Тимофей Владимирович рассказывал очень интересно, он также искусно пользовался дополнительной палитрой жестов и мимики, из чего я сделала вывод, что он преподаёт. Иногда он переводил взгляд и смотрел как будто на каких-то мнимых собеседников. Но это мне как раз странным не показалось, потому что подобное встречается достаточно часто, особенно у лекторов, но что-то другое покоя мне всё же не давало. По мере рассказа это ощущение нарастало и вот теперь, когда собеседник склонил голову и посмотрел на руки – я догадалась, в чём причина моего диссонанса.
Тимофей Владимирович выглядел очень колоритно – частый признак, по которому можно сразу отличить мыслителя. Стопроцентное отсутствие волос, которые наверняка когда-то покрывали его голову в районе лобных и теменных долей, компенсировалось их обилием на висках и затылке – в этих местах они были у него длинные – сантиметров пятнадцать-двадцать и торчали ровно назад параллельно земной поверхности, как будто после мытья головы он долго катался на мотоцикле. Пару секунд я думала о природе облысения и почему оно начинается с определённых мест? Может, потому что в этих местах кожа головы более толстая, может, поэтому волосы держатся там до последнего? Но тогда из этого предположения следовало бы, что полные люди менее подвержены облысению… Я не стала дальше развивать эту мысль, инстинктивно поправила волосы, и, убедившись, что шевелюра на месте, вдруг поняла, что вызывало в Тимофее Владимировиче противоречивые чувства.
Он представлял собой очень артистичного старикана: выпучивал глаза, бойко двигал бровями во всех направлениях и вообще всячески гримасничал. Но вот морщин на его лице не было, хотя от подобной «лицевой гимнастики» они-то как раз и залегают. Но чтобы всё-таки быть уверенной, я решила спросить:
– Тимофей Владимирович, а если не секрет, каков Ваш возраст, вы очень хорошо выглядите, – Владимирович буквально расцвёл от этих слов и гордо произнёс: «семьдесят».
– Вы, наверное, от вашего чая себя так хорошо чувствуете? – не унималась я.
– А почему Вы думаете, что чувствую хорошо? – он посмотрел на меня совершенно серьёзно и я поняла, что зря я, конечно, задаю такие вопросы, ведь и так понятно, что если человек умен и мудр – то это проявляется во всех плоскостях его существования. А Тимофей Владимирович был явно из таких. Пока мы беседовали, он несколько раз здоровался с другими профессорами и студентами и явно чувствовал себя тут как дома. Я украдкой посмотрела на часы – до прихода Виктории оставалось минут двадцать и когда мой прелюбопытнейший собеседник протянул мне визитку и предложил посетить его лекции, я совсем успокоилась, уверенная, что теперь точно не потеряю связь с внезапно возникшим на моём жизненном пути кладезем мудрости. А «кладезь» в это время, с присущей всем преподавателям последовательностью, продолжал свой рассказ с того самого момента, на котором остановил повествование.
– Я тогда намного моложе был, но хворей всяких накопил к тому моменту предостаточно, – я вопросительно-сочувственно вскинула брови, на что Тимофей Владимирович утвердительно закивал головой и сказал: «Да, да, правильно вы всё поняли, я сейчас отвечу на вопрос, который вас так заинтересовал».
– Поехали мы ввосьмером. Пока больше суток ехали в поезде – всё обсуждали, что да как, ведь в те зоны мало кого пускали, это сейчас как на экскурсию можно попасть, а тогда нет. Информация вся была строжайше засекречена, даже родные не знали, куда нас отправляют. Самому молодому из нас, Григорию, было сорок пять. Он был биологом, доктором наук. Так вот, по его рассказам, они, биологи, тогда ещё практически ничего не знали о последствиях таких глобальных катастроф и его глаза горели неподдельным энтузиазмом, который бывает только у настоящих, преданных своему делу учёных. Не подумайте, что мы – остальные, не были преданы – просто в силу возраста и опыта смотрели на всё спокойней, что ли… – Тимофей Владимирович слегка покачивал головой взад-вперёд как бы в такт своим мыслям, а я слушала, затаив дыхание.
