Маэстро

Глава 8

За три недели до встречи Джузеппе и Джузеппины в гримерке пармского театра Реджо маэстро сидел в гостиной своих шикарных апартаментов, наигрывал какую-то бессмыслицу, машинально перебирая клавиши рояля, и пребывал в отвратительном настроении. Причин на это было три.

Во-первых, сколь бы не вырос статус Верди, сколь не мог он себя, по крайней мере формально, считать независимым от импресарио Ла Скала, переговоры с последним все равно походили на игру кота с мышью. Загнанной в угол обреченной жертвой, разумеется, был Джузеппе.

Единственным, что маэстро мог предложить взамен на небольшую просьбу о помощи синьорине Стреппони, была новая постановка в Ла Скала, и он это понимал. По разумению Верди, прозорливому Мерелли уже давно очевидно, что композитор, мягко говоря, не настроен на дальнейшее сотрудничество. Значит импресарио должен воспринять сложившуюся ситуацию как единственную возможность получить еще один завидный контракт для театра.

Собственно, в этом ключе разговор и шел, пока Джузеппе не упомянул о том, что он не хотел бы, а он действительной не хотел, чтобы синьорина Стреппони знала о его участии в ее творческой судьбе. Да и вообще, было бы замечательно, если бы театр Реджо прислал приглашение, как бы опираясь исключительно на собственное решение. Того, что после этого беседа обретет терпкий привкус шантажа, маэстро не ожидал. Еще меньше он мог представить, что каким-то странным образом поддастся на вымогательства.

И вот теперь, перебирая белоснежные клавиши пальцами, он злился на себя и не понимал, как позволил Мерелли заморочить его настолько, чтобы контракт на оперу, которой суждено было блистать на сцене Ла Скала через два сезона, включал в себя не только эксклюзивное право театра на выбор сюжета, но и приоритетную возможность импресарио подбирать актерский состав. Думать о гонораре, на который маэстро позволил себе согласиться вообще не хотелось.

Во-вторых, буквально несколькими часами ранее Джузеппе именно в тот день получил развернутое письмо от Ла Фениче, в котором ему детально описывали преимущества выбора «Кромвеля» в качестве сюжета для грядущей премьеры. Плюнуть хотелось в каждую строчку этого словоблудия.

Ну и в-третьих, существенно прибавляло раздражения то, что ему нестерпимо хотелось отправиться в Парму и увидеть, а главное, услышать, Джузеппину на сцене. Дверь, закрыть которую стоило много боли и сил, вновь распахнулась настежь и то, что за ней манило, обещая наполнить жизнь утерянным когда-то счастьем. Джузеппе были не нужны сейчас приключения. Не нужны лишние надежды. Да и откуда взять время, чтобы строить новые отношения на пепелище? Строго говоря, в том, что синьорина Стреппони будет рада их встрече, уверенности не было. А если и будет, то сочетать личную жизнь с тем графиком, который уже начертан на ближайшие три года, практически невозможно. И все же Парма – почти по пути в Венецию. Заехать туда на пару дней можно просто ради того, чтобы передохнуть в дороге.

Эти размышления, а вместе с ними и бренчание рояля прервал слуга, который тактично откашлявшись в дверях, в ответ на вопросительный взгляд маэстро подошел и протянул ему конверт. Джузеппе посмотрел на письмо, и разноголосый рой причитаний по поводу позорного поражения в переговорах с Мерелли, претензий к венецианскому театру и томления по потерянной любви мгновенно стих.

На переданном ему послании красовался величественный герб с надписью «Джоаккино Антонио Россини». Именное приглашение на прием, который для бывших коллег по цеху ежегодно устраивал в своем имении величайший композитор из всех, кого знала итальянская земля. Сам Зевс музыкального Олимпа звал маэстро Верди отужинать с ним.

