПС это». Связь в поликлинике ловила плохо, и интернет тупил. Загружал результаты почти минуту. И, наконец, выдал:
«ВПС – это врожденный порок сердца».
Глава четвертая
Я не поверил. Вчитался в результаты поисковика еще раз. И опять. «ВПС – это врожденный порок сердца», – настойчиво утверждал Google, попутно предлагая мне запись в Центры Кардиологии.
Меня словно дубинкой по башке ударили – все мысли перемешались. Порок сердца? Что за бред? Я не из тех детей, о которых пишут в газетах: «Мальчик страдает от тяжелого заболевания. Требуется лечение в Германии». Я, блин, здоров! Я на лыжах так бегаю, что за мной даже Ваня угнаться не может!
Врачи редко ошибаются. А техника тем более. Но надо перепроверить. Съездить в платную клинику. Мало ли, техника подвела, или УЗИст неграмотный попался. Перепутал что-нибудь, не на ту кнопку нажал…
Я ушел домой. Какой нафиг окулист?! Мне нужно было за свой компьютер, в тихую обстановку; туда, где хорошая связь.
Открытый-артериальный проток – как его лечить? Чем? Или это навсегда? От него умирают? В голове вертелось много вопросов, а ответов дать никто не мог. Кроме Интернета. Но Интернет всегда рубит с плеча. Сообщает правду, даже если она горькая как редька.
«В среднем, люди с ОАП живут 35-40 лет».
Для меня интернет не сделал скидок. Беспристрастно разжевал, что срок жизни короткий.
«Необходимо хирургическое вмешательство».
Что подросткам лекарствами уже не поможешь – только операцией.
«Врачи закрывают артериальный проток оклюдером или спиралью».
И что в сердце придется вставлять железку. Сплав титана. Это навсегда. Иначе никак. Без железки умрешь. Если повезет, к шестидесяти годам. Если нет – к двадцати.
Дома никого. Родители на работе. Ваня гуляет с Авдеевой. Они не знают. Пока что. Как им сказать? «Мам, пап, братик, у меня порок сердца. Нужна операция, или я сдохну»?
Раньше мне нравилось быть в квартире одному – можно делать, что вздумается. И посуду мыть не надо. И комп с Ваней делить. Сиди себе, в игры рубись. Ешь бутерброды вместо обеда. Валяйся на кровати в обуви. Не жизнь, а сказка! Была. А теперь что? Это даже словом приличным описать нельзя.
Я набрал папу – мама на работе все равно трубку не возьмет, а Ваня не поверит. Подумает, что розыгрыш. Если бы розыгрыш…
– Да?
– Пап, привет.
Я даже подготовиться не успел: ни нужных слов подобрать, ничего – папа почти сразу ответил. Словно ждал звонка.
– Ян, я на работе.
– Я знаю.
Папа разговаривал со мной холодно. А все из-за утренней ссоры. Мама ему нажаловалась. Или Ваня. Или оба. Они те еще ябеды!
– Ты меня отвлекаешь. Вечером поговорим.
Мне вдруг стало по-настоящему грустно. И это была не та грусть, которая накатывает, когда с тобой случаются мелкие неприятности, вроде двойки по ИКТ – она сдавливала грудную клетку как тиски, затрудняя дыхание.
– Не надо вечером. Надо сейчас. Это важно! Папа, ты слышишь? Не вешай трубку!
Ну неужели так сложно уделить сыну пару минуточек? С Ваней папа готов трындеть и днем, и ночью! Хоть про эпоху Возрождения, хоть про шахматы, хоть про мусорные баки. Нет, серьезно: однажды они два часа обсуждали гребаные мусорные баки!
– Ян, ты обнаглел! – повысил голос папа. – Совесть у тебя есть или как? Нахамил матери, нахамил брату, а теперь и на меня кричишь? Я занят.
