«…Ангел мой, слышишь ли ты меня? Вчера я думал, что всё у нас ещё впереди, а сегодня понял, что ничего не будет, пока я не найду тебя. Поверь мне, не в этой жизни, так в другой мы обязательно будем вместе. Жди меня.

Твой А.»

***

– Анна!

Услышав голос Инны Степановны, я быстро сую листок и еще несколько таких же в папку и смотрю на часы: ровно восемь, читальный зал закрывается, а я до сих пор не отметилась в абонементе. Меня убьют! Собрав разбросанные по столу ручки и карандаши в сумку, я подхватываю папку и стопку книг и вылетаю в проход между стеллажами.

– Я здесь, – кричу, нарушая еще одно правило – о тишине. Но она уже ни к чему: читальный зал пуст, и только Инна Степановна укоризненно смотрит на меня из-за стойки. – Извините, зачиталась. Зачёт скоро, а я болела долго.

– У тебя зачёт, а я торчи тут. – Инна Степановна ворчит так, будто не она живёт на одной лестничной клетке с моими родителями и нянчила меня почти с самого рождения.

– Извините, – снова повторяю я и чувствую, как заливаюсь краской. Возможно, если бы я на самом деле читала учебники, то стыдиться было бы нечего, вот только чужие письма – это совсем не учебник по истории государства и права.

Быстро сдав книги, извинившись еще и перед гардеробщицей, я выхожу на улицу. Снег метёт под ногами, фонари над головой мерцают, словно где-то перебои с электричеством, а я иду к общежитию, мучаясь от того, что стащила письма, совсем не предназначенные мне.

– Девушка!

Я останавливаюсь. У театральной тумбы стоит и смотрит, улыбаясь поверх намотанного по самый подбородок ярко-оранжевого шарфа, парень лет на пять меня старше.

– Вы меня?

– Да, вас! Вы такая грустная, хотите я вас развеселю? – Он идёт ко мне, а я стою как дурочка и понимаю, что надо бы бежать, но ноги словно приросли к земле. – Не бойтесь, – произносит парень, как только между нами остаётся расстояние примерно в метр, – я вас не обижу. Это вам!

Он делает руками несколько пассов, как заправский фокусник, и в его сложенных лодочкой ладонях появляется белый цветок лилии. Красивый. Я протягиваю руку и беру его.

– Спасибо!

– Меня Сашей зовут, – говорит парень. Я поднимаю взгляд и вижу, как улыбка его становится еще шире. – Хотите, я вас провожу?

– Спасибо, Саша, – отвечаю я, отрицательно качаю головой, – меня некуда провожать, я уже дошла, – и киваю в сторону общежития, вход в которое уже виден.

– Жаль, – произносит он, – но вы не грустите, жизнь очень хорошая штука, а скоро еще и весна наступит.

– Скоро весна наступит, – повторяю я за ним и вспоминаю строчку из последнего письма. – До свидания, до весны! – Я невольно улыбаюсь, хотя грусть снова накатывает приливной волной.

– До скорой встречи! – отвечает он и, развернувшись, быстро удаляется вдоль улицы.

Ночь проходит под знаком учёбы. Верка – моя соседка по комнате – ворчит, что я стуком по клавишам не даю ей спать, а я, продираясь сквозь законы Хаммурапи, никак не могу забыть письма из библиотеки и парня Сашу.

***

– Добрый день, – произносит Игорь Валентинович, – можете садиться. Сейчас я проведу перекличку, потом каждый подойдёт и возьмёт свой билет. Санникова?!

– Да? – Я поднимаюсь из-за стола, ноги немного дрожат от нервного напряжения и усталости.

– Работа готова?

– Готова, – киваю я, беря в руки скоросшиватель, в котором лист к листу подшита история права Междуречья.

– Иди на кафедру. Там мой ассистент, он её примет, а я позже посмотрю, – говорит Игорь Валентинович, я киваю ему, быстро собираюсь и выхожу из аудитории, не зная, то ли радоваться тому, что на сегодня мой зачёт окончен, то ли огорчаться тому, что результат я узнаю не раньше, чем завтра.

Отдав работу ассистенту преподавателя, я выхожу на улицу, кутаясь в пуховик и мечтая, чтобы побыстрее наступили Новый год и каникулы. Неловкий шаг на скользкую ступеньку, и я лечу вперед, размахивая руками в попытке ухватиться хотя бы за воздух. Мои мысли с праздничных каникул резко переключаются на разбитые о мрамор колени, но не успевают додуматься до гипса и очередного больничного, так как я оказываюсь в чьих-то крепких руках.

