Маэстро

– Ты теперь в основном работаешь с Пьяве? – спросил Теми у Джузеппе, который постукивая ложечкой по чашке только что принесенного ему кофе, задумчиво смотрел в окно.

– Ему можно доверять.

– «Риголетто» вышло у него весьма симпатично, – попытался оживить разговор Темистокле, хотя, как и Джузеппе, уже прекрасно понимал, что из их беседы ничего путного не выйдет, – Я рад, что ты забросил идею с выходом на пенсию.

Джузеппе усмехнулся и кивнул.

– Газеты пестрят заголовками о бушующем в Испании всенародном восстании, – заметил маэстро все еще глядя на улицу.

– Карлисты окрестили происходящее «Четвертой революцией» – кивнул Теми.

– Ты бежал от итальянских революционеров, чтобы встать на сторону испанской монархии и вновь сбежать, как только в королевстве начались бунты, – теперь Верди смотрел Солере прямо в глаза, – Может быть, ты просто всегда бежишь с поля боя?

Яростный огонек блеснул в глаза Теми. Подошедший к ним с вопросом и было открывший рот официант, посмотрев на выражения лиц синьоров, предпочел испариться.

– Похоже на заготовленную фразу, – процедил Темистокле, – Но как-то мелко соглашаться на встречу со мной лишь из желания оскорбить…

– Мне было интересно, зачем ты объявился.

– Мне нужна твоя помощь.

– Семь лет назад мне нужна была твоя помощь, но ты предпочел исчезнуть, не удостоив меня и парой строк.

– Я тешился слабой надеждой, что ты не забыл предшествовавшие тому заслуги.

– Заслуги? Ты просто ставил на меня, словно на беговую лошадь.

– О нет, дружище, ты – не лошадь! – воскликнул Темистокле, – ты – колесничий, меняющий людей, как лошадей, в своей имперской гонке!

Он с искренней, не пытающейся унизить жалостью посмотрел на композитора, которого много лет считал лучшим другом. Тот ответил ему холодным, спокойным, бесчувственным взглядом.

– Величие маэстро Верди – творение не только твоих рук, Джузеппе, – промолвил Солера, поднялся и, кинув пару мятых банкнот на стол добавил, – похоже, ты никогда этого не поймешь.

Темистокле направился к выходу из кафе. Джузеппе не собирался ни отвечать, ни останавливать его. Это была их последняя встреча.

Солера вновь появится у ног королевы Изабеллы через три года, в 1858 году. Однако непостоянной правительнице на тот момент уже будут нужны его навыки, но не чувства. Женское коварство бывший некогда проницательным Теми распознает не сразу, и с готовностью отправится решить несколько дел ее величества в качестве посла в Лиссабоне. Будучи уже на берегах атлантического океана, он прознает о новом любовном увлечении королевы. Миссия будет провалена, а теперь уже бывший посол покинет Испанию и больше во владения предавшей его королевы не вернется.

Зализывая раны разгулом и пьянством, Солера будет прожигать свои дни, пока неожиданно для самого себя не получит предложение «сослужить службу Италии» от Наполеона III. С этого момента, Теми станет шпионом в играх австро-итало-французской войны, однако и они закончатся лишь сожалениями. Его таланты снова будут использованы для чужих целей. Целей, не вызывавших у него даже симпатии.

К сорока пяти годам искрометный весельчак и балагур Солера почувствует, что его жизнь сложилась в череду разочарований. Творческих, любовных, политических. Он будет менять страны и профессии, друзей и женщин, но счастья не найдет. Начальник полиции в Египте, продавец антиквариата в Париже, коневод в Вене. В какой-то момент авантюризм станет целью, а не стилем, что приведет к закономерному финалу.

Закончит свои дни бывший поэт, либреттист, импресарио, шпион и комиссар полиции в вонючей нищете миланской каморки спустя четыре месяца после того, как встретит свой шестьдесят третий год. Забытый всеми, автор слов гимна свободной Италии будет найден в своей постели лишь через несколько дней после смерти, забравшимися к нему в окно юными воришками.

***

Тусклые лучи еще не проснувшегося солнца лениво освещали пустую площадь Буссето. Сентябрьским утром 1855 года воздух был полон провинциальной свежести и осенней прохлады.

Отпраздновавшая две недели назад свой сороковой день рождения, Джузеппина шла через площадь, опустив вуаль и размышляя о том, было ли хоть что-то в последних пятнадцати годах ее жизни, что она рискнула бы изменить, представься ей такая фантастическая возможность.

Подойдя к церкви, она потянула массивную дубовую дверь на себя. Та неохотно поддалась, ее скрип отразился эхом от стен спавших домов. Джузеппина, словно крадучись, проскользнула внутрь.

На молитвы у бывшей оперной дивы ушло не больше тридцати минут, но этого было достаточно, чтобы городок успел проснуться и погрузиться в неспешную рутину ежедневных дел. Хозяева магазинчиков уже раскладывали товар по прилавкам, кареты и телеги сновали туда-сюда, развозя пассажиров и грузы, рабочие на стройке за поворотом колотили молотками на всю площадь.

