Czytaj książkę: «Мертвая неделя»

Пролог

С большим домом Анна подружилась сразу. Едва только муж распахнул широкие двери, а она молодой хозяйкой вошла в просторный холл, как поняла, что им здесь будет уютно. Дом встретил тихим скрипом половиц, подмигнул заглянувшим в окно зимним солнечным зайчиком, приветственно завыл февральским ветром в печной трубе.

Анна не ошиблась. Она любила дом, отказывалась от любой прислуги, не желая, чтобы за ним ухаживал кто-то другой, а дом отвечал ей тем же. Она шила занавески на окна, а он аккуратно прикрывал ставни по утрам, чтобы солнечный свет не разбудил ее слишком рано. Она чистила камин, а он гасил огонь в печи, если она забывала открыть задвижку. Анна не боялась оставаться одна, когда мужу приходилось ночевать в городе. Знала, что дом защитит, не даст в обиду.

На самом деле она была уверена, что приглядывает за ней домовой. Пару раз даже видела его краем глаза, когда проходила ночью из одной комнаты в другую. Сережа смеялся над ее рассказами, говорил, что в нынешнее прогрессивное время уже глупо верить в эти бабкины сказки, но Анна так не считала. Бабушка ее верила, мама, и ее так научили. Тихонько оставляла домовому угощение: блюдце молока да краюху свежего хлеба. Сережа не знал, ложился раньше нее, вставал позже. А ей так было спокойнее. Вот она и говорила «дом» вместо «домовой». К этому Сережа относился с пониманием, думал, что жене просто одиноко в глуши без подруг и родственников, поэтому и нашла для себя такой вариант «дружбы».

Домовой попался спокойный, хоть и, как вся его братия, любил иногда пошалить: то заколку спрячет, то украшения. Правда, когда Анна вежливо просила вернуть, всегда отдавал. А если не отдавал, значит, так было нужно, правильно. Значит, оберегал ее от чего-то. Как-то, собираясь на прием к одному из друзей мужа, Анна хотела надеть колье и сережки, подаренные им, да последние будто сквозь землю провалились. Анна и просила домового отдать, и угощения в угол ставила. Не отдал. Пришлось надеть другие серьги и изменить прическу, чтобы не бросалось в глаза, что украшения из разных комплектов. Муж уж очень хотел видеть это колье на ней. А на приеме пьяный хозяин споткнулся, упал на нее и порвал его. Жемчужинки покатились по полу, и собрать удалось не все. Так Анна поняла, что домовой предупреждал ее. И впредь слушалась.

Сережа часто оставался в городе, поскольку иногда важные встречи заканчивались за полночь, а Анне больше нравилось на природе. Особенно летом, когда так ярко пахнет свежей травой, жужжат пчелы, перелетая с цветка на цветок, солнце ласково гладит по плечам, весело плещется вода в пруду на заднем дворе. В город она приезжала редко, только по нужде. А уж когда забеременела долгожданным ребенком, и вовсе перестала там показываться.

Беременность проходила тяжело. Анну тошнило по утрам, днем хотелось все время лежать, зато по ночам она не могла уснуть. Что-то постоянно давило на грудь, не давало дышать. Доктор приезжал к ней два раза в неделю, Сережа старался как можно чаще бывать дома. Настаивал даже, чтобы она взяла компаньонку на время, но Анна пока не соглашалась. Ей одной нужно не так много, справится сама. А дом всегда поможет, если она что-то забудет. Пока не стало совсем худо, справится. Может быть, потом, когда родится малыш, но не сейчас.

Июнь выдался жарким. Солнце уже не гладило ласковой материнской рукой, а жгло ядом мачехи, на улицу можно было выйти либо рано утром, либо вечером, когда оно большим красным диском закатывалось за лес, разливая по деревне темные краски. Анна почти все время сидела дома, окна при этом оставались распахнутыми настежь даже ночью, иначе она не могла спать, ей не хватало воздуха. Впрочем, засыпала она теперь на рассвете. Анна и раньше любила шить, Сережа привез в подарок швейную машинку из самой Германии, а теперь, когда до появления малыша оставалось всего несколько месяцев, почти не вставала из-за нее. Сережа заказал у лучшего мастера колыбельку, и Анна шила постельное белье, одежду маленькому, готовила детскую. У их долгожданного сына должно быть все самое лучшее.

