КИФ-5 «Благотворительный». Том 3 «Для взрослых»

Он не мог винить их в том, что они были такими. Он мог лишь жалеть их, и должен был остаться, потому что в нём нуждались. А потом он всего этого не выдержал и запил. Потерял смысл и запил. И руки его стали не сильными, а негодными, и никому он стал не нужен, и прозвали его бездельником, и смеялись над его сказками, а он жалел, наверное, что не ушёл. Жалел сильно и горечно, но было поздно.

Буду ли жалеть теперь я?

Нет, не буду.

Я разворачиваюсь и иду далеко, далеко за огород. Сворачиваю на поле, иду мимо него, ловя взгляды односельчан, совершенно не узнающих меня, не обращающих внимания, занятых трудом, привычным мне и родным. Таким ненавистным и в то же время милым сердцу. Я смотрю на них всех, на этих усталых людей, и не вижу их лиц. Я только разбит и опустошён – и это всё, что мне ощущается. И чувство это зародилось во мне и останется уже навечно. Я знаю. Я пытаюсь сдружиться с ним.

Подхожу и беру в руку косу, и ничего мне больше не нужно. Не вижу я больше ничего перед собой, кроме этой прошлогодней, поднявшейся из снега, ожившей травы. И права была старейшина, подозревая, что я не вернусь. Тогда я ещё не понимал почему. Теперь твёрдо знаю. А она уже никогда не узнает. Для неё наша деревня навсегда останется загадкой. Но она не будет долго над ней думать, у неё много забот, других дел. Беззаботно жить – значит тоже делать.

После сенокоса иду с луга, опустив голову, к речке. Вода ещё холодная, мыться в ней, должно быть, хорошо. Но я мало что чувствую. Жизнь не может казаться столь плохой и трудной, когда есть такая вода. Но пустота щемит сердце. Всё как будто заливается в эту пустоту посреди моей груди. Всё, что находится на пути и рядом. Сейчас заливается вода и исчезает там. Недавно заливался бурый цвет травы. Скоро будет заливаться горячий закат. Там он и похолодеет, обесцветится.

Иду обратно от воды и вижу её, сидит у дуба, смотрит как на привидение. А я, наверное, им и стал после того разговора на крыльце с матерью и отцом.

Подбегает ко мне Лорелея, целует в щёки, в губы, в лоб, и я как будто начинаю оживать, совсем ненадолго. Или мне кажется. Моё сердце холодное, жёсткое. Я боюсь, что её поцелуи остынут, потухнут в моей пустоте.

Я обнимаю её крепко, и мы стоим долго и молча. Я силюсь больше никогда её не отпускать. Но мои руки такие бесчувственные и почти мёртвые.

– Ты жив!.. – шепчет тихо она. – Я знала, что ты вернёшься ко мне, мой любимый!

– Я вернулся, – говорю я.

– Ты нашёл? – спрашивает она, с надеждой вглядываясь в моё лицо.

А моё лицо просто каменное.

– Я искал и ничего не нашёл, – выдыхаю я. – Теперь буду всегда здесь… Всегда буду рядом с тобой.

Чувства сожаления начинают медленно отступать с этой фразой. Я сделал самое сложное. Произнёс непроизносимое.

Лорелея отстраняется от меня и впервые смотрит испуганно и внимательно.

– Ничего? – переспрашивает она.

– Ничего, – упёрто повторяю я свою спасительную ложь.

Мотаю головой и убеждаю её в том, во что теперь сам верю. Лес – пустой, за ним – бесконечные зима и серость.

Лорелея замирает и опускает заблестевшие глаза.

Мы садимся с ней под дубом, как в любые хорошие для нас времена, и провожаем закат, следим за медленным алым солнцем. Я начинаю понимать, что оно мне почти так же мило, как раньше. Рядом с Лорелеей, можно пережить всё. Можно смириться с чем угодно. Она жалеет меня, прижав к своей груди, хотя ей самой горечно, но она знает, что мне – хуже. И оттого, что она рядом, я ощущаю нужное в этот момент успокоение.

Как же я должен был сказать ей, что мы никогда не пойдём туда, куда она мечтала? Как объяснить ей, что эти люди, которые рядом с нами, они не желают счастья, ни для нас, ни для себя? И что мы никогда не заставим их его желать?

