Я стою на том берегу

«И что она такое носит? – мрачно думал Виктор, сам страдавший от холода. – Все, решено, в следующем месяце покупаем ей шубу. Хоть из кошки…»

Он был очень сердит.

В правом кармане его плаща лежали деньги из загашника, но их еще предстояло как-то вручить, а сестра могла и упереться.

Шли они почти час, за это время Виктор промерз до костей. Горячий чай уже ассоциировался в его сознании с чем-то вроде амброзии…

Жила Майя более чем скромно. У нее была комната в общежитии: общая кухня, туалет в конце длинного коридора, как в больнице, внимательные говорливые соседи, выкрученные лампочки на лестнице, кошки…

Она дружила здесь с одной Кэтхен, а та, по мнению Виктора, беззастенчиво пользовалась майкиной добротой: вечно оставляла ее в няньках при детях, а сама убегала черт знает куда. Кэтхен была безмужняя, распустеха и часто пропадала по вечерам

Как же Виктор все это ненавидел.

Он хотел забрать Майю к себе, но она однажды отказалась так решительно, наотрез и почти грубо, что он не осмелился больше к этому возвращаться. В конце концов, стеснять ее в чем-то он не желал. Да и вообще, что он мог ей дать?.. Он сам жил немногим лучше…

Наконец они пришли.

– Леночка, я не одна! – с порога весело крикнула Майя. – Со мной братик сегодня…

Из–за ширмы, оттуда, где у сестры была отгорожена «спальня», вышла девушка.

Она не оправдала викторовы ожидания. Нет, она была действительно совсем не то, что он готовился увидеть…

– Витя, это Леночка, Леночка, это Витя. Знакомьтесь пока, а я чайник поставлю, – хлопотала Майя.

Существо, которое стояло перед ним, совсем не выглядело на восемнадцать полновесных лет. Шестнадцать, а, может быть, и пятнадцать дал бы он ей. Маленькая, не хрупкая, а худенькая, до болезненности, и это при уже явственно отяжелевшем животике («На каком же она месяце?» – изумленно мелькнуло в викторовом мозгу), и вся какая–то серенькая, съежившаяся, почти бесцветная, курносая и, кажется, даже немного косоглазая – да кто же этакое дитя мог выгнать на улицу? Да ведь ей же еще в школу надо ходить…

– Здравствуйте, – кажется, испуганно сказала она, теребя пальцами какие-то кисточки на одежде.

– Здравствуйте… – растерянно отвечал Виктор.

Он даже не мог взять в толк, как с ней разговаривать. Не бухать же с порога «Когда рожаем, милая? А кто у нас папа?».

Да, конечно, Майя не могла пройти мимо такой сиротки… Он бы и сам, пожалуй, не прошел…

Они сели пить чай. Майя, видя, что Виктор сбавил обороты, сияла и трещала без умолку, все какую-то ерунду, он отвечал вяло, рассеянно. Леночка больше отмалчивалась.

Даже и ела она как-то плохо, без аппетита, и это в ее положении… Несчастная какая… Тьфу…

Вообще девочка ему бы, наверно, понравилась, если бы у него волосы не вставали дыбом от ужаса при мысли, что сестра собирается содержать ее и будущего младенца… Сама-то гроши считает.

– Ладно, – наконец сказал он, как будто стукнул кулаком по столу. – Попробуем разобраться с вашей родней. Адреса мне, телефоны. А пока, на первое время, Майя, возьми деньги. Будь экономна, милая, впрочем, не мне тебя учить… Это вам на двоих, но, Майя, прошу тебя, будь благоразумна.

– Спасибо, Витя, – прошептала сестра.

Леночка глядела в чашку. Кажется, оставшиеся на дне чаинки показались ей вдруг безумно интересными.

Так что деньги он ей все-таки дал.

…Леночкиными делами он действительно занялся и посвятил им всю оставшуюся часть недели и несколько дней следующей, как бы в искупление своей прошлой невнимательности. Описывать его хождения, беседы и даже присутствовавший, правда, всего единожды, мордобой, было бы скучно, к тому же значения для нашего рассказа это не имеет ровно никакого. Достаточно сказать, что он так ничего и не добился.

