– Я… Хауг, мы…
– Я знаю. Это просьба. Если можешь, выполни ее. Мы с ним посидели в зале, сыграли в хнефатафл, как в юности. Спасибо за яблоки. Ты знала, что я люблю такие, красные?
– Нет, это просто символ вечной жизни…
* * *
Асмунд все еще сидел в зале на табурете рядом с пустующим креслом и смотрел на красные угли, над которыми плясали крохотные язычки пламени. Я подошла сзади и обняла его, прижалась щекой к затылку, вдыхая знакомый запах волос и кожаной куртки. Он накрыл мои руки своими, потом, обнаружив, что я в плаще, обернулся и усадил на колени к себе лицом.
– Где ты бродила? Почему на тебе плащ и волосы влажные?
– Я потеряла платок. Там густой туман.
Только сейчас я поняла, как сильно замерзла, меня начал бить озноб, я силилась, но не могла унять дрожь.
– Ты ходила на двор? Босиком? – он поймал мои ступни горячими ладонями, сжал, согревая.
– Но ты не ходила на улицу. Асмунд внимательно вгляделся в мое лицо. – Ты плакала?
– Асмунд. Можешь побыть со мной? Я не усну одна.
Асмунд молча кивнул. Так мы сидели долго, он обнимал меня и укачивал на коленях как ребенка, а я уткнулась носом ему в шею и почти задремала, когда он прошептал мне на ухо: «Все, птаха, надо ложиться». И за руку повел меня в мою спальню.
Я разделась в темноте, а он стоял в нерешительности
– Посидеть с тобой, пока не уснешь?
Я подошла и положила ему руки на плечи, потянулась губами. Это было так… глупо. Я боялась, что он скажет что-то обыденное, от чего мне станет неловко, и уйдет. Может, пожелает мне спокойной ночи. Но Асмунд ничего не сказал, а накрыл мои губы своими.
В ласковом летнем море, на мелководье, особенно, где песчаные косы, да, на нежном тонком песочке, бывает страшная вещь – рип. Вот ты стоишь, казалось бы, твердо на дне, воды лишь по пояс и вдруг тебя сбивает с ног странная волна и тащит в открытое море. Дно уходит, ты теряешь опору и ориентацию, не можешь встать или плыть… Это не омут, не водоворот, но тебя несет все дальше, вырваться невозможно, сил все меньше… Ты то выныриваешь, то снова уходишь с головой, задыхаешься, захлебываешься и, в конце концов, тонешь… Тебя держат крепкие руки, но не понять – спасают они или топят, вы хватаетесь друг за друга, вас несет вместе и, хотя он сильный и умеет плавать, это ничего не значит по сравнению с мощью стихии. Ты цепляешься за его плечи, закрыв глаза, и понимаешь, что он тоже в плену у потока и не спасется, не выплывет, не оторвется теперь от тебя, и только доверившись, вы можете продержаться, может еще вынесет на спокойную воду, отпустит…
Я осознала, что мы в постели, и Асмунд, наконец, перестал целовать меня и что-то мне говорит.
– Я знаю, что завтра мы пожалеем об этом. Но мне очень нужно сейчас. Прости, прости, пожалуйста, птаха.
Я ничего не отвечаю, потому, что ведь он и не спрашивает, а просто разворачивает к себе спиной, мы снова сплетаем пальцы и нас тащит дальше. Я прижимаюсь к нему еще крепче, волны то сильно бьют, то томительно медленно качают, он шепчет, зарываясь лицом в мои волосы какие-то невероятные нежности, потом срывается и нас стремительно несет в середину водоворота, меня прошивает предчувствие мучительно-сладкой судороги, я успеваю глубоко вдохнуть, и меня накрывает волна…
Асмунд закрывает мне рот рукой, шепчет: « Тише, разбудим Вален, тише, малыш…», и я вдруг осознаю, что это я сейчас кричала и от стыда и растерянности кусаю его руку до крови. Он шипит от боли, хрипло говорит что-то по-датски и догоняет меня, тоже падая в оглушительно ревущую бездну.
Я люблю море.
