Маэстро

Гондола причалила к великолепному дворцу, сквозь светящиеся широкие французские окна которого просматривались картина шикарного бала. Верди неохотно встал и направился ко входу. Завидев маэстро, швейцар распахнул двери, и нежный лейтмотив хора еврейских рабов «Набукко» в исполнении скрипок струящимся потоком полетел над каналом. Джузеппе усмехнулся и вошел в здание.

Стоило маэстро появиться на пороге, его тут же окружили важные аристократы и изысканные дамы, желающие выразить ему свой восторг и почтение. Формально и с небольшим энтузиазмом приветствуя поклонников, Джузеппе оглядел зал.

В противоположном углу, кокетливо помахивая пушистым веером, ему лучезарно улыбалась графиня Аппиани. Едва заметно вздернув бровь, она как бы говорила ему взглядом: «Держу пари, ты не ожидал меня здесь встретить». Верди улыбнулся в ответ. Он искренне был рад ее видеть. Юная графиня являла собой островок легкости и беззаботности в его успешной, но лишенной всякой радости жизни.

Украсив своим очарованием всего несколько недель пребывания Джузеппе в Венеции, графиня вернулась обратно в Милан. Маэстро отправился в Рим, где от него уже осенью ждали новой премьеры, на этот раз, по пьесе Байрона «Двое Фоскари».

Предложенное Верди театру Арджентина произведение прямо критиковало именитые семьи города каналов. Однако, в разрозненной Италии пьеса с совершенно неприемлемым с политической точки зрения для венецианской земли содержанием была с готовностью принята в римском театре. Ирония эта казалась Джузеппе скорее удручающей, чем забавной.

Верди планировал не только написать для римских зрителей новую оперу, но и представить на их суд своего «Эрнани». Работы предстояло много. Однако по дороге в «вечный город» нужно было заехать в Буссето. Пришло время уладить пару личных вопросов.

Идеальный летний день лился сквозь открытые окна уютной ухоженной гостиной дома Барецци. Оставленный в одиночестве Джузеппе, одетый в простой черный дорожный камзол, смотрел на портрет Маргариты, повешенный над камином любящим, скорбящим отцом. Художник искусно поймал все мельчайшие изгибы, что передавали характер и манеру держаться, тогда еще юной синьорины, только собиравшейся выйти замуж за нищего, но подающего большие надежды протеже своего отца. Наивный, но не лишенный глубины взгляд. Застывшие в легкой улыбке губы. Воздушная сероватая шаль из тончайшей органзы. Маргарите нравилась эта ткань, она любила носить из нее шарфы. А Джузеппе обожал миндальный парфюм, которым она их душила. Смотря в казавшиеся живыми глаза своей первой любви, маэстро почти ощущал сладкий ореховый аромат, сводивший когда-то его с ума. Как же хорошо тогда было! Почему он в те дни не понимал, что ему было хорошо?! Маэстро горько усмехнулся.

– Простишь ли ты когда-нибудь меня, Герита? – тихо пробормотал он себе под нос.

Синьор Антонио вошел в комнату, дочитывая документы, что нес в руках.

– Все сделано! – с победоносным восторгом воскликнул Барецци, не отрываясь от чтения, – Один автограф, маэстро, и славное поместьице в Ле Ронколе – ваша собственность!

– Вот и замечательно, – задумчиво проговорил Верди, все еще глядя на портрет, – Я слышал Сант-Агата тоже выставлена на продажу?

– Ох! За этот дворец просят королевскую цену!

Барецци поднял голову от бумаг, увидел взгляд Джузеппе, и его лицо наполнилось теплой грустью и пониманием.

– Садись, подпиши документы, сынок, – позвал он к столу Джузеппе, и когда тот сел, указывая ему где ставить подпись, спросил, – ты можешь себе позволить купить и Агату тоже?