Никак. Никак. Я не смогу произнести при ней всех этих страшных мыслей и слов, поэтому я молчу. Навсегда молчу о них и хороню их в себе. И Лорелея, чуткая, послушно перестаёт настаивать. Убаюкивает меня и обласкивает нежностью. И я бесконечно люблю её и благодарен за то, что она такая.

Когда солнце заходит полностью за лес, и становится темно – так, как темно глухой ночью – мы собираемся идти к домам, уже пропустившие, как и всегда, ужин. Я держу её крепко за руку, и она тихо идёт рядом. Её движения мягкие и бесшумные. Я очень скучал по ней, пока меня не было рядом.

Когда почти подходим к её дому, она останавливает меня и заходит вперёд, поворачиваясь ко мне лицом. Держит меня за обе руки. Её лицо какое-то серьёзное и даже решительное. Я едва ли узнаю свою любимую в этой вдруг изменившейся девушке.

– Если там ничего нет, любимый, – говорит она, – тогда пойдём с тобой за лес и постоим там всё, что хотели. Сами.

Я чувствую, что ладони её в моих руках шершавые и жёсткие. На миг теряю дар речи и не могу сообразить сон это или всё происходит наяву.

– Пойдём, вдвоём, Эверетт. Построим дом, нарожаем детей. Будем там жить так, как считаем верным.

Я думаю с секунду и затем говорю.

– Ты сейчас взаправду так говоришь? – спрашиваю удивлённо.

– Не могу я больше здесь, – шепчет она, – не могу я больше видеть это длинное поле.

Я выжидаю всего мгновение, пока прихожу в себя. Затем беру её лицо в свои ладони и говорю об Омелье, о Таре и Экхофе, рассказываю об утренней встрече с отцом и матерью, открываю всё своё переживание перед ней. Признаюсь, что соврал, потому что не смог оставить родных, а она смотрит внимательно и слушает.

Говорит, что верит – и для меня нет слов слаще. Я подхватываю Лорелею и кружу, кружу в ночи, и она звонко смеётся. И мы боимся, не разбудили ли кого вокруг. И всего на миг я ещё ощущаю сомнение, представляя сердитые лица матери и отца, а затем и лица младших братьев и сестёр, заневолненных старшими. Лица ещё не понимающих детёнышей, которые не могут сделать выбор – пойти со мной. Ещё ничего не разумеющих. А потом я говорю себе, что я не властен решать за них. Что они вырастут и все решат сами. И ещё понимаю, что не властен решать за себя – счастье хочет забрать меня, и я обязан ему позволить.

Этой ночью мы собираем вещи. Тихо шуршим в своих спящих домах. Передвигаясь по своей комнате на цыпочках, я поглядываю на стоящий в ночи дом Лорелеи и представляю с наслаждением, что она сейчас мысленно поглядывает на меня. Мы уходим тайком, ещё до рассвета, пока никто не видит, всех оставляя позади. Деревня с утра затянута туманом, а мне кажется, будто липкой паутиной.

Я держу Лорелею крепко за руку, когда мы уходим в лес. Я даю ей время обернуться и окинуть в последний раз взглядом нашу деревню, окутанную в белое. Она немного грустит – я знаю это – но храбро отворачивается ко мне. Ступает вперёд, и я делаю шаг сразу за ней.

Мы идём навстречу рассвету, встречая новый день, новую жизнь, новый мир. Встречая счастье, которое распахивает перед нами объятия. И мы вдвоём, одни на белом свете, так же сильно готовы обнять его в ответ.

Когда доходим до жёлтой поляны с большими дивными кузнечиками, Лорелея, как я и думал, остаётся ими потрясена.

Алёна Васильева
«Анька»

Мелкий дождь сыплется в осклизлую ледяную слякоть. Дробит неровный рыжий свет фонарей в лужах, больше напоминающих озёра. Кажется, что промозглая морось заволокла весь мир, все времена, соединяя московские, когда-то «девственные» улицы Левитова и петербуржские дворы-колодцы. Распутные и мои.