* * *
Всякий скажет, что в таком скверном настроении не следует выезжать на серьезного зверя. Но уж подготовились, все справили, четверо ловчих проследили вепря до самого места дневки. Отсюда неблизко, зато погода хороша. После Самайна и такое солнышко с утра: хоть ночью изрядно приморозило, а быстро почва оттаяла, грибами даже пахнет. Лучи в ветвях играют, подсвечиваюет притихший лес – красной медью с прозеленью горит палая листва под копытами. Почему так все, почему, моя радость, солнышко ласковое? Как же быть нам с тобой, как жить дальше будем?
Ангус, выполняющий практически обязанности сенешала, настоял – свиньи расплодились страшно, пожрали и перерыли нашу репу, а крестьянам попортили овес, и сильно – весь стоптали. Стоит только в лес зайти, особенно в дубняк, что против северной башни, или вот к болотцу – что ни яма с грязью пожирнее, то вся в следах раздвоенных острых копытец, а лесная подстилка исчерчена короткими, шириной с ладонь полосами – следами поиска кабаном желудей и орехов.
Его вчера видели в камышовых зарослях у болота, отдыхал – огромный секач, мощный, но чуткий и осторожный. На вид от рыла до хвоста в длину локтя четыре. Тяжеленный, пудов пятнадцать, если не все двадцать, и башка огромная. Клыки нижние чуть не фут. Ну, может со страху им показалось, сам-то я не ездил. Период гона еще не начался, так он один гуляет, а свинки с поросятами прошлогодними – отдельно, но близится время любви, и кабаны становятся злыми. С вечера еще раз направил клинок, которым возьму его. Кабаний меч – отличная штука: можно и колоть и рубить расширенной частью, а ограничительный диск, что вставляется ближе к острию, мешает раненому зверю тебя достать. Этот, Фергус сказал, уже полностью оброс к зиме – жесткая щетина загустела плотным подшерстком. Верно, уж на шее и боках нагулял калкан – плотный щит, образуемый жиром, толстой кожей и грубой щетиной. Попадешь туда – соскользнет твой клинок, а если острием и поцарапаешь, только разозлишь. Но ты уже слишком близко – второй раз ударить не успеешь, а он точно изловчиться тебе куда-нибудь присунуть, и радуйся, если не в брюхо. Что ж, прекрасный, яростный противник в броне, хитрый и неустрашимый. То, что мне сейчас надо. Почему же так не хочется?
Вот и Колум с Фергусом поглядывают и перешептываются. Обсуждают, трольи дети, лерд хмурый и мрачный как обычно или хуже. Может хворь приключилось с их господином, благородным Брианом О’ Брайеном аэп Мумман? Может несварение? Чрево заперло, иль, наоборот, лерда слабит? За собаками смотрите, лучше, лочьи шептуны! Вон Белый ухо сейчас Медведке отгрызет. Спускайте уже со сворки, видите, терпения у них нет. Бежать, лаять, рыть задними ногами опад и грязь, рычать, наскакивать… Люблю собак, но вот эти, конкретно, тупые. Не понимают, что их ждет. Не хотят понимать.
А ты хочешь понимать, Асмунд? Жена тебе изменяет, и убить соперника не сможешь, потому, что убил уже пару месяцев назад. Ну как изменяет… Она с тобой вовсе не хочет иметь никаких дел, кроме хозяйственных вопросов. Все прилично и изящно: милые светские беседы о погоде или воспитании детей и прислуги. Деликатные просьбы. Советы. Обеды. Распоряжения. «Что бы ты хотел …»… Я бы хотел, моя леди, голову разбить о стену. Не знаю только, чью.
Пришла вчера, потому, что Хауг ее попросил. Откуда знаю? Потому, что он меня попросил тоже. Всю изласкал ее с макушки до кончиков пальцев, девочку мою желанную, ненаглядную, надеялся, что забудется, отпустит себя. И боялся услышать его имя. Напрасно. У тебя не жена, а стойкий боевой товарищ. И под пытками контроля не теряет: кричит, но имен не называет. Что ж ты злишься? В чем она провинилась-то? Пришла и приласкалась. Все остальное сделал ты сам.
Фергюс показывает мне на разрытые участки земли и следы копыт. Да, туда шел, точно, калину объедал. Я тоже спешиваюсь, и мы быстро находим теплую еще кабанью лежку. Вепрь услышал собак и прячется в овраге – неглубоком, делящимся на три распадка и плотно заросшим терновником и ольшаником.
