Внешне Митька представлял из себя высокого (не меньше ста восьмидесяти пяти сантиметров), светлорусого добряка с небольшим, но все же ясно очерчивающимся брюшком под рубашкой. В чертах его лица было что-то прибалтийское. Благодаря росту и какой-то природной харизматичной импозантности Митька был бы весьма привлекателен для женщин, во всяком случае какой-то, творческо-интеллигентной их части… если бы не лень и неуверенность в себе.
Периодически я пыталась поднять его самооценку, уговаривая завести отношения, для начала хотя бы зарегистрироваться на каком-нибудь сайте знакомств, но безуспешно. Те же романтические истории с его участием, о которых мне было известно, остались во временах едва ли не студенческих.
Жил Митька недалеко, до его дома можно было добраться пешком минут за двадцать. Что я и сделала.
Квартира моего товарища – на первом этаже старого двухэтажного дома, выкрашенного краской песочного цвета. Доставшаяся от бабушки однушка, которую Митька делит с двумя котами. Мебель тоже бабушкина, советская, на стене ковер с геометрическим рисунком, у стены – печка, пригодная к использованию. Во дворе дома сохранились дровяники. В мае и сентябре, когда еще не работает центральное отопление (оно в этом доме тоже было), жители с удовольствием топят печки – известно ведь, как сыро и неприятно в это время в наших краях.
В митькином доме даже нет домофона, он как будто приплыл из прошлого века. Стальная дверь обклеена нелегальной рекламой, которую периодически сдирают. Ветер колеблет бумажные огрызки, будто стремясь очистить гладкую поверхность. В подвале живут кошки – их, судя по всему, не менее десятка. Зато, наверное, и крыс нет…
Симбиоз. Это тоже симбиоз своего рода. Полудикие кошки и люди, от тепла и кормежки которых они зависят. Точно как я и те, кто покупает мои картины. Не могу сказать, что я люблю их. По большей части я о них вообще не думаю. Но то, что рождается из моей головы, что выходит из-под моих рук, людям зачем-то нужно. Не знаю зачем.
Можно сказать, что людям одичавшие коты не нужны. Но для чего они тогда их кормят? Жалость – не аргумент. Значит, есть такая потребность – кормить. Если одинокая бабушка выносит на улицу недоеденную еду и куриные косточки, значит, ей это зачем-то надо.
Никто не делает ничего просто так.
А Митьке зачем коты? От них шерсть и лотком надо заниматься, а Митька ленивый. Да все, наверно, для того же.
Чтобы заботиться.
Чтобы было кого любить.
Конечно, он меня ждал. В колонках, подключенных к ноуту, играла «Ария», на кухне, на сковородке, под крышкой доходила картошка. И пиво тоже ждало – а как же. И сухарики. И меня даже умилила эта предсказуемость, эта никуда не девающаяся постоянность. Когда я заходила год назад, все было так же. И два, и три…
И казалось, что так будет всегда.
– Как я рад, что ты пришла, Нета, – говорит Митька, и по голосу слышно: да, правда рад. – Смотрел репортаж с выставки. Ты превзошла саму себя.
– Да брось ты.
– Нет, серьезно. Если сравнить с институтскими работами, контраст огромный. Ты очень выросла… Изменилась… Другая…
– Ну, это нормально. Не изменяется только мертвое.
– Ты живая. И это классно. Ты действительно отлично рисуешь.
– Спасибо, Митька. Ты очень добр.
– За что благодарить? Это ведь правда. Ты на курсе была одной из лучших. Трое вас всего и было. Ты, Гришка Беркут да Елисей. И то, что у тебя получается сейчас, это классно. И заслуженно. Я очень за тебя рад.
Я смущенно молчу. Есть у меня такая черта – не умею принимать похвалу. Даже если вроде как хвалят за дело. Не понимаю, как это на это отвечать, что надо говорить, как себя вести.
А еще в голову лезут невольные сравнения с Виком. Вспоминается, как он вел себя на выставке. И после. Зачем я пошла с ним? Для чего?