Шершавым асфальтом, словно свежей кожей, затянулись израненные тысячами ног улицы. Вчера по ним мчались конные экипажи, сегодня – эффектные БМВ и дешёвые колымаги: обязательно тонированные и с пиленными пружинами.

Засверкали разноцветьем неона витрины, утонули в облаках небоскрёбы, а электрический паук сплёл над улицами хитрую паутину: не каждая птица пролетит.

Только человеческая душа осталась неизменной.

Всё так же робко она выглядывает из-за бронированных стенок недоверия. Всё так же возводит очи горе – к светлому, чистому, вечному. Туда, где за облаками – незримые, но незыблемые – прячутся мириады звёзд и солнце.

В солнце, конечно, никто уже не верит. Глупо здесь, в Петербурге, верить, что есть наверху, за извечной серой хмарью, какое-то светило. Стены домов покрашены в жёлтый, и спасибо. Достаточно.

Душа – душой, а в разговоры она не лезет. Чревато, знаете ли, показывать глубинную суть любому встречному. Ткнёт грязным пальцем, окинет насмешливым взглядом – век не отмоешься. Потому и диалоги из века в век всё те же: ругают правительство и погоду. А кто за тридцать, так прибавляют ещё, что ноют колени и спина. И врачи все – сплошь шарлатаны да живодёры. Но есть вот одна бабка…

Та бабка, наверно, от основания мира сидит в своей покосившейся халупе, и дороги из всех городов ведут к ней. Сначала полудиких варваров, потом – обнищавших и спившихся работяг, а нынче – хипстеров в подвёрнутых штанишках.

А она зашёптывает, утешает как может, даёт мудрые советы, которые никто не слушает. А потом долго смотрит в небо и улыбается краем губ. И знает, что однажды всё-таки покажется солнце. Может быть, сама Мать-природа нашла пристанище в этом дряхлом теле. А может, какая другая Мать. Но относится она ко всем равно, что к любимым детям или внукам.

Только вот шепчутся про неё многие, а доходят единицы.

* * *

«Чвяк-чвяк». Сапоги давно промокли. Для мороза и пушистого снега они – в самый раз, а вот для тоскливого межсезонья – не очень. Надо бы заглянуть на барахолку, может, найдётся нечто, более подходящее случаю.

Для такой погоды есть верное решение: надеваешь носок, сверху – пакет, завернув как портянку, а сверху – ещё носок. Там уж тебе буквально море по колено. Но вот попутал бес выскочить на улицу без «гидрокостюма». Ещё вчера ведь термометр показывал минус шесть.

Ладно, до Анькиного дома уже совсем рукой подать. А там – горячий чай и батареи. Ещё наверняка – коньяк и толпа народу, но это уже не так важно.

Анька живёт возле площади Труда. В самом центре, между прочим. И в доме у неё настоящая парадная, а не какой-нибудь там подъезд.

Правда, впечатление от приобщения к культурному наследию несколько портится при входе в длинную, как кишка, полутёмную и давно не ремонтированную коммуналку. Особенно если навстречу попадается склочная соседка со своей псиной.

Но хуже всего, конечно, тот сосед, что за руку, а иногда и за волосы вытаскивает Анькиных гостей из туалета. Ну, просто потому что не тварь дрожащая, а право имеет. Всё по Достоевскому. Центр же ж, культура!

Зато мы все научились виртуозно пробираться в жизненно важное заведение впотьмах, абсолютно бесшумно. Если вдруг начнётся война (тьфу-тьфу, конечно), цены нам не будет как диверсантам.

Поднимаюсь по знакомой лестнице, коротко звоню в дверь.

Кто-то из Анькиных гостей, не глядя, открывает мне и моментально скрывается в недрах квартиры.

Разуваюсь, не зажигая свет в коридоре. Стягиваю куртку и носки. И с того и с другого глухо падают на линолеум редкие капли.

Дверь в ближайшую комнату распахивается, и появляется Анька. Вместе с ней вылетает клуб дыма. Подруга, хихикая, разгоняет его рукой.

Потолки в квартире высокие – больше четырёх метров. Настоящие хоромы. Но даже это не спасает, когда там целенаправленно курят три здоровенных мужика, чтобы иметь перед барышнями более многозначительный вид. Последние, кстати, тоже не отстают.