Другой это или тот, которого они вчера у болота видели, поменял местечко? Псы до блевоты заходятся, но броситься в овраг не решаются. Колум их натравливает, поощряет, трое кидаются и еще две идут – но не слишком – то торопятся, видно поумнее. Их дело держать животное, пока охотник не подойдет, чтобы ударить копьем или мечом в сердце по левой лопатке.
Звучит просто. Будет он стоять и ждать, как же. Вот, когда прет на тебя, собираясь пропороть клыками, то опускает голову и открывает спину – бей сверху и успевай сам от клыков убраться. Кстати, у него по башке на спину спускается гребень из щетины, встающий во время атаки дыбом, может соскользнуть оружие… Благодаря клыкам вепрь прицеливается перед нападением, сбивает с ног, топчет и грызет. Поэтому главное – увернуться от удара головой и удержаться на ногах. Можно дождаться, пока он разгонится, отскочить в сторону и ударить в позвоночник, либо в голову. Он быстр, но неповоротлив и долго тормозит. Еще колоть можно в морду, в брюхо или подмышки за передними ногами.
Мощный и хитрый зверь отважен, как любой из воинов Хеймдаля – не сдастся, или он в Вальхаллу или охотник…
Один пес уже визжит. Ну, где там мой Сехримнир – ничего не видно, что в овраге происходит. Ладно, иду. Сюда лучи не доставали, и дно было припорошено снежком. Ручеек бежал черный, быстрый, камыш выше головы. Тут секач и полеживал – сквозь камыш пробит длинный ход.
Заглянул в распадок слева и сразу его увидел. Темно– серая шерсть, с каштановым отливом на концах щетинок. Огромная туша и загнутые клыки, действительно, не меньше фута. В нос ударило знакомое зловоние и запах крови.
Собака скулила и корчилась, задние ноги уже отнялись, но пыталась ползти, бедолага. Я подошел, повернул ее и быстро ударил между ребер кабаньим мечом. Пес затих и вытянулся. Собакам деваться там было особо некуда, но и ему от собак. Две висели у него на ушах и рычали страшно, отчаянно. Ничего, он их стряхнет.
Не в настроении, как и я. И так же загнан в угол. Да, не задалось у нас утро, брат.
Я ударил снизу в бок, лезвие вошло до упора, но кабан рванул, и с такой силой, что псы разлетелись по сторонам, а зверь вскочил и забился в терновник, колючий и буйный – не пробиться. Он тоже не смог влезть туда целиком, лежал на брюхе задом ко мне и отрывисто дышал. Вот плохо, что задом – можно было бы попробовать еще за ухо уколоть.
В этот момент секач, заведясь от боли и собравшись, видно, с силами, вдруг вскочил, развернулся и бросился на меня. Я вскинул меч, но не успел – он преодолел десять локтей между нами парой прыжков и сбил с ног. Я сильно ударился головой о камни, в глазах на несколько мгновений потемнело, но ничего – вижу глину и корни в стенке оврага, чувствую, как зверь грызет мой сапог. Бездна!
Пытаюсь отбить рыло ногами, хотя куда там. Клык пропарывает ногу под коленом, и горячая кровь сочится в сапог. Но не страшно, если бы порвал жилу, сапог наполнился бы кровью мгновенно. Вытягиваю заломленную под себя руку, все еще крепко сжимающую клинок, рывком сажусь, подтягиваюсь, хватаю его за бок, крепко удерживаю рукой за щетину и колю в шею. Неудачно. Острие входит как в масло, но это и правда – жир. Почувствовав короткий укол, кабан отскакивает и снова прет на меня с такой скоростью, что я только успеваю отползти к кустам ольшаника. Руки теперь мокрые и грязные, в глине и крови, перехватываю клинок удобнее, чтоб не выскользнул. Слугам меня не видно, они понятия не имеют, каковы наши дела.
Тут, на мою удачу, кабан почувствовал, что ему тоже очень плохо, и засомневался. Попятился, потом снова решил напасть, но от потери крови его шатнуло, повело, он всей тушей врезался в ольшаник и там завяз.