К тому же у Виктора сложилось четкое впечатление, что у Майи Леночке действительно будет лучше.

И опять на него нахлынуло то, другое, что так странно началось в Харлсберге… Он искренне желал, но лишь с трудом мог всерьез заниматься чем-то, что не касалось Эльзы.

Только на работе он полностью забывался, да и там дела шли как-то тяжелее, чем обычно.

Глава четвертая.

ДЕТИ НА РАЗВАЛИНАХ

Ганс Йозеф Шварц любил свою жену. Любил, хотя давно понял, что она из себя представляет (а представляла она, по его мнению, круглую дуру). Любил, несмотря на ее категорическое желание не иметь детей (впрочем, возможно, она была права, он и сам не видел ее в роли матери… да и потом, у них была Эльза). Немножко подшучивал, немножко презирал, когда она начинала раздражать своей бабской глупостью и суетой, но все же любил.

Он женился на ней из-за красоты, даже и теперь она привлекала мужские взгляды, в молодости же от искателей не было отбоя. Герр Шварц обладал именем и приличным состоянием, вообще был недурен собой, неглуп и прекрасно держался в обществе, неудивительно, что красотка Алисия сдалась под его напором и из всех поклонников выбрал именно его. Пелена скоро спала с глаз, герр Шварц обнаружил в своей жене дуру… и принял это с философским спокойствием. А конце концов для интеллектуальных бесед у него оставались друзья, а ум вообще (он был убежден в этом) для женщины являлся скорее помехой, нежели достоинством.

Ганс Йозеф Шварц любил свою жену, но иногда он готов был ее убить.

Как сейчас, например.

– Ты можешь объяснить мне, куда она пошла и когда вернется? – в который раз спрашивал он и в который раз получал в ответ только слезы и бессмысленное хлопанье глазами. Крупные голубые глаза Алисии вообще-то нравились ему, но сейчас они приводили его в тихое бешенство.

– Ты абсолютно не контролируешь племянницу, – наконец устало сказал он. – Ты даже не представляешь себе, чем она может заниматься в такое время, где и с кем она может быть… Эмма не похвалила бы тебя, жена.

Правда, где и с кем может быть Эльза, не представлял и он, но ему простительно, у него работа, дела, Алисия же постоянно дома и следить за воспитанницей – ее прямая обязанность.

Нет, наверное, все-таки хорошо, что они так и не завели детей: ну какая мать могла получиться из этой курицы?

На самом деле время было детское, девять часов, но его беспокоило не столько то, что Эльза где-то гуляет, сколько то, что Алисия даже приблизительно не представляла, с кем и где она может быть. Ганс Йозеф подозревал, что под надзором у такой рассеянной тетушки воспитанница могла делать все, что придет в голову.

Контроль же, он был убежден в этом, молодым красивым девушкам жизненно необходим.

Эльза и в самом деле, кажется, с каждым днем расцветала все больше. Появлялись какие-то платья непонятного фасона с коротким рукавом, а то и открытой спиной, туфли на такой шпильке, что страшно взглянуть, по всему дому была разбросана помада, пудра… Очевидно, девица входила в тот возраст, когда благоразумные родители начинают задумываться о женихах, но герру Шварцу все это было так дико и внове, что он даже не представлял, с какой стороны тут можно взяться за дело.

Он только чувствовал себя усталым, вымотанным донельзя дядюшкой, у которого уже ни на что нет сил.

В этот драматический момент в холле послышался шум. Ганс Йозеф метнулся на этот шум как голодный тигр, приметивший раненую антилопу.

В светлом пальтишке и вязаной шапочке перед ним стояла племянница, спокойно развязывающая узел шарфа.

– Где ты была? – взревел бедный дядя.

Шарф выпал из Эльзиных рук.

Ее нечасто ждал дома такой прием.

– Я ходила гулять с Ниной, – недоуменно произнесла она. – Тетя, я ведь говорила…

Ганс Йозеф уставился на жену.

– Говорила?

– Я не помню, – еще пуще зарыдала Алисия, тоже не слишком-то привыкшая к мужниному гневу. – Я не помню, я как раз разговаривала с Сарой, когда Эльза уходила, и… – Сарой звали их кухарку.