Никто никогда не делает ничего просто так.
Все живут в своих интересах.
Значит, и мне зачем-то была нужна та встреча…
И он, конечно, не просто хотел услышать мое мнение о последних рисунках…
Тем более что по сути… Вик – эгоцентрик, не меньший, чем я. И чихать ему было на то, что я думаю. В душе я это прекрасно знала.
А вот Митьке действительно было интересно мое мнение. И то, что я делаю. И то, что буду делать. И я сама.
Беда в том, что мне не был интересен он.
Мы продолжаем говорить о выставке, обсуждаем общих знакомых. Их у нас, понятно дело, много. Можно сказать, сплетничаем. Но в этом переборе знакомых имен нет злости. Я в который раз ловлю себя на внутреннем чувстве недоумения от этого странного контраста. Если бы моим собеседником был Вик, тут бы лились потоки саркастических замечаний. Сам воздух стал бы ядовитым от желчи. Но с Митькой ничего такого нет… Если ему кто-то или что-то не нравится, он так и говорит. Не стремясь поиздеваться. Просто говорит то, что думает.
Митька неглупый. Но мысль его не обрамляется почему-то сложной оборкой язвительных кружев. Он добродушен. И люди его интересуют постольку-поскольку. Он может потрепаться со мной об однокашниках, но по большому счету ему на них начхать.
Об искусстве с Митькой поговорить тоже интересно. Он в этом понимает. При этом честно признаваясь, что сам не художник, что поступление в академию было ошибкой…
– Неужели ты ничего не рисуешь? Так вообще бывает?
– Ну… Раз в несколько месяцев… Сны… Или там картинки к текстам… Но мало… Чисто для себя… Я не отношусь к этому серьезно.
– Что ты сейчас пишешь?
– Тебе не понравится.
– Скажи.
– Очередной том детективной саги. «Двуликие тени». Не читай.
– Да. Мне не понравится. Ты прав.
– Ну и ладно. Останешься на ночь?
– Ну, надо думать. Куда я пойду в такое время.
– Ну ты ложись тогда на диване, а я тут, на полу, постелю. Как-нибудь.
Мы устраиваемся, и мне становится жаль его. Жаль, что я пришла. Снова пришла туда, где никогда не останусь.
Я прекрасно вижу, как он на меня смотрит. Мне хорошо знаком этот тоскующий взгляд голодного животного. Но я ничего не могу сделать, чтобы как-то унять митькины страдания. Любая моя попытка помочь ему сделает только хуже. Не надо давать надежду, если не собираешься ее оправдывать.
Митька хороший. Очень добрый, умный и, что ни говори, по-своему талантливый. Может быть, он и художником бы все же мог стать, если бы не бросил.
Но я его не хочу. Совсем. Меня не греет его доброта, мне наплевать на его ко мне отношение.
Почему я не могу так же относиться к Вику, которого ненавижу, которого презираю? Почему чувство к нему меня все еще мучает?
Не только ведь в прошлом дело, нет…
Может, просто мы действительно подходили друг другу? Мы были одинаково злы. И одинаково равнодушны к окружающим.
Ведь у меня есть кое-что поважнее,
Проездной и BDSM.
«Anacondaz»
10. МАЛЬЧИК И ЕГО ИГРУШКА
Возможно, и Митька в итоге пожалел, что пригласил меня, потому что утром он разговаривал со мной как-то сухо и старался вообще на меня не смотреть. А может, это были обычные перепады, характерные для творческих. Я так и не поняла. Предпочла молча позавтракать на кухне и смыться.
В отличие от Вика Митька был действительно «просто другом» – в том плане, что у нас никогда не было секса. Но это не значит, что из нас двоих никто этого не хотел. Не хотела я.
Пересечь же границы френдзоны для Митьки было невозможно – может быть, потому что для меня он был слишком добрым. Слишком мягким, послушным. Слишком ласковым.