Я сумел подняться, дотянулся до него, схватил одной рукой за ухо, другой за шкуру, и, закинув ногу на хребет, повалил. И мы полежали немного так, в обнимку, головы у нас кружились и во рту так сухо. И больно же, Бездна, как! Надеюсь, сухожилие не порвал мне, а то стану хромцом как Велунд. Тяжелое утро, брат. Он попытался вырваться, и я уколол его в глаз, хоть метил за ухо. Один! Вот тебе кабан, одноглазый как ты. Зверь дернулся и сделал еще одну попытку рвануть, которая почти удалась. Но я одной рукой вцепился в щетинистый гребень, зубами – в ухо, навалился сверху, и он смирился, уши прижал и только крупно вздрагивал. Крови под ним натекла огромная лужа. И он ничего не видел, прижатый единственным глазом к земле. Потерпи брат. Как бы мне слезть с тебя и закончить наше дело. Я осторожно приподнялся, оттянул ушко и, наконец, точно уколол. Туша подо мной содрогнулась, прижатые уши медленно встали, а ноги дернулись и вытянулись. Все.
Леди Бренна О’Брайен аэп Мумман сегодня будет занята распоряжениями на кухне. Но сначала ей придется зашить прохудившегося муженька. Некогда будет помечтать о павших героях, детка. А утро не такое уж мерзкое. Зимой-то солнышка и вовсе не дождешься.
Глава 15.
Бренне хотелось занять себя каким-нибудь рукоделием, но прясть и ткать она не умела, а шить не любила. В монастыре она научилась варить мыло, настаивать притирания и масла на цветах, составлять сборы, которые годились для того, чтобы сделать кожу бархатистой, упругой и нежной.
Поскольку купальня, выходящая на озеро, не отапливалась, Асмунд установил на кухне за ширмой небольшую медную ванну для купания ребенка. И, хотя поплавать в озере в теплую летнюю ночь, конечно, здорово, Бренна и Дрейдре полюбили устраивать себе посиделки на кухне. Прохладными поздними вечерами, когда весь замок уже спал, при свете очага и свечей, они наполняли ванну то водой пополам с козьим молоком, то отваром трав. Женщины, прихватив легкие закуски и вино, ухаживали друг за другом и секретничали.
Бренна все больше привязывалась к Дрейдре, ведь у нее не было близкой подруги с детских лет.
Приближался Мидсаммир, ночи стали короткими и светлыми, поэтому полуночные купания на кухне не требовали иного освещения, чем пылающий очаг. Дрейдре уже наполнила ванну, а Бренна принялась раздеваться, когда из дальних комнат послышался плач малышки.
– Наверное, Вален крепко заснула. Ложитесь в ванну, госпожа, а то остынет. Я схожу, успокою дитя и разбужу няню.
– Спасибо, Дрейдре. Покажи только, куда ты убрала крем из мыльного корня, тот, который с семенами льна.
Дрейдре вышла, а Бренна, сев в теплую ароматную воду, прикрыла глаза. Солнце село, и комната, погруженная в летние сумерки, освещалась только дрожащим светом пламени.
Вдруг Бренна уловила в безмолвии чье-то присутствие – неуловимый шорох, холодное дуновение сквозняка, едва различимые шаги, шепоток. Ее объял ужас, чтобы открыть глаза, понадобилось нечеловеческое усилие.
Прямо перед Бренной стояла старуха с петлей на шее в полосатом плаще. У нее были длинные черные ноги, борода до колен и съехавший на бок рот, который вдруг распахнулся, словно отвалилась подвязанная челюсть покойника и оттуда, из беззубого зловонного провала, послышался тихий свистящий шепот: « Землю прошли и построили дом – белена, красавка и вех – меж пеной морской и зыбким песком, рыдания волн и чаек смех – не ведомо вам, что случится потом – огонь по стропилам новым бежит – лаконост, белладонна, дурман, аконит …» Свое пророчество страшная гостья с того света произнесла, стоя на одной ноге.
Бренна не могла ни закричать, ни пошевелиться. Когда она снова вернулась к реальности, вода в ванне давно остыла, старуха исчезла.
Бренна встала, завернулась в полотно и на дрожащих ногах побрела из кухни.
Она дошла до спальни Асмунда, толкнулась всем телом в дверь и почти упала на пороге комнаты.
– Бренна, что? Мели заболела? Да что случилось, птаха?! На тебе лица нет. Эй, да скажи, что стряслось! Почему ты в этой тряпке? Тебя и ноги не держат. Ну, Бренна!