– Заходи, чего ты как неродная? – Анька тащит меня в своё логово. Я непроизвольно задерживаю дыхание, заодно пытаясь припрятать за спиной испаскудившиеся носки. Поджимаю босые пальцы, стараясь не занозить их о дореволюционный паркет.

Несмотря на кавардак, публика блистательна. В кресле, приняв драматическую позу, максимально выгодно подчёркивающую длину ног и невероятный изгиб талии, устроилась Мари. Чёрное платье посверкивает стразами. Она – актриса. И по жизни, и по работе. Возможно, талант пока по достоинству не оценён, но это лишь досадная временная неурядица. По крайней мере, нам регулярно напоминают о данном факте.

Иван – мутный тип ростом около двух метров – небрежно присел на подоконник, примяв пыльную золотую портьеру. Я бы не доверила ему и носовой платок, но он чудесно рассказывает о красотах Камчатки и солнечных ароматах Крымских гор. Длинный, скошенный чуть набок, веснушчатый нос дёргается, как будто рассказчик сейчас вычихнет воодушевлённой публике все накопленные в поездках запахи и впечатления.

На какие шиши и по каким делам катается Иван в неведомые дали, никто толком не знает. Но за красочные истории, половина из которых, скорее всего, была им самим подслушана по дороге, с этим готовы мириться.

В углу дивана, скептически приподняв бровь, пристроился хороший мальчик Борис. Это выражение лица не покидает его практически никогда, будто он сам не может понять, как здесь оказался. Но приходит ведь снова и снова! Сидит, слушает. Может быть, изучает всю компанию для своей будущей юридической практики.

Борис понимающе косится на мои босые ноги, молча отставляет пузатый бокал и двигает диван, чтобы можно было добраться до батареи. Остальная публика взахлёб обсуждает очередной артхаусный шедевр какого-то гения кинематографа. Судя по накалу страстей, дело близко к рукоприкладству.

Тон задаёт Роман. Это очередной Анькин ухажёр. Уже долго держится, кстати, несмотря на все перипетии совместного быта. Например, на то, что мужчина прикидывался, будто ходит на работу и получает зарплату, а потом выяснилось, что он тащит и продаёт из дома благоверной всякую мелочёвку: наушники, старый примус, швейную машинку с антресолей.

Тогда, конечно, был жуткий скандал. Анька сломала вруну нос. Прямо по-настоящему. Прямо кулаком. Несмотря на хрупкую субтильную комплекцию, в ярости подруга бывает страшна.

С тех пор Роман вроде бы образумился. Галантно целует руки гостьям, эффектно встаёт на одно колено перед Анькой, подливая той вина. Следы домашнего насилия почти не испортили его гордый римский профиль. А машинка? Ну что с неё? Не в машинке счастье.

Сама хозяйка хороша. Учится на дизайнера и отлично рисует. И сама она похожа на резкий росчерк каллиграфической кисти. Почти чёрные глаза сияют лихорадочным, каким-то нездоровым блеском. Но, наверно, именно это черта даёт ей уникальное умение добиваться от кого угодно чего угодно.

Анька пока не переходит разумных границ, но я твёрдо уверена: если она однажды подойдёт к вам на улице, объяснит, почему ей срочно нужно на Луну, вы тут же, не распыляясь на менее важные дела, броситесь строить космический корабль.

* * *

Вечер незаметно переходит в ночь. Муторную, длинную, но уже предвесеннюю. За высокими рассохшимися окнами март медленно, но неуклонно, вступает в свои права.

Гости нехотя разбредаются, Роман отправляется проводить их. Может быть, опять спёр что-нибудь под шумок.

Свет выключен.

Тихо. Только раздаётся мерное тиканье настенных часов. Можно представить, как с каждым движением коричневая стрелка проезжается по циферблату.

Сидя на подоконнике с ногами, Анька снова курит. Я стою рядом, чуть одуревшая от дыма и шумного вечера. Хочется спать, но ощущение «здесь и сейчас» дарит удивительный покой и умиротворение.

Счастье?

