Иванов как нетленный образ яркого представителя эпохи. Повесть

Говорят, с кем поведёшься, – недаром перед моими глазами прошла целая плеяда великолепных советских юмористов: Дмитрий Иванов и Владимир Трифонов из Литературки, пародист Александр Иванов, наконец, Леонид Краснер из МК. С одними я была когда-то запросто знакома, а Лёня, так тот вообще находился рядом, мы с ним были буквально влюблены в чувство юмора друг друга, что весьма напрягало Токареву, она-то писала панегирики и нешуточно надеялась на получение квартиры, а мы всех высмеивали и портили социалистическую вменяемость жанра. У Наталии, как у меня, было двое детей и муж на десять лет её моложе, жили они в квартире свёкра, такой же хрущёвке, как у нас. Она читала мне лекции о том, что надо быть более терпимой к недостаткам, дабы не стряхнуть градусник соревнования не в свою пользу. Но Остапа несло. На том совещании, куда я принесла пиво с воблой, мы с Токаревой сидели на галёрке, но моё постукивание сухой рыбой по дереву не прошло незамеченным, меня строго, как на партсобрании, спросили, не желаю ли я предложить что-то полезное для совместного пользования будущим заселенцам, и я предложила:

– Как известно, все мы находимся в одной возрастной категории и со временем, состарившись, начнём вымирать. Мне кажется, что нам понадобится собственное кладбище и даже собственный общественный крематорий. Предлагаю назначить меня директором крематория заранее, чтобы потом не искать желающих. Такие назначения не терпят мирской суеты. Во-первых, я человек не алчный, во-вторых, любое дело я совершаю сознательно и с полной отдачей, а в-третьих, меня практически все знают и любят, за незначительным исключением.

Зал вначале притих, а потом разразился хохотом. На этой высокой ноте собрание закончилось, так как я опять умудрилась свести «серьёзное мероприятие» к последней странице Московского Комсомольца, где обычно располагались сатирические воплощения Краснера.

За стенами здания бушевал сильнейший дождь, у меня не было зонта и, дойдя до метро, я вымокла до нитки. Было около девяти вечера, девочки уже спали, я не полезла целовать их с мокрой физиономией, а сразу отправилась под душ и правильно сделала, так как дождь, падавший на Москву, пришёл со стороны Чернобыля, о чём никто не знал и даже слыхом не слыхивал о той трагедии, что там разыгралась. Со временем я поняла, почему умные волосы начали покидать мою дурную голову, а тогда я просто помылась и залезла к Катюшке под одеяло, прижавшись к её плюшевому тельцу…

Что строгал сверхурочно Иванов, было покрыто мраком неизвестности, и только как-то случайно просочилась информация, что это был первый советский осциллограф, – на токарно-расточном станке выпиливалась его станина. Так что, сами понимаете, где была я, а где осциллограф. Зарядил станину и сиди, покуривай…

В сентябре позвонила одна знакомая, памятуя о том, что моя мать работает в меховом ателье, и попросила проконсультировать её насчёт меховых пластин, которые завезли в их магазин. Работала она главным бухгалтером в универмаге «Ленинград». Маман примчалась, как коршун, жаждущий крови. Она отобрала пластины для самой Наташи, для меня и для себя, как бухгалтер ни упиралась, что так много наборов отпустит не может. Но мою мать остановить было невозможно, проще было дать, чем не дать.

Буквально через несколько дней Наташа снова позвонила мне и спросила, есть ли у меня совесть:

– Твоя мать приезжала и чуть ли не со слезами выпросила у меня ещё один набор пластин.

– Наташа, я не в курсе, ты могла не продавать ей!

– Она сказала, что ты знаешь и просишь меня ей помочь, но так же не делается, про меня на работе заговорили, что я шкурками приторговываю…

Я поехала в универмаг, отвезла в подарок Наташе серьги, сделанные мастером Пименовым и попросила прощения. Было страшно неудобно. Что за характер, кто-то совершит неудобоваримое, а мне стыдно.

Через пару недель маман пригласила меня на примерку:

– Приезжай с девочками, я оплачу такси.