– На кухне я хотела принять ванну. Дрейдре ушла, а там…там старуха…не живая, призрак. Она пророчила нам всем смерть.
– Боги!
– Ты думаешь я вру или сошла с ума?
– Ну…нет, наверное. Может, ты просто задремала, и это был кошмар? Пойдем, посмотрим.
– Что посмотрим? Там ее уже нет. Ты мне не веришь?
– Сейчас, штаны натяну, хотя бы – я уже лег. Ты меня разбудила и перепугала своим видом. Пойдем все же сходим, а то Дрейдре будет искать тебя и волноваться.
Горничная действительно была удивлена, когда в дверях кухни появился как всегда сдержанный и серьезный лерд в одних исподних штанах, крепко державший за руку леди Бренну, которая испуганно вглядывалась в скрытые сумерками углы кухни, одной рукой придерживая спадающее полотно.
– Леди, простите, я немного задержалась…Лерд Асмунд…
– Все в порядке, Дрейдре. Леди решила, что увидела привидение. Предполагаю, завтра она тебе все расскажет в подробностях. А сейчас час поздний. Поставь греться воду и можешь идти спать. Я сам помогу жене принять ванну.
– Но…
– Что-то не так? Не переживай, я ее вымою, но есть не стану.
– Конечно, нет, лерд Асмунд. – Дрейдре не позволила себе улыбнуться.
Бренна стояла босая, кутаясь в ткань, растерянно наблюдая, как Асмунд деловито долил горячей воды, взял со столика один из флакончиков, понюхал и, удовлетворенно хмыкнув, вылил его содержимое следом.
– Гелиотроп?
– Что ты задумал, позволь спросить?
– А что, это не для ванны? Пахнет неплохо, хотя я предпочитаю, когда твоя кожа пахнет не цветочками, а …тобой. Готово, полезай. Чем там Дрейдре тебя трет? А вот губка… Дорогая, прошу, поторопись, пока я не рассердился окончательно.
– Почему ты так со мной разговариваешь? Таким тоном? И что это за глупости? Что за «дорогая»? Да я уже насиделась в ванне!
– Не страшно, от чистоты еще никто не умер. Давай договоримся, Бренна: ты, без всяких препирательств, сделаешь то, что я прошу, а я разъясню тебе свой план. Не вижу причин упираться – голой я тебя видел неоднократно. Вот и умница.
Так вот. В последнее время силы зла проникают на нашу территорию безукоризненного порядка и примерной добродетели подозрительно часто, не находишь? Я, как хозяин этого дома, не готов с этим мириться. Пока воинство мрака не обрушилось на наше скромное хозяйство, и не начался маленький местный Рогнарек, я просто не имею права бездействовать.
Вот этим можно? М… а там дробленые косточки каких-то плодов. Наверное приятно потереть спинку… И не только спинку…Руки! Сиди смирно! Тут кожа слишком нежная, я буду осторожнее, но придется потерпеть. Что такое? Чего ты дергаешься? Сама сделала такую штуку. Или Дрейдре здесь можно трогать, а мне нет? А ведь не она твой законный муж… Этим кувшином поливать? Не холодная?
Послушай, Бренна, мне безумно надоел этот наш молчаливый целибат. Я около года ежедневно дрочу на твой светлый облик. А ты думала, я тут кого-то имею втихомолку? Нет, мой светик. Угадай-ка, чего больше всего страшатся выходцы с того света, всякие там драугары, вурдалаки, вельвы и прочие мертвяки? Что живые люди могут противопоставить смерти? Нет, не остролист, не терновник, не холодное железо и текучую воду я имею в виду.
Бренна резко встала, прижав руки к пылающим щекам, и, глядя на свои колени, через силу выдавила:
– Ты хочешь со мной переспать? Асмунд, ну к чему ты затеял этот скандал? Возьми меня и все. Имеешь право. И можешь особо не нежничать.
– Право?! И все?! Сядь немедленно! Кто тебе встать разрешил!
– Не кричи на меня…Асмунд, пожалуйста… Да что с тобой такое, я тебя таким никогда не видела…
– Ну, ладно, извини. Только плакать не вздумай… Сейчас будем мыть голову. Все, все…закрой глаза, а то мыло попадет. Расслабься. Не буду кричать…Я объясню тебе, моя радость, моя сладкая девочка… На этот раз безо всякого тумана и ужимок трубадуров темного стиля.