И тут во мне что-то сломалось. Под тяжестью грусти, может быть. Фиг разберет… Но я разревелся. Как девчонка! Всхлипнул в трубку, и понеслась – слезы водопадом. Я был бы и рад прекратить, но не мог. Не получалось. Это ж надо: четырнадцать лет, и реву! Да еще и при отце. Позорище.
– Ян? Ян, сыночек, ты чего?
Папа сразу смягчился. И перепугался, походу. Дошло до него, наконец, что дело серьезное. Это Ваня по пустякам плачет. Втихаря, конечно. Но его глаза выдают – они потом еще долго красные.
Слезы Вани родителей не удивляют. Ранимый мальчик, что поделать? Зато я для них – агрессивный робот, который психует по пять раз на дню, а радоваться или грустить не умеет.
– Ян? Успокойся, ладно? Что-то произошло? В школе проблемы? Я не буду ругаться.
Я боролся с желанием послать все к черту и бросить трубку. Но надо сказать. Про порок, про операцию – про все! Обязательно. Лучше уж по телефону, чем за семейным столом. Не хватало еще, чтобы мама с Ваней мои слезы видели.
– Мы в поликлинике были. Пап…
Что ни слово, то всхлипывание. Будто вся грусть, которая копилась во мне с момента смерти бабушки, вырвалась наружу.
– В поликлинике были, так, – повторил папа. – И?
– Мне сделали УЗИ.
– УЗИ? И что? Нашли что-то, да? Ну, ты насчет этого не волнуйся, Янчик. Все лекарства купим. Все вылечим. Слышишь?
На те же грабли наступает, что и я. Думает, на УЗИ какую-нибудь ерунду обнаружили. Но нет – врожденный порок сердца. Звучит-то как…страшно. Настолько страшно, что сперва не осознаешь, в какое болото попал. Кажется, будто это не с тобой происходит; будто это сон или злая шутка.
– У меня порок сердца, папа.
Я сказал это с большим трудом – язык заплетался, руки тряслись. Но дело сделано. Теперь папа в курсе.
– Что? – переспрашивает он.
Издевается, что ли?
– Врожденный порок сердца. Ты глухой или как? – прошипел я в трубку, давясь слезами.
Я уже Ваню переплюнул своей истерикой! Да, это была истерика. С икотой, с дрожью по всеми телу, с чувством удушья. Точь-в-точь как у мамы на бабушкиных похоронах.
– …Ты же никогда на сердце не жаловался, Янчик, – после недолгой заминки сказал папа.
– Надо в сердце железную штуку вставлять. Или я умру рано.
– Это врач сказал?
– Нет. Я в Интернете прочел.
– Янчик…
– Ты достал уже. Называй меня «Ян». Как раньше.
Родители нередко обращаются к Ване: «Ванечка». А я всегда был для них просто Яном. И вот папа сюсюкается со мной как с маленьким. Из-за порока. Как быстро болезнь меняет жизнь… Скоро все окружение будет относится ко мне иначе.
– Ян, сынок, я маме и Ванюше сам все расскажу, ладно? А вечером мы все вместе поедем в кафешку, и там все спокойно обсудим.
– Я не хочу в кафе.
– А куда хочешь?
– Никуда.
– Можем заказать на дом пиццу, м? Ян?
– Пап, какая пицца? – устало спросил я. – Мне сейчас на все похрен.
Я потихоньку приходил в себя. Уже не плакал, но еще всхлипывал. Все реже и реже – сил не осталось. Меня клонило в сон.
– Ляг и поспи, – папа словно прочитал мои мысли. – Я отпрошусь с работы пораньше. И мама тоже. Мы скоро приедем. Ване скажу, чтобы домой шел.
– Зачем? Он с вопросами пристанет. Не хочу сейчас его видеть.
– Я запрещу ему тебя донимать. Он послушается.
– И разболтает обо всем Авдеевой, – добавил я.
Ну, или Авдеева ему. Она ж меня у кабинета ЭКГ видела. У нее, скорее всего, тоже с сердцем проблемы. Не просто же так она там ошивалась.