Эта ночь была особенно душной. Нагретая за день крыша дышала жаром, не спасали даже еловые ветки, которыми мужики из деревни по просьбе Сережи укрыли ее. Анна сидела у распахнутого окна спальни на втором этаже, внимательно глядя на выбегающие из-под рук ленты и кружева, и совсем не замечала время. Только когда внизу хлопнула створка окна, подняла голову, прислушалась. В соседней комнате тихо тикали часы, больше ничего не нарушало тишину спящего дома.

Должно быть, ветер, решила Анна, хотя ветки старой яблони, настырно лезущие в окно, даже не колыхнулись. Она снова принялась за работу, но уйти в нее полностью так и не получилось. Мысли то и дело возвращались к хлопнувшему окну. Это точно не ветер. Дом сам закрыл створки? Но зачем? Дом закрывал окна, если на улице было холодно, заботился, чтобы она не замерзла, не простудилась. Но со двора удушливыми волнами катилось тепло, в такой заботе не было нужды.

Анна отложила в сторону шитье, тяжело поднялась и подошла к двери спальни, прислушалась. По-прежнему ничего не нарушало сонной тишины. Она собиралась вернуться к машинке, как вдруг снова захлопнулось окно, на этот раз другое, на кухне. Захлопнулось с силой и даже на защелку закрылось. Анна решительно вышла в коридор. Ей показалось, что внизу кто-то есть. Спрятаться бы, да что толку? Она одна, Сережа в городе, никто не поможет. Надо быть смелее.

Осторожно прошла в соседнюю комнату, которая была Сережиным кабинетом, сняла со стены ружье. Стрелять она не умела, да и едва ли решится выстрелить в человека, если в дом забрался воришка, а вот припугнуть сможет.

Вдоль лестницы тускло горели лампы, и Анна, сжав ружье обеими руками, медленно спустилась вниз. Замерла на последней ступеньке, прислушалась. Тишина заполняла холл, но она все же вскинула ружье и громко спросила:

– Кто здесь? Немедленно убирайтесь! Я буду стрелять! У меня ружье.

Мир замер в ожидании ответа, но его не последовало.

Анна ступила вниз, также медленно, как и прежде, приблизилась к кухне, заглянула в нее. Узкий серп месяца светил в закрывшееся окно, освещая большое помещение. И там совершенно точно никого не было. Она развернулась, чтобы идти обратно, и в тот момент, когда взгляд ее в последний раз скользнул по окну, ей привиделось движение. Анна снова повернулась, надеясь, что действительно привиделось, но прямо за окном, почти прижавшись лицом к стеклу, стояла женщина. Очень странная, не похожая ни на одну жительницу деревни, Анна всех знала. У нее были длинные черные волосы, немытыми паклями свисающие вдоль землисто-серого лица, черные глаза-бусинки и тонкие губы, приоткрывающие в зверином оскале желтоватые зубы.

Анна от страха отступила назад и направила ружье на окно, но на женщину это не произвело никакого впечатления. Она растянула губы в плотоядной ухмылке еще шире, на мгновение припала к стеклу, а потом резко двинулась в сторону, исчезнув из вида. Анна не сразу сообразила, что она побежала к распахнутым окнам гостиной, а когда поняла, бросилась туда же. Одно из окон, ближайшее на пути следования, было уже закрыто домом, зато второе звало внутрь. Была бы Анна чуть легче, двигалась бы чуть быстрее, точно бы успела, но в ее положении она бежала слишком медленно, незнакомка успела первой. Отодвинула в сторону длинные портьеры, стремительно ворвалась в гостиную и остановилась, хищно скалясь. Анна поняла, что ей не нужны ни деньги, ни драгоценности. Она пришла за ней.