И еще потому что я была зациклена на Вике. Раньше, когда мы учились вместе. А потом это так и осталось. Какая-то нездоровая навязчивая привязанность. Любовный невроз.
После Вика было многое…
После Вика был Барков.
Дэн нашел меня сам. Как ни банально, в интернете. Как правило, попытки познакомиться со мной таким образом ни к чему не приводили. Порой я даже вовсе закрывала личку – просто не хотела ни с кем общаться. Но с Дэном получилось по-другому…
Чем-то он меня зацепил.
Может быть, просто красотой. Физическим совершенством. У него было практически идеальное тело – тело спортсмена, боксера, и начинающей кинозвезды. Правда, кинозвездой Дэн не стал, хотя попытки были. У него не было настоящего актерского дара, он не умел играть. Мог только мужественно молчать в эпизодах, куда-то бежать, с кем-то драться. Сложные психологические роли были Баркову не по плечу. Для них он был слишком прямым.
Да и конкуренция, и отсутствие специального образования, конечно, сказывались. Тем не менее хотя на большие, серьезные роли Баркова не брали, в эпизодических он успел засветиться.
Как известно, «даже в самом простом из самых простых есть двойное дно». Нереализованные актерские амбиции Барков воплощал в отношениях с женщинами – ведь нет более благодарных слушательниц и зрительниц, если они влюблены. А влюблять в себя он умел. Половину успеха обеспечивали внешность и харизма, другую – опыт. Эгоистичный, расчетливый Барков умел нравиться. Приятные манеры (до светского льва ему было далеко, но и обычной воспитанности мальчика из хорошей семье вполне хватало), умение поддержать беседу, некая скупая галантность очаровывали неизбалованных, не очень уверенных в себе девушек. Такие Дэну обычно нравились больше: на них не нужно было сильно тратиться, не надо было вкладываться эмоционально. Достаточно было поманить пальцем, намекнуть на интерес… Это была его обычная массовка, привычный хоровод обожательниц. Не то что для всех из них он был любовью всей жизни, конечно, нет, но таких у Дэна всегда было в запасе не менее десятка – девиц, готовых прыгнуть в койку, только позови. Может быть, они тоже повышали самооценку за его счет, а может, искренне верили, что спортивный красавчик вдруг решит остепениться и оставить свое сердце у их ног – бог их знает.
В любом случае я не принадлежала к их числу. В моем случае все получилось не так.
В нашей паре интерес шел с его стороны. Это именно он писал мне целый год, еще в то время, когда я была с Виком, скидывал какие-то дурацкие мемасики, смешные картинки, набирающие популярность хиты. Я долгое время относилась к этому как ни к чему не обязывающему виртуальному общению. Месседжи висели непрочитанными, я забывала ответить, но Дэн не сдавался, напоминал о себе. Наверняка он писал и другим, бог ведает, сколько их было, но ведь роман в итоге закрутился со мной…
Когда интернет-знакомство переросло в нечто реальное.
Сложно сказать, отношения с Виком треснули из-за Дэна, или Дэн появился потому, что с Виком все уже дышало на ладан. Скорее второе, ведь когда все хорошо, третий лишний. У нормальных людей поисковый инстинкт включается только, когда все уже сильно не так. Конечно, есть среди хомо сапиенсов особи, для которых естественно иметь несколько партнеров одновременно, но таких все же меньшинство. Много партнеров требуют и много сил, невозможно дробить свое внимание до бесконечности.
И Дэн изначально не выделялся на фоне остальных виртуальных поклонников. Парень как парень… Ну, красивый… Спортивный… Обаятельный… Сильный, но достаточно банальный типаж: темные, почти черные волосы, карие глаза, твердый подбородок, высокие скулы… Лицо «настоящего мужчины» и грация хищного зверя. Дэн выкладывал в сториз эпизоды тренировок в спортзале: у него было действительно красивое тело. В движении он был интереснее, чем в статике, можно было вволю любоваться игрой мышц, танцами с грушей – всем этим мужским великолепием, которое завораживало меня как художника. Потом, когда мы стали общаться теснее, Барков рассказал, что одно время ему пришлось подрабатывать натурщиком – и что это было страшно скучно. Сидеть на одном месте, не двигаться – еще бы… Но писать с него было наверняка интересно… Не сомневаюсь.