Джузеппе принял бы это приглашение, не раздумывая, в любых обстоятельствах. Но сейчас он увидел в полученном богато оформленном бумажном квадрате лишь знак. Поместье маэстро Джоаккино Россини находилось неподалеку от Пармы, а сам прием должен был состояться через несколько дней после первого в грядущем сезоне спектакля «Набукко» с участием синьорины Стреппони в театре Реджо.

Верди прибыл в театр никем не узнанный. Слуга по его поручению выкупил в день спектакля билет в одной из дальних лож. Конечно, втридорога. Маэстро не хотел ненужного внимания. Да и волновать Джузеппину известием о своем присутствии было ни к чему.

Она вышла на сцену, ангельским звоном наполнил зал ее голос, и все вернулось. Джузеппе не видел ни осунувшихся плеч, ни утраченного великолепия. Он любовался женщиной, которую когда-то любил, и чувствовал, как его неудержимо тянет к ней снова.

Вечер после спектакля они провели у пианино в оркестровой яме. Директор театра так разнервничался, когда узнал, что прибыл сам маэстро Верди, что выгнал всех сотрудников и оставил зал в распоряжение композитора и дивы хоть на всю ночь.

Джузеппе, закрыв глаза, играл «Ломбардцев». Джузеппина внимательно слушала, разглядывая его строгое харизматичные лицо. Оба уже давно не были так счастливы.

На следующий день синьорина Стреппони получила приглашение от маэстро Верди на пикник. День выдался прекрасный. Не по-апрельски теплое солнце играло в на редкость рано распустившейся в том году листве. Джузеппина послушно шла за Верди по весеннему лесу в компании двух сопровождающих, которые тащили увесистую корзину для пикника и складную садовую мебель. Пребывая в прекрасном настроении, Джузеппе улыбался вольному полонезу, что складывали в его голове звуки леса, пыхтение слуг и скрип корзины.

Шли они больше получаса, все дальше и дальше забредая в чащу леса, пока Джузеппе не увидел прелестную поляну, на которой тотчас был развернут импровизированный обед. Бутылка великолепного игристого, изысканные закуски и фрукты были расставлены на кружеве белоснежной скатерти, после чего сопровождающие удалились на почтенное расстояние.

– Не слишком ли мы далеко забрались в леса? – спросила Джузеппина, усаживаясь на предложенный ей стул.

– Одна из неприятнейших особенностей моего положения – нет шансов избежать навязчивого внимания, не заберись мы так далеко в леса.

Она улыбнулась и взглянула на него с теплотой и гордостью.

– Похоже, ты нашел нечто куда большее, чем просто свое место в музыке. К трем главным именам итальянского освободительного движения прибавилось еще одно: Мадзини, Гарибальди, Кавур, Верди.

– Как можно отказаться от такой компании! – засмеялся Верди, а потом слегка нагнувшись к Джузеппине через стол тихо добавил, – И это одна из приятнейших особенностей моего положения.

Джузеппина усмехнулась.

– Народ величает тебя «композитором в шлеме».

Верди опять засмеялся и покачал головой.

– Я подписал контракты на постановку шести премьер в разных театрах на следующие три года, – лукаво посмотрев на Джузеппину, произнес он с явным интересом ожидая ее реакции.

Она раскрыла рот от изумления.

– Ты шутишь?

Джузеппе пожал плечами в ответ. Какое-то время Джузеппина молча разглядывала его хитрое лицо. Похоже, он и в правду не шутил.

– Это же галеры! – воскликнула она наконец, – Какая цель может стоить такой цены?

Маэстро смотрел на нее и улыбался. Он не собирался отвечать, не собирался обсуждать уже принятые им решения. Он просто любовался женщиной, сидящей напротив него, и разливавшееся по телу тепло напоминало ему о временах юности, терзаний и борьбы. Временах, ушедших всего пару лет назад, но казавшихся такими далекими, как будто с сегодняшним днем их разделяли столетия. Временах, наполненных страхами и болью, но сейчас вызывавшими в сердце лишь нежность и ностальгию.

– Ты же знаешь, что увидеть тебя было единственной причиной моего приезда? – вдруг чересчур серьезно спросил он.