– Идиотка, – чувствуя, как ярость застилает глаза, бросил Ганс Йозеф. – А ты, – обратился он к племяннице, – неделю не выйдешь из дома.

– Но дядя… – попыталась было что-то возразить Эльза.

– Будешь более внятно сообщать, куда уходишь, – заключил он. – Так, чтобы тебя расслышала даже тетя. У нее, видишь ли, в последнее время не все хорошо со слухом. Как, впрочем, и с головой.

Понимая, что наговорит сейчас чего-нибудь и похуже, Ганс Йозеф схватил с вешалки пальто и выскочил за дверь. Руки у него дрожали.

Две дуры… Две дуры, одна другой стоит…

Он чувствовал, что ему нужно пройтись. Возможно, он и зря рассердился так сильно. Да, конечно же, зря. Но он и так все последнее время был на пределе, а тут еще эти дуры.

Впрочем, возможно, одна из них была даже слишком умной.

Может быть, она действительно ходила к подруге… а если нет?

Ганс Йозеф, не имевший своих детей, искренне любил племянницу. Пытался заботиться о ней как умел, дать ей все, что был в силах… Вот только он постоянно чувствовал, что в общении с ней ему чего-то не хватает: то ли опыта, то ли просто понимания женской психологии. К тому же он, подобно большинству отцов, все еще считал ее маленькой глупой девочкой, любившей сидеть у него на коленях.

Он и помыслить не мог, что этой девочки уже давно нет.

Ганс Йозеф был, в общем-то, совсем не плохим человеком. И даже относительно честным политиком – насколько политик вообще может быть честным. Впрочем, он хотя и был крупной фигурой, но в масштабах только лишь города (пусть и большого, и очень важного города), а не страны, и деньги, а следовательно и соблазны здесь были совсем не те. К тому же фон Шварцу повезло с родителями, в его руках было неплохое фамильное состояние, сбереженное с умом и даже приумноженное…

Он понял, куда идет, только оказавшись за два дома до квартиры Родионова, и даже остановился. Надо же, вот тебе и шутки подсознания, ноги принесли его прямо к дому старого друга. Когда-то они учились вместе, затем жизнь развела их в разные стороны, и социальный статус тут был ни при чем: здесь они всегда были неравны, – но отношения продолжали поддерживать… Тем более потом, когда все рухнуло, и точку опоры найти в окружающей действительности стало так сложно.

«А может, и правда зайти? – подумал он. – Лешка, наверное, еще не спит…»

И правда, в окнах Родионова горел свет.

«Может, у него кто-нибудь есть? – смущенно размышлял Ганс Йозеф, уже поднимаясь по лестнице. – Не помешать бы…»

Но у его старого друга никого не было.

– Ба, какие люди! – кажется, искренне удивился тот. – Не ждал, не ждал… Да ты проходи, не стой на пороге…

Родионов нашарил ему какие-то тапки, Ганс Йозеф, кряхтя и смущаясь, переобулся. Как ни странно, но в обществе однокашника он всегда чувствовал себя немного неловко, как будто продолжал еще оставаться тем толстым, неуклюжим и не уверенным в себе мальчишкой, которого так хорошо помнил. Родионов вот даже с годами не нажил пивного брюшка, хоть ты его тресни. Повезло же человеку.

Шварц с завистью на него покосился.

– Чайку? Кофе? – предложил Родионов. – А может, – мигнул он глазом, – беленькой?

– И что у вас за привычка, – почти рассердился Ганс Йозеф, но, вспомнив о своих расстроенных нервах, махнул рукой. – А впрочем, давай.

– Что-нибудь случилось или так, по пути зашел? Сто лет не виделись…

– По пути. Да и дома мои козы покоя не дают. Ты послушай, – и он рассказал домашние новости.

– Перебесится девка, – хмыкнул друг. – Хотя… кто знает… с этими бабами сам черт не разберет…

– Вот и я думаю, – с облечением заметил Шварц.

Меж тем Родионов накрыл на стол. Маринованные огурчики, грибочки, стопочки… Ганс Йозеф испытывал острое чувство ностальгии. Как же у него это давно было – такие вот дружеские посиделки за бутылочкой и чтобы никаких параллельно дел, проблем…

Фон Шварц был немного сентиментален.

– Ну, за встречу, – предложил Алексей.