Я и сама потом извела гору бумаги, пытаясь передать очертания этого прекрасного, совершенного тела. Холодную, грубоватую улыбку. Циничный прищур усталых глаз. Все пыталась и пыталась, и пыталась воспроизвести то, что меня так очаровывало. И злилась от того, что образ не выходит полным. Настоящий Барков был не похож на того парня, что выводил мой карандаш.
Я пыталась срисовывать по фотографиям, выводить образ по памяти. Получалось одинаково… не то что даже плохо…
Просто – недостоверно.
Барков был другим.
Не таким, как на моих рисунках.
И от бессилия хотелось кусать пальцы и ломать карандаши – вот тебе, вот тебе! Не берись, если не умеешь. Нечего марать бумагу.
Моя рука романтизировала, возвышала этого героя. Мне все хотелось как-то изобразить его как парня с обложки, отфотошопленным, почти идеальным. В то время как привлекательность Баркова была не просто в скульптурных пропорциях тренированного тела, не в симметричных чертах лица… Но в том, как он двигался, как смотрел, в холодной уверенности в себе, маскулинной энергетике самца, запаянного смеху ради в деловой костюм, внутреннем знании о своей настоящей, всамделишной силе. Уверенность в себе привлекательна не менее красоты как таковой, в Баркове же сочеталось и то, и это…
Он пугал, завораживал даже на расстоянии.
А уж когда отношения вышли в онлайн…
Я и вовсе оказалась к ним не готова. Потому что Барков предложил мне то, чего у меня никогда в такой форме не было. Вернее, не то даже что предложил… С ним как-то получилось все само собой, потому что склонность к садо-мазо была у него в крови. Я не думаю, что попадание в «тему» как-то существенно расширило его горизонты. Он таким был изначально, от природы. «Тема» только закрепила то, что и так в нем жило…
Что так или иначе живет в каждом самце, в каждом мужчине.
Стремление брать, не спрашивая.
И я стала его рабыней, его игрушкой. На время.
Это было так странно, так странно – полностью повиноваться воле другого человека, растворяться в его желании, забывая про себя, словно лишаясь своего «я». И это дарило острое, ни с чем не сравнимое наслаждение – и как ни странно, свободу.
С Дэном было очень легко. С ним вообще не надо было думать.
Он все решал сам. Даже если и ошибался, по поводу ошибок не парился, не рефлексировал.
И, наверное, где-то в душе я этого всегда хотела. Просто подчиняться. Не принимать никаких решений. Не заморачиваться.
Передать всю ответственность другому человеку.
Потому что это было в самой природе женской – следовать за вожаком. За тем, кого женщина, девушка им считает.
И все ему прощать. Вернее, даже не думать, не держать в мыслях, что он может ошибаться. Просто идти без рассуждений.
А потом… Потом что-то случилось.
Наверно, Дэн где-то перегнул палку. Сделал действительно, не понарошку больно и плохо. И не раз. Эти перегибы стали систематическими.
Может быть, в его жизни тогда происходило что-то, что у него, такого опытного и умелого, не хватило чуткости понять, что он делает. Что он перестал почему-то меня чувствовать.
Но все чаще после наших встреч я приходила домой не просто ошалевшая, а по-настоящему расстроенная… обиженная…
И в какой-то момент в моем существе созрела не то что мысль, а именно какое-то инстинктивное знание: да какая я тебе к черту рабыня? Кто это выдумал?..
Я не твоя игрушка.
А может быть, я просто привыкла, притерпелась. Мне надоело, быть может.
И я стала избегать этих встреч. Не специально. Договаривалась, а потом «случайно» забывала. Или происходило что-то, что отвлекало. Хотя в начале нашего романа ничто на свете не отвлекло бы меня от этого чуда из чудес, от этого Мистера Совершенство.