– Требуемая сумма будет у меня не позже, чем через год, – пробормотал маэстро просматривая только что подписанный документ, – Вы сможете придержать продажу?

Барецци кивнул.

– Неужели ты и сам подумываешь перебраться в наше захолустье? – недоверчиво улыбнулся он.

– Эта вилла еще в детстве казалась мне пределом мечтаний, – пожал плечами Джузеппе.

– Я счастлив, что ты будешь моим соседом! – искренне воскликнул синьор Антонио.

В этот момент залп духовых и ударных инструментов, ворвавшийся в гостиную заставил обоих мужчин чуть-ли не подскочить на месте. Любительский уличный оркестр, слегка фальшивя, начал исполнять под открытыми окнами увертюру «Набукко».

– Во имя всего святого! – с несколько неадекватным возмущением вскричал маэстро, кинув перо на стол.

– Муцио! – бросив тревожный взгляд на Джузеппе, синьор Антонио позвал своего слугу.

В комнате мгновенно появился юноша, явно крайне смущавшийся присутствия своего знаменитого земляка. Переминаясь с ноги на ногу, он был готов броситься исполнять любые приказания.

– Извинитесь за маэстро перед горожанами, – попросил синьор Антонио, – Их приветствие глубоко его тронуло. Однако он сильно устал с дороги и нуждается в тишине.

Муцио кивнул и поспешно удалился.

– Вокруг меня непрестанно царит непроходящая истерия… – угрюмо протянул Джузеппе.

– Буссето кипит новостями о твоем прибытии, – примирительно заметил синьор Антонио, – Ты же не ожидал, что тебя оставят в покое, не так ли?

– Я питал слабую надежду.

– Ритм, что ты выбрал, не только убивает твою страсть к тому, что для тебя важнее всего, – вздохнул Барецци закрывая окна, за которыми все еще надрывались четыре скрипки, флейта и духовые, – Он иссушает твою страсть к самой жизни.

– Это ненадолго.

– Что ты имеешь в виду?

– Я подумываю уйти в отставку через пару лет, – Джузеппе услышал, как в его голосе прозвучал вызов, хотя сказать эту новость он собирался совершенно спокойно.

Инструменты снаружи, будто потрясенные словами маэстро, замолкли, прервав на середине музыкальную фразу. Пока ошеломленный Барецци пытался сообразить, как ему реагировать, тишину гостиной нарушали крики Муцио, уговаривавшего людей за окном разойтись по домам.

– И делать что? – нахмурившись, коротко спросил синьор Антонио.

– Быть вашим соседом, – снова пожал плечами Джузеппе, пытаясь за улыбкой скрыть раздражение.

– Наслаждаясь двенадцатью акрами и тремя этажами одиночества и праздности? – голос Барецци звучал так, как будто он отчитывал подростка за проступок в школе.

Верди понадобились все признательность и уважение к своему бывшему покровителю, чтобы удержаться от грубости. Он открыл рот, но запнулся. Барецци молча смотрел на него в ожидании ответа. Что сказать, Джузеппе толком не знал.

– Не говори мне ничего, пока не определишься с ответом для себя самого, сынок, – с родительской горечью вздохнул синьор Антонио, – Ты можешь рассчитывать на мою поддержку независимо от того, каким он будет. Когда ты к ним едешь? – добавил он.

– Завтра по утру, – буркнул Джузеппе, с детской досадой понимая, что его провокация не заслужила даже обсуждения.

Под «ними» Барецци имел в виду Карло и Луиджу Верди. Поместье в Ле Ронколе композитор купил своим родителям, с которыми не виделся уже почти три долгих года.

Писать родители не любили. Все новости Джузеппе узнавал от синьора Антонио, который в свою очередь частенько заезжал в трактир к Карло Верди на обед, рассказывал об успехах композитора и передавал по просьбе маэстро денежные суммы на развитие отцовского бизнеса.