Анна прицелилась в голову незваной гостьи.

– Стой! – крикнула она, но женщина улыбнулась еще шире, будто знала, что Анна не умеет стрелять.

Секунда – и незнакомка бросилась к ней. Анна вскрикнула и побежала, уронив ружье по дороге. Выбежать бы на улицу, позвать на помощь, вдруг кто-то услышит, да дверь заперта на тяжелый засов. Пока его откроешь, догонит и более медленный преследователь, поэтому Анна поспешила к лестнице. Закроется в спальне, придвинет к двери тяжелый шифоньер, только бы сил хватило!

Ах, если бы не ее положение, она бы снова успела! Но уже на пятой ступеньке оступилась, упала на одно колено, потеряла драгоценное время, и женщина догнала ее. Ухватила за лодыжку, дернула вниз. Анна попыталась задержаться за перила, но незнакомка оказалась сильнее. Пальцы лишь скользнули по гладкой поверхности и разжались. Она успела только перевернуться, чтобы съезжать вниз по ступенькам на спине. Незнакомка тянула ее за ногу, продолжая скалиться и плотоядно облизываться. Анна отбивалась, как могла, звала на помощь, но их дом стоял на отшибе, окруженный огромным двором и садом, толстые стены не пропускали звуки, среди ночи никто не мог услышать ее и прийти на помощь.

Женщина стянула ее вниз и встала над ней на четвереньки. Анну обдало могильным холодом и отвратительной вонью из широко раскрытого рта незнакомки. Несколько капель слюны упали на лицо, но она не могла отвернуться. Что-то жуткое, страшное заставляло смотреть в черные, без белков и радужной оболочки глаза. Мертвые глаза. Такие глаза не могут принадлежать живому человеку. Такой запах не может исходить от живого человека. Даже от самого последнего бездомного, который не мылся уже несколько лет.

Глаза словно гипнотизировали, не давали больше отбиваться, кричать, пытаться спастись. Анна смотрела в них, а по телу волной проходила болезненная судорога. Одна, вторая, третья. Каждая сильнее предыдущей. Она наконец не выдержала, закричала. А незнакомке только это и надо было. Она мгновенно припала к раскрытому рту своей жертвы, и Анна задохнулась от резкой боли. Будто внутренности из нее вытягивают. Длилось это не дольше секунды, а дальше наступило блаженное беспамятство.

Глава 1

Два дня до Мертвой недели

Мирра

Одиночество никогда не доставляло Мирре неудобств. Ее не напрягала гробовая тишина в квартире, не пугало отсутствие рядом кого-то близкого, не давили на психику стены. Она не заводила постоянных романов, близких подруг, даже домашних животных. И больше всего любила моменты, когда, набрав достаточное количество материала для статьи, могла запереться дома и не выходить из него, пока текст не будет готов. Даже продукты заказывала на дом, оплачивала онлайн и просила курьера оставить пакет под дверью. В таких случаях статья писалась быстро и получалась на загляденье стройной и красивой. Главред знал эту ее особенность, поэтому единственной разрешал работать дома, хоть она и числилась в штате журнала. Если бы не редкие необходимости бывать на летучках, жизнь вообще казалась бы прекрасной.

Несмотря на молодой возраст, Мирра вела собственную колонку, писала о выставках, концертах, спектаклях, освещала культурную жизнь города. Больше всего она любила живопись и скульптуры: величественные, одинокие, не нуждающиеся в чьем-либо обществе, как и она сама. Концерты посещала с меньшим удовольствием, поскольку там всегда много народа, хотя незнакомые люди на таких мероприятиях напрягали ее не так сильно, как коллеги и соседи. В той толпе легко быть одиноким, ни с кем не заводить разговор, не здороваться и не интересоваться делами. На концерте можно стать невидимым в толпе. Никому нет дела до того, с кем она пришла, что здесь делает и куда пойдет после. Вот бы так можно было жить всегда!

К сожалению, нельзя.