– Я слышала, ты приехал в Парму, чтобы нанести визит могущественному маэстро Россини, – с озорным вызовом заметила она.

– Он дает прием в пятницу вечером, – кивнул Джузеппе усмехнувшись, – Ты могла бы присоединиться ко мне.

– Я подумаю, – с наигранной строгостью ответила она, их глаза встретились, и повисла та самая неловкая пауза, которая заставляла чуть чаще биться сердца обоих. Джузеппина глубоко вздохнула и добавила уже без какого-либо притворства, – Когда ты уезжаешь в Венецию?

– Наутро после приема.

Она кивнула, ничем не выдав своей досады. Меж тем, напоминание о том, что их жизни больше ничего не связывает, едкой горечью подобралось к горлу.

До пятницы Джузеппе успевал сходить еще на один спектакль «Набукко». На этот раз маэстро предоставили место в ложе для особо важных гостей и плату за билет брать не стали.

Джузеппина, сидя перед зеркалом, поправляла макияж, готовясь к выходу на сцену. Маэстро нервно ходил по комнате кругами.

– Если ты берешь на себя расходы по написанию либретто, то четырнадцать тысяч австрийских лир выглядит более чем разумным предложением, – проговорила она, оценивая, насколько ровно легли румяна.

– Как, черт возьми, я пойму расходы на либретто, если у меня до сих пор нет ни либреттиста, ни сюжета?! – раздраженно вскричал Верди.

Джузеппина улыбнулась, она скучала по этому демонизму, который многие считали невыносимым, а ей он почему-то всегда казался очаровательным. Она отвлеклась от макияжа и посмотрела на маэстро.

– Ла Фениче согласовали дату премьеры, но не вышли с предложениями по сюжету?

– «Кромвель», – угрюмо буркнул Джузеппе.

– Гюго? – глаза Джузеппины наполнились искренним изумлением.

Верди кивнул.

– Но… – продолжала было Джузеппина, но запнулась.

– Я знаю.

– А Теми?

– По его собственным словам, венецианская сырость ему не по душе.

Оба глубоко задумались, их размышления прервал стук в дверь. На пороге появился Саверио.

– Пора, синьорина, – обменявшись приветственным кивком с маэстро, произнес он.

Через две четверти часа публика театра Реджо была уже полностью во власти чарующего сопрано синьорины Стреппони. Голос дивы обнимал нежным бархатом сердце каждого в зале. Одухотворенные лица зрителей застыли в восхищении. Она перевела глаза на ложу для особо важных гостей и встретила полный обожания взгляд маэстро. «Похоже, именно так и выглядит настоящее счастье» – мелькнуло в ее голове. Мелькнуло и померкло. Ненавистная ноющая боль опять слегка, как будто играя, надавила ей на грудь, угрожающе поднялась к горлу и отпустила. Если это и настоящее счастье, похоже, Джузеппине не было суждено долго им наслаждаться.

В пятницу синьорина Стреппони, конечно же, сопровождала маэстро Верди на прием к Джоаккино Россини. Пожалуй, о том, насколько в девятнадцатом веке был знаменит хозяин торжества лучше всех в далеких двадцатых годах того столетия написал Стендаль, пошутивший, что после смерти Наполеона нашелся еще один человек, о котором все время говорят повсюду от Вены до Калькутты.

Родился автор собиравших аншлаги по всему миру тридцати девяти опер, тридцати двух камерных произведений и четырнадцати альбомов вокально-инструментальных пьес, в бедной семье, угрюмой, непроглядно-серой зимой 1792 года на окраине провинциального городка Пезаро. Не имевшая шанса получить образование, но от природы обладавшая прекрасным сопрано мать и служивший городским трубачом отец окружили сына заботой, музыкой и мечтами о карьере оперного вокалиста.

Выступать со сцены мальчик начал лет с семи, отчасти из-за проявленных неординарных способностей, но во многом как следствие необходимости использовать все возможности для заработка. Отец, не скрывавший свои политические взгляды, поплатился за них годом в австрийской тюрьме, и маленький Джоаккино с матерью присоединились к бродячему театру, пытаясь хоть как-то выживать на скудные гонорары от сельских концертов.