Ладони на холодном подоконнике. Неуловимый весенний дух, просачивающийся в задымлённую комнату через приоткрытую форточку. Светлеющее небо над Невой.

Небо! Настоящее, синее, чистое. Без обрывков болезненно-жёлтых туч, перманентно выжимающих из себя ледяные капли.

– Ты счастлива? – спрашиваю я. Этим чувством всепоглощающего «сегодня» хочется поделиться со всем миром. И пусть никто не уйдёт обиженным, да?

Анька едва слышно хмыкает. Гасит прогоревшую почти до фильтра сигарету.

– Нет, – твёрдо отвечает она. – Но однажды буду.

И как тут объяснить, что наступление этого однажды – всего лишь осознанный выбор? Кто-то умеет быть счастливым, просто отхлебнув вкусной воды из колодца. Даже когда в кармане пусто, а одежда требует ремонта. Другой достигает цели за целью, не испытывая ни покоя, ни удовлетворения.

Мы молча смотрим на рассвет.

* * *

Всё это было страшно давно.

Анька успела бросить свой дизайнерский университет. Потом поступила в Академию Художеств на бесплатное отделение и тоже послала всё к чертям.

Тем же маршрутом отправился и Роман.

Справедливости ради стоило бы сломать ему ещё что-нибудь, кроме носа, но это уже совсем другая история.

Анька по-прежнему курит и плачет.

Можно было бы осуждать её и за одно, и за другое. Кажется, уныние до сих пор входит в состав смертных грехов, как самый бюджетный. Но для меня эта девушка – маленький флаг надежды, яркий лучик солнца на жёлтых стенах дождливого Петербурга.

Она, как феникс, однажды поднимает голову, сколько бы ни рассыпались пеплом мечты, стремления и вера в людей. Та самая наивная большеглазая душа, которая выглядывает из-за крепкой решётки оценочных суждений и резкой иронии.

Однажды я спрошу Аньку: «Ты счастлива?», и её выбором будет «да»…

Геннадий Авласенко
«Ловись рыбка на… башмак»

Как это печально, когда нет клёва!

И хоть говорят, что главное на рыбалке не улов, а так называемое «единение с природой»… да лукавят они, все те, кто вещает такое! Какое тут, к чёрту, «единение», когда поплавку даже лень пошевелиться, а очкастый тип за спиной всё никак уходить не желает! Может, потому и клевать перестало?!

– Послушай! – не выдержав, повернулся рыбак к очкарику. – Если тебе так нравится рыбалка, почему б тогда самому не попробовать?

– У меня не хватит терпения, – пояснил очкарик, по-прежнему не сводя глаз с неподвижного поплавка. – Да и удочки у меня тоже нет…

Был он худощавый, нескладный, лет двадцати, не больше. Молокосос, в общем…

– Терпения у него, видите ли, не хватит! – проворчал рыбак, с раздражением меняя наживку и вновь забрасывая удочку. – На поплавок бездумно пялиться терпения хватает, а ежели самому…

И тут в голову рыбаку пришла одна замечательная идея. Гениальная, можно сказать, идея! Сразу двух зайцев, как говорится… и надоедалу этого куда-нибудь подальше сплавить, да и посмеяться над ним хорошенько.

– Слушай! – отложив удочку в сторону, рыбак вплотную приблизился к юноше. – Насчёт терпения у тебя всё в порядке, а удочку…

Замолчав на мгновение, рыбак быстренько огляделся по сторонам.

– Удочку мы сейчас живо организуем!

Подхватив с травы почерневшую от времени жердь, рыбак с самым серьёзным видом осмотрел её со всех сторон, потом, удовлетворённо хмыкнув, вытащил из кармана моток тонкой бечёвки. Не спеша прикрепил её к жерди.

– Так, удилище и леска у нас уже имеются, – пробормотал он, внимательно озираясь, – осталось только… Ага, вот это должно подойти!

Рыбак вытащил из травы старый дырявый башмак, привязал его к бечёвке.

– Классная удочка получилась! – одобрительно хмыкнул он. – И притом, только на солидную рыбину!

– Правда? – недоверчиво проговорил юноша. – А какую рыбину можно поймать на башмак?