Вот и этим утром она со вздохом упаковала ноутбук, оделась и вышла из дома. Главред ждал от нее большую статью к юбилейному выпуску журнала, а такие статьи он предпочитал читать, когда исполнитель находился за дверью. В другом случае Мирра прислала бы ее по е-мейлу, и так же получила бы рецензию с указаниями ошибок и исправлений. Но нет, пришлось ехать в редакцию.

Машины у Мирры не было, ведь для того, чтобы получить права, пришлось бы откатать большое количество часов наедине с инструктором. Такси она не пользовалась по той же причине: таксисты всегда норовят поговорить, влезть в личную жизнь пассажира или рассказать свою. В тех редких случаях, когда ей надо было непременно попасть туда, куда нельзя дойти пешком, она пользовалась общественным транспортом.

Метро чем-то походило на концерт. Людей много, но никто на тебя не обращает внимания, не пытается познакомиться и что-то спросить. А если еще отгородиться от мира наушниками с громкой музыкой, то не пристают даже те, кому нужно узнать дорогу или время.

Но порой паранойя брала верх над здравым смыслом, и тогда ей казалось, что даже в толпе за ней наблюдают. Она чувствовала чужой взгляд, слышала дыхание у уха, ощущала прикосновение чьей-то руки к одежде. Сегодняшняя поездка была как раз из таких. Мирра несколько раз незаметно выключала в кармане музыку, прислушиваясь к происходящему, мельком оглядывалась, запоминая окружающих, переходила с места на место. Приметила даже высокого седого мужчину, который шел за ней к метро, а потом ехал в одном вагоне. Он был одет не по погоде: на улице стояла редкая для июня жара, а на нем длинный черный плащ и широкополая шляпа – а потому привлекал внимание. Возможно, потому и запомнился ей, а картинку с преследованием нарисовало богатое от природы воображение.

Рабочий день в редакции был в самом разгаре. Коллеги носились по офису с чашками кофе наперевес, рассеянно кивали ей при встрече, некоторые отрывали телефон от уха и даже здоровались вслух. Вовсе не из вежливости, Мирра не обманывалась. Вслух здоровались те, кто ее недолюбливал. Кто знал, что она терпеть не может вербальный контакт, и не упускал возможности побесить ее.

О Мирре в редакции ходили разные слухи. Ее считали «блатной» и искали этот блат в самых невероятных областях, а не найдя, придумывали. Многие думали, что она родственница главреда, родственные связи с которым они тщательно скрывают. Некоторые даже называли ее его внебрачной дочерью. Мирра никогда не выставляла напоказ, но специально и не скрывала, что воспитывалась в приемной семье, а о родных родителях, как и вообще обо всех родственниках, ничего не знает. Завистники, тщательно копавшиеся в ее биографии, не могли этого не знать, но все равно придумывали небылицы. Главред советовал не обращать на сплетни внимания, и Мирра старалась следовать его совету.

Главредом в журнале третий десяток лет служил один и тот же человек. Михаилу Аркадьевичу уже исполнилось шестьдесят, но выглядел он лет на десять старше. Полный с юности, к своему возрасту он стал совсем тучным. Он со смехом винил во всем жену-повара и нервную работу, от которой постоянно хочется есть, но на самом деле любил прихватить на обед блюда из ресторана быстрого питания, находившегося через дорогу от редакции. А еще мало двигался и постоянно что-то жевал: в лучшем случае это были орешки, в худшем – чипсы.

Мирра пришла в журнал всего полтора года назад, и он как-то сразу взял ее под крыло. Ни сама Мирра, ни ее коллеги так и не поняли, чем она заслужила к себе такое отношение. Ей было комфортно на этой работе – вот что главное.

К удивлению, Михаил Аркадьевич читать статью не стал. Будто даже не заметил флешку, которую Мирра положила перед ним вместе с распечаткой статьи. Михаил Аркадьевич всегда просил подчиненных приносить статьи на двух видах носителей. С бумаги ему было проще читать и делать пометки, зато в компьютерном файле он писал подробные комментарии и указывал, что и почему следует исправить.