– Было лето, погодка стояла чудесная, тепло, тихо, воздух свежий и мягкий, воздух надежд… Стучали колёса, проводница гремел подстаканниками… Это вам сейчас, молодому поколению, трудно понять, а тогда мы были просто окрылены выпавшей нам удачей первыми исследовать неизвестное. Ведь наука раньше была более уважаема, чем сейчас, и денег на всё хватало, да о них мы даже никогда и не думали… Нам сказали, нас собрали, нас отправили… И вот мы едем в поезде, в двух соседних купе, как сейчас помню, – Тимофей Владимирович немного погрустнел, но потом вскинул брови и его глаза вновь заблестели:
– Мы в нашем купе собрались, набились ну, и, конечно, выпили немного коньячку. Сидим, обсуждаем дальнейшие планы, и тут в купе заходит проводница. Она нас оглядела так странно и спрашивает: Белин Михаил Викторович с вами едет? Ну мы ей отвечаем, что да, мол, а что такое? А она нам говорит: он только что пытался выпрыгнуть на ходу из поезда… Мы, конечно, все повскакивали, стали толкаться и пытаться выбраться из купе, на помощь общему другу, суматоха и неразбериха началась… Проводница начала нас успокаивать, что ничего мог, всё нормально, он в их купе лежит, в себя приходит, попросила соблюдать спокойствие. И тогда мы пошли в их купе и увидели там Михаила…
Он лежал белый, как полотно, и плакал, глядя куда-то вникуда… Мы стали его приводить в чувства но поняли, что он одновременно смеётся. Потом мы пошли в наше купе, забрав Мишу, и стали пытаться выяснить, что сподвигло его на этот чудовищный поступок. Он рассказал нам. Оказывается, он давно был нездоров, причём настолько, что врачи, отчаявшись, махнули на его недуг рукой и на сколько его хватит, не знал никто, и он в том числе. Время от времени его мучали приступы, после которых, по его словам, жить не хотелось. И вот сегодня, когда мы ехали все вместе, полные уверенности в собственной значимости и близости научного открытия, он сказал, что этот день хотел запомнить навсегда и окончательно загрустил. Мы, естественно, всячески пытались его подбодрить, уверяли, что нельзя опускать руки и он вроде даже пришёл в себя. Во всяком случае, мы решили, что обязательно найдём лекарство к его болезни.
Когда мы приехали на Украину, нас разместили в частном доме, у хозяйки. Объект исследований находился вдали от всех баз, поэтому руководство устроило нас так. Каждый день за нами приезжал автобус, брал нас, по пути ещё исследователей и учёных и мы отправлялись на открытый бой с неизвестностью, но наши сердца пылали, мы знали, ради чего всё – ради будущего поколения. Мы верили, что только наука поможет избавить мир от болезней, – Тимофей Владимирович закатил глаза и умиротворённо улыбнулся.
Конечно, некоторые исследования там уже проводились, и мы имели некие предварительные данные. Чрезмерная доза радиации повлияла на жизни тысяч людей. В нашу задачу входило исследовать тех, кто оказался вблизи патогенных зон, а также сами зоны, где давно никто не жил, чтобы сравнить их основные показатели с нормой. Вообще, болезней было много, беда была огромных масштабов. Мы видели и семьи, и одиноких стариков, и много-много пустых, брошенных домов. Двери многих из них были разинуты нараспашку, люди уезжали навсегда.
Это было страшно.
А потом с нами случай странный произошёл. Был жаркий летний день, и с самого утра поехали мы с Михаилом в одно местное сельцо пробы грунта взять. Место это было неблагоприятное, всех жителей оттуда сразу расселили. Мы шли по узкой улочке и видели, как развивалось это место несколько лет без людей. Маленькие деревенские дома утопали в зелени, особенно заросли заборчики – чем-то стало похоже на джунгли. Тропинки к крылечкам домов задичали, и вокруг какая-то непривычная тишина стояла. Мы оба невольно остановились и переглянулись: «Как в раю», сказал Мишка. А я удивился, как точно он охарактеризовал те волнения, которые вызвало это место в моей душе.