– За встречу.

Выпили.

– Да с вами, пожалуй, поведешься… – не то посетовал, не то привычно удивился поздний визитер.

Родионов, закусив огурцом, хмыкнул.

– Как у вас дела-то там? Колесики вертятся?

– Куда ж им деться… Пыхтим, тужимся. Выборы вот эти…

– А, все это, одни формальности. Какая теперь уже разница, кто победит…

– Ну не скажи…

– Тебе-то уж волноваться не о чем, тебе место и в Парламенте обеспечено, стоит только захотеть.

Ганс Йозеф замолчал. К великим чинам он не рвался, ему вполне достаточно было масштабов его города.

– Все это ерунда, – повторил Родионов, наливая опять. – Тараканьи бега… Империю мы все равно… – он употребил не вполне цензурное слово.

– Нашел что вспомнить, – вспылил Шварц. – Ветхий Завет… Тому уже сколько лет…

– Не более двадцати, – сверкнул очами хозяин из-под лохматых бровей.

Плечи гостя поникли. Как и у многих людей его поколения, это была его любимая мозоль.

– Сами заартачились, взалкали национального государства, – внутренне страдая, произнес он.

Родионов оскорбительно захохотал.

– Какое мы национальное государство, Ганс? – отсмеявшись, спросил он. – Мы с тобой такие же одноплеменники, как кошка с собакой…

– Сравнил, – обиделся тот. – Империя всех перемешала. Да и Империя отстояла дай боже пятьсот лет. Хоть и в светлом образе конфедерации.

– Империей были, Империей и померли, – устало сказал Алексей. – Мы сменили форму правления, но не суть, Ганс. Так уж природа устроила, что Острова должны были или перерезать друг друга, или объединиться. Может, и перерезали бы, кабы не Континент… Наличие общего врага всегда как-то сплачивает, знаешь ли, – съязвил он. – Заставляет искать компромиссы, приучает, так сказать, к толерантности.

– А теперь уж и не до Континента, – тихо вздохнул Шварц. – До своих бы дотянуться.

– Какие они тебе теперь свои, – едва не выругался Родионов.

– Да все те же, не чужие… Хоть завтра, может, пушки запалят.

– Думаешь, дойдет?

Они молча смотрели друг на друга.

– Дай бог, чтоб не дошло.

Не чокаясь, выпили.

– Вот ведь сволочи, – с чувством сказал Шварц. – По своим стрелять готовы.

– Вы будто бы нет… – На сей раз Родионов не стал его поправлять.

– Ты же знаешь, я всегда против.

– Нам-то что эту кашу заваривать, последние запасы у нас да у макаронников.

– Сволочи, – опять начал заводиться Шварц.

– Остынь, – посоветовал Родионов.

– Я еще удивляюсь, как все так долго держалось…

– Что удивляться, была нефть – держалось, не стало – рухнуло…

Энергетический кризис действительно отразился на всех областях жизни. Не было человека на Островах, да что там, во всем мире, которого бы он не затронул. Частный человек теперь не мог позволить себе личного транспорта. Билет на соседний Остров, доступный ранее любому студенту, стал стоить целое состояние. Расстояния как будто выросли в сотни раз, пространство распалось.

И на Континенте творилось то же самое…

Империя агонизировала долгих тридцать лет, прежде чем окончательно рухнуть. Национализм расцвел пышным цветом, Острова пожелали жить каждый сам по себе, своей отдельной, независимой жизнью, свобода радостно встречала их, нищая, в лохмотьях, такая желанная…

Империя кончилась.

Об этом думали старые друзья, мрачно допивая водку на маленькой неубранной кухне. Оба они, как и многие люди их поколения, тосковали об Империи, мучились о ней, давно почившей, страдали за недавних братьев, нынче ставших врагами.

Оба они, такие вот смешные идеалисты, романтики и ренегаты, жизнь бы отдали за Империю, за то, чтоб вновь заиграл на ветру праздничный яркий флаг…

Да вот только Империя кончилась.

Кончилась, и надо было с этим как-то жить дальше.

Эх, если бы не было тех, кто остался на том берегу.