– Садись, Мирочка, – велел он.

Мирра на несколько секунд удивленно замерла, а затем аккуратно присела на краешек стула. Предложение сесть вместо обычного взмаха рукой, означающего «далеко не уходи, позову, когда закончу», и тон главреда заставили напрячься. Она даже быстро прикинула в уме, не натворила ли чего за последнюю неделю, но в голову ничего не приходило. За неделю она написала три обычные статьи: осветила пару выставок и балет литовской труппы – и одну огромную, посвященную совместной выставке пяти художников, но те, насколько ей было известно, звонили в редакцию и статью хвалили.

– У меня для тебя партийное задание, – начал главред с улыбкой, которая показалась Мирре настолько фальшиво-искусственной, что Михаил Аркадьевич мог бы и не напрягаться, все равно обмануть не получилось. – Поедешь в командировку.

Командировка оказалась в какое-то жуткое захолустье, о котором Мирра никогда не слышала, о чем вслух, конечно, не призналась. Она была самой младшей в редакции, иногда удостаивалась снисходительных взглядов от коллег. Мирра с детства обожала читать, искренне считала себя достаточно образованной и начитанной, но прочти ты хоть всю классическую литературу и изучи ушедшую эпоху, а все равно порой старшие коллеги говорят что-то такое, о чем тебе неизвестно, что можно знать, только если тебе минимум тридцать, а лучше сорок, и ты жил в то время, о котором говорят. Мирре же было всего двадцать четыре. Вот и сейчас она не стала признаваться главреду, что впервые слышит произнесенное им название захолустья. Интересно, туда поезда хоть ездят? На самолеты нечего даже надеяться.

– О чем писать? – деловито осведомилась Мирра.

– Репортаж о свадьбе.

– О свадьбе?

О свадьбах она не писала. Шоу-бизнес и его сплетни – не ее стезя. Для этого в редакции есть Шурочка. Дама с большими связями и еще бо́льшим желанием эти связи постоянно увеличивать. Шурочка, казалось, была вхожа во все столичные тусовки, ее звали на дни рождения звезды, а интервью готовы были дать хоть в шесть утра после массовой попойки.

Да и вряд ли это свадьба кого-то известного. Может, некой губернаторской дочки, но зачем о ней писать в столичном журнале, который не специализируется на подобном? Такие статьи – всего лишь один разворот.

– Сам ничего не понимаю, – развел руками главред. – Но просили, чтобы поехала именно ты, на тебя прислали билеты.

– А чья свадьба?

– Тоже не знаю.

Все это казалось Мирре странным. Зачем просить прислать корреспондента, который не специализируется на данном направлении? Какая статья у него получится? Или же ее выбрали как самую молодую? Возраст после имени автора статьи в журнале, конечно, не прописывается, но узнать не сложно. И почему именно их журнал? Он не такой уж большой, совсем не федерального значения. В общем, вопросов возникало множество, но ни на один из них главред ответов не знал. Мирре оставалось только смириться и ехать домой, собирать вещи.

– Командировочные Галочка переведет на карту к вечеру, – пообещал главред, когда Мирра уже взялась за ручку двери. – И будь осторожна.

Последняя фраза заставила ее отпустить ручку. Она решительно повернулась к Михаилу Аркадьевичу и вернулась к столу.

– Почему? – спросила прямо. – Вам что-то известно?

– Вот именно: мне ничего не известно, – вздохнул главред. – И это заставляет беспокоиться. Ты еще очень молода, Мирочка, но поверь моему опыту: не просто так позвали тебя. Письмо не подписано, про чью свадьбу писать – неизвестно. Но требуют именно тебя. Билеты оплатили, солидную сумму на командировку перевели. Ты меня извини, девочка, ты очень талантливый журналист. У тебя острый язык и, как говорится, бойкое перо. Если продолжишь развиваться, из тебя выйдет толк. Если начнешь писать на более злободневные темы, может, даже станешь известной. Но пока тебе всего двадцать четыре, у тебя почти нет опыта. И если зовут тебя, значит, нужна именно ты. Не как журналист, а как Мирослава Лесникова. И мне это не нравится.