– Верочке?
– Он ей обо всем докладывает. Про утро разболтал, как я с ним и с мамой разругался. И про порок разболтает.
Какая Авдеева «Верочка»? Лахудра она, вот кто! Волосы из косы торчат в разные стороны. И на свету блестят. Она их, должно быть, раз в две недели моет.
– Не разболтает. Я с ним поговорю. Он должен знать, Ян. Мы одна семья. И мы все любим тебя. Слышишь, сынок?
Родители-то любят: как можно своего ребенка не любить? А вот Ване на меня пофиг. И мне на Ваню тоже. У Вани Авдеева есть, а у меня интернет-друзья.
– И я вас с мамой люблю.
– Отдыхай, солнышко. Мы скоро приедем. И не расстраивайся. Все образумится.
Ага, как же. Образумится. Порок сам не исчезнет. Но что еще папа мог сказать? Он тоже переживает.
– Пока, пап.
Я положил трубку. Вот и все. Папа знает. Скоро узнают и мама с Ваней. Слезы выплаканы. Грусть ушла. Ее место заняла пустота. Будто из души все эмоции вынули…
Я лег на кровать. Прямо в свитере и штанах: сил не было даже на то, чтобы раздеться. И уснул. Как ни странно, глубоким сном – меня не разбудила ни возня родителей в прихожей, ни звон сковородок на кухне. А проснулся лишь поздним вечером.
На улице уже стемнело. Ваня делал уроки за столом. Без Авдеевой, надо же! Ему, наверное, папа запретил. Сам бы он до этой мысли не допер – что нельзя водить домой кого попало. Особенно, когда в семье несчастье. Хотя какое у Вани несчастье? Радость одна! Он сам как-то сказал: «Если с тобой беда случится, я тебе тоже не помогу. И не мечтай!».
Это год назад было. Ваня руку сломал. Правую. И попросил меня, чтобы я за ним домашку записывал, пока кости не срастутся. Под диктовку. За бесплатно. Я отказался – заняться мне больше нечем! Времени и так мало. Было бы побольше, помог бы. Но Ваня воспринял отказ как трагедию. Обозвал эгоистом. А сам-то он кто? Лишь о себе да об Авдеевой думает.
Ваня прикинулся, что не замечает возни позади себя. Я нарочито громко переодевался из уличной одежды в домашнюю – не ходить же по квартире в свитере! Хлопал дверцами шкафчика, гремел вешалками, но Ваня и не взглянул на меня. Вот это поддержка, вот это сочувствие!
– Я что, стеклянный? – не выдержал я.
У Вани сдохла совесть. По-другому его поведение не объяснишь. Я для него невидимкой стал. Нет бы сказать: «Все будет о’кей, братик». Банальная вежливость! Но Ваня слишком гордый. И злопамятный. Это он так мстит – я ведь его утром толкнул.
– Не стеклянный, – ровным голосом ответил Ваня.
Стол был завален его учебниками и тетрадками. И канцелярией. И даже стружкой от карандашей! Учебников было так много, что Ваня сложил их в стопку. За которой прятался как за баррикадой.
– А чего морозишься?
– Не хочу тебя тревожить.
– Без иронии, Ваня.
– Это не ирония. Я серьезно.
Ага, серьезно он. Утонул в своих тетрадках. Сгорбился, как старичок, и что-то там пишет, пишет. В глаза посмотреть слабо?
– Тогда поговори со мной!
– О чем?
– Да ты издеваешься!
Я дернул Ваню за капюшон толстовки. И тот, наконец, обернулся. И мы встретились взглядами. И оба удивились. Я удивился сам себе – мне неожиданно захотелось поговорить с братом. Ни с того-ни с сего. А Ваня удивился мне. По той же причине.
– Ты же ненавидишь со мной болтать, – осторожно сказал он.
– Да. Но сейчас хочу.
– Почему?