Мы вошли в ателье, мать обняла Катю: «Катенька моя приехала!», Женька стояла, как потерянная, готовая вот-вот заплакать. И тут к ней кинулась вторая закройщица со словами: «Женечка наша приехала!» – и подхватила её на руки. Так они и стояли – маман с Катюшкой и посторонняя женщина с Женечкой, а мне было больно, как обычно. Какая кожа надета природой на мою мать? Это скафандр, а не кожа, её без носителя можно в космос запускать, – в атмосфере не сгорит.

При очередном разговоре по телефону я всё же сказала, что вести себя маман совершенно не умеет, хотя бы постеснялась посторонних, раз не может сдержаться в своей нелюбви к младшей внучке. А потом, зачем она поехала к моей знакомой за шкурками, мне пришлось за неё извиняться. На том конце бросили трубку. Позже выяснилось, что шубы мне не видать, как своих ушей: мать её отшила и выгодно продала. Так она отомстила мне за то, что я посмела сделать ей замечание.

Что ж, видимо, недостойна я была шубы из «целья», да и без неё у меня забот хватало. Я сглотнула обиду и стала жить дальше. Подумаешь, я и не такое видала. Делов-то.

Следующее лето борьбы за метры выдалось не таким нервным, мы снова стали выезжать на Истру. Я мало-мальски пришла в себя. Нет, я не забыла Кузьму и Егорку, но боль стала не такой острой, она убралась глубоко в сердце, спрятавшись от меня. Иногда накатывало, но я старалась не поддаваться. Знакомых прибавилось, суеты тоже, Иванов не спрашивал меня, приглашать ли ему новых «друзей», он любил шумную жизнь, привлекая халявщиков своей щедростью, он как бы в шутку обвинял меня в скаредности, подначивая публично. Он-то был гораздо добрее и бескорыстнее меня, готовый наизнанку вывернуться перед малознакомыми людьми, его не интересовало, что будут есть назавтра его дети. Делать ему замечания было опасно, один раз я попробовала, спросив, что он положил в холодильник, таская оттуда продукты, больше мне не хотелось. Кулаки у него были пудовые. Он легко поднимал болванки по двести килограмм.

И вот, в очередной выходной на Истре, когда в нашей избушке собралось человек десять, я спросила, не хочет ли кто-нибудь сходить в деревню за молоком. Желающих идти пешком не оказалось, но один из приятелей Иванова предложил мне прокатить на катере детей, а заодно забрать молоко. Пришла Верочка из проката с маленьким Антошкой, мы загрузились в большой четырёхместный катер и пошли на ту сторону реки. Я причалила поодаль от пляжа, так как купальщиков было довольно много, оставив катер в осоке, наказала Верочке следить за детьми и не пускать их в воду одних, взяла банки и рысью побежала в горку. Пришлось немного подождать, пока тётя Таня отпустит дачникам по стакану парного молока, мне надо было две трёхлитровых банки.

Спустившись на берег, я обнаружила в катере деревенских мальчишек, они брызнули оттуда, как воробьи.

– Отвези молоко, сказала Верочка, мы пока здесь искупаемся, на нашем берегу нет такого песочка.

Я развернула катер, нажав на кнопку пуска, и вдруг он вырвался из-под меня, набирая скорость. Мне даже в голову не пришло проверить положение реверса перед тем, как завести мотор, ведь я опустила ручку до конца. Видимо, мальчишки стронули её, пока возились в судне. По курсу у меня находились пловцы. Я резко вывернула руль, направляя катер к берегу, а там по пояс в воде стояла Женечка и смотрела на меня. Катер двигался прямо на неё. У меня снесло крышу. Чтобы остановить мотор, мне надо было перебежать назад, но я уже не успевала, всё произошло буквально за секунды. Я закрыла глаза, представив, как разрезаю своего ребёнка пополам. Катер врезался в песок, кто-то из мужчин прыгнул внутрь и заглушил мотор.