– Исключительно крупную! – заверил собеседника рыбак. – Сом, к примеру, только на башмак и клюёт! Или щука огромных размеров! – Тут рыбак вздохнул и с притворным сожалением добавил: – Эх, жалко даже отдавать тебе, да где наша не пропадала! Пользуйся моей добротой!

И он решительно протянул юноше жердь с болтающимся на ней башмаком.

– Держи, пока я не передумал!

– Благодарствую! – проговорил юноша, нерешительно принимая из рук рыбака «удочку». – А сейчас, что? Забрасывать?

И он взмахнул жердью.

– Стой! – своевременно перехватил руку юноши рыбак. – Тут сомы не водятся, тут мелочь одна! А вон за тем кустарником их хоть пруд пруди! Так что тебе туда надо!

Рыбак и сам не верил, что его шутка сработает, но именно так и произошло. Вскинув на плечо «удочку» юноша послушно двинулся в указанную сторону. Потом до слуха рыбака донёсся характерный всплеск.

– Ну и идиот! – покрутил головой рыбак. – Таких поискать!

И тут ему стало не до недотёпы-очкарика. Неподвижный до этого поплавок вдруг вздрогнул, чуть приподнялся и медленно пошёл в сторону. Затаив дыхание, рыбак сделал подсечку… и вот уже увесистый подлещик серебристо затрепетал на траве.

– С почином! – поздравил себя рыбак, вновь забрасывая удочку. И почти сразу же подсёк второго подлещика.

А потом ещё и ещё… и, лишь когда донельзя обрадованный рыбак вытащил шестого по счёту подлещика, поплавок наконец-таки успокоился и вновь застыл в полной неподвижности.

И в это самое время послышался взволнованный возглас из-за кустов:

– У меня что-то клюнуло! Увесистое!

– Сом, разумеется! – иронично выкрикнул рыбак в ответ и тут же, неожиданно даже для себя самого, добавил: – Слушай, я просто пошутил! А башмак твой, скорее всего, за корч зацепился.

– Да нет же! – ещё более взволнованно выкрикнул юноша. – Там живое что-то! Дёргает!

– Да что ты такое говоришь?!

Ни капельки не поверив юноше (да и как в такое можно поверить!) рыбак тем не менее отложил удочку в сторону и не спеша двинулся в сторону кустарника. А там…

Из воды, держа в руке башмак, вынырнула вдруг полностью обнажённая девушка. Ослепительно прекрасная, с длинными зелёными волосами и большущими глазами ярко-синего цвета.

– Ну, и что дальше? – окидывая пристальным взглядом оторопевших от неожиданности мужчин, проговорила девушка чуть хрипловатым, но тем не менее весьма приятным голосом. – Уставились и молчат, нет, чтобы помочь…

Но ни рыбак, ни юноша в очках ничего ей на это не ответили, продолжая оторопело молчать. Слишком уж странным и даже нереальным оказалось для них неожиданное появление из воды удивительной этой незнакомки.

– А, дождёшься от вас помощи!

Девушка быстренько выбралась на берег, внимательно себя осмотрела и вдруг звонко хлопнула в ладони. И тотчас же оказалась одетой. Правда, настоящей одеждой зеленоватую и почти прозрачную тунику, в которую только что облачилась девушка, можно было назвать с огромной даже натяжкой.

– Для начала позвольте представиться, – обольстительно улыбаясь, проговорила девушка. – Я – речная нимфа, но мне так наскучило жить под водой. Самостоятельно же покинуть этот осточертевший водоём…

В это время в реке, как раз напротив того места, где рыбак бросил удочку, что-то гулко плеснуло и на воде побежали широкие круги.

– Щука! – повернув голову в ту сторону, констатировал рыбак. – И немаленькая!

– Не перебивай! – нимфа строго погрозила рыбаку изящным пальчиком. – На чём я остановилась?

– На том, что мечтала покинуть этот осточертевший водоём, – еле слышно пробормотал юноша.

Вновь плеснуло в реке, но уже дальше по течению.

– Вот, вот! – подхватила нимфа. – Сама же я никак не могла его покинуть. Кто-то должен был снять с меня заклятье, закинув удочку с дырявым башмаком вместо приманки. И ты это совершил, мой освободитель, мой единственный и неповторимый возлюбленный!