Лишь только успело рассвести, Джузеппе, словно скрывающийся от правосудия преступник, вышел из задней калитки поместья Барецци и двинулся за угол, опасливо озираясь по сторонам. У главного входа поклонники дежурили и днем, и ночью. В соседнем переулке ждала карета, заблаговременно загруженная заботливым Барецци подарками отцу и матери композитора. Верди запрыгнул в экипаж и тот понес по дороге, хранившей одни из самых теплых воспоминания из детства маэстро.

Снаружи великолепный пейзаж пшеничных полей под ослепительно голубым небом сменялся полосами зеленых крон леса, которые вновь уступали раскинувшимся по долине полям. Когда-то, трясясь в больно бьющей по спине на каждой кочке полуразваленной телеге отца, Джузеппе наслаждался мелодиями, что пел каждый клочок этой земли. Теперь мягкий вельвет обивки салона и последняя модель рессор комфортабельной кареты тушили все звуки, и тишина рождала пустоту. Маэстро стало грустно.

Предупрежденные о его визите родители уже стояли у трактира. Как всегда, чрезвычайно эмоциональный отец бросился расцеловывать сына. Сдержанная во всем мать лишь сжала его ладонь, перекрестила и поцеловала в лоб.

Джузеппе сидел на помнящем еще его детство деревянном стуле и недоуменно осматривал крохотную кухоньку. Ничего в обстановке за время отсутствия композитора не изменилось. Разве что помещение теперь было как будто раза в три меньше, чем раньше. Он казался себе Гулливером в стране лилипутов. Утварь и безделушки, которые когда-то были ему симпатичны, теперь отталкивали взор потрепанным и обветшалым видом, хотя и выглядели точно такими же, какими он их помнил. Выцветшие потертые шторы, треснувшие ставни с отколотым хохолком у резного петуха. Склеенная рама картины на стене, которую Джузеппе разбил еще подростком. Отец громыхал в погребе в поисках, достойной случая, бутылки вина. Мать суетливыми, несколько раздраженными движениями накрывала стол.

Маэстро уже и забыл, какой бывает бедность.

– Синьор Антонио должен был передавать вам некоторые суммы… – с неуверенностью в голосе решил уточнить Джузеппе.

– Я все откладывал! – с неподдельной гордостью перебил его отец, который уже заходил на кухню с пыльной бутылкой, – Нам пока ничего не нужно. Уж поверь мне, сынок, если Карло Верди в чем и знает толк, так это в том, как управлять деньгами!

– Мы справляемся пока, так пусть останутся на черный день, – пробормотала Луиджа, расставляя на столе тарелки, – Отец и я не молодеем, держать хозяйство с каждым днем все трудней, а мы совсем одни.

Джузеппе вдруг отчетливо понял, что в мире этой кухоньки, как и во всем окружающем ее доме, ничего не менялось десятилетиями не от того, что костлявые лапы нищеты отказывались выпускать ее обитателей. Сами хозяева по какой-то немыслимой причине охраняли убогость каждого своего дня.

Мать машинально вытерла ладони о фартук. Картинка из детства. Только в кистях появился тремор. Никогда раньше Джузеппе не видел дрожи в ее руках.

– Ох, прекрати, старуха! – без всякой злости осадил ее отец, пытаясь справиться с винной пробкой. – Имя твоего сына не сходит с газетных заголовков, а ты все про хозяйство!

– Жизнь вольного артиста полна непостоянства. Сегодня ты король, завтра нищий, – спокойно ответила та, все еще занимаясь сервировкой стола. – Таких примеров пруд пруди.

– У меня достаточно средств, чтобы обеспечить вам достойную старость, даже если я выйду на пенсию завтра, – задумчиво подал голос маэстро.

– И тем не менее… – проговорила Луиджа и, поставив перед Джузеппе стакан, потрепала его по волосам. Заканчивать фразу она явно не собиралась.