– Спасибо! – Я принимаю устойчивое положение, выпрямляюсь и снова вижу те же глаза, что и вчера вечером. – Саша?

– Да. – Он улыбается, всё так же – широко и искренне.

***

Новый год – это лучший праздник, а когда отмечаешь его с тем, кто снится тебе в самых тёплых снах, о других праздниках и мечтать не хочется. Но сегодня не Новый год, сегодня тринадцатое февраля, и я иду в университет и размышляю над тем, что же Саша придумает в этот раз. У него есть привычка оставлять мне записки в книгах. Беру я учебник по трудовому праву, а там записка: «Анечка, солнце, пусть никогда в жизни твоя работа не сделает из тебя рабыню. Люблю тебя!» Открываю зачитанных буквально до дыр «Мастера и Маргариту», а там: «Ангел, твоя красота затмевает всех Маргарит мира. Люблю!» Только иногда что-то не даёт мне покоя, и я, читая эти записки, ощущаю, как к горлу подступает противный комок, а в глазах появляются слёзы.

– Анька! – Голос Маришки я слышу, уже поднявшись на крыльцо перед входом в университет. – Стой!

С Маришкой мы дружим с седьмого класса и даже университет вместе выбирали, вот только она пошла учиться на экономиста, а я – на юриста. Видеться, конечно, стали немного реже, но всё-таки периодически встречаемся и выбираемся куда-нибудь вместе.

– Привет, – произношу я, – давно тебя не видела!

– Привет! – отвечает Маришка, вынимая из кармана ярко-красный буклет. – Мне тут подогнали приглашение на вечеринку сегодня. Пойдешь? В честь Дня всех влюбленных. Типа, мы сегодня отмечаем сами по себе, а завтра с нашими половинками, – тараторит она. – У тебя, я слышала, есть ведь половинка? А ты мне до сих пор ничего не рассказала.

Маришка продолжает болтать, а я лишь рассеянно слушаю, думая, стоит ли соглашаться. Но, стоя у лифта, я всё-таки киваю на её повторный вопрос о том, пойду ли, и обещаю позвонить вечером, как только соберусь.

***

– Что у нас? – обращается старший следователь Следственного комитета по Заречному району к дежурному эксперту-криминалисту, стоящему у покрытого простыней трупа.

– Самоубийство чистой воды, – отвечает тот, протягивая следователю прозрачный пластиковый конверт с запечатанным в него исписанным листом бумаги. – Даже прощальная записка имеется.

– Ну, это мы еще посмотрим. – Следователь берёт конверт и быстро читает написанное. – Даже так? А что у него, – он кивает в сторону трупа, – случилось?

– Да соседи говорят, – встревает в разговор следователя и эксперта молоденький местный участковый, – у него вчера девушку машина сбила. Насмерть.

– Ясно. Ну, – следователь оборачивается к одному из стоящих в дверях оперативников, – запротоколируйте тут всё, а я пойду, у меня ещё отчёт для главка. – Он отдаёт конверт эксперту и снова кивает на труп: – Ну и дурак!

***

На столе главного эксперта-криминалиста Марковой Ирины Сергеевны лежит листок бумаги, исписанный крупным мужским почерком с характерной буквой «а» и завитушками там, где обычно у букв бывают хвостики. Так обычно пишут те, кто изучает каллиграфию. Она сидит и смотрит на записку, а по её щеке течёт одинокая слеза.

«…Ангел мой, ты слышишь ли меня? Я нашёл тебя и ещё вчера думал, что всё у нас впереди, а сегодня понял, что ничего не будет. Не будет радости, хоть и пахнет весной, не будет тёплых дней и уютной тишины. Солнышко моё, я знаю, что на небе нет нуждающихся, но очень надеюсь на то, что мы с тобой – исключение из этого правила, и ты ждёшь меня.

Сегодня я пройду через Небесные врата и обязательно снова найду тебя. Я верю в то, что мы будем вместе, не на земле, так на небе. Жди меня.

Твой А.»

Самое незаметное

– Вот смотри, – ведьма выложила на стол три предмета, – его нужно будет поставить в самое незаметное место в доме. Он заговорен на защиту семьи и любовь каждого. – Шарик на подставке был обычный: стеклянный, с маленьким домиком и ёлочкой, словно снегом укрытыми. – Его, – она взяла в руки большой ржавый гвоздь, – нужно вбить в самый дальний угол дома, в завалинку. Он защитит от вреда со стороны. А его, – третьим предметом на столе был старый рваный башмак, – нужно выбросить за забор, чтобы злые люди не могли войти во двор.