Когда она вышла из церкви, солнце было высоко в небе. Опущенная вуаль не помогала. Завидев Джузеппину, провинциальные жители демонстративно выказывали недовольство ее появлением. Кто-то косо смотрел, другие шептались.

Сердце Джузеппины учащенно забилось, но тешить публику, выказывая признаки страха или волнения, она не собиралась. Высоко подняв подбородок, под бесконечными осуждающими взглядами окружающих она ровным шагом направилась через площадь и свернула в переулок.

Джузеппина шла по узким улицам Буссето быстрым шагом. Судя по реакции почти каждого, кто ей встречался, в городе она была знаменита, и слава ее была дурной. Враждебность и неодобрение висели над ней, словно грозовая туча.

Лишь выйдя на поселковую дорогу, она сбавила темп. Подняв вуаль, Джузеппина подставила красивое, пусть и немного уставшее лицо солнцу. Вокруг были поля, по которым еще не сдававшийся осени летний ветер гонял пшеничные волны. «Как хорошо, когда нет людей» – пролетело в голове бывшей оперной дивы.

Медленно она шла в душистой тишине, пока впереди не показался густо заросший глицинией красновато-розовый забор просторного поместья. Джузеппина открыла изящные кованые ворота и вошла. К ее ногам с радостным визгом бросилась бергамская овчарка.

– Бандит! – потрепала она пса за ушами и пошла к дому. В надежде на еще одну порцию ласки четвероногий вприпрыжку отправился за ней, то и дело подталкивая ладонь Джузеппины мокрым коричневым носом.

Обходя большую овальную клумбу, она улыбнулась многоцветию фиалок, которые огибал идеально ровно постриженный ободок густой травы. Изогнутая лебединой шеей кованая ручка стеклянной двери послушно поддалась и бывшая оперная дива вошла в дом. Полный разочарования Бандит побрел прочь, а Джузеппина сняла шляпку, бросила ее легким движением на эбеновую оттоманку, стоявшую у стены. Сладко потягиваясь, как человек, который наконец-то может расслабиться, она направилась через просторный залитый солнечными лучами холл к широкой лестнице на второй этаж.

Зайдя в гостиную, Джузеппина удивилась, что там никого не было. Она подошла к широкому панорамному окну, украшенному латунным кружевом и выглянула в сад.

Ухоженные клумбы, вымощенные дорожки, замысловато выстриженные формы кустов, миниатюрный пруд и обвитая диким виноградом беседка. Все здесь было наполнено заботой, трудом и хорошим вкусом хозяев. Несколько садовников сажали кусты роз неподалеку от пруда. Ими руководил статный мужчина в широкополой шляпе. Засучив рукава белой рубахи, он держал большой саженец в вырытой ямке и активно раздавал какие-то указания окружающим. Из-под его шляпы выбивались полуседые кудри густых волос. Он поднял голову и посмотрел в окно гостиной. Это был Джузеппе Верди.

Векселю Савойского королевского дома не пришлось ждать плачевных для итальянских патриотов результатов революции 1848 года. В ту минуту, когда на жаркой, людной парижской улице семь лет назад Джузеппе увидел у дверей здания через дорогу Джузеппину, все сомнения, терзавшие его несколько месяцев, растворились словно ночной кошмар в лучах утреннего солнца.

Маэстро совершенно отчетливо понял, что стоявшая от него в нескольких десятках шагов женщина была олицетворением того будущего, что может принести умиротворение и покой. Лежавший во внутреннем кармане камзола многообещающий документ, который он зачем-то всегда носил с собой, был якорем, в это будущее не пускавшим. Он вновь почувствовал себя путником в пустыне, который видит оазис, обещающий утолить измучившую до костей жажду. Видит и не смеет сделать шаг в смертельном ужасе, что это лишь мираж.

Какое-то время они молча заворожено смотрели друг на друга. Губы Джузеппины тронула такая же легкая улыбка, что и тогда, когда она стояла у горящего камина затерянного между полей домика в их первый вечер наедине. Словно, чтобы помочь маэстро решиться шагнуть вперед, она медленным движением открыла дверь, недавно захлопнувшуюся за ее спиной.

Джузеппе улыбнулся, сделал шаг на мостовую и та вдруг запела многоголосием сентиментальной и нежной симфонии. Маэстро медленно переходил улицу, растягивая мгновения сладкой пытки между первым шагом в желанное и необъяснимым стремлением длить этот момент вечно.

Вексель был порван в этот же вечер.

Джузеппина Стреппони и Джузеппе Верди больше уже не расставались. Он уговорил бывшую диву довериться настолько, чтобы полностью зависеть от него. Она убедила маэстро вернуться в оперу, позволив своему творчеству быть свободным.

Дождавшись, когда стихла буря мятежей на родной земле, Джузеппе и Джузеппина обосновались в имении Сант-Агата, недалеко от Буссето. Однако под венец они не пошли.