Пока мы шли к пункту, обозначенному крестиком на карте, открывающиеся, непривычные нашему взору картины представали перед нами. Сейчас мне кажется, что это было как во сне. И тогда у меня возникло такое ощущение – вроде всё так, ан-нет, что-то всё-таки не стыкуется, – «Да», подумала я, «уж мне-то точно знакомы подобные ощущения, во снах мне и не такое казалось». Мой собеседник тем временем продолжал свой рассказ:
– Стёрлась былая разница между хатами, все сравнялись: обветшали и богатые и бедные одинаково, всё как бы воссоединилось вновь. Было немножко грустно, потому что, глядя на каждый дом в отдельности, представлялось, как люди тут когда-то жили, радовались и печалились. Вот у избы стоит покосившаяся лавочка – добротная, видно, что держалась на посту она десятилетия, знала все местные истории и всех поимённо, кто на ней сидел, была закадычной подругой и служила верой и правдой долгие годы. Каждую зиму она скучала и не могла дождаться летнего периода, чтобы вновь узнавать свежие новости «из первых рук». Но в один момент она стала не нужна, про неё в суматохе, конечно же, никто не вспомнил. Неожиданно её все оставили и она превратилась в два ненужных пня, соединённых старой доской. Покосилась она в одиночестве, подпёрли они с домом друг друга и горюют-печалятся, бессильно отдавшись лишайникам и плющу.
Шли мы молча, говорить не хотелось. По Михаилу я видел, что его также одолевали, как и меня, непростые мысли. Мы добрели до нужного нам ориентира – небольшого холмика посреди равнины, где и собрали необходимые нам экземпляры для анализа. Перевалило за полдень, солнце пекло, лето выдалось жаркое и на открытых участках трава была жухлая, мы хотели присесть и передохнуть, но оглядевшись поняли, что вокруг одни негостеприимные высохшие колючки, да и солнце палит нестерпимо. Мы убедились, что все необходимые замеры произвели, и направились обратно. Путь наш лежал через ту же деревеньку. До времени встречи оставалось несколько часов, а путь обратно занял бы не больше получаса. Мы посовещались с Мишкой и решили пойти погулять по этому посёлку – нам почему-то не хотелось покидать это место. Оно нас притягивало и манило своими заросшими садами. Стоит ли говорить, что ветки деревьев ломились от изобилия фруктов, в зарослях высокой травы яркими пятнами торчали макушки садовых цветов. Мы знали, что фрукты эти употреблять в пищу небезопасно, но нам хотелось вдохнуть запах былого изобилия, ассоциировавшийся с детством и счастьем. Ведь нам обоим годков было уже ого-го.
Обратно мы пошли соседней улочкой – было их всего-то две или три, наверное. Картина та же: заросшие хозяйства, ещё по привычке приносящие плоды. Неожиданно между домами мы увидели несколько раскидистых яблонь и грушу. В их тени было прохладно и почти не было травы – видимо, потому что роскошные кроны почти не пропускали солнца. Мы отпили немного взятой с собой воды, и вдруг Мишка подошёл к груше и сорвал спелый плод. Недолго думая, он откусил сочную мякоть. Я не стал его останавливать, не из тех людей он, которых остановить можно. А он тем временем стоял, очень довольный собой, и, как мне показалось, порозовевший, как бочок у яблока. Я зарадовался этой пришедшей на ум ассоциации и на душе стало совсем как-то легко.
Все эти события виделись мне очень символичными, понимал это и мой друг. Он сказал: «А вдруг то, что отравляет других, принесёт пользу мне?» – и в этот момент, где-то за покосившимся сараем мы услышали нарастающий и приближающийся к нам шорох.