Если маэстро Верди во многом был обязан своим успехом доброте и поддержке синьора Антонио, то для Джоаккино Россини покровителем и проводником стал некий Джузеппе Малерби, каноник в городке Луго, принадлежавший к одной из богатейших семей тех мест. Семейство Россини перебралось в Луго после воссоединения с отцом, маленькому Джоаккино было всего десять лет.

Священнослужитель, совершенно очарованный музыкальным талантом мальчика, учил его вокалу, игре на клавесине, нотной грамоте, познакомил будущего величайшего композитора с партитурами Гайдна, Моцарта и Бетховена. Результат не заставил себя ждать. К двенадцати годам Джоаккино уже были написаны шесть сонат для струнных, которые весьма благосклонно приняла местная публика. В четырнадцать он отправился в свой первый мини-тур в качестве дирижера.

В отличие от Джузеппе Верди, карьера Россини не знала ни трагедий, ни препятствий. Премьерная опера композитора состоялась в Венеции, когда маэстро едва исполнилось двадцать. После этого стремительный взлет его звезды было уже не остановить.

Балагур, гурман, любитель женщин. Он поражал современников не только легкостью отношения ко всему, что он делал, и всему, что происходило вокруг, но и непостижимой способностью совмещать полное отсутствие серьезности с глубиной взглядов и величественностью произведений.

Все давалось маэстро Россини с мистической непринужденностью. Своего «Севильского цирюльника», без преувеличения, возродившего жанр итальянской комической оперы и по сей день считающегося одной из величайших опер всех времен, композитор написал за двадцать дней. Невероятная творческая плодовитость и насыщенная общественная и культурная деятельность совершенно не мешали Россини вести бесшабашно разгульный образ жизни, что на удивление никогда не сказывалось ни на качестве его музыки, ни на грамотности, с которой он вел свои дела.

Ему рукоплескала стоя Венская опера, жал руку Бетховен, а когда он уезжал из австрийской столицы, толпа на улице провожала его карету аплодисментами. Он дирижировал своими операми в лондонском Королевском театре, и сам Георг IV, ставший преданнейшим поклонником Россини, частенько приглашал композитора на закрытые концерты в своем дворце. В Париже, где Россини провел не один год своей жизни, он получил звания генерального инспектора пения, композитора его величества и стал членом Совета по управлению королевскими музыкальными школами.

К тридцати семи годам имя великого Джоаккино Россини гремело на всю Европу, и именно тогда по доподлинно неизвестной до сих пор никому причине он сказал: «Хватит!». На пике славы композитор объявил о своем уходе из мира музыки. Новость, в которую не поверил никто, наделала шуму почти столько же, сколько сама французская революция. Маэстро пытались отговорить, подкупить, привести в чувство… чего только не пытались. Не получилось.

Композитор, взяв с собой верную спутницу жизни, отношения с которой были ничуть не меньшей темой для разговоров, чем его творчество, уехал в просторное поместье неподалеку от Пармы и больше музыки для театров никогда не писал. Также как и не путешествовал, и не давал концертов. Зато вел довольно активную образовательную и просветительскую деятельность, помогая юным талантам получить необходимые знания и найти свой путь в музыке.

Главным же увлечением маэстро стала кулинария. Надо сказать, это довольно пагубно год от года отражалось на его формах, но страсть ко вкусным блюдам была настолько велика, что бывший композитор мог проводить часами на кухне самостоятельно сочиняя новые рецепты.

Маэстро Россини был на пенсии уже четырнадцать лет, а его имя все еще оставалось в центре внимания музыкальной общественности. К общению с ним стремились все самые яркие творческие личности того времени. Дружбой с ним гордились, мнение его ценилось на вес золота. Критика воспринималась, как руководство к действию, а похвала – как лучшая награда.