– Тогда почему же вы меня отправляете, если переживаете?

Главред опустил глаза и принялся бестолково перекладывать лежащие на столе бумаги.

– Потому что кроме денег тебе, неизвестный перевел еще и солидную спонсорскую помощь журналу, – признался он. – А ты же знаешь наше положение: в век интернета печатным изданиям все сложнее держаться на плаву. Вопрос закрытия журнала или перехода его в онлайн – что лично для меня одно и то же – почти решенный. А эти деньги позволят нам еще какое-то время продержаться на плаву и что-то придумать.

Мирра кивнула, больше ничего не сказала. Все и так ясно, ничего не меняется. Ее любили и заботились ровно до того момента, пока свои интересы не начинали идти в разрез с ее. Это было знакомо. Так же поступали и ее приемные родители.

Мирру взяли из детского дома, когда ей исполнилось восемь. В приемной семье было двое родных детей, Мирра стала первой чужой. Поначалу она, как и любой детдомовский ребенок, наконец обретший семью, была на седьмом небе от счастья. Наконец-то у нее есть мама и папа, своя комната, игрушки, принадлежащие только ей, одежда, ложка, тарелка. Все это было только ее, не общее. И она ни на что не обращала внимания. Даже когда в семье появились еще трое приемышей, а потом все вместе они хоть и переехали из квартиры в дом, но комнату все равно пришлось делить с приемной сестрой. Комната стала общей, но на двоих и на двадцать – разные вещи. И только в школе Мирре объяснили разницу между ней и родными детьми. Ту самую, которую сейчас объяснил и главред.

Мирру взяли из детдома, но родной не сделали. Опека, а не удочерение, – так это называлось. Потому что в случае удочерения государство не оказывает помощи. За родных детей родители отвечают сами. А опекунским семьям выплачивают пособие, улучшают жилищные условия и дают много других плюшек. И никому не интересно, что ребенок так или иначе осознает себя чужим. Вроде бы и в семье, но при этом ему всячески демонстрируют, что он не родной. Благодаря опеке в восемнадцать лет Мирра получила квартиру, где теперь живет абсолютно одна, ни с кем ее не деля, но когда ей было восемь, она предпочла бы быть родной. Потому что никакая квартира не стоит осознания того, что ты не нужен. Что о тебе заботятся потому, что за это платят. В восемь лет Мирра не могла сформулировать этого, но как любой ребенок, которого дразнят, остро чувствовала.

Она коротко кивнула главреду, ничего не отвечая на его пылкую речь, и вышла за дверь. Какой толк спорить? Нужно ехать домой и собирать вещи. Поезд отправляется уже сегодня, на какой срок затянется командировка – не известно. Нужно как следует подготовиться.

В опенспейсе, как всегда, было шумно, и на нее внимания никто не обратил. Все уже занялись своими повседневными делами, перемежая их бесконечным чаепитием и сплетнями, Мирра была ими забыта. Всеми, кроме Шурочки.

Мирра почти добралась до выхода, когда кто-то схватил ее за локоть, останавливая. С трудом она не вздрогнула, обернулась, увидев перед собой острое лицо коллеги с заговорщицкой ухмылкой.

– Что от тебя хотел главный? – поинтересовалась Шурочка.

– Да ничего особенного, – пожала плечами Мирра, снова направляясь к лифту, но Шурочка цепкими пальцами держалась за локоть, а потому посеменила следом.

– Точно? А то к нему какой-то мужик с утра приходил, я подумала, что это тебя касается.

– Какой мужик? – спросила Мирра раньше, чем успела себя остановить.

– Да черт его знает. Высокий, седой, лет под шестьдесят.

– В черном плаще и шляпе?

Шурочка даже ростом выше стала, когда поняла, что Мирра догадывается, о ком речь, а значит, и она не ошиблась, решив, что мужик к ней имел какое-то отношение.