– Фигня все эти твои выборы, Ганс, фигня, – как будто убеждал гостя Родионов, хоть тот с ним вовсе не спорил. – Яйца выеденного не стоят… Мы всего лишь дети, играющие на развалинах Империи. Дети и только. А дело, настоящее дело, за которое и жизнь положить не жаль, и страну, за которую от звонка до звонка бы пятьдесят лет барабанить, эту страну и это дело мы прохлопали, – вообще он выразился крепче, он всегда был груб, его студенческий друг. – И прохлопали не потому, что мы неудачники, а потому что это было исторически – понимаешь? – исторически неизбежно!..

Он был уже пьян немного и говорил все, что думал.

И хоть они оба прекрасно понимали, что и исторически, и неизбежно, но все-таки от этого было нисколько не легче.

Они оба были люди старой закалки, люди имперского сознания, эти старые романтики.

Глава пятая.

ПЕРВАЯ СМЕРТЬ ЛЕНОЧКИ КУДРЯШОВОЙ

В шестой палате умирала Вера Карловна.

Она умирала уже месяц, но, кажется, не сегодня-завтра должен был прийти действительно конец.

И никого в больнице, одна баба Нюра в соседнем корпусе, а до нее еще добежать надо… Да чего бежать, чем поможешь? Разве что саму в пуховый платок укутает да чаю горячего даст.

…ее же еще мыть надо. Обряжать.

К Леночке пришла спокойная, холодная мысль: это будет моя первая смерть.

В отделении горела только настольная лампа на медсестринском столе. Соседняя дверь – в процедурную. А там – укрытый в тумбе от посторонних глаз кипятильник и чай. И сахар, подаренный кем-то из пациентов.

Дверь в процедурную была спасением.

Леночка шла в туалет, и по коридору ползли жуткие тени, огромные, темные. И разношенные тапки шаркали громко и страшно.

И кто-то шел сзади.

Леночка знала, что это бред, что придет утро – и наваждение сгинет, но пока была ночь, и она невольно замедляла шаг и оборачивалась, и тот, кто шел за ней, поворачивался тоже, и она не успевала его увидеть, он все время оказывался за спиной, опережая ее, обгоняя, и только краем глаза порой…

Один господь знает, как она ненавидела ночные дежурства.

Страх темноты – детский страх. Тот, у кого никогда от чужого присутствия за спиной не сжималось что-то внутри живота, кто не вздрагивал от звука чьего-то голоса – тот этого не поймет.

Леночка вернулась за медсестринский стол, к лампе, жесткому казенному стулу, телефону, будильнику, календарю под стеклом и видавшему виды алюминиевому чайнику с уставленным стаканами подносом: больным горло смочить. Впрочем, виды тут видало все: и старый, сверкающий ониксом телефонный динозавр, трещавший и плевавшийся не хуже какого-нибудь фейерверка, и огромный металлический будильник на тонких лиллипутовых ножках, – когда он звенел, просыпалось все отделение. Теперь таких не делают, думают, пластмассовые фигульки, разливающиеся соловьем, лучше, а зря. Ничто не поднимает на ноги так, как оглашелый звон таких вот старинных несуразных штуковин… На то он ведь и будильник, а не симфонический оркестр, не для услаждения слуха же придуман!.. За ночь Леночка успевала изучить обстановку во всех частностях. Удивительно, как она ей еще не снилась.

В ящиках стола валялась стопка каких-то старых бланков – записать что, – набор градусников, тонометр, два чирканных-перечирканных журнала с кроссвордами, два клубка, спицы, пара авторучек с высохшей пастой, огрызок карандаша, скотч, карманный нож, старые батарейки, фонарик и любовный роман. Любовный роман был сменщицы Люды, от нечего делать Леночка его даже читала.

Из пятой палаты, которая прямо напротив стола, выглянул больной. Ковалев была его фамилия, сорок пять лет и язва. Леночке он не нравился.

– Вы бы прилегли, миленькая, что всю ночь сидеть…

– Ничего, ничего, – господи, и как же его зовут, – я не хочу.

– Ах, с такого возраста мучаться бессонницей… – Ковалев сочувственно покачал головой и сделал то, что, видимо, и собирался с самого начала: пошаркал своими изрядно поношенными домашними туфлями в сортир. Леночка посмотрела ему вслед. Нехорошо, конечно, но он вызывал у нее какую-то труднообъяснимую антипатию. Клещ желудочный.

