– Молодец, сынку, – дружески усмехнулся Боровин, – Там Войло подойти должён с разведки.
Саша побоялся спрашивать, зачем посылали смуглого тихого бойца в ночь, если решили на рассвете открыто вступать в деревню. Старшина пояснил сам:
– Мало ли что партизаны докладают, тут за час все измениться может, а у нас данные месяц назад получены. А Вовка, мужик умный да изворотливый, справиться.
– Свои, – послышалось из темноты соседних кустов.
Саша и Кузьма Петрович вскочили, одновременно хватаясь за оружие. На лунный свет вышел высокий стройный Вовка Войло.
– Староста Порщенко и полицай Куман на своих должностях, ждут прихода Красной армии.
– Спокойно все значит, – улыбнулся Боровин.
– К себе нас приглашает баба Марфа, с неё – крыша над головой, с нас – хлев поправить, – Вова уже укладывался спать.
– Тож неплохо, – отозвался старший.
Ещё через час Сашу сменили, а дальше наступило утро.
Солдаты поднялись на самом рассвете. Споро свернули лагерь, скрыв следы своего пребывания. Моровка встретила бойцов тишиной и настороженностью. На единственной улице не было ни души. На хатках серела старая побелка, из окон боязливо выглядывали худенькие большеглазые дети.
Войло уверенно указал на крупную избу почти в центре деревни. Когда-то это бы крепкое хозяйство с большим хлевом и птичником. Баба Марфа оказалась крепкой старушкой с властным зычным голосом. Бойцов она встретила радушно, Саше даже показалось по-матерински.
Солдаты расположились, осмотрели сарайку, которой оказался бывший хлев: "А что ж ему стоять-то бестолку?", и рассредоточились по округе.
Саше достался опрос некой вдовицы Лизаветы. Опрятная женщина лет сорока выделялась на общем фоне искусной вышивкой на всём чем только можно. Она охотно пустила солдата в дом, угостила травяным чаем с пресными лепешками. Александр рассеяно рассматривал вышивку на полотнах, укрывавших большую печь и сундук, лавки и стол, даже бывший красный угол, пустовавший сейчас, и слушал бесконечные рассказы о четырёх сыновьях с золотыми руками, ушедших на фронт.
– А однажды Ванютка чуть седого волка не поймал, – продолжала Лизавета.
– Много тут волков водится? – заитересовался солдат, вспомнив вчерашнюю встречу.
– Да откуда? –всплеснула руками женщина и улыбнулась, – Седой всех и пораспугал. Появился тут одной весной, худющий да злющий, ещё до немцев. Из местных-то, считай, никого не осталось, тело вожака мужики в лесу нашли, узнали по сломанному клыку, говорят, будто и не зверь его рвал, а бес какой. Осел седой в зарослях у болота.
– Неужели мужики не охотились? – удивился Саша, вспоминая о зарезаных волками овцах в родном колхозе.
– Дык, он к деревне не подходит, мужики только его волчицу с волчонком видали издали.
– И к болоту пускает?
– А зачем оно ему? Ходим, да и пропал седой как… – Лизавета не договорила. Тяжело ей говориться том, что перевернуло жизни и заперло таких вот старушек в прошлом, тяжёлом, но родном.
– В этом году много ягод насобирать думаете? – перевёл Саша разговор на другую тему, более насущную.
– Как Бог даст, – задумчиво произнесла Лизавета, – коли дожди зачастят, так ноги осенью протянем. Болото разойдётся и ягодники затопит. Много солнца тоже плохо – повянут.