Я услышала чьи-то громкие гневные крики и не менее громкие, и гневные в ответ, не понимая их смысла. Очнувшись, я увидела какого-то мужика с громкоговорителем, который орал: «Уберите катер с пляжа!», повторяя этот рефрен несчётное количество раз, и второго, отвечающего ему: «Ты не видишь, что произошло, дебил? Отвали отсюда!» Женечка стояла перед ним на песке, а он, ощупывая её, поднимал маленькие ручки кверху и спрашивал, не больно ли ей. Я выскочила из катера, меня трясло. Видимо, катер бортом чиркнул ребёнка по ключице, и девочка откатилась в воду. Я подхватила Женьку на руки и зарылась лицом в её мягкий животик, целуя его и обливаясь слезами. Если бы с ней что-то случилось, я бы взяла верёвку и повесилась в лесу, я это твёрдо знала, ещё одной смерти мне было не пережить.

С той стороны реки уже выгребал на лодке парень, который посоветовал мне покатать детей, и с ним ещё кто-то. Иванов с места не двинулся, он стоял на пирсе, как истукан, и наблюдал за происходящим. Когда мы подплыли к берегу, я получила от него взгляд, полный презрения, все остальные принялись было утешать меня, но мой спаситель, который эвакуировал нас с детьми на лодке, видя мой столбняк, засунул меня в катер, вернувшийся с Верочкой и молоком, и буквально приказал идти на большую воду.

– Давай, плыви отсюда, проветри голову от дурных мыслей, а то свихнёшься! – и он нажал на кнопку.

Мотор затарахтел и я, вцепившись в руль, понеслась прочь от причала. Понемногу и впрямь стало отпускать.

Я вспомнила мужчину, ощупывавшего Женю. Это был муж той пожилой женщины, которая частенько прогуливалась мимо нашего домика вглубь леса, иногда они прохаживались вдвоём, взявшись за руки, а Иванов подшучивал, вот, мол, старичьё неугомонное, за ручку на променад ходят. Они всегда здоровались, интересовались, всё ли у нас в порядке, но я даже не знала, как их зовут. Однако узнать это мне вскоре предстояло при трагических обстоятельствах.

После случая с катером отношение друзей к Иванову сильно изменилось, это было заметно. Они практически перестали откликаться на его приглашения, в чём он, разумеется, обвинил меня, и остаток лета заметно сбавил в численности едоков Ивановских яств, приготовленных на керосинках. К тому же, у меня появились собственные приятели по МЖК – Саша Дядченко с женой – дочерью знаменитого футболиста Маслёнкина. Она работала в ЦГАЛИ, куда приглашала нас на вечера памяти жертв ГУЛАГА, но ходила на эти вечера только я одна. Однако я отвлеклась. Разумеется, я метнулась на ту сторону, чтобы поблагодарить того, кто вынес мою Женечку из воды, его звали Борис. Через два дня его сбил грузовик во время утренней пробежки.

Что творилось со мной, не передать словами. Я подсознательно чувствовала этот обмен одной жизни на другую, смерти надо было кого-то забрать, и она забрала Бориса, прикоснувшегося к моему несчастью. Так я думала. Наталья Евгеньевна осталась одна, вернее, у неё был сын, кандидат химических наук, но его практически не было, так бывает, и мне тоже предстояло узнать это в будущем. Но тогда я поняла, что ни за что не брошу Наталью Евгеньевну, так и случилось, и я стала ей другом до её последних дней. Жила она у стадиона «Юных Пионеров» – кто-то же придумал такое название, обхохочешься, я ездила к ней вместе с детьми, собственно, больше я их из рук не выпускала, и все, пригласившие меня в гости, знали, что я приду с девчонками под мышкой.

На работе оборзевший Витёк приставал к нам с Танькой с сальными шуточками:

– Насмотрюсь на вас, девки, и домой скорее, а там моя ведьма Верка, но на безрыбье так её отдеру…

Короче, он достукался. Вначале, нарочно разбив мою фарфоровую чашку: «Барыня какая, пей из кружки!», а потом, облаяв матом нашего старенького ветерана. К тому времени я уже стала оператором котлов, пройдя курсы повышения квалификации, и могла заткнуть старшего смены туда, где ему самое место, а потому накатала заявление начальнику цеха об опасной эксплуатации оборудования, и Витёк поехал в своё Перово жить на пенсию со старой ведьмой Веркой.