Я пожал плечами. Я действительно не знал.
– Ну… давай. Родители пиццу заказали. Будешь?
– Какую?
– С ананасами.
– Ну, давай, – согласился я.
На секунду в воздухе повисло молчание. А потом мы засмеялись. Не так, как девчонки из поликлиники – по-другому: нервно, неловко. Так смеются чужие, но близкие друг другу люди. Чужие, но близкие – это когда вроде родня, а вроде и нет.
Мама в журнале вычитала, что дети-погодки – сплошная экономия. Игрушки общие, одежда общая. Два ребенка по цене одного! И что малыши дружить будут. Так сильно она еще не ошибалась. Родила наглядный пример «чужих, но близких» – ходячее напутствие будущим мамам и папам.
– Может, все вместе на кухне покушаем? – предложил Ваня.
– Не хочу. Принесешь мне пиццу сюда, в комнату? И чай. И себе тоже возьми.
Но сегодня мне был нужен именно Ваня. С одной стороны, он офигел – делает вид, будто ничего не произошло. Порок сердца? Нет, не слышали. А с другой… Уж лучше его странное спокойствие, чем мамины слезы. Странное, потому что, когда дедушку в больницу положили, Ваня так же себя вел. Из-за ерунды хнычет, а если что-то серьезное – лицо кирпичом.
– А родителям что сказать? Мама там сидит, переживает.
– Скажи, что я не настроен это обсуждать.
Ваня сразу смекнул, о чем я. О пороке, ясное дело. Мы будто играли в шифровальщиков или шпионов. Слово-которое-нельзя-называть. Я его избегал, чтобы не сгущать краски – на душе и так было паршиво. А Ваня, сто пудов, попросту боялся. И правильно. Я послал бы его куда подальше, если бы он про порок расспрашивать начал.
Пока Ваня бегал за пиццей, я прибрался на столе. Сложил тетрадки в стопочку, убрал канцелярию в пенал. И мне понравилось. Обыденность понравилась – тетрадка по математике с каракулями на полях, ластик в форме собачки, ручка с изгрызенным колпачком. Раньше я не замечал, какая она прикольная. А от мысли, что сейчас съем любимую пиццу, стало радостно. На мгновенье, но все-таки.
– Я взял себе два кусочка, а тебе три, – сообщил Ваня, заходя в комнату с большой тарелкой в правой руке и парой кружек в левой.
И это тоже меня порадовало – что три кусочка. И кружка порадовала: Ваня взял себе оранжевую, а мне фиолетовую.
– Ты часто из нее пьешь. Она тебе нравится, – сказал про кружку Ваня.
И я снова обрадовался. Да, мне нравится эта кружка. И фиолетовый цвет.
– Я не добавлял сахар.
И чай без сахара – все как я люблю!
Маленькие радости сложились в одну большую. И на душе стало чуточку легче. Я ждал от семьи слез и соплей, ждал трагедии. И трагедия состоится. Позже, во время разговора с мамой и папой. Мама заплачет. И папа, может быть, тоже. И ведь не объяснишь им, что сейчас мне нужно совсем не это. Родители, сами того не желая, заразят меня полной безнадегой. Такое уже случалось. Дважды. Когда бабушка заболела, и когда дедушка. Все эти слова про светлое будущее – чушь. Мама с папой сами в него не верят.
– О чем будем болтать? – спросил Ваня, отхлебывая чай.
Если с человеком крепко дружишь, темы для разговора появляются сами собой. А когда у вас отношения как натянутая струна, все гораздо сложнее.
– О школе? Стоп, погоди. Про шахматы! – предложил я.
– Про шахматы? – Ваня аж подавился.
– Ага. Объясни правила.
– Ты прикалываешься?
– Не-а.
Я не прикалывался. Мне было интересно. До сих пор Ваня и шахматы существовали отдельно, а я отдельно. Но учиться никогда не поздно, ведь так? Может, это круто – играть в шахматы? А я и не подозреваю.