Но наступил момент, когда привычная схема сломалась. Тяга перегорела сама собой.
Барков злился. Не хотел принять. Хотя нельзя сказать, что бегал – я у него была не одна. Но все-таки раздражался и пытался вернуть то, что недавно было его без всяких условий. Просто так. Потому что звезды сложились.
Мой отец сказал:
«Ничего не выйдет»
Но я продолжал,
Хотя был в обиде.
Остап Парфенов
11. БОЛЬШИЕ НАДЕЖДЫ
Вика бесило количество людей в моем окружении. Он, замкнутый интроверт, всегда говорил о том, что мечтает жить в хижине в Тибете. Конечно, совсем без людей и ему было невозможно (так не может никто), но он стремился минимизировать контакты. Общался в основном по работе, с родственниками очень редко. Когда-то очень близко – со мной, а после меня так тесно – ни с кем. Он всегда говорил о том, что в семье его если и понимали, то как-то не так… У него было два друга еще со школьных времен, но и с ними он виделся нечасто. Взрослая жизнь развела всех по разным углам.
Как-то раз, когда я ему сообщила о необходимости очередной встречи с очередной подругой, он обмолвился: «Иногда мне кажется, я тебе завидую. А иногда не очень».
Конечно, завидовал-то он не количеству друзей и приятелей (столько ему было не нужно), а скорее тому, что у меня были на них время и энергия.
Но тут я ничего поделать не могла. Если бы он хотел с кем-то общаться, ради бога, я ведь никогда не препятствовала. Я даже была бы не против, если бы он дружил с другими девушками – как говорится, баш на баш, все должно быть по-честному. Why not? Вик же сам от всех отстранялся, разгонял людей, которые могли бы составить ему компанию. И сделать с этим что-то я была не в силах. Я же не могла влить в него больше энергии, чем у него было.
При этом, разумеется, Вик не был каким-то абсолютным аутсайдером, которому в жизни ничего не светит кроме экрана монитора. Он был умен и по-своему обаятелен. Его сарказм и черный юмор вполне котировался в молодежных компаниях, а при желании он мог даже сыграть роль современного джентльмена. Он умел к месту произнести оригинальный тост, рассыпаться в комплиментах, преподнести необычный подарок, который надолго запомнится – одним словом, проявить себя. С ним никогда не было скучно (из-за чего мы, собственно, и были так долго вместе).
Бабушка, когда была жива, надеялась на то, что мы поженимся. Она не без оснований считала его интеллигентным мальчиком из хорошей семьи. Ей хотелось, чтобы рядом со мной был кто-то вроде него – воспитанный, чуткий, с манерами. Домашний, без вредных привычек и гулящих друзей.
Бедная бабушка. Она не понимала, что все это – вовсе не залог семейного счастья.
А может быть, оно было бы залогом, живи мы в другое время, с другим ритмом жизни. И поженись мы с Виком в восемнадцать, действительно могли бы создать семью, родить детей и прожить вместе всю жизнь…
Но в наши дни, когда все иначе, когда люди встречаются по шесть лет, они успевают сто раз перегореть, и до свадьбы дело просто не доходит… Не дошло и у нас…
Считается, что девушки должны стремиться замуж, что это их природа. Но я не очень хотела. Для меня основным мотивом замужества были дети, но они были отложены в голове на какое-то неопределенное «послезавтра», а случайно, к счастью, их не случилось. Выйти же замуж для того, чтобы просто жить вместе, тереться бок о бок в квартире, неизбежно раздражать друг друга и ругаться из-за бытовухи, мне никогда не хотелось.
Наверное, сыграло свою роль и то, что я и Вик были обеспечены жильем, что мы изначально были в этом плане независимы. Не секрет ведь, что часто люди женятся, чтобы сбежать из отчего дома, где не очень здоровая атмосфера. В этом плане неудачный брак родителей даже лучше, он подталкивает детей к созданию своей семьи, где, конечно же, все будет совсем по-другому.