А осенью мы получили квартиру. Было слякотно и сыро, и добрый Иванов оставив меня с детьми, поехал выбирать трёшку в МЖК «Атом». Эх, надо было мне самой это сделать, но я опять не подумала, что супружнику чихать на интересы детей: он взял квартиру на десятом этаже. Позже я узнала, что моё имя стояло в первой десятке претендентов, и мы имели право переехать на любой этаж, однако у Иванова объявился очередной друг-преферансист, который получил двушку в соседнем подъезде, и мой стахановец разгородил балкон, чтобы иметь возможность короткой дорогой добираться до квартиры, соприкасавшейся с нашей. Господи, воистину есть много такого, до чего я со своим утлым умом додуматься просто не в состоянии.

Переезд следовало совершить в течение нескольких дней. Жильё на Алабяна поступало в фонд города, Андрюше предоставили квартиру «за выездом» на Большой Академической. Хотя она была однокомнатной, но по площади немного больше нашей двухкомнатной, в чём он сам убедился, хотя по первоначалу упёрся против переезда. Иванов хотел забрать себе всю мебель, однако я категорически встала на дыбы.

– Наша здесь только стенка, на которую деньги давал мой дед, вот её и заберём, остальное отвези своему брату. Он сирота, а сирот обижать нельзя.

Иванов пропал, книги пришлось складывать мне самой, я позвонила Пименову и ювелир помог перевезти ящики за несколько ходок. Мы вместе таскали их на десятый этаж. Тогда же Гена предложил мне стать его дамой сердца:

– Я бесплатно буду делать тебе украшения, если захочешь.

– Бесплатно не надо, я не люблю бесплатно, просто будь другом, не говори глупости.

И мы пыхтели с коробками, оставив детей с соседкой Ниной.

Иванов объявился ночью в полной никакучести и сказал, потупившись, что обмывал квартиру вместе с Витей Евсеенко у него в гараже.

– Что, он даже домой тебя не пустил?

– Ну ты же расстроила наши отношения!

– Интересно, это каким же образом?

Ответа не последовало. Я ненавидела Витю Евсеенко всеми фибрами души. Говорят, что надо любить своих врагов, но тогда их количество перевалило за разумные пределы, и моей любви на всех не хватало. Однажды я побывала в гостях у Вити, где на столе стояло около десятка поллитровок, а закуски было с гулькин нос. Протянув вилку за маринованным грибком, можно было упереться в пустой салатник. Витя был антиподом Иванова, его перевёрнутым отражением, как карточный валет, может быть, потому они и срослись навроде сиамских близнецов.

Но теперь мы отъехали довольно далеко от Витиного гаража, я питала надежду, что постепенно подобные друзья отвалятся от Иванова, как бородавки, однако я сильно просчиталась, – в МЖК их тоже объявилось предостаточно.

Я попросила маман помочь мне помыть окна в новой квартире, так как при транспортировке коробок с книгами на десятый этаж без лифта я сильно простудилась и схватила воспаление лёгких, но она ответила, что моет окна у себя, поскольку переехала поближе к Москве, обменяв нашу трёшку на двушку («зато я смогу тебе помогать!»). Неожиданно явилась подруга матери, вымыла нашу новую квартиру и даже переночевала в ней, как она сказала, вместо кошки. Мне было жутко неловко, я подарила тёте Ане отрез на пальто, лежавший у меня много лет и ночную рубашку, которые моя мать отобрала у подруги и притащила назад, сказав: «Это я тебе подарила, нечего раздаривать!», и ещё: «Тебе только тридцать четыре года, а у тебя уже трёхкомнатная квартира!»

Она чуть в обморок не упала, когда со стороны балкона на кухню зашла женщина в кожаном пальто со стерилизатором в руке, – все знали, что я хорошо делаю уколы, натренировавшись на парализованной бабушке.

– Кто это? – вскричала маман в ужасе, – она что, на вертолёте прилетела? – размахивая половником, она приготовилась отразить вражескую атаку.