* * *

Первое, что сделала Соня, едва вернулась домой – кинула башмак через забор: это было самым простым. Правда, тут же появилась мысль о том, что могут его и обратно вернуть. Мальчишки-то, вокруг живущие, те ещё хулиганы – вечно Лерку задирают, но пробегавший мимо шелудивый пёс бабки Порфирьевны тут же схватил башмак и куда-то уволок. Так возвращение его на Сонин двор стало практически невозможным: у этого пса отобрать что-то было равносильно тому, как забрать блестящую безделушку у сороки – только обманом, пока не смотрит.

Вбить длинный ржавый гвоздь в самый дальний угол оказалось не так просто. Ведьма, когда про завалинку говорила, не знала, конечно, что её у их дома нет. Он хоть и был старый, но Женька почти сразу после их свадьбы с друзьями обновил его, да так, что все, кто ходил мимо, только диву давались, как из старой избы такой терем получился. Да и снега кругом намело за ночь выше валенок, пришлось за лопату браться, пока домашние не вернулись. Но место всё-таки нашлось. Маленькая трещинка, в которую гвоздь вошёл, как влитой. И хорошо, что дома никого не было, а то б влетело ей наверняка за такое вот вредительство. Но какое же это вредительство, если она их сберечь хочет?

А вот спрятать шарик оказалось проблематично.

– Засунуть в самое незаметное место?

Соня огляделась. Дом большой, и незаметных мест очень много, вот только какое из них самое незаметное? Она задумчиво почесала переносицу и подошла к шкафчику, в котором хранились старые, еще отцовы, снасти для рыбалки. Женька не рыбачил. В родительской семье к этому никто не приучал, да и сам он подобным желанием никогда не горел, поэтому съездил пару раз с друзьями на «типа рыбалку», вернулся с пакетом скумбрии из ближайшего супермаркета и забил. Так что в этот шкафчик еще долго никто не заглянет.

Хотя, Лерка, неважно, что девчонка, в последнее время частенько просит: «Мам, ну поговори с дядей Саней, пусть возьмет меня с собой, я тебе вот такую щуку принесу!» – и разводит руки в стороны, аж на носочки встает от натуги. Полезет, увидит, утащит, и плакала защита ведьмовская. Нет, в этот шкафчик нельзя.

Может, в сундук прабабкин? Старый, кованый, весит килограммов сто, а может и больше. Дед рассказывал, что когда его из дома бабушкиных родителей после свадьбы в дом молодожёнов тащили, так пять человек пришлось припрячь. А тесть ещё и командовал: туда нельзя, сюда нельзя, только в тот угол, и никак иначе. Давно сундук никто не открывал. А там ведь такие чудеса…

Очнулась Соня, только когда перед ней было разложено всё добро из сундука: и платья старые-красивые, и рушники с любовью вышитые, и постельное бельё ни разу не использованное, и украшения вручную изготовленные. И как только она до сих пор всё это хранила, а достать не подумала? А ведь бабушка всегда говорила, мол, достанется маленькой Сонечке такое богатое приданое! Не подойдёт сундук. Надо его разобрать толком, так что он – точно не самое незаметное место.

Куда ж тогда?

Соня снова огляделась. Дом большой, и незаметных мест в нём очень много, вот только незаметные ли они? Так подумать, каждое местечко кому-то да нужно, кого-то да привечает, даже самое вроде бы незаметное. И семья у них такая, что за дом держится, и домом скреплена, словно сноп – одной большой веревицей. Да и сам дом за их семью держится, не зря ведь уже четвертое поколение тут живёт.

* * *

– Мам?

– Солнце?

Соня подняла голову от замешиваемого теста, посмотрев на вернувшихся с рынка Лерку и Женю, еле впихнувших в дверной проём мохнатую красавицу ёлку, и смотрящих на стоящий на полочке с сувенирами словно изнутри весь покрытый красивыми трещинками стеклянный шарик на подставке.

– Это что? – Лерка потянулась к нему, осторожно сняла с подставки и начала рассматривать ближе. – Там же домик внутри, на наш похож! – А потом встряхнула, и посыпался на домик и ёлку снежок. Почти настоящий.

– Это? – Соня улыбнулась. – Это душа нашей семьи, – произнесла она, и подумала: «Незаметная, но очень важная. И пока храним её, ничего с нами не случится. И любовь наша с нами остаётся».