Родители Вика, люди обеспеченные по меркам нашего города, купили ему квартиру, еще когда он учился в школе. А у меня было даже две – мамина и бабушкина… Я была, что называется, богатой невестой. Только Вик-то в этом был не заинтересован – у него было свое.
Я тоже по-своему завидовала Вику. Он, как и я, был единственным ребенком, только у него все было по-другому. Его родители не развелись, они отдали его в престижную гимназию, никогда не жалели на него денег, уделяли очень много внимания. Я не сразу поняла, что это внимание и траты предполагали и жесткий контроль, и высокие требования. Когда он их не оправдывал (что случалось регулярно), начинался прессинг – и Вик, более слабый и мягкий, чем его авторитарный, к тому же финансово успешный отец, визжал, как недорезанный поросенок.
В начале наших отношений я даже мечтала о том, как классно было бы родиться в семье Вика, как меня бы там любили и носили на руках из-за успехов в учебе, творчестве да и просто за красивые глаза. Но это было, конечно, просто невозможно – я не могла появиться на свет и сформироваться в такой семье, как у него.
Его отец получил техническое образование и открыл собственную строительную фирму. Дела шли успешно, насколько возможно, не без неизбежных провалов, но в целом неплохо. Доходы отца позволили им последовательно купить три квартиры, дачу, поддерживать достаточно высокий уровень жизни и несколько раз в год летать на курорты. Мать, интеллигентная симпатичная худенькая женщина, отучилась в художке, пережила неудачную попытку поступить в театральный, закончила колледж по специальности «художник-оформитель», после чего рисовала только в раскрасках-антистресс и никогда не работала.
Вик в основном пошел в мать. Именно от нее он унаследовал творческие способности, ранимость и грациальный тип телосложения. Зарабатывать так, как отец, быть таким, как отец, он просто не мог в силу своих природных данных. От отца ему досталась только интровертность и склонность к сарказму. Тот же хотел от него каких-то успехов, жизненных и финансовых. Успехов не было… Вернее, они были, но были явно недостаточными для того, чтобы…
Чтобы что?
Тяжело быть единственным ребенком.
Мать явно любила Вика безусловно, каким бы он ни был. Сколько бы он ни зарабатывал, получалось ли у него что-то или нет… С отцом было не так. Тот явно чего-то ждал, чего-то выдающегося. Выдающегося же не было.
Я не знаю, почему у них не было других детей. Никогда не слышала о каких-то проблемах со здоровьем или чем-то подобном. Скорее всего, второй ребенок был просто не нужен. Хватало одного.
Но я знала, что Вику приходится тяжело с этой горой ожиданий, которые он просто не вывозит. И когда до меня дошло, в какой он ситуации, моя зависть куда-то делась. Я, с моими вечно занятыми собой родителями, могла похвастаться тем, чего у Вика никогда не было – абсолютной свободой. От меня никто ничего не ждал и ничего не хотел просто потому, что всем было все равно.
Не потому, что у моих родителей в отношении меня не было каких-то амбиций, а потому что они были заняты другими делами.
И это позволяло мне заниматься чем угодно. Писать, рисовать, играть на гитаре, сколько угодно тусоваться с друзьями… Мне не надо было становится кем-то, чтобы меня начали любить.
А я взяла и стала.
Тень моего успеха, как яд, отравляла наши с Виком отношения. Все осложнялось тем, что профессионально мы были из одной сферы. Мы просто не могли не соперничать. Хотя вслух это не проговаривалось, не обсуждалось, я прекрасно знала, что внутри системы идет подсчет очков. Кто сколько нарисовал, где выставляется, сколько удалось выручить за картины. А уж когда у меня случилась первая персональная выставка, это было подобно сорвавшейся с гор лавине.