Хочу ли переспать? Хочу с тех пор, как укрывал своим брэтом в первый день нашего путешествия. Или когда обнимал тебя, а ты так сладко плакала мне в подмышку в доме Бера. Или может быть, когда ты жалась ко мне, боясь звуков ночного леса, после моей страшной байки о злобных пикси… Нет, тогда уже хотел так, что рядом не мог… Ты завладела моим сердцем. Мы спали с тобой у костра или в палатке, я тебя согревал…А ты не замечала, что я иногда внезапно уходил прогуляться под дождем или искупаться в лесном озере, в водице ледяной? Потому, что становилось невыносимо, моя малышка. Я все же живой человек, к тому же проклятый язычник, а не этот…не помню, из святого писания. Вы, женщины, и понятия не имеете о том, что можно сочувствовать, и слезы вытирать, и умиляться, испытывать чистую нежность и, одновременно, бесстыдное скотское вожделение
Хель знает как я хотел тебя, малыш… В Самайн сорвался, хоть и нельзя было, конечно. Но я давно терплю и еще потерплю. «Возьми меня и все». И губки надула. Нет уж, так дешево ты теперь не отделаешься, моя милая. Потому, что это не поможет, а, пожалуй, только навредит.
Я ведь ужасный человек – страшный зануда, предельно расчетлив и предусмотрителен. И всегда придерживался определенных скучных правил. Если я чувствую, что тело моей женщины говорит «да», но губы произносят «нет», я должен сначала выяснить, почему ее умная голова считает, что нельзя. И наоборот: если ты говоришь мне «да», а тело ведет себя так, словно я тебя насилую, придется остановиться. Дать тебе время понять, что происходит и действительно ли это «да». Я всегда считал, что нет на свете ничего, в чем не смогли бы разобраться два взрослых умных человека. Но пусть сожрет меня Фенрир, если я хоть что-то понял про нас с тобой, моя леди.
Вытирайся и иди сюда. Будем сушить и расчесывать твои кудри. Нет, ну как у тебя язык повернулся: « Возьми и не нежничай!» Садись сюда. Что ты смотришь как олененок на йотуна, садись!
– Асмунд, прекрати орать! Что ты бесишься?
– Меня бесит, что ты меня боишься! Ты избегаешь любых ситуаций, когда мы могли бы остаться вдвоем. Ты все время с Дрейдре или с другими женщинами или с ребенком на руках. Избегаешь меня и притворяешься, что… я даже слова не могу подобрать… что эта противная человеческому естеству жизнь…что это нормально, прилично, ах, да …и романтично… Как Тристан и Изольда. Баллады бардов – оттуда вся эта ерунда у тебя в голове, ответь мне? Или всему виной вбитая с детства мерзость христианских кастратов? Ты как будто удивлена моим поведением и даже оскорблена. Не ожидала ничего подобного…Уф…даже дышать тяжело стало от злости.
Ведь ты тянулась ко мне с самого начала, это было очевидно. Но как-то странно, непонятно себя вела и продолжаешь в этом духе. То провоцируешь, то отталкиваешь.
И меня до сего момента терзал вопрос: то ли ты действительно так наивна и невинна, то ли хитро крутишь мной, распаляя мою страсть своей мнимой холодностью.
Но теперь я хотя бы вижу, что это чушь. Ты действительно совершенно невинное существо. И боишься меня прямо сейчас. Это …такое чувство беспомощности вызывает – ярость прямо. Хочется тебя придушить.
– Я просто не могу, когда на меня кричат. Перестаю соображать и впадаю в панику.
– Да разве я когда-то обижал тебя, мое солнышко?
– Тебе же хочется меня придушить… так и сделай все, что хочешь. Ты вроде бы не обижал, до этого момента.
– Бренна, прости… ну, прости… не плачь… Ну перестань, пожалуйста… Я бился за тебя… Когда ты рожала, думал с ума сойду… Я первым взял на руки Мели, я действительно считаю ее своей дочкой. И я хотел дать тебе этот дом, я готов хоть сам пахать эту землю…Я думал, что этим всем без слов каждый день говорю, как люблю тебя. Но этого не достаточно.