В уже привычной тишине и безмятежности это копошение казалось чем-то чужеродным. Звук доносился со стороны плетёной изгороди, опутанной густым виноградом. Изгородь трещала по швам и ходила ходуном, а кто-то явно пытался пробраться через неё к нам. Всё это происходило доли секунда, вдруг сквозь заросли мы увидели, что что-то стало очень быстро приближаться к нам сквозь высокую траву, видимо, изгородь поддалась…
Честно говоря, мы замерли от страха и не успели мы опомниться, как увидели огромную собаку, которую держала за ошейник сухонькая, но крепкая старушка. Увидев нас, они удивились не меньше, чем мы. Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Собака оказалась щенком-подростком немецкой овчарки – игривым и добродушным.
– А ну теперь понятно, почему Дымка весь день сюда просится – почувствовал человека, – сказала нам старушка и задорно рассмеялась лёгким, звенящим в воздухе смехом. Мы тоже невольно подхватили – уж больно простым оказался исход ситуации – просто бабулька забралась в эти дебри в поисках своего щенка. Ведь в это место нежелательно попадание людей. Но всё оказалось совсем не так.
– Василиса Никитишна, – представилась бабулька и протянула нам загорелую руку, – что Вы тут делаете, добры молодцы? – мы опешили от этого вопроса, потому что сами хотели узнать у неё то же самое, ведь это место ограждено, а все жители были расселены сразу же после аварии. Ни одного намёка на существование здесь живой души мы ещё не видели за всё время проведения экспедиции. Видя наше замешательство, старушка ещё больше заулыбалась, склонила голову и смотрела на нас ласково и добро, щуря на солнце один глаз. Дымка, как, оказалось, звали щенка, крутился вокруг нас, всячески пытаясь привлечь внимание, чтобы с ним поиграли.
– Это мальчик или девочка? – спросил Миха.
– Мальчик, но я поначалу сама определить не могла, совсем маленьким его нашла, и решила назвать «Дымка» – такое имя подойдёт любому, а потом он подрос и тут уж понятно стало, бабулька опять расхохоталась и сказала:
– Ну что же мы тут с Вами то сидим, – она бросила взгляд на Михаила, который доедал очередной сочный плод, – пойдёмте ко мне, я Вас обедом накормлю.
– Как пойдём? Куда? – не поверил я своим ушам, – Вы что же, здесь живёте? – задал я вопрос, ответ на который, казалось, уже знал.
– Конечно здесь, а где же мне ещё жить? – с наигранным удивлением спросила Василиса Никитишна.
– Но ведь здесь нельзя жить, отсюда всех давно эвакуировали, это одна из самых опасных зон, здесь всё заражено, – я говорил, а сам смотрел на эту жизнерадостную, полную сил старушку и голос мой мне самому казался всё менее уверенным.
– Это моя родина, моя земля, здесь я родилась и провела самые счастливые годы моей жизни, – Василиса Никитишна обвела взглядом окружающую нас местность, а в её глазах читалась глубокая тоска по тем годам, которые уже никогда не вернуть.
– А как же Вам разрешили здесь остаться? – Михаил был удивлён не меньше моего, ведь мы провели в этих местах уже много времени, но даже и намека на человеческое присутствие нигде не замечали, даже вандалы и те явно избегали этих мест.
– А я ни у кого и не спрашивала, – пояснила наша собеседница, я всегда знала, что здесь родилась и здесь умру, вот и решила остаться, ведь лет мне уже много и нового счастья давно не искала, жила воспоминаниями прошлого. Жила в своём доме, со своей Жучкой и двумя кошками. А теперь ещё и вот этот, – хозяйка кивнула на щенка, который вдоволь напрыгавшись и выплеснув свою избыточную щенячью энергию на палку, которую между делом кидал Михаил, теперь лежал у ног Василисы Никитишны и с интересом взирал снизу вверх на многообещающий мир.