Вопрос о том, кто круче, был как будто решен…
Нет, у Вика было больше денег, на фотографиях свадеб он сумел неплохо подняться, но ведь мы оба знали, что это – только ради заработка. В нашей системе ценностей (несмотря ни на что, общей!) деньги были чем-то низким и необязательным. Это был просто хлеб, а жили мы ради чего-то другого. Ради славы… и ради того, чтобы действительно сделать что-то классное, что-то такое, что останется после нас. Ради искусства.
Нельзя, нельзя, чтобы самка была успешней самца. Это против природы. Такая пара обречена на распад.
Вот мы и расстались.
Как раз после моей первой выставки и разошлись.
Сложно быть рядом с русской принцессой,
Так много стресса, так много стресса.
Мне среди друзей твоих тесно,
Но так интересно, так интересно.
«Электрофорез»
12. ШИРОКИЙ КРУГ ОБЩЕНИЯ
Как-то, пребывая в депрессивном состоянии и тщетно пытаясь подобрать Вику адекватную замену, я блуждала в виртуальной паутине, добавляя в друзья всех парней со схожими интересами. Один из них, темненький и симпатичный, осторожно поинтересовался целью знакомства. «Чем я обязан чести оказаться в кругу твоих многочисленных друзей?» На что я не менее осторожно ответила: «Расширяю круг общения». «Да, кружок в 10 к человек просто душит своей теснотой».
Я оценила юмор, однако общение дальше не пошло. Судя по всему, у паренька уже кто-то был, да и я, будем честны, вовсе не была потрясена знакомством.
Фразочка тем не менее засела в памяти.
И правда, у меня был широкий круг общения.
Кого там только не было! В основном художники, конечно, собратья по разуму. Любители живописи – само собой. Их было много, но столь плотно я с ними не контактировала. Вообще мастера и заказчики вовсе не столь уж тесно спаянное единство. Иногда я искренне удивлялась тем, кто покупает мои картины (или просто лайкает оцифрованные копии в соцсетях). Среди них попадались очень разные люди, и далеко не все из них были мне симпатичны.
Еще были музыканты, писатели, ребята, которых я знала по местному книжному клубу и геймерскому форму. Знакомых из «реала» было не столь уж много – весь этот творческий движ с моей страницы был им не особо интересен. Если ты рисуешь чуть ли не с младенческих лет, у тебя формируется репутация «двинутого», и нормальные люди просто обходят тебя стороной. Они не понимают твоих интересов, жажды странного, а ты не очень понимаешь их. Более того, вы не очень хотите понимать друг друга…
Равнодушный игнор – не худшая поведенческая стратегия. Агрессия и стремление уничтожить противника намного хуже.
Впрочем, значимых людей, тех, с кем я общалась регулярно, было не так много.
И в виртуальном пространстве никто не способен поддерживать отношения с сотней или тысячью корреспондентов. Да и даже публичной личностью мало кто будет интересоваться настолько глубоко, чтобы писать изо дня в день годами. На такое был способен герой Куприна, Желтков из «Гранатового браслета», но вопрос о его психической полноценности остается открытым.
Даже поклонники (а у меня их было, конечно, не столько, сколько у певиц, актрис, популярных блогерш) в сущности пишут не реальному человеку, а некоему искусственному образу. Что-то можно рассмотреть по картинам, фотографиям, записям в инернете, но понять человека до конца все-таки нельзя. И часто я ловила себя на ощущении, что, разговаривая со мной, люди как будто обращаются к кому-то совсем другому, тому, кого здесь нет.
Какой-то придуманной Нете.
Я-то знала, что я совсем другая, не та, что обо мне думают.
Не настолько добрая, хрупкая и нежная, как это могло бы показаться по фотографиям…
Те, кто внимательно рассматривали мои картины, конечно, понимали многое, но все-таки совсем не все.
Да, они приближались к тому, что составляло мой внутренний мир, мою душу, но все же никогда не постигали их до конца… Больше того, часто устаревшие сведения казались откровениями сегодняшнего дня…
Я была так устроена, что, закончив какой-то проект, очень быстро к нему остывала. Буквально через месяц-другой он казался мне чужим, как будто и не моим. А то, что было сделано лет пять назад, уже и вовсе отдалилось до областей почти неописуемых…
Иногда, рассматривая старые картины, я искренне поражалась тому, что могла когда-то так рисовать, так чувствовать.