– А знаешь, – обрадованно проговорил рыбак, – ты мне тоже понравилась! С самого первого взгляда!

– Не понимаю, при чём тут ты?!

Окинув рыбака пренебрежительным взором, нимфа подошла к растерянному юноше, крепко обняла его.

– Любимый, теперь я твоя навеки!

– Чёрт! – выругался в сердцах рыбак и в это время в водоёме вновь послышался гулкий всплеск. – Да что это там так плещется?!

– Не обращай внимания! – махнула рукой нимфа. – Ей просто завидно!

– Кому это, ей? – не понял рыбак.

Ничего на это не отвечая, нимфа крепко прижалась нежными своими устами к обветренным губам юноши.

– Твоя навеки! – повторила она нежно.

– Вот что значит: дуракам везёт! – завистливо буркнул рыбак. – Ну, почему бы тебе не быть моей навеки?

– Если бы ты поймал меня на дырявый башмак, я и была бы твоей! – пояснила нимфа. – А так… Мой единственный! – вновь прошептала она, поворачиваясь к юноше. – Я стану тебе отличной женой! Самые вкусные и изысканные блюда, самая чистая одежда и обувь. И ещё…

Тут нимфа замолчала на мгновение и добавила, стыдливо потупившись:

– Ночью, в постели, я постараюсь быть идеальной возлюбленной!

– И это всё, что ты можешь ему предложить? – хмыкнул не без злорадства рыбак. – Знаешь, нечто подобное могут исполнять и вполне обычные жёны! – Тут он умолк на мгновение и горько вздохнул. – Не все…

Ничего на это не отвечая, нимфа внимательно посмотрела на юношу.

– Милый, – прошептала она с прежней нежностью в голосе, – прости, но я только что прочитала твои мысли. А они у тебя горькие. Ты многим задолжал… и зарплата у тебя мизерная. А ещё, совсем недавно, из-за этого тебя бросила невеста. Вернее, ушла от тебя к твоему лучшему другу. Бывшему лучшему другу… – тут же поправилась нимфа.

– Вот видишь! – проговорил юноша, печально улыбаясь. – Такой уж я незавидный кавалер!

– Неужели? – с какой-то даже насмешкой в голосе проговорила нимфа и вновь хлопнула в ладони. – А ну-ка, открой свой рюкзак!

– Зачем? – не понял юноша. – Там ничего нет!

– А ты всё равно открой!

Раскрыв рюкзак, юноша некоторое время молча взирал на деньги, которыми рюкзак был набит почти доверху. И так же молча на эти деньги уставился из-за его плеча рыбак.

– Мама мия! – только и смог проговорить он, потрясённый до самой глубины души.

– Это всё моё? – не веря своим глазам, прошептал юноша.

– Твоё, мой возлюбленный! – подтвердила нимфа. – Вернее, наше. А мало будет, я ещё наколдую…

– Чёрт! – что есть силы завопил рыбак, топая ногами. – Вот же чёрт!

И вновь что-то гулко плеснуло на водной глади, но рыбаку было уже не до рыбалки.

– Я сделал эту дурацкую удочку! – продолжал вопить он, не переставая топать ногами. – Вот этими самыми руками её смастерил! Я вручил удочку этому недотёпе в очках! Я даже указал ему место, куда следует закидывать! Всё это я, а не он! Так почему же тогда…

Не договорив, рыбак замолчал, но нимфа отлично поняла, что он хотел сказать.

– Тебе надо было просто закинуть самому! – сказала она. – Тогда б ты не прозевал свой шанс.

– Чёрт, чёрт, чёрт! – не зная, что и ответить на это, вновь завопил рыбак и почти сразу же умолк прислушиваясь. – Да что там так всё время бултыхается? Щука?

– Возможно, – с лёгкой иронией в голосе отозвалась нимфа. – Но вовсе не обязательно…

– А кто ещё? – заинтересовался было рыбак и вдруг умолк, озарённый внезапной догадкой. – Слушай, а там, в воде, кто-нибудь остался?