– Ну, у каждого игрока по шестнадцать фигур, – неуверенно начал Ваня. – Восемь пешек, две ладьи, два слона, и король с королевой. Королеву еще называют ферзем, а слонов – офицерами. Но суть та же. Белые всегда ходят первыми…
– А пешки только вперед.
– Да, верно. За исключением взятия.
– А это что такое?
– Сейчас объясню.
Ваня заметно оживился. Достал из рюкзака альбом, фломастеры, и давай чертить шахматную доску.
– Играешь ты, допустим, черными. А я белыми. Мои пешки уже пересекли половину поля…
– Кто бы сомневался! – усмехнулся я, но не как обычно, а по-доброму.
– Ну, или твои пешки. Представь, что это пехотинец твоей могучей армии.
Ваня достал из пенала ластик – тот самый, что в форме собачки, и положил его на нарисованную доску. Второй ряд, вторая клетка. По буквам и цифрам – b2. Если считать от меня. А если от Вани, то b7.
Это дедушка научил. Когда мы с Ваней были мелкими, он с нами в шахматы играл. «Шахматы логику развивают. Мотайте на волос, мальчики. Потому что усов у вас еще нет!».
– Твой пехотинец – храбрый воин. Идет только вперед! – продолжал Ваня.
– Ага. Он же пешка.
– Не пешка, а пехотинец!
– А конь – кавалерия? – прыснул я.
– Ну да, – ответил Ваня на полном серьезе.
Ваня застрял в детстве. …Или никогда не вылезал оттуда. Пока его ровесники заводят первые отношения, он в войнушку играет. Шахматная доска для него – поле боя! Он на турнирах тоже воображает, что войском командует?
– Пехотинец и его товарищи пробиваются через орду врагов! – Ваня переставил собачку (ой, пехотинца!) на три клетки. – Но что это?
Он засунул руку в карман толстовки и достал оттуда монетку. Положил рядом с «пехотинцем» – на соседнюю клеточку.
– Враг наступает. Он ловкий, но тупой – пересек два ряда одним прыжком! А это значит, что пехотинец берет его в плен. Бах!
Ваня сделал ластиком ход назад, по диагонали. И щелкнул по монетке так, что та отлетела на другой конец стола.
– Когда противник перемещает пешку сразу на два поля, ты ее «забираешь». Выкидываешь с доски. Но только если ваши пешки оказались на одной линии, – подытожил он и с видом победителя взялся за пиццу. Будто она была его трофеем, наградой за победу в сражении.
Неплохая тактика: объяснять новичкам правила шахмат через игру. Пешки – пехотинцы. Кони – кавалерия. Это даже забавно. Но по-детски. А я не ребенок. Я взрослый парень. И проблемы у меня взрослые. Как их разрулить? Сиди-гадай.
Я уставился на шахматную доску. Я ведь, по сути, тоже пехотинец… Но что может жалкая пешка? В одиночку она не объявит шах королю.
– Завтра выходной. Пошли гулять?
Друзья по Интернету за тысячи километров отсюда. А сражения не ведутся на расстоянии.
– Пошли, – согласился Ваня.
Вот так просто. И уговаривать не надо.
– Утром, – поставил условие я.
– О’кей.
– И расскажешь мне еще про шахматы.
– Тебе понравилось?
– Угу.
– Договорились, – Ваня улыбнулся.
В своей компании он был заводилой. Стукнет ему в голову заняться фигней, и вся шайка за ним повторяет. Он валяется в сугробе – они тоже. Он лезет на гаражи – они за ним. Безмозглые. Что Ваня, что тусовка его. Когда он с гаражей навернулся и руку сломал, никто из «друзей» даже скорую не вызвал. Растерялись, видите ли, они! Поэтому пускай с родным братом гуляет, пока ума мало. Заодно о шахматах поболтаем. Как пехотинцу одолеть короля? Ваня сто пудов в курсе.