Раз в год композитор собирал лучших представителей музыкального небосвода у себя в поместье, чтобы отметить, как он сам выражался, «еще один год его грешной старости». Попасть на это мероприятие мечтал, естественно, каждый музыкант от Вены до Калькутты.

Сегодня, как впрочем и каждый год, огромный обеденный зал был обставлен самым помпезным образом. Рассевшиеся за длинным столом гости наслаждались богатым обедом. Гомон застолья был намного громче, чем дозволительно для светской публики, зато в искренности веселья собравшихся сомневаться не приходилось. В углу комнаты играл скрипичный квартет, звуки которого периодически тонули во взрывах хохота и звоне бокалов.

Во главе стола сидел Джоаккино Россини. Высокий, упитанный, добродушный мужчина лет пятидесяти, производящий впечатление искренне довольного своей жизнью синьора. Небрежные каштановые локоны волос уже изрядно потрепала седина. На его немолодом лице между бровей не было морщины, зато от проницательных карих глаз тянулись к вискам паутинки, которые вместе с глубокими бороздками от носа к уголкам рта выдавали много и часто смеющегося человека. Верди расположился на почетном месте по правую руку от хозяина торжества.

На другом конце стола сидела верная спутница маэстро Россини, Олимпия Пелисье. Это была румяная пухленькая синьора лет сорока с добрым лицом и открытым взглядом. Она излучала достоинство и мудрость, но в ее чертах не было никаких признаков ни утонченности, ни аристократизма. Рядом с ней сидела Джузеппина. Кроме них, за столом из более чем тридцати человек были всего две дамы. Несколько напряженно оглядывая разбитно выпивающую мужскую публику, Джузеппина чувствовала себя немного неловко. Званый обед смахивал больше на вечеринку в таверне, чем на официальный прием.

Заметив эту неловкость Олимпия обратилась к Джузеппине:

– Дамы из приличного общества не имеют обыкновения переступать порог этого дома. Вы об этом, наверняка, слышали, не так ли?

– Конечно. Ну и слава Богу! – отозвалась Джузеппина, – Не нужно будет терпеть три-четыре часа благовоспитанных разговоров, которые никому не кажутся интересными.

Они обменялись полными взаимной симпатии улыбками.

Ничего, начиная с самого рождения, в жизни Олимпии Луизы Александрины Пелисье не намекало на то, что ей может быть уготовано стать верной и бессменной спутницей великого маэстро музыки. Будучи незаконнорожденной и нежеланной дочерью незамужней дамы, Олимпия никогда не знала любви и заботы. О детстве девочки почти ничего не известно, но тот факт, что в пятнадцать лет собственная мать продала ее юному герцогу, говорит о многом. Молодой аристократ запер девушку в маленьком домике на просторах своего поместья, а наразвлекавшись с ней всласть, начал передавать «прелестную игрушку» по рукам своим знакомым.

Дальше в биографии мадемуазель Пелисье появляется множество неизвестных истории «как», ответ на которые сложно даже придумать.

Как у юной Олимпии получилось не сойти с ума, выбраться из цепких достопочтенных лап своих высокотитулованных хозяев и обрести свободу уже через пару лет? Как к двадцати годам из сексуальной рабыни она превратилась в одну из самых желанных куртизанок Парижа и начала сама выбирать себе любовников? Как к неполным тридцати она умудрилась организовать дом терпимости, в котором часами проводили время лучшие представители не только аристократии но литературных, художественных и музыкальных кругов Европы? Причем, как утверждали сами посетители, не только с целью любовных утех, но и ради отдыха души. И наконец, как не имевшая даже базового образования особа, стала женщиной, за расположение которой боролись самые видные мужи современности? И именно она, а не наоборот, меняла их, словно перчатки с жестокостью, о которой ходили легенды.

Все изменилось, когда в ее заведение заглянул забавы ради гремевший славой на весь Париж маэстро Россини. Через несколько месяцев салон был закрыт. Мадемуазель Пелисье переехала в парижский дом композитора, и больше они не расставались.