– Рыба, – всё с той же иронией пояснила нимфа. – Раки, лягушки, прочая водная живность…

– Да нет же, я не о том! – досадливо отмахнулся рыбак. – Кто-нибудь сказочный, вроде тебя, там ещё водится?

– Не исключено, – загадочно проговорила нимфа.

– Правда?

Радостно взволнованный рыбак подхватил с земли «удочку» с башмаком.

– А что, ежели я… ежели я тоже закину башмак? Поймаю я своё счастье?

– Ты только тут не забрасывай, – думая о чём-то своём, посоветовала нимфа. – Тут моя территория, а её территория – вон там!

И нимфа указала на излучину реки за кустарником. Как раз на то самое места, где так удачно рыбак чуть ранее подсекал подлещиков.

– Чья территория? – разволновался рыбак.

– Моей речной подружки, – пояснила нимфа и вдруг весело рассмеялась. – Ишь как расплескалась! Тоже, небось, надоело в воде обитать, так что поспеши! А то вдруг кто-либо опередит!

– Не опередит! – рыбак воинственно взмахнул «удочкой». – Не успеет!

Бодрой рысью он ринулся за кустарник, а юноша задумчиво посмотрел вслед рыбаку.

– Там что, и в самом деле твоя подружка обитает?

Не отвечая, нимфа лишь молча кивнула.

– И её что, тоже можно вытащить на дырявый башмак?

– Исключительно на дырявый! – думая о чём-то своём, подтвердила нимфа. – И ни на что другое!

– И он её поймает?

– Даже не сомневаюсь в этом! Вон, уже, кажется, тащит!

– Ну что ж, – задумчиво проговорил юноша. – Выходит, он тоже поймал своё счастье!

– А вот в этом я глубоко сомневаюсь! – засмеялась нимфа, и в это самое время до ушей юноши донёсся отчаянный крик рыбака. – Ну, что я говорила!

В это время из-за кустарника выбежал рыбак с перекошенной от ужаса физиономией. За ним гналось какое-то жуткое создание, всё в ряске, тине и бурой болотной грязи. На голове у кошмарной твари торчали рога, чуть пониже спины болтался длинный косматый хвост.

– Отстань от меня! – поминутно оборачиваясь, испуганно вопил рыбак. – Чего привязалась, уродина?!

– О, мой возлюбленный! – низким утробным голосом гудела в ответ тварь. – Ты снял с меня колдовские чары, и теперь я твоя навеки! До самой смерти!

– До чьей смерти? – ещё более испуганно завопил рыбак, ускоряя бег.

– До твоей, разумеется! – с готовностью отозвалась тварь, по-прежнему не отставая от рыбака ни на шаг. – Моя жизнь долгая!

– А-а-а! – пробегая мимо нимфы и юноши, с отчаяньем прорыдал рыбак. – Помогите! Спасите!

– Сейчас помогу, мой избавитель! – с готовностью отозвалась тварь, тоже пробегая мимо юноши и нимфы. – Ты только не убегай от меня, мой единственный и неповторимый! О, как же сильно я тебя люблю!

– Отстань от меня, отстань, слышишь! – донёсся уже издалека голос «единственного и неповторимого». – У меня дома собственная жена имеется! Почти такая же уродина!

– Вот и хорошо! – послышалось в ответ. – Теперь две уродины в доме твоём обитать будут!

Голоса рыбака и жуткого болотного создания постепенно затихли вдалеке.

– Так это и есть твоя подруга? – с недоумением проговорил юноша, поворачиваясь к нимфе.

– Точно! – кивнула головой нимфа. Потом помолчала немного и добавила: – Чертяка болотная.

– Уродливая какая!

Юноша даже содрогнулся, потом до него дошло ещё что-то.

– Выходит, я тоже мог её вытащить? Вместо тебя?

В дрожащем голосе юноши слышался самый неподдельный ужас.

– Успокойся, не мог ты её вытащить! – весело рассмеялась нимфа. – У нас с подружкой уговор был, что я ловлюсь первой. А знаешь почему?

– Почему? – с явным облегчением спросил юноша.

– А потому, – пояснила нимфа, – что если бы её первой вытащили, вряд ли кто-либо после этого решился ещё разочек забросить башмак в воду!

Перевод с белорусского – автора.