Джузеппе нахмурился и посмотрел на лицо матери, на ее зажатые, как будто все время ожидающие удара плечи, на не по-женски сильные грубые руки. Плотно сжатые губы, сосредоточенный взгляд, отточенная четкость каждого движения хозяйки, служащей этой кухне всю свою жизнь. Вот только тремор… Откуда же взялась эта чертова трясучка!

В тишине, нарушаемой лишь знакомым с детства позвякиваем готовящейся трапезы, отец и мать расставляли на стол перед Джузеппе все самое лучшее, чем мог угостить их скудный быт. Большая глиняная супница с риболлитой, ржаные лепешки, вяленое мясо, паста из чечевицы. Кружившие по комнате запахи окрыляли вернувшимися ощущениями юных надежд и детской решимости.

Маэстро рассматривал черты усаживающихся за стол родителей, и вдруг ясно осознал то, что никогда раньше не приходило ему на ум. Бедность вскормила их, дала им защиту и ощущение нужности. Именно она приносила смысл в бытие каждого их дня, врачевала их чувством собственной значимости. Служа своему хозяйству, они всю жизнь учились верности друг другу и трудолюбию. Привычный уклад никогда не ранил их трагедиями падений и болью предательств. И сколь не были бы велики тяготы быта придорожного трактира, они будут защищать его с постоянством и преданностью, которых он достоин. Милые, простые, настоящие.

Отец разлил вино, поднял бокал и уже открыл рот, чтобы произнести тост, но маэстро его перебил.

– Я купил вам дом.

Впервые в жизни на лице матери Джузеппе увидел изумление.

Организовав все, что нужно для переезда родителей, и изрядно утомившись от невозможности выйти из дома без эскорта из нескольких десятков восторженных поклонников, Джузеппе отправился покорять Рим.

Тот сдался ему без боя. Фурора «Двое Фоскари» не произвели. Однако, позволить себе игнорировать новую оперу самого модного композитора, обыватели были не в силах, а потому коммерческий успех оказался вполне на уровне ожиданий. Все остались довольны.

Не проведя после премьеры в «вечном городе» и двух недель, маэстро отправился в Милан. Пришло время платить по счетам импресарио Мерелли.

***

– Шесть недель! – в который раз воскликнул Теми.

Верди сосредоточенно и несколько раздраженно разбирал горы корреспонденции у себя на столе. Ворвавшийся к нему пятнадцать минут назад без предупреждения Солера нервно шагал по комнате и размахивал руками.

– Нам хорошо платят, – угрюмо пробормотал Верди, не отрывая от бумаг глаз.

– Нам действительно хорошо платят, – развел руками Солера, всем своим видом показывая, что это к делу не относится.

– Новый сюжет по прекрасно известному рецепту, – все еще увлеченный бумагами, а не разговором, пробормотал маэстро, – Никто не просит большего.

– Тебе нужен ремесленник, а не художник! – все больше распалялся Теми.

Верди просто пропустил это мимо ушей, пытаясь понять, что от него хотели в запросе от Лондонского королевского театра.

– Ты был отчаянно влюблен в искусство оперы, – Солера бродил по комнате, как запертый в клетку хищник, – Что случилось? Вы не сошлись характерами?

– К чему все принимать так близко к сердцу? – все еще монотонно и невозмутимо проговорил Джузеппе, – У нас есть работа. Это вопрос навыков, а не любви.

– Но к чему такая спешка, во имя всего святого? – взвыл Солера.

Терпение Верди лопнуло. Он бросил перо и смерил друга сердитым взглядом. И тут Темистокле осенило:

– Мерелли, не так ли? Ты не хочешь… О, да! Это вопрос любви, друг мой! Это вопрос любви! Сколько лет прошло! Ты все еще держишь обиду?

Верди молча и несколько предостерегающе посмотрел на Солеру. Тот намек понял.

– Ты хотя бы нанес ему визит по приезду в Милан? – спросил он уже спокойным голосом.