Мы, конечно же, с радостью согласились пойти в гости к нашей новой знакомой. Помимо научного интереса, нам было просто приятно общаться с этой старушкой, от неё веяло необычайно сильной и положительной энергетикой. Её глаза были добрыми и строгими, улыбка поощряющей и игривой, голос, интонации ласкали слух и отправляли куда-то в детство. Мы с Михаилом полностью подпали под обаяние этой женщины.
Никитишна жила в начале деревни и мы проходили её дом, когда шли на замеры. Её участок ничем не отличался от других – был таким же заросшим и с виду никакие признаки не выдавали в нём присутствие человека.
– Я теперь уже ничего по саду не делаю, – прокомментировала Никитишна, видимо, заметив удивление в наших глазах, – А зачем? Всё и так растёт, а мне одной да этим, – она сделала кивок головой в сторону, мы посмотрели туда – на заборе сидел шикарный коричнево-серо-полосатый кот, со стратегическим запасами за толстым щеками. Мы его не очень заинтересовали, заметив всеобщее внимание он на несколько секунд повернул голову в нашу сторону, из-за щеки один глаз почти закрылся, и обозрев нас с ног до головы, вернулся к своим более важным делам.
– Ну и важный он у Вас,– заметил я, а кот в этот момент опять глянул в мою сторону, видно, контролируя, не брякну ли я про него лишнего и не пора ли насторожиться.
– А как зовут красавца, – не унимался я, уж очень колоритный был персонаж.
– Буран, – ответила Никитишна, а кот, услышав свои позывные, издал тоненькое «мяу», соскочил со столба и подошёл к нам, высоко задирая пушистый хвост. Потёршись о ноги хозяйки, он гордо прошёл и устроился на скамейке. При виде его Дымка активизировался и начал радостно прыгать, пытаясь как-то провзаимодействовать с Бураном. Тот вниманием был явно польщён, но природное чувство меры не позволяло ему терять «лицо», да ещё в присутствии такого количества народу. Он устроился на лавочке, и продолжил разглядывать даль. Дымка улёгся на ярус ниже, под лавочкой, явно гордясь своим старшим другом.
– Вот мои лучшие друзья, – Никитишна ласково глядела на свой выводок, – ещё тут где-то Малюта бродит… Ну что же мы стоим, пойдёмте в хату, так намного прохладнее, – и правда, с Мишкиного лба давно текли капли пота и он постоянно промакивал их рукавом костюма из специальной противорадиационной ткани.
Вход в избу шел через небольшое помещение, которое совмещало в себе роль терраски и летней кухни. Внутри была отгорожена сбоку спаленка, остальное помещение было гостиной. В ней было светло, так как она имела три окошка – два из них выходили на улицу перед домом, другое – вбок, к терраске. В нём была небольшая форточка, целиком и полностью которую занимал кот неимоверных размеров. Видимо, это и был Малюта.
– Понятно, почему вы его Малютой назвали, потому что он очень большой… Здорово придумали, – как будто прочитал мои мысли Михаил.
– Ах, это, – Василиса Никитишна, уже хлопотавшая в поисках тапочек для гостей, на секунду оторвалась от своего занятия и бросила взгляд на окошко, – Да, это наш Малюта. Но это он уже потом так вымохал, перерос даже Бурана, хотя тот с детства крупный котёнок был. Просто мой муж очень политикой интересуется, историк он, а Малюта Скуратов особую роль в его исследованиях занимал. В детстве Малюта – ну то есть не Скуратов, а наш Малюта, – она кивнула на форточку, – очень мелкий был и болел, впрочем, именно поэтому муж его взял, пожалел. Ну и назвал так, вроде и по делу, и весело. А он эва в какого кабанёнка отрос – разве это Малюта? – Никитишна звонко рассмеялась, положила перед нами по паре тапочек и показала направление, где стояла раковина с рукомойником. Мы умылись, помыли руки и сели за уже накрытый по всем правилам приёма гостей стол. Круглая белоснежная ажурная салфетка,
белые тарелки с золотым ободом, сверкающие хрустальные вазы с салатом и пирожками – было полное ощущение, что мы попали в сказку. Почему то при виде всего этого благолепия у нас даже мысли не возникло, что то, что предлагала нам хозяйка, может принести какой-то вред организму или быть отравленным. Мочёные яблочки были проложены листами чёрной смородины и источали невероятный аромат. Яркие блики хрустальной салатницы с ребристыми гранями, в которых преломлялись лучи полуденного солнца и падали на яблоки, делали их похожими на восковые экспонаты кулинарного музея. По центру стола стоял пузатый заварочный чайник с большим красным маком на боковине. Никитишна его только заварила и сверху накрыла специальной накидкой для чайника, чтобы лучше заваривался, она была формы полусферы, белая, с красными круглыми бубенцами – Тимофей Владимирович поразил меня яркостью запечатлённых ими образов многолетней давности, – было ясно, что зимними вечерами наша новая знакомая времени даром не теряла.