Из больничной пищи он почти ни к чему не притрагивался (хотя готовили по нынешним временам вполне прилично, многие дома так не ели), пюре и «легкие» салатики на майонезе (это с язвой-то!) ему носила в баночках жена – маленькая усталая женщина с добрыми глазами старой цепной овчарки, верно служившей свой век и так и не дождавшейся от хозяев совместных прогулок за грибами-ягодами или хотя бы просто возможности свободно побегать по участку…

Когда Ковалев прошаркал мимо обратно, стрелки будильника стояли на четверти пятого.

А когда в шесть Леночка разносила градусники, оказалось, что Вера Карловна умерла.

Конечно, все давно этого ждали и все-таки…

Как тяжелобольной ей дали отдельную палату, что, впрочем, было нетрудно: в отделении всего-то лежало пятнадцать человек, видимо, людям было некогда особенно болеть.

Вообще-то заболевание Веры Карловны было не по профилю отделения, но в онкологии шел бессрочный ремонт, вот и распихали раковых больных куда только можно.

Она была очень сильная, эта старушка. Никто не думал, что она протянет столько.

Леночка знала, она ждет смерти: на этой стадии, несмотря ни на какие обезболивающие, смерть представляется уже освобождением.

Неожиданно было больно.

Высохшая, почти скелет, она была такой сильной, такой терпеливой: не капризничала, не скандалила, хотя кого-кого, а уж ее-то можно было бы понять…

В семь пришла сменщица, не Люда, другая, Марина, Леночка ее едва дождалась. В принципе, можно было идти, ее дежурство кончилось, но она решила еще подождать доктора, послушать, что он скажет… Ипполит как всегда опоздал, домой Леночка собралась только к десяти, усталая и разбитая.

И на улице творилось черт знает что: мерзкая оттепель, голые деревья, грязь, осунувшиеся лица прохожих, как будто только сегодня осознавших всю бессмысленность бытия…

Решив сократить путь до общежития, Леночка пошла через гаражи – три длинных ряда «ракушек», поставленных вплотную друг к другу. Раньше люди держали здесь машины. Вообще-то это было не самое приятное место, но она так торопилась добраться до дома… да и время-то – белый день на дворе.

Зря.

Их было двое – крепкие молодые мужики лет по двадцать.

Они курили у распахнутых ворот гаража. Леночке как-то сразу не понравились их глаза, какой-то нездоровый в них блеск…

Она постаралась быстро пройти мимо.

– Эй, куда так торопишься? – сказал тот, который стоял ближе. Странный у него был голос, его можно было бы назвать бархатным, если б он не был таким неприятным.

– Может, с нами постоишь побазаришь? – прибавил второй.

– Что вы, ребята, мне домой пора, – попробовала она отговориться. Обычно это работало. Главное – не хамить.

Не в этот раз.

– А что ты так спешишь, милая? – глаза первого заблестели совсем уж ненормально. Водкой не пахло… Наркота что ли, мелькнула мысль. – А ты не убегай, моя хорошая…

– Да ладно, ребята, мне правда идти надо…

Леночка успела отойти шагов на пятнадцать и уже решить, что пронесло, когда поняла, что они передумали. Совещались, наверно, кто их знает…

Ну и припустила, естественно.

Главное, добежать до улицы, там люди, там…

Гаражи они миновали быстро. Леночка про себя чертыхнулась.

Никого. Ну, естественно, время-то раннее, да и не улица это – одно название.

Хорошо еще, побежал за ней только один – решил, видно, что с субтильной девушкой справится и самостоятельно. Вообще-то он, наверно, был не так уж и не прав.

Ну вот. Белый день – и никого.

Скоро Леночка поняла, что он ее догонит. Защемило внизу живота, остро, режуще – и крайне невовремя.

Схватив ее, он первым делом зажал рот. Леночка замычала что-то, попыталась укусить да без толку. Сердце колотилось как бешеное. Адреналин так и захлестывал, через край.

– Ну и куда ты торопилась…

Леночка попробовала достать его коленкой… и промазала. Что за невезение!