Кто-то утверждал, будто Джузеппе все еще верил, что ему нельзя связывать себя семейными узами, ибо узы эти прокляты. Другие полагали, что композитор так выражал бунт против нелепых постулатов общества. Возможно, его остававшейся всю жизнь немного детской натуре в какой-то мере все еще нравилось подражать маэстро Россини.

Как бы там ни было, а жизнь в гражданском браке общество трактовало как поведение скандальное. Не привычной, в отличие от бывшей парижской распутницы, к статусу падшей женщины Джузеппине приходилось нелегко. Маэстро Верди был слишком велик, чтобы даже пытаться высказывать ему какие-либо претензии по поводу пристойности поведения, а вот уколоть синьорину Стреппони норовила каждая уважающая себя дама.

То, что с осуждением воспринималось в просвещенном Милане, в провинциальном Буссето и его окрестностях было позором и смертным грехом. Обожавшие маэстро и гордившиеся им, словно собственным достижением, горожане разве что не плевали его подруге жизни под ноги.

Синьорина Стреппони практически перестала появляться в городке, а маэстро Верди полностью игнорировал общественную жизнь провинции.

Пусть строго порицаемая за сожительство, Джузеппина жила в изоляции и демонстративном неодобрении неотесанных односельчан, но она была любовью великого маэстро Верди. Ей не нужно было тратить свою драгоценную жизнь, проводя бесчисленное количество часов в бессмысленных беседах и удушливых корсетах.

Вместе они ухаживали за садом, украшали свой дом, вели переговоры с театрами, радовались окружавшему их волшебству музыки и обсуждали идеи новых опер. Это было благословение, что бы там кто не думал.

Лицо, увидевшего в окне Джузеппину, маэстро осветила радостная улыбка, он помахал ей рукой, и она ответила ему тем же. Один из помогавших мужчин, увидев реакцию Джузеппе обернулся. Совсем уже старенький синьор Антонио тоже обменялся с Джузеппиной улыбками и приветствиями.

Оставив Барецци за старшего, маэстро вскочил на ноги и направился к дому.

– Как прошла прогулка в церковь, любовь моя? – спросил он, едва появившись в дверях гостиной. Маэстро был в прекрасном настроении, практически вприпрыжку он быстро шел к Джузеппине.

– Как путь на Голгофу, – с иронией вздохнула она, предчувствуя реакцию Джузеппе.

Он ухмыльнулся, обняв, притянул ее к себе и покачал головой.

– Как можно кинуть камень в блаженного, что верит, будто душе нужна церковь для разговора с Богом!

Она закатила глаза. Он засмеялся, притянул ее ближе и поцеловал. Мгновение Джузеппе любовался лицом Джузеппины, а она пыталась угадать, что привело маэстро в столь чудесное настроение.

– Что-то услышал? – предположила она.

– Все утро умирал от желания показать тебе кое-что, что меня посетило на рассвете! – конец фразы Верди договаривал, уже быстро шагая к роялю из черного дерева, красовавшемуся в углу комнаты.

Он сел за инструмент, взметнул руки и начал играть. Повинуясь велению его пальцев, зазвучала любовная тема из «Травиаты». Мелодии, которой, как и хору рабов «Набукко», будет суждено стать всенародным гимном, но уже не борьбы за освобождение, а любви.

Тихо, как будто боясь вспугнуть красоту, Джузеппина медленно подошла к роялю. Комната тонула в нежнейших фортепианных переливах.

Джузеппина стояла рядом и, задумчиво глядя в окно, слушала своего чародея, который с закрытыми глазами вершил волшебство танца звуков. На стене у рояля в дубовой, тронутой патиной раме висел тот самый написанный углем портрет Верди, что она на прощанье положила маэстро в саквояж после первых дней, проведенных вместе. Рядом с портретом в таких же рамках коричневый вельвет стен украшали несколько зарисовок замков, выполненных детской, но очевидно талантливой рукой.

***

Вопреки прогнозам врачевателей Джузеппина прожила длинную жизнь. Смерть забрала ее в восемьдесят три года. Бывшая оперная дива мирно умерла в своей постели в поместье Сант-Агата дождливым ноябрьским вечером 1897 года. За руку ее держал маэстро Верди. Последнее, что она видела, было его лицо.

Джузеппе пережил Джузеппину на четыре года. Он умер в роскошном отеле в центре Милана, где у него случился инсульт, вызвавший паралич. Прикованный к постели маэстро, несмотря на все старания врачей, слабел с каждым днем и по глазам композитора хлопотавшие о нем понимали, что он уже принял неизбежность. Все эти дни в порыве сделать хоть что-то для вдохновителя итальянской земли жители Милана покрывали мостовую под окнами его комнаты соломой, чтобы стук проезжающих карет не беспокоил слух великого Маэстро. Джузеппе Верди умер глубокой ночью 27 января 1901 года, через шесть дней после удара.