– Шляпу не видела, а плащ был. Он, видимо, под дождь попал, тот был короткий, но сильный, минут десять всего лило. С плаща тоже прилично лило, весь пол заляпал, Петровна потом всем мозги прополоскала за это.

На Петровну Мирре было плевать. Петровна всем мозги полощет, кто смеет пройти по чисто вымытому полу не в стерильных носках. А вот мужчина заинтересовал. Но если показать Шурочке свою заинтересованность, та в жизни не отстанет.

– А с чего ты взяла, что речь обо мне шла? – пожала плечами Мирра, наконец высвобождаясь из цепкой хватки.

– Так после того, как мужик ушел, главный и велел Нюрке тебя вызвонить. Не просто так же?

Шурочка пытливо заглядывала ей в лицо, ждала ответа, но распахнувшиеся двери лифта позволили Мирре пробормотать что-то невнятное и скрыться от назойливых вопросов.

Захотелось быстрее уехать. Не из здания редакции, а вообще из города. Даже если главред соврал о том, что не знает, кто заказал статью, и заказчиком на самом деле выступал тот странный мужчина, ей все равно хотелось уехать.

Матвей

На вокзале было многолюдно и шумно. Толпы пассажиров как стаи рыб в период нереста мигрировали с места на место, и большой зал ожидания походил на потревоженный океан. Кто-то куда-то торопился, кто-то приехал заранее и терпеливо ждал у стены, уткнувшись в смартфон. Кто-то уезжал, кто-то кого-то, наоборот, встречал.

Матвей тоже приехал заранее, чтобы не бежать с чемоданом наперевес, но не настолько, чтобы стоять у стены. Посадку на его поезд уже объявили, а потому можно было неторопливым шагом идти к нужному вагону, подойдя как раз в тот момент, когда основная часть пассажиров уже покажет проводнику паспорт и войдет внутрь, так что стоять в очереди не придется.

Он любил вокзалы. Аэропорты тоже, но вокзалы больше. И аэропорты, и вокзалы означали, что в размеренность обыденной жизни врывается что-то необычное, какое-то приключение, будь то командировка или просто поездка в новое место. Когда Матвей был маленьким, бабушка каждое лето возила его на море на поезде. Они ехали несколько дней в вагоне с такими же отдыхающими, где была куча взрослых и еще бо́льшая куча детей. Матвей любил эти поездки, в которых можно было запросто обрести новых друзей, провести с ними две недели на море, а потом еще несколько месяцев переписываться по почте и иногда перезваниваться. Со временем общение сходило на нет до следующего лета, когда в новом поезде обретались новые друзья.

Став взрослым и закончив институт, он часто летал по делам фирмы. И хоть почти всегда ему удавалось найти время посмотреть новый город, куда забросила судьба, все равно это было не то. Новые места, новые впечатления, но в полетах уже не находились друзья. Несколько раз Матвей летал в отпуск с Катей, но это тоже было не то: с Катей заводить новые знакомства вообще было нельзя. К девушкам она его ревновала, а к парням ревновал ее он.

А потому вокзалы он любил гораздо больше аэропортов.

Как он и рассчитывал, толпа пассажиров и провожающих уже успела отстоять общую очередь и теперь рассредоточилась по вагону, распихивая по угрожающе малому объему купе несчетное количество чемоданов, сумок, коробок и пакетов. Ехать предстояло долго, от конечной до конечной поезд шел почти два дня, а потому бо́льшая часть пассажиров была навьючена как горные ослы. У Матвея же был всего один чемодан, поэтому он не торопился.

Проводник проверил паспорт, сверился со списком пассажиров, с подозрением посмотрел на единственный чемодан, но ничего не спросил, озвучил место и пропустил в вагон. Внутри стояла духота, пахло цветами и солеными огурцами. Должно быть, кто-то не довез запасы. Ежесекундно извиняясь, Матвей с трудом протискивался по узкому коридору. Провожающих было слишком много, они не помещались в купе, где пассажиры распихивали вещи, а потому занимали собой все пространство в длинном как кишка коридоре.