– А вот этого не надо…

Да, сейчас один хороший удар по башке и никаких проблем. С ней проблем, естественно.

К счастью, делать этого он почему-то не стал: не догадался, что ли…

В общем, описать, что Леночка испытала, пока он волок ее к гаражам, невозможно. Впечатлений хватило на всю оставшуюся жизнь…

Спасение пришло откуда не ждали.

Как уже было сказано, гаражи стояли в три ряда. Леночка, спрямляя путь (спрямила – ничего не скажешь!), шла первым. А сейчас из второго, среднего вынырнула довольно странная личность – встрепанный молодой человек в спецовке. Особенно девушка его, конечно же, не разглядывала, но странность какую-то отметила…

– Пусти ее, – спокойно сказал он.

– Че?..

Дальнейшее Леночка уловила плохо. Верней, не уловила совсем.

Разумеется, этому странному было легче: у него-то руки были не заняты в отличие от напавшего укурка (почему-то воспринимала его Леночка именно так). Поняла только, что держат ее уже только левой (вырваться не составило труда), и что кому-то бьют в челюсть. Видимо, новоприбывший уклонился (Леночка этот момент проглядела) и даже сумел как-то ответить, потому что укурок оказался на земле. Леночка тупо смотрела на распластавшееся в бесчувствии тело и думала, что оказывать первую помощь ее что-то не тянет…

– Ты нормально? – озаботился спаситель.

– Ага, – кивнула она.

– Что-то ты дрожишь, по-моему.

Еще бы.

Интересно, а где второй?

Впрочем, неинтересно. Не слышит, наверно. Обдолбался и не слышит…

– Нет, все-таки ты дрожишь.

Конечно, трясло ее порядочно. Отходняк. Ничего удивительного.

– Да все уже в порядке, успокойся.

Ага.

– Тебя проводить? – с сомнением в голосе предложил он.

Леночка кивнула.

Это было бы явно нелишнее.

Когда Леночка с провожатым дошли до дома, трясло ее уже так, что впору было забираться под пуховое одеяло с грелкой. И валерьянкой, естественно.

Парень даже предлагал свою куртку, но Леночка отказалась. Она не мерзла. Так что лишняя одежка ничего бы не решила.

В конце концов ее угораздило разреветься. В этом не было, конечно же, ничего необычного – нормальная реакция организма на пережитый стресс. Но все равно было как-то неловко.

А звали его Пантелеймон. Странное имя для странного парня.

– Лена, – смущенно представилась она.

Надо было из элементарной вежливости позвать человека на чай, но как объяснить его появление Майе? Она ж с ума сойдет, если правду сказать, а неправда почему-то не лезла в голову. Отчаянно.

– Ладно, – махнула рукой Леночка. – Ты будешь наш новый стажер, хорошо?

– Что? – раскрыл он рот.

Вот ведь непонятливый.

– Ну, стажер ты наш новый, в больнице, понимаешь? Познакомились мы с тобой как будто бы не на улице, а на работе. Как же я тебя сестре представлю? Если ей сказать, как было, она же места себе не найдет.

– А зачем представлять меня сестре? – удивился он. – Я вовсе не собирался…

– А ты думаешь, не надо? – в свою очередь удивилась Леночка. – Ну, как хочешь…

– Нет, если ты так считаешь, конечно, нужно… – тут же заторопился он. – Я буду очень рад с ней познакомиться.

В общем, сопротивление противника было сломлено (да и не шибко–то он, по чести сказать, сопротивлялся), и Леночка с Пантелеймоном пошли домой.

– Ты почему так долго? – Майя от волнения даже на лестницу выскочила. Переживала, видимо.

Но как она уставилась на нового знакомого Леночки! Что называется, во все глаза.

– А это Пантелеймон, наш стажер, – объявила Лена. – Майя, моя сестра.

Конечно, сестрой она ей не была – но сообщать об этом новому знакомому было ни к чему.

– Очень приятно, – вымолвила обескураженная Майя.

Надо признать, Пантелеймон и здесь повел себя как настоящий джентльмен. Изобразил нечто вроде полупоклона и сказал что-то о том, как он рад и так далее. Лена выслушала его речь не без тайного удовольствия.