Как бы ни старался искренне любящий свою спутницу композитор ввести ее в высшее общество и сколь высок ни был бы его статус, но светские дамы считали для себя унизительным даже смотреть в ее сторону, а мужья в присутствии своих жен старались с ней не разговаривать. Возможно, во многом именно это обстоятельство повлияло на решение маэстро Россини покинуть мир большой музыки, но это лишь домыслы.

– И все же, должно быть несколько сложно жить в изоляции? – решилась побороть смущение и спросить Джузеппина.

– Только те, кого победила гордость, жалуются на гордость других, – ответила в свою очередь ничуть не смутившись Олимпия, – Я – любовь великого маэстро Джоаккино Россини, и мне не нужно тратить свою драгоценную жизнь, проводя, как вы успели заметить, бесчисленное количество часов в бессмысленных беседах и удушливых корсетах. Это благословение, моя дорогая, кто бы там что ни думал.

Джузеппина посмотрела на Олимпию с искренним восхищением. Взрыв смеха гостей, сидевших вокруг Джузеппе, заставил их бросить взгляд в его сторону.

– Маэстро Верди весьма красноречиво смотрит на вас, – заговорщически взглянув на Джузеппину, заметила Олимпия.

– Нас уже давно связывает дружба, – несколько неуклюже попыталась избежать неловкого разговора та.

– И эта дружба уже давно одна из самых популярных сплетен Милана, – засмеялась Олимпия, а потом теплым материнским тоном добавила, – Сделай все возможное, чтобы оставаться рядом с ним, дорогая. Либо я ничего не знаю о мужчинах, либо он – твой Россини.

Олимпия хотела вселить в собеседницу энтузиазм, но ее слова лишь больно кольнули Джузеппину в сердце.

Маэстро Россини, в тридцать лет, будучи уже ярчайшей звездой музыкального небосвода и далеким от наивных порывистых решений мужчиной, по искренней любви женился на некой Изабелле Кольбран, известной в то время своим сопрано всему Неаполю. Следующие несколько лет маэстро всецело посвятил творчество ее голосу. Все главные женские партии его опер были написаны именно под сопрано Изабеллы. Однако через несколько лет дива начала стремительно терять голос, а с ним и жажду жить. Злые языки говорили, что не справившись с нахлынувшей депрессией, синьора Россини пристрастилась к выпивке и азартным играм. Как бы там ни было, но брак распался, и хоть Изабелла все еще формально была супругой маэстро Россини, он уже много лет жил со своей новой избранницей.

По иронии судьбы, сидевшему сейчас на другом конце стола маэстро Верди было ровно тридцать лет. Джузеппине подумалось, что как бы ни хотела она стать его Олимпией, ей может быть уготовано сыграть в судьбе маэстро роль именно Изабеллы. Она коротко взглянула на Джузеппе и сделала большой глоток терпкого молодого вина, чтобы заглушить подкативший комом к горлу страх разочарования.

Джузеппе в этот момент донимал расспросами известнейший тенор того времени, Наполеоне Мориани, явно горевший желанием попасть в одну из новых опер композитора.

– Верди покидает Ла Скала! Ха-ха! Мерелли, должно быть, рвет на себе волосы! – восклицал изрядно подвыпивший тенор.

– Это естественная часть работы, – спокойно заметил Россини, налегая на жаркое из утки, – В мое время все импресарио Италии были лысыми к тридцати годам.

Все снова засмеялись, а Россини расплылся в довольной улыбке.

– Какой сюжет выбран для покорения могучей Венеции? – не унимался Мориани.

– Пока это тот выбор, с которым я борюсь… – хмуро отозвался Джузеппе.

– Дайте мне счет из прачечной, и я положу на музыку и это! Я уверен в ваших способностях ничуть не меньше, – Россини дружески хлопнул Джузеппе по плечу. Тот взглянул на великого маэстро и не увидел ни грамма сарказма или издевки. Лишь честный открытый взгляд. Верди изумился. Привыкший к почти ребяческому соперничеству в музыкальной среде, он никогда раньше не слышал столь прямого комплимента одного композитора другому. А Россини, подмигнув, все таким же добродушным тоном добавил, – Немного науки, немного сердца, вот и все.