– Нет, это наша соседка из первого подъезда. Иванов любит соседей, а потому вход в квартиру функционирует сразу с двух направлений.

Я рассказала матери, что сосед Славик когда-то работал в организации, обслуживающей мумию Ленина, и ездил в одну маленькую африканскую страну, чтобы забальзамировать умершего диктатора. Иванову со Славиком было интереснее, чем со мной и детьми. Я не стала углубляться в карточную историю, поскольку сама толком не знала, как Иванову удаётся просаживать пятьсот рублей за пару недель. Мебель он купил в комиссионке, куда устроился грузчиком на подработку, пеняя мне своим героизмом.

А Наталии Токаревой квартиру не дали. От обиды она перестала со мной общаться, предварительно уговорив продать ей мою пишущую машинку:

– Редакция не может заплатить тебе те деньги, которые ты за неё отдала. Но ты же сейчас нуждаешься, тебе же ещё много чего надо купить в новую квартиру!

И она была права. Я согласилась, поколебавшись дня два.

После возобновления наших отношений с Токаревой через пару лет, я застала свою «Эрику» у неё дома. Наталия немного смутилась, сказав, что взяла машинку из редакции на время, но я уже ничему не удивлялась, причём, давно. А тогда меня ждали потрясающие сюрпризы, ведь атом при делении распадается, вот и моя жизнь принимала всевозможные оттенки в виде цветов побежалости и замечательных впечатлений от Молодёжного Жилищного Комплекса «Атом», где в окрестностях находились цементный завод и пересыльная тюрьма.

Изучая эти окрестности, я обнаружила, что район, куда мы попали, практически полностью маргинальный. В магазинах толкались люди с такими пропитыми лицами, что делалось неуютно. Матом здесь не ругались, на нём разговаривали. В роднике на набережной алкаши отмачивали распухшие ноги, так что, я не разделила восторгов соседей по поводу «вкусной водички из источника». Совершенно случайно я наткнулась на сестру Иванова Марину в доме, стоящем параллельно дороге. За то время, пока мы не виделись, она родила двоих детей, мальчика и девочку.

Знакомые встречались постоянно, как будто неведомая сила нарочно натащила их сюда из разных мест. Наверное, они тоже были «лучшие из лучших». Первые ваучеризаторы вроде Лисовского, Акопова, Стерлигова и прочих будущих миллионеров, снимали офис именно в «Атоме». Землетрясение в Спитаке тоже немало поспособствовало обогащению нечистых на руку «благотворителей». Мы увидели объявление, гласившее, что в нашем комплексе принимаются дарения для жертв стихии, я перестирала и перегладила комбинезончики дочек, которые когда-то доставала с переплатой, их платьица, тёплые вещички, их я вязала сама, мы приложили к этому самых любимых кукол и отнесли на пункт приёма. Девочки знали, что мы помогаем детям Спитака, они отдавали игрушки с готовностью и состраданием. А потом…

Я водила малышек кружным путём, чтобы они не видели своих вещей и кукол на МЖКовской помойке. Соседка Леночка сказала, что надо было отдавать одежду с магазинными этикетками. Есть много, друг Горацио…

В октябре в МЖК открылась школа и Иванов записал Катюшку в нулевой класс. Я смотрела на эту затею с большим сомнением и, как обычно, не ошиблась. Вечно ему хотелось сбагрить детей в какое-нибудь учреждение. Собственно, он и сам рос так же. При первой же необходимости вступиться за дочку, супружник сказал, что для решения детских проблем у них есть мать, а он пешком постоит. И вообще.

Запал нашей бабушки «помогать с детьми» пропал после второго её пришествия в наши Палестины. Чингачгук по моей просьбе достал пару больших шерстяных ковров – четыре на четыре и три на шесть, так как дом был ещё сырой, а полы застелены линолеумом. Я заработала на ковры сама, принимая заказы на вязанье от тех же знакомых, которым нравилась моя одежда. Вязала я очень быстро и крючком, и спицами, желающих было предостаточно. Чтобы я не сильно расстраивалась по поводу её постоянных отказов побыть с девчонками, маман выделила мне тысячу рублей из бабкиного наследства. Оказалось, что у покойницы была книжка на предъявителя, предназначенная для меня, но, сколько там было денег, знать было не положено. Дед намекал о шести.