– Ну что ж вы стоите! – опомнилась Майя. – Леночка, ты же голодная, я картошку уже два раза разогревала. Да и вы, Пантелеймон, наверно, тоже… Проходите, проходите, я сейчас чай поставлю.

Они прошли. Леночка сняла пальто, втайне наблюдая за реакцией их гостя. Но он и вида не подал, что удивлен, лишь чуть дольше обычного задержал взгляд на ее животе, седьмой месяц все же, хоть и незаметный под широким пальто. Это ей понравилось.

К картошке была подана банка сардин. Нормально, живем, подумала Леночка. Делать почти ничего не пришлось, картошка была еще теплая, а чай вскипятить – две секунды.

Разумеется, ее спаситель был голодным. Впрочем, это и к гадалке не ходи, мужчины – они вообще практически всегда голодные: метаболизм у них другой, что ли…

За столом они поболтали немного – о природе, погоде и видах на урожай, – и Пантелеймон откланялся.

Лишь за ним закрылась дверь, как Майя с горящими глазами подсела к Леночке:

– Ну, кто он?

– Как кто? – засмущалась та. – Стажер.

Майя взглянула на нее с видом «кого ты хочешь обмануть».

– Леночка!

– Ну ладно-ладно…

И Леночка рассмеялась. Это был такой легкий, веселый смех, о котором она уже совсем забыла. Смех девушки, у которых нет больших проблем, чем несданный зачет по латыни и стоптанные на танцах туфли.

– Майка, если бы ты знала! – наконец призналась она. – Он же меня спас. Как в романе.

– Спас? От кого?

И Леночка рассказала.

– Голубушка ты моя, – растерянно отозвалась Майка, когда Леночка закончила свою историю. – Да как же тебе повезло. Тебе же его сам бог послал…

– Наверное, – уже сонно отвечала та. – А еще знаешь, сегодня на дежурстве умерла старушка… та, с опухолью… Вера Карловна.

– Умерла?.. Ну что ж, ничего не попишешь… У каждого из нас свой срок. Ложись-ка ты спать, милая моя. Хватит с тебя на сегодня, и так перенервничала.

– Хорошо, – Леночка послушно улеглась в постель и, уже укутываясь теплым одеялом, продолжила: – Она была такая хорошая. Такая сильная. Правда же, она была хорошая, Май?

– Ну разумеется, разумеется… Я зашторю окна, а ты спи. Не думай ни о чем, засыпай.

Последнее, что запомнила Леночка перед тем, как забыться сном, было светлое, ласковое лицо Майи. Она смутно подумала о том, что так хорошо, так тепло ей не было с тех пор, как умерла мама. И что, наверное, все же не нужно искать другую квартиру… Эту зиму она проведет здесь.

А дальше… а дальше будет видно.

И сны ей снились цветные, летние. В них не было ни тяжелых сводок в воскресных газетах, ни сумрачных метеопрогнозов, ни боли, ни смерти. Были только молодость, счастье и ее Майя, ее теплая, светлая Майя, ее подруга, ее сестра.

Глава шестая.

ЭЛЬЗА

Час был поздний, и набережная была почти пуста, так, порскнет иногда под ноги ошалевшая дикая кошка да прогрохочет по мостовой тяжелой тележкой угрюмая бабка из бедных кварталов.

Теперь, когда общественный транспорт чуть не дышал на ладан, такие тележки стали привычным зрелищем.

Виктору оно, впрочем, совершенно не нравилось.

Он и Эльза шагали по замерзшему городу уже почти два часа, и он начинал уже подумывать, не пора ли зайти куда-нибудь в тепло – вот только куда… В этой части города он, все-таки приезжий, не знал ни одного бистро или кафе, правда, жил он совсем недалеко отсюда, но звать Эльзу в свою конуру Виктору не очень хотелось.

Они часто встречались в последнее время.

Правда, ощущение сумасшедшего восторга, так потрясшее его на их первом свидании в Харлсберге, больше не приходило, однако Виктор относил его на счет своей впечатлительности, и ему было очень, очень здорово с ней, хоть он и чувствовал себя иногда несколько скованно: он боялся, разница их социального статуса слишком уж очевидна. Эльзу, впрочем, такие вопросы, кажется, вовсе не заботили, во всяком случае, о деньгах она никогда не говорила.