Когда ты разбудила меня сегодня так внезапно, я сначала подумал, что малышка заболела. Но ведь и правда, моя малышка в беде, ей грустно, ей страшно, хоть и удается пока себя отвлекать, да, она заболела… Моя другая малышка. Ее слишком часто били по рукам, когда она протягивала их, чтобы ее взяли на ручки. Ее слишком часто одергивали, стыдили. Ее желания и мысли никого не интересовали, на нее шикали и хлопали по губам. Ей делали больно и оставляли совсем одну. Я думал, что чудесный караван сказок вылечит мою девочку. Но нет, этого недостаточно, чтобы ее расколдовать.
Чего же хотят маленькие девочки, которые спрятаны там, внутри больших и умных? Что еще, кроме сказок? Может быть танцы, игры и драгоценности? Я подарю своей принцессе драгоценности – но они будут не вполне обычные, особенные. Завтра поедем – я знаю одно сокровище, случайно обнаружил. Танцы – да, легко. Это будут волшебные танцы. Что же до игр…Ты ведь не прочь поиграть, Бренна? Все, вытри слезы.
– Что ты имеешь в виду? Зачем ты так убираешь мои волосы?
– Не переживай. Убираю, чтобы маслом не запачкать. Я привез тебе недавно целый флакон розового масла. Где он?
– Да зачем нам масло?
– Зажарю тебя вот прямо тут на углях, сбрызнув маслом, и съем. И все свалю на привидение…Так вот, игры… я долго думал, я ведь не Ренар, к сожалению…Дело в том, что рассказы, разговоры всякие, сказки там… лечат только ум. Но у моей девочки есть не только голова. У нее есть много всяких … штучек. В общем, игра такая: с сегодняшнего дня, чисто в рамках игры – я подчеркиваю – игры… ты, Бренна, самостоятельный взрослый человек со свободной волей и несгибаемым, не побоюсь этого слова, характером, будешь слушаться меня беспрекословно и выполнять все, что я тебе велю. Так, где масло– то?
– И в чем же здесь игра? Это просто грубое насилие. Вот масло. Можешь съесть меня хоть сырой. По-моему, ты бредишь, муженек.
– Хм, грубое…заманчиво. Но нет, насилия не будет, даже не рассчитывай. Суть игры в том, что если я предложу тебе или сделаю с тобой что-то такое, что тебе не понравится, не доставит удовольствие или радость, я проиграл и уступаю ход тебе. Наслаждение будешь доставлять мне ты, как знаешь… Но, чур, не жульничать. Играем на честность. Давай, а?
– Ну, хорошо. Можно попробовать…Что это ты придумал? Это моя лучшая скатерть!
– А нам и понадобится самое лучшее…Ложись на стол.
– Что ты собираешься делать?
– Ой, не надо только притворяться, что еще не догадалась и беспокоишься, что вот съем тебя прямо на лучшей скатерти. Не сегодня, малышка. Разве что помечтаю об этом на досуге. Все, ложись сначала на живот. Ну, мы же договорились, Бренна. Дрейдре натирает тебя этим маслом после ванны, да ведь? Я помогу – вот так. И глазки закрой. Мое сокровище, моя сладкая девочка будет пахнуть как рабыня в гареме арабского шейха. Да – да, масло-то оттуда. Если будешь умницей, расскажу арабскую сказку о белой верблюдице. Говорила « можно не нежничать», а сама так напряжена… Нет уж, буду нежничать.
Ну скажи, что тебе не нравится… Как это интересно, что у Мели такие же точно два пальчика на ноге немного вместе, а эти – не так… Спинку можно помять пожестче…и вот здесь, у шейки… и плечи. Не больно?
– Нет… Где это ты такому научился?
– Я, знаешь ли, многое умею, ты даже удивишься. Такая теплая и разморенная, гладкая и шелковистая…Ренар напрасно считал… ну, ладно, это все глупости…
– Ренар? А он причем тут? Вы что, говорили обо мне?! Вот ведь гад, предатель!
– А ты сомневалась? Такова его натура…
– И что он тебе сказал?
– А что ты так напряглась? Я знал, конечно, о его коварстве. Он успел влезть тебе в голову, признайся, а, малыш?
– Давай не будем о нем говорить.