Я тут же созвонилась с Наташей из «Ленинграда», и она достала мне румынский кухонный гарнитур. Собирая его, Иванов повредил стеклянные дверцы подвесного шкафа. Их надо было отвезти обратно и обменять, собственно, никто не должен был этого делать, но Наташа сказала, что пойдёт мне навстречу.

– Завтра же привезите, я буду ждать на складе.

Иванов объявил, что у него срочная работа, я взяла стёкла, собрала детей, и попёрлась на Дмитровское шоссе на перекладных. Наташа ахнула:

– Стёкла же неподъёмные! Как ты их дотащила, да ещё в транспорте и с детьми?

В обратный путь нас отправили на грузовой машине, ехавшей в нашу сторону. Всё равно стёкла и детей пришлось тащить на десятый этаж пешком, лифты ещё не включили. А дома мы застали нашего папеньку.

– Ах, какая приятная неожиданность! – воскликнула я, – и тебе не совестно?

– Поехал на работу и нашёл один отгул, – ответил Иванов без тени смущения, – сейчас же прикручу стёкла, я понял, в чём была моя ошибка.

Плакать? Скандалить? Ради чего? Я уже и без того ненавидела этого гиганта мысли, способного изображать отца семейства при полном отсутствии элементарных признаков мужчины.

Вообще у меня сложилось стойкое чувство пробуксовки. Я пыталась что-то создавать, Иванов это тут же разрушал. Соседи ходили к нам табунами и через балкон, и через входную дверь, наша московская сторожевая постепенно превращалась в обычную дворняжку, не знавшую, на кого можно лаять, на кого нельзя. Я дозревала.

Новый год мы встречали у Марины. Что-то не ладилось у неё с мужем. Она по-прежнему выходила с Ивановым покурить, а Игорь задавал мне провокационные вопросы, на которые трудно было ответить, – все они вели к разоблачению Марины. Что-то слишком часто она «бывала» у нас в гостях. Мутили они оба с Ивановым, так мне показалось. Тем более, что все эти «сверхурочные» я проверять не собиралась. Каждый живёт по совести, у всех она эксклюзивная. Моя постоянно сверлит меня взглядом и днём, и ночью, бывает и за других стыдно, но, в конце-то концов, сколько можно, не на помойке же я себя нашла.

После праздника в комплексе объявился доктор Чарковский с родами в воду. Между двумя домами со стороны набережной был водружён огромный прозрачный куб, наполненный водой, и в нём плавала голая женщина лет тридцати с ребёнком месяцев пяти. Вода была подогрета, от куба валил пар, толпа рыдала… Я решила, что с меня хватит и стала искать варианты обмена.

Однажды в конце февраля, когда мы с девчонками катались на нашей собаке, впряжённой в санки, я наткнулась на объявление, наклеенное на столбе: «Меняю трёхкомнатную квартиру на трёхкомнатную в вашем МЖК». Район мне был безразличен, какая разница, хуже не будет. Одна соседка Леночка чего стоит, которая ходит к нам по пять раз на дню, – дай фен, дай пылесос, дай говна, дай ложку…

Иванов сказал, что его всё устраивает и он никуда не поедет. Ещё бы, столько однушек в комплексе, а в однушках одинокие бабы… Опять же друганы: Славик номер раз – изготовитель мумий и преферансист, и Славик номер два – Леночкин муж, с которым Иванов подрабатывал в комиссионке, а заодно принимал на грудь после очередного антикварного предмета, купленного Славиком номер два для дома, для семьи.

Эти драные кожаные диваны сталинской эпохи я запомнила на всю жизнь. Наши диваны были едва ли лучше, но хотя бы более современные. И тогда я сказала, что нам уже есть, что делить.