Наконец он добрался до нужного купе и с облегчением нырнул внутрь. Там уже сидела девушка, обернувшаяся на грохот открывшейся двери. На вид года двадцать два – двадцать три, не больше. Удобные широкие джинсы и футболка говорили, что ехать она собралась долго, возможно, до самой конечной станции. Длинные темно-каштановые волосы собраны в растрепанный хвост, лицо без макияжа. Но больше всего Матвея заворожили ее глаза: большие, чуть раскосые, ярко-зеленые, как будто сверкает на молодой траве ранним утром прохладная роса. Точно такого цвета, какой он выбрал для некоторых фасадов домов в проектируемом жилом комплексе… А впрочем, ладно, он же зарекался не думать о работе. По крайней мере, во время поездки.

На самом деле еще позавчера вечером никакой поездки в планах не было. Весь день он бегал по офису, согласовывал детали. Проект, над которым он работал последний год, уже был запущен, котлован отрыт, залиты фундаменты под первые дома. Огромный проект, целый жилой комплекс, и все это его, Матвея, работа. Конечно, не только его, были и другие архитекторы, инженеры, конторы-подрядчики, согласование с главным инженером, но все-таки это был его проект. Он его разрабатывал, не спал ночами, вынашивал дольше, чем женщины вынашивают детей. Этот проект должен был стать его визитной карточкой, его пропуском в светлое будущее. Ему доверили такое дело, а он!..

Еще позавчера вечером все было хорошо. Матвей закончил все дела поздно, на улице уже смеркалось, хотя в это время года ночь опускалась на северный город поздно и ненадолго. Потянулся, размял затекшие мышцы, собрал бумаги в портфель, выключил свет и направился к выходу, крутя в голове важные мелочи. Уже не рабочие, домашние: отнести рубашки в прачечную, костюм – в химчистку. Скоро презентация, хорошо бы выглядеть на ней прилично. Заехать в магазин за продуктами, в холодильнике уже даже мышам вешаться не на чем, скоро ему придется побираться по соседям, как Антохе из второй комнаты. А еще купить еды Василию, потому что если Матвей может лечь спать голодным в случае полного отсутствия еды в холодильнике, то Василию на пустой желудок совершенно не спится. В памяти Василия еще живы воспоминания о холодном мусорном детстве, а потому он начинает паниковать уже в тот момент, когда видит дно в миске.

Все эти мысли были прерваны одним телефонным звонком: Катя просила забрать ее из ночного клуба и отвезти домой. В такие моменты Катя напрочь забывала, что месяц назад сама бросила Матвея ради какого-то парня на БМВ. На БМВ Матвей еще не заработал, а потому завидным женихом не считался. Парень на БМВ обещал возить Катю отдыхать не раз в год, а минимум раз в сезон, и не в Турцию или Испанию, а на Бали. Куда уж Матвею до парня на БМВ? Но вот парень на БМВ, очевидно, не жаждал забирать Катю из клуба, где она проводила вечера с подружками. Или же Катя скрывала свои развлечения от него. Но звонила она всегда Матвею. И он, ненавидя себя и давая себе обещания, что это в последний раз, ехал забирать ее.

На Кате было блестящее серебристое платье, туфли на высоком каблуке и крохотная сумочка, которую она купила во время последнего совместного отдыха. То есть он купил, Катя, как уважающая себя девушка, не тратила деньги на отдыхе. Должно быть, парень на БМВ еще никуда ее не возил и ничего не покупал, только обещал.

Катя скользнула в не такой представительный Опель, как ни в чем не бывало чмокнула его в щеку и тут же вытащила телефон, чтобы кому-то позвонить. Иногда Матвею казалось, что она делает это специально, чтобы не разговаривать с ним. Но такая версия предполагала наличие у Кати остатков совести, а вот в этом Матвей сомневался. Она теперь будет болтать по телефону до самого дома, и даже выходя из машины продолжит говорить, лишь на секунду прервется, чтобы снова чмокнуть его на прощание, но не даст и шанса произнести весь тот монолог, который он крутит в голове.