Все, произошедшее давно, происходило как будто и не со мной. С другим человеком.
Какой же была я на самом деле? Если отвлечься от масок и образов виртуального пространства?
Свободной.
Независимой.
Цельной.
Твердой, как алмаз, и равнодушной, как река, скованная льдом.
Не нуждавшейся ни в ком – даже в тех, кто надолго удерживал мое внимание.
Ни в мужчинах, ни в женщинах, ни в друзьях, ни в подругах.
Кого же, кого же на самом деле любит Нета?
Да никого.
Только чистый холст – и то, что на нем будет написано.
У нас такая заводная семья,
Простая-простая
Нормальная семья.
«Агата Кристи»
13. ИМЕНИНЫ АГРИППИНЫ
Вечером того дня, как я ушла от Митьки, мне написала жена отца. Я называла ее тетей Лидой. Родители давно были в разводе, оба создали другие семьи, но я поддерживала отношения с ними обоими. Причем, что характерно, отношения с супругом матери и супругой отца у меня были лучше, чем с ними самими. Возможно, дело было в том, что они являлись для меня чужими людьми, с которыми мне никогда не приходилось жить под одной крышей и с которыми меня по сути ничего не связывало. Между нами не было ни обид, ни неоправданных ожиданий.
«Анечка, как у тебя дела? Ждем тебя завтра на дне рожденья Агриппины Павловны».
Агриппина Павловна – теща отца, колоритная, острая на язык старуха восьмидесяти лет, испытывающая ко мне некоторую симпатию. Мне она тоже нравилась, своей энергичностью, обаянием, хлесткими выражениями, не все из которых были парламентскими.
Отца она едва терпит (и я понимаю почему). «Зять – не фиг взять» – это было самое мягкое, что я слышала от нее в его адрес. Отец периодически с ней ругается, но все-таки морально продавить тещу не в силах. Они регулярно пересекаются на ее даче, в которую отец не очень-то хочет вкладываться, но куда тем не менее продолжает ездить.
Со стороны мне хорошо видно это состояние «ни мира, ни войны». Я, со своей едва маскируемой злобой на отца, сохраняю нейтралитет. Издевки в его адрес вызывают у меня какое-то внутреннее злорадство, мне есть за что на него обижаться. Во время затяжного развода родитель неоднократно срывал на мне злость, сливая в детские уши тонны словесной грязи. Конечно, маман в тот период жизни вела себя, мягко выражаясь, не идеально, но к ней у меня нет претензий – меня она никогда не обижала, более того, я прекрасно понимала, что она меня любит. Родитель же меня всегда в лучшем случае игнорировал, в худшем мне приходилось выслушивать кучу гадостей про мать (а заодно почему-то и про меня). Никаких алиментов он никогда не платил и финансово меня не поддерживал. Были периоды, когда я не общалась с ним по году и больше, но в определенный момент он почему-то все равно прорезался. Особенно меня поразило, когда, придя к ним с женой домой, я увидела на «стенке» три фотографии – дочери и сына его жены от первого брака и мою, распечатанную из интернета. Такой своего рода иконостас. Видимо, моя фотография там оказалась, чтобы отцу не было обидно.
Общих детей у них не было. Могли бы быть, но отец не захотел. Как он сам признавался, испугался ответственности.
Никаких планов на следующий день у меня не имелось, так что на приглашение я ответила положительно.
День рожденья Агриппина Павловна празднует в своей квартире. Это уютная, ухоженная «двушка», где царит идеальный порядок и пахнет вкусной едой. Кроме меня, отца и его жены приглашены еще младшая дочь Агриппины Павловны Женя с мужем и их единственный сын Саша, парень на пять лет меня младше. В компании родственников он явно мается и, видно, что думает только о том, как бы побыстрее свалить.