– Не хочешь переезжать, да ради бога. Будем разменивать квартиру. Мне стенку, ковры и кухню, тебе твои комиссионные кресла и диван. Работу я найду быстро, тем более, в МК приглашали, проблем никаких. С меня довольно. Я хочу, чтобы детям было комфортно, чтобы они жили не в дурдоме. Ещё несколько лет и в этом балагане появятся шприцы по подъездам. Пожилых людей здесь нет, приглядывать за подростками некому. Новый год с песнями и плясками до утра я уже наблюдала, в школе цирк с конями. Ты останешься здесь, а мы уедем подальше.

– Ладно, ладно, не кипятись, я согласен, ищи варианты.

И я позвонила по объявлению. На том конце обрадовались звонку, моего визави звали Саша, у него было трое детей, а мать жила на Демьяна Бедного. Ещё он был лыжником, – наша местность располагала к этому виду спорта. Через неделю вечером он приехал за мной, и мы отправились смотреть вариант обмена. Квартира была новая, на паркетном полу лежала стружка, я со своим топографическим кретинизмом заблудилась в комнатах, так как планировка была совершенно необычная, однако влюбилась в это жилище сразу и бесповоротно. Да, да, да! Это было то, что надо, а в каком районе мы находились я даже не спросила, был вечер, что там мелькало за окнами, мне было по барабану. Мы с Сашей договорились, что на всё про всё у нас месяц. Он зашёл к нам, его тоже всё устроило, так что, я в этот день не могла уснуть от возбуждения. Да, если я не поменяюсь, то просто умру от горя…

Пока забирала из школы Катюхины документы, надо сказать, с большим шумом, – отдавать не хотели, – не понимали, как это я хочу уехать из такого замечательного и перспективного места, дура что ли, пока спасала через четвёртое управление маленького Антошку, обваренного кипятком, пока хворала Женечка, прошла неделя. И вдруг Иванов принёс путёвку в дом отдыха, чем очень меня удивил. Сроду такого не было, чтобы его беспокоил мой отдых. На Истру – пожалуйста, это же бесплатно, и вдруг такой подарок.

– Вы езжайте, а я соберу документы! Это же всего на три недели, как раз вернётесь и переедем. Чего вы будете здесь болтаться. С собакой погуляю, не переживай! – Иванов был сама преданность.

Я не почувствовала подвоха. Может быть, мне просто хотелось, чтобы всё было хорошо, когда хорошо уже не было?

В дальний путь папенька нас не провожал, автобус уходил от метро, прибыв из дома отдыха с уже отдохнувшими. С фирменными лыжами в обнимку из него вылезла Ирка Тихонова, которая согласилась вместо меня стать секретаршей директора завода. Она была упакована под завязку. Увидев меня с детьми, она скривилась, как от лимонной кислоты. Было дело, Ирка купила у моей матери шубу и перепродала её, как целую, и меня пытал КГБшник, не нахожусь ли я с ней в преступной связи, он даже приглашал меня в кино поесть мороженого. Однако дело прошлое, Ирку отмазали, но я-то помнила, на кого она пальцем указала. Итак, мы повстречались, как в море корабли, и подумали каждая про себя о делах наших скорбных. Ирке хотелось замуж, но ей достались импортные лыжи и польская посуда в заводской однушке.

В доме отдыха ко мне начали клеиться халдеи из раздевалки, но я сразу нашла себе компанию из пожилого воскресного отца с девочкой Катиного возраста. Мы вместе гуляли и даже жгли костры в окрестном лесу. Собственно, мне и впрямь пора было отдохнуть от готовки и лишнего шума, я звонила домой, Иванов говорил, что собирает справки и выписки, только дело идёт медленно, так как то одного человека нет на месте, то другого.

– Ты отдыхай и ни о чём не думай, я всё сделаю. Если вам там понравилось, я продлю путёвку ещё на один срок.

Вот этого ему говорить не стоило. До меня дошло. Я позвонила Саше.

– А я вас уже не жду, Вы пропали, я ищу других, мне уже звонят. Правда, тот обмен меня меньше устраивает, но всё же.

– Саша, простите, ради бога, я понадеялась на мужа! Завтра же я соберу все бумаги!

– Хорошо, я подожду ещё, но не больше трёх дней. Месяц на исходе.