– А должен был? – буркнул маэстро и вернулся к бумагам.

– Так нанес? – не желал угомониться Теми.

– Не нанес.

Солера насмешливо хмыкнул, плюхнулся в кресло и задумчиво устремил взгляд в окно.

– Когда приступим к составлению рецепта, маэстро? – не без сарказма поинтересовался он.

– Судя по всему, тебе уже отчаянно нечего делать, – ответил Верди, продолжая свою работу, – я освобожусь минут через пятнадцать, и начнем.

Темистокле закатил глаза, достал из кармана сигару и закурил в ожидании, когда Джузеппе освободится.

Так началась работа над оперой «Жанна д'Арк» по одноименной пьесе Фридриха Шиллера. Оперой, которую Джузеппе в последствии не хотел даже вспоминать. Той самой, что импресарио Мерелли выторговал у композитора в обмен на участие синьорины Стреппони в пармском сезоне «Набукко».

Встретиться с синьором Мерелли маэстро Верди, естественно, все же пришлось. Слегка располневший за пару лет, а в остальном совершенно не изменившийся импресарио сидел за столом своего кабинета, курил трубку и с едва заметной улыбкой сверлил глазами устроившегося напротив него Джузеппе. Маэстро с непроницаемым лицом изучал предлагаемый Ла Скала состав исполнителей для своей новой оперы.

– Полагаю, вы бы предпочли, чтобы снова дирижировал синьор Каваллини? – с формальной учтивостью произнес импресарио.

– Он не занят в других постановках?

– Я все для этого устроил.

– Маркони не в состоянии спеть ни одного отрывка нота в ноту, – проговорил Верди, все еще глядя на список имен.

– Не судите слишком строго, – улыбнулся Мерелли, – Он, можно сказать, на сегодняшний день самый многообещающий тенор.

Верди пожал плечами и положил список на стол.

– Пусть будет Маркони, – на грани бестактной безразличности произнес он.

В разговоре повисла пауза, они молча смотрели друг на друга. В глазах Джузеппе сверкал тот ледяной холод, которым мужчины выказывают презрение в обертке хороших манер. Мерелли, слегка нахмурив брови, какое-то время решал, принимать ли ему вызов, а потом уже без тени улыбки, но совершенно спокойно спросил:

– Могу ли я считать, что мы по-прежнему друзья, маэстро?

– Не меньше, чем мы когда-либо были, – последовал недвусмысленный ответ.

Мерелли рассмеялся, не выказав ни малейшего признака злости или обиды.

– Пожалуй, я не смог бы упрекнуть вас в несправедливости, если бы вы обеспечивали ее сейчас лучше, чем когда-то это делал я.

Стрела попала в цель. Безусловная доля правды в отпущенном импресарио комментарии не могла не задеть Джузеппе, и он скрыл это недостаточно быстро. В глазах Мерелли мелькнула искорка высокомерного удовлетворения.

– Мне необходимо не более пяти недель репетиций, – холодно заметил Джузеппе, решивший не доставлять оппоненту удовольствия продолжением темы.

– Что ж, тогда обсуждать больше нечего, – с искренним дружелюбием в голосе заключил синьор Мерелли, – Вы знаете, где меня найти, если я понадоблюсь.

На этом участие великого импресарио в триумфальном возвращении маэстро Верди в Ла Скала закончилось. Через две недели на фасаде Миланского театра оперы красовалась афиша:

«15 февраля 1845 года. Премьера – «Жанна д'Арк», опера Джузеппе Верди».

Еще через три Эрминия Фреццолини, блистая в костюме Жанны д'Арк, под восторженными взглядами публики наполняла зал своим мощным заливистым сопрано.

Написанная без какого-либо старания, не говоря уже о творческом воодушевлении, очередная опера Джузеппе Верди сорвала бурные овации публики. Зрители рукоплескали стоя, вновь и вновь вызывая композитора на поклон.