А на столе тем временем появилась селёдка в селёдочнице, которая имела вид сома – два хрустальных усика расходились в районе головы; квашеная капуста, нарезанное тонкими ломтиками сало, а также голубая супница на кованной чугунной подставке с торчащим из специального отверстия в крышке половником.
Никитишна стала разливать суп, который оказался наваристым борщём со свежей зеленью и молодым чесночком. Она налила нам ровно по пол тарелки, где начиналась тоненькая золотая полоска, приговаривая, что иначе в нас второе и третье не влезет. Мы было хотели возразить, так как запах стоял такой, что только хорошие манеры заставляли нас не накинуться на харчи и не есть их прямо руками, запихивая в рот и придерживая, чтобы из него не валилось. Но мы всё-таки взяли приборы и за ушами затрещало. Опустошили тарелки за пол минуты, Никитишна их бодро забрала и поставила перед нами новые, мелкие, и большую тарелку с молодым картофеле в мундире. Мы начистили себе по несколько клубней, полили подсолнечным маслом янтарного цвета с ароматны запахом украинских подсолнухов и продолжили пировать…
Тимофей Владимирович рассказывал так аппетитно, что я не выдержала и купила себе ватрушку. Потом, включив диктофон опять на запись (по привычке я записываю практически всё) я стала дальше слушать его вдохновенный рассказ.
Деталей было много, не буду перечислять их все, но суть свелась вот к чему. Оказалось, что все исследования вреда радиации очень относительны. То есть да, лучевая болезнь возникает, но не всегда. Как в случае с Никитишной, если человек остаётся на своей Родине, на земле, без которой не мыслит своё существование – то болезнь проходит стороной. Эта бабулька дала много советов Тимофею Валерьяновичу и его другу, рассказала, какими травами нужно лечить его болезнь да так, что он здравствует и сейчас.
Эту историю я слушала, как говорится, затаив дыхание, втайне надеясь, что Виктория опоздает ещё чуть-чуть. Потом эта необычная бесед а имела своё продолжение, я набралась много умного после встреч с этой замечательной компанией стариканов, выращиваю теперь на даче всякие полезности и оздоравливаю себя и своё семейство. В какой-то момент разговора, я, не забывая о своей миссии, увидела в дверном проёме столовой хрупкую девушку с длинными светлыми волосами, спускающимися прямыми пушистыми прядями до пояса. Она стояла, озираясь по сторонам, с каменным выражением лица, с которого я не смогла ничего считать. Я махнула рукой и она, увидев меня, направилась твёрдым шагом в мою сторону.
Виктория была 170 ростом, с прекрасной, стройной фигурой фотомодели. Как она сама написала в анкете – 90*60*90 – с самооценкой у неё было всё в порядке, польстила она себе только что в груди, отметила я про себя по-женски. У неё было обветренное, неприветливое лицо, которое она скрывала за «шорами» светлых волос, выглядывая оттуда как какой-то пугливый зверёк из своей норки, на зубах бреккеты. Она явно знала свои достоинства и недостатки, подчёркивала плюсы и затеняла минусы.