Джузеппе чувствовал, что он проникается к хозяину чересчур лихого для высшего света застолья искренним уважением. Безусловно, великого маэстро и его музыкальный гений он чтил сколько себя помнил, но сидевший сейчас во главе стола синьор покорял Верди своей естественностью и полным отсутствием какого-либо высокомерия.

Казалось бы, находясь рядом с человеком такого масштаба легко ощутить собственное ничтожество, но все было как раз наоборот. Вокруг великого композитора царила атмосфера безусловной, равнозначной ценности каждого, кто сидел за столом. Ощущение раскованности и свободы, столь не свойственные Джузеппе в больших компаниях, было опьяняюще приятным.

Верди смотрел на краснощекого, уплетающего утку, добродушного здоровяка и видел в нем столько жизненных сил и энергии, что было совершенно непостижимо даже предположить, что какие-то доводы могли увести его с дороги большого творчества. Он мог бы создать еще десятки бессмертных, великих произведений! Сколько красоты недополучает мир из-за его бездействия! Какое состояние могло бы еще вырасти и остаться его потомкам!

Джузеппе задумался. В его голове назойливо вертелись различные формулировки вопроса, который наверняка уже жуть как успел надоесть маэстро Россини и который, как не складывай в нем слова, все равно был бы бестактностью и чистым любопытством. И все же, даже понимая, что ответ будет ничем, кроме общих фраз, Верди до зуда в ладонях хотелось услышать его лично.

Заметив внутренние метания Джузеппе, Россини улыбнулся и вопросительно посмотрел на него, как бы приглашая к беседе.

– Вас что-то беспокоит, друг мой? – по-добрососедски спросил он.

– Как вы могли уйти из оперы, когда весь мир рукоплескал вам? – выпалил Джузеппе в ответ, и голос его предательски выдал все внутреннее осуждение подобного решения.

Россини перестал есть, откинулся на спинку стула и широко улыбнулся.

– Если человеческие амбиции служат хозяину достаточно хорошо, то они, несомненно, вскоре заставят человека служить им взамен. И раньше, чем можно было бы ожидать, – вполне серьезно проговорил он, и добавил, вновь принявшись за еду, – Я не рожден, чтобы служить.

Знал ли Джузеппе, что сам уже был в услужении у своих амбиций, подобно рабу отдавая все в жизни их велению? Конечно, знал. Но признаваться в этом даже себе маэстро Верди пока был совсем не готов. Однако, слова Россини глубоко задели его. Именно эти слова он вспомнит на одном из главных поворотов своего пути.

Ужин закончился, но вечер только набирал обороты. За круглыми карточными столами собрались игроки. Сигарный дым, бурные беседы и вино рекой. Немного подвыпивший Россини вел страстную дискуссию о чем-то с Джузеппиной и Мориани.

Джузеппе, стоявший в другом конце зала с нескольким синьорами, взглянул на Джузеппину. Почувствовав его взгляд, она обернулась и улыбнулась в ответ. По глазам друг друга они поняли, что оба искренне наслаждаются вечером.

В это мгновение Россини неожиданно схватил Джузеппину и буквально потащил ее к роялю в углу комнаты, жестом приказав Мориани следовать за ним. Достав из кармана какие-то бумаги, он усадил Мориани за рояль и положил несколько листов на пюпитр перед ним. Гости заметили подготовку, зазвучали приветственные возгласы и аплодисменты.

– Спасибо, мои дорогие друзья! – повернулся к гостям Россини и низко поклонился, – Это маленькое сочинение, которое, увы, является последним смертным грехом моей старости!

Под одобрительный хохот аудитории Россини фамильярно обхватил Джузеппину за талию, показывая ей оставшиеся у него ноты. Мориани взмахнул руками, зазвучала нежнейшая романтическая мелодия, и Джузеппина с Россини запели дуэтом. Великий маэстро был обладателем шикарного тенора-баритона.