Верди надменно наблюдал за рядами утопающих в экзальтации людей. Кларина Маффеи и супруг, Мерелли и его жена, графиня Аппиани и ее муж, другие значительные представители аристократии – все с восторгом аплодировали из своих лож.

Джузеппе кланялся и улыбался, но высокомерие в его взгляде было на грани презрения. Теми Солера, как всегда в первом ряду, окруженный гулом возгласов и аплодисментов, с грустным разочарованием вглядывался в лицо Верди. Он силился угадать, какие жернова перемололи одержимого музыкой творца в угождающего публике согласно формуле бесчувственного предпринимателя.

Через пару дней Темистокле заехал за Джузеппе. Друзья хотели позавтракать вместе перед отъездом маэстро в Неаполь, где уже меньше чем через полгода должна была состояться премьера следующей оперы. На этот раз по «Альзире» Вольтера.

– Я бы никогда не назвал мадемуазель д'Арк жемчужиной, выросшей на крупице идеи, и тем не менее это еще один триумф Ла Скала, – с легкой иронией заметил Темистокле в попытке вывести маэстро на разговор. Джузеппе презрительно прыснул.

– И последний. Со следующего сезона ни одна из моих опер никогда больше не прозвучит в Ла Скала.

– Не то чтобы я не предвидел этих слов, – без какой-либо радости ответил Солера. Он хотел еще что-то сказать, но карета неожиданно остановилась под фырканье лошадей и крики извозчика.

Экипаж, выезжая из переулка на площадь, был заблокирован потоком людей. Уличный орган, сопровождаемый внушительной толпой горожан наигрывал мелодию из «Жанны д'Арк». Мужчина лет пятидесяти, с виду простой работяга, шел рядом с органом держа кипу листовок в руках. Раздавать бумаги ему помогали двое парнишек, лет тринадцати–пятнадцати на вид. По лицам мальчиков практически с первого взгляда можно было понять, что это его сыновья.

– «Жанна д'Арк»! Новый шедевр маэстро Верди! – басил на всю площадь трудяга.

– Прочтите слова всех арий и хоров! – надрывались наперебой подростки, – Жанна д'Арк – девушка, пожертвовавшая своей жизнью, чтобы освободить родину от ненавистных захватчиков!

Из окна кареты Джузеппе и Теми видели, как толпа горожан вокруг органа стремительно росла. Однако, не прошло и пары минут, как на площади показался отряд австрийской полиции. Два офицера потребовали немедленно остановить орган, несколько других направились проверять содержание листовок и документы раздающих их граждан.

Музыка растворилась в шуме суетливо расходящихся людей. Проверка документов ожидаемо заканчивалась арестом, но тут, в пылу патриотического порыва, один из подростков плюнул полицейскому на ботинок. Задержание мгновенно обернулось избиением.

Верди и Солера с тихой беспомощной яростью наблюдали за сценой. Вдруг что-то привлекло внимание маэстро на другой стороне площади, и на его лице сгустились еще более темные тучи. Заметив это, Темистокле проследил за взглядом Джузеппе и увидел в широких окнах модного ресторана метрах в пятидесяти от разыгравшейся трагедии ничего не подозревающую о происходящем на подъезде к площади Кларину Маффеи. Графиня мирно наслаждалась беседой и пончиками в компании достойных ее общества светских дам.

– Насколько далеки наши родовитые ценители искусства от нации, которую они так жаждали им вдохновить, – скорее с горечью, чем со злостью произнес маэстро.

Теми отстранился от окна, откинулся на спинку сиденья, его лицо перекосила язвительная ухмылка.

– Настолько же, насколько они далеки от того, чтобы отличить шедевр от профессионально выструганной посредственности, – промолвил он.

Верди не обиделся. Маэстро лишь мрачно понимающе кивнул и усмехнулся. Взгляд его все еще был прикован к сцене за окном.