– Да, пожалуй… А то мало ли куда заведет подобный разговор. Он просто слишком жаден, не может пройти мимо сокровища и не запустить лапу. Но вовремя одумался и сделал вид, что просто мимо проходил, случайно заглянул и решил дать пару бесценных советов. Не пояснил только, как проделать это все и не сожрать тебя с этими ямочками. И не кончить в штаны.
Переворачивайся. Оп…моя скользкая рыбка… У тебя самая красивая грудь из всех, что я видел в своей жизни. Соски как вишенки на снегу. Да, я намерен говорить тебе всякие непристойности. Потому что отныне стану злохитрым соблазнителем.
– Ты перепачкаешь маслом скатерть.
– Молчи, пожалуйста. Стараешься казаться озабоченной хозяйством? Это не поможет – я все равно вижу, какая ты горячая, отзывчивая девочка. И румянец тебе идет, намного больше, чем добродетельный постный вид.
– Ты теперь будешь издеваться?
– Ну…немного. Совсем чуть-чуть…
Кстати, скатерть достаточно мягкая и плотная. Я вообще собираюсь тебя в нее завернуть и отнести в постель. Запеленать, как детку. Ты предпочитаешь спать в моей кровати или мы идем к тебе? Ну, или ты больше не боишься привидений?
– Вот как же не стыдно тебе меня дразнить…
– Ну, ладно, не буду дразнить. Пойдем к тебе в спальню, Дрейдре будет довольна. Просто спать, обещаю. Ну, так и быть, обниму тебя, хоть, боюсь, мой нос оглохнет от аромата роз.
Бренна.
Я проснулась от яркого света. На улице раздавались голоса – бас Конора, писк Мели, а затем – воркующие увещания Вален. Я не сразу поняла, почему мне так жарко и неудобно и почему я не могу пошевелить руками и ногами – словно связана, а прямо на мое лицо лились жаркие лучи полуденного солнца, так что я ничего не видела, хотя по ощущениям находилась в своей кровати. Я задергалась, стараясь высвободиться.
Рядом заворочался Асмунд. А…да, я все еще запеленута в скатерть. Значит, вчера мгновенно уснула, как только он принес меня, уложил головой на подушку. Ощущения действительно были как в детстве, когда мама, искупав, укладывала в постельку. Такие …на уровне кожи. Глубокий покой, беззаботность, легкая пустая головенка в мягких кудряшках. Господи, что подумает Дрейдре, увидев эти масляные пятна.
– Доброе утро, моя …куколка? Глаза Асмунда светились мальчишеским озорством. Интересно, если я тебя освобожу из кокона, ты не улетишь в окошко в виде капустницы?
– Не смешно. Помоги мне. Да как ты меня так замотал!
– Не сердись, Бренна. Подумаешь, проспали немного – солнышко в зените. Ну что ты дуешься? А если я тебя все же вызволю, поцелуешь меня?
– Я просто волнуюсь – не могу понять, что с тобой случилось. Куда Локи дел моего Асмунда и откуда вытащил этого…пошлого ухажора.
– О как. И за что ты так со мной?
– Вот тебе заняться больше нечем? Распутай меня, мне так неудобно.
– Да, ты права. – Лицо Асмунда омрачилось. – У меня много работы. Надо как можно скорее приступить к вербовке людей, их вооружению и обучению. Бывшая солдатня не умеет ничего, кроме самого элементарного «стройся, руби, коли, отступай». Потому, что я теперь обязан ард риагу службой. Есть и другие важные дела, о которых необходимо подумать. Например, о сооружении амбаров и погребов под припасы.
А я постоянно думаю о, прости уж, плотских утехах с тобой. Наверное, я сам приложил руку к тому, что ты меня стала считать каким-то правильным и твердым человеком. Да если бы ты знала, какие я представляю себе картинки, ты бы еще не так меня обозвала… Ты и слов-то таких не знаешь, птаха.
Ну что, надо продолжать вчерашний разговор? Изволь, хотя мы могли бы посвятить это дивное утро более приятным вещам.
Вот ответь мне на простой вопрос – чего ты хочешь? Чтобы мы прожили до старости вместе как монахи? Или другого мужчину?
– Да не нужен мне другой мужчина. Ну, прости. Я снова все испортила?
Асмунд молчал, но взгляд его постепенно потеплел.
– Немного…Но, нет. Еще можно исправить… Я просто тебя накажу. Ты как раз удачно связана.