Утром я собрала детей, засунула их в такси и уехала в Москву. Иванов нас не ждал, он сидел у телевизора с ящиком пива и явно не собирался никуда переезжать. Однако его финт ушами не удался. Я за один день собрала все нужные бумажки, апеллируя шоколадками. Иванов съёжился и поник, как засохший кактус, он не ждал разоблачения, надеялся, что вариант уйдёт, а он что-нибудь придумает, не съем же я его.

С Сашей мы договорились, что прежде Иванов покроет лаком полы в квартире, а потом мы в неё переедем.

– Мне неудобно Вам говорить, но всё же я жду от Вас каких-то денег.

– Мы вроде решили, что обмен равноценный!

– Да, но Ваша собака испортила обои в нескольких местах…

– Сколько Вы хотите?

– Рублей сто пятьдесят…

Я рассмеялась. Как хорошо иметь дело с нормальными людьми! Сто пятьдесят рублей! Да это мелочи, по сравнению с мировой бесконечностью!

Иванов чуть не плакал, запихивая вещи в машину. Славики ему не помогали, пришёл грузить мебель и книги Игорь Каширин, заводской слесарь из соседнего подъезда, с его женой Иришкой я успела подружиться, она работала рентгенологом в детской стоматологической поликлинике в районе Курчатника, мы частенько прибарахлялись на пару, обменивались детскими вещами, у них с Игорем была дочка Анечка, Женина ровесница.

Игорь ещё в самом начале нашего знакомства сказал, что Иванов идиот, раз не взял квартиру на третьем или четвёртом этаже. Нам долго пришлось ожидать включения лифта. Но теперь мы переселялись на седьмой, всё же малость пониже, и цифра семь мне нравилась больше других.

Номер квартиры тоже составлял семёрку, а, когда я впервые вышла прогуляться и увидела, где нахожусь, тут и вовсе в моём зобу дыханье спёрло. Это был тот самый район, где я лежала на сохранении и, спасая кошку, застрявшую на дереве, думала про себя, что лучшего места для жизни мне было бы не найти! Что хотите говорите, но мысли и впрямь материальны. Правда, не всегда и не всё получается сразу, главное, терпение и воля к победе над обстоятельствами.

На лак для пола Иванов явно пожидился, отговорившись тем, что это работяги сэкономили, но я-то точно была уверена, что супружник по обыкновению врёт, как сивый мерин. А в апреле меня разыскала Верочка, мама спасённого Антошки, и обрадовала тем, что её бабка желает уступить мне прокат, находящийся в зоне отдыха. Это был царский подарок, с которого, в сущности, началась моя новая жизнь.

Как же я полюбила свой новый дом! Здесь было моё сердце, мои девочки, мой двенадцатиметровый балкон с видом на Москва-реку и Белый дом, встроенные шкафы, светлые комнаты и десятиметровая кухня, два холла и буковый паркет… Иванов вкурил, что он получил выгодное местоположение и элитное жилище, и пошёл вразнос. Он хвастался направо и налево, что заработал квартиру в Хамовниках своим собственным горбом, и таскал экскурсантов на погляд. Однажды, придя с детьми и собакой из соседнего сквера, я застала дома целый коллектив странных личностей. Один незнакомец спал на кухонной скамье, свернувшись калачиком, а влюблённая парочка целовалась на балконе, неоднозначно обжимаясь.

– Что здесь происходит? – спросила я, – кто эти люди? Что за эротические сцены на нашем балконе?

– Они к тебе пришли! – нагло ответил супружник.

– Ну, хорошо, где у меня ссаные тряпки? А не пойти ли вам, господа, отсюда, пока я в милицию не позвонила?

Недолго мучилась старушка в матроса опытных руках, – третьего июня я вместе с детьми выехала на Истру в новом качестве, подписав соглашение с организацией, ведающей службой быта, к которой относились прокаты. Иванов в очередной раз совершил героический поступок, оставив нас под дождём со всем скарбом и уехав в Москву, обиженно попыхивая рыхлыми щеками. Он удивительным образом перекладывал все свои недостатки и просчёты на меня, считая, что именно я – движитель его недоброкачественной натуры. Не помню, чтобы он когда-нибудь выполнил хотя бы одно своё обещание.