Стрелки часов перебрались за полночь, а вечеринка в усадьбе Россини даже не думала утихать. Джузеппина и Верди неторопливо вышли из стеклянных дверей гостиной к аллее. Оба пребывали в прекрасном настроении. Джузеппе с упоением слушал, как звуки пьяного веселья выпархивают из раскрытых настежь окон и тонут где-то в листве пышных кустов.

– Какая ночь! – воскликнул он.

– Какая пара! – подхватила Джузеппина.

– Сколько лет они уже живут вместе?

Джузеппина сморщила носик, пытаясь посчитать.

– Мне кажется, почти пятнадцать…

– Ха! – воскликнул Джузеппе, – Неплохо для союза крупнейшего культурного деятеля Италии и экс-хозяйки парижского борделя.

– Говорят, мсье де Бальзак был ее преданным любовником, – улыбнулась Джузеппина.

– У женщины хороший вкус!

Джузеппина звонко засмеялась.

– Маэстро Россини обязался организовать длинную очередь студентов в Италии или Франции, если у меня хватит мужества посвятить себя обучению тех, чья душа жаждет петь, – с гордостью промолвила она.

– С его именем на рекомендательном письме можно не волноваться об очереди студентов даже в России.

И снова смех. У обоих промелькнула мысль, что вот так от души и беззаботно они не смеялись уже очень-очень давно.

– «Эрнани», – произнесла вдруг Джузеппина и в ее глазах сверкнул хитрый огонек.

– Прошу прощения… – Джузеппе искренне думал, что ослышался.

– «Эрнани» Виктора Гюго может больше прийтись тебе по вкусу, – пояснила она и остановилась. Джузеппе в мгновенье стал совершенно серьезным. Джузеппина пару секунд изучала его задумчивое лицо, а потом добавила, – И Ла Фениче, скорее всего, не проявит сильного недовольства, так как первоначально предложенный театром автор был одобрен.

Они стояли, смотря друг на друга, и лицо Верди постепенно наполнялось энтузиазмом.

– «Эрнани» мне действительно больше по душе! – воскликнул он наконец, – Проклятие! Из тебя вышел бы гениальный импресарио!

Их взгляды в который раз были красноречивей любых слов. Он снова любовался ее лицом, она опять влюблялась в его глаза. И оба прекрасно понимали, что произойдет дальше.

– Уже довольно поздно, – зачем-то пробормотала она, – Я думаю, мне пора возвращаться домой.

– Если ты питала надежды на то, что я тебя сегодня отпущу, мне придется тебя разочаровать, – как давно Джузеппина не слышала этой нежности с хрипотцой в его голосе.

Возбуждение пробежало томящей волной внутри. В эту минуту она впервые за долгие двенадцать месяцев почувствовала жизнь в каждой клеточке своего тела. Джузеппина вздохнула, глядя в бесконечно родные глаза стоящего перед ней маэстро.

Через несколько минут Джузеппе из угла зала наблюдал, как Джузеппина прощается с хозяином торжества. Россини пренебрегая всеми допустимыми границами расцеловал ее в обе щеки, но выглядело это скорее тепло и по-отечески, чем пошло. Джузеппина скрылась за дверями. Верди еще раз засвидетельствовал свое почтение великому маэстро и отправился за ней.

Не успела дубовая дверь в поместье Россини закрыться за спиной Верди, как сбоку из темноты прозвучал услужливый голос:

– Карету, синьор?

– Я предпочитаю пройтись, благодарю, – ответил маэстро, даже не посмотрев на говорившего.

Верди направился вдоль дороги. Сделал несколько шагов и остановился. В ночи вовсю трещали кузнечики, ритм им откуда-то издалека задавала кукушка, ей подпевала горлица. Отзвуки кутежа напоминали мажорный аккомпанемент духовых. Рождалась диковинная волнообразная мелодия. Джузеппе хохотнул и пошел дальше, дополнив звуком своих шагов партию ударных.