* * *
С мужем, разгульным весельчаком, шабашником, судьба связала сдержанную холодную Марью уже когда она и не рассчитывала выйти замуж, в двадцать пять лет. Марья не любила мужа, презирала его образ жизни, но родители, тяготившиеся тем, что дочь рискует стать старой девой, чуть не насильно выдали её замуж. Марья рассчитывала на то, что со временем она привыкнет к Валентину и он станет ей ближе, но этого не случилось, и с каждым годом, видя насытившееся его к ней равнодушие, его загулы в холостых компаниях, а, главное – ощущая периодически запах перегара от него после работы, Марья начинала испытывать к нему отвращение, постепенно перерождавшееся в ненависть.
Дочь родилась на следующий год после свадьбы, но, с самого рождения была похожа на отца в привычках, в свободе общения со сверстниками, в смешливости и лёгкости характера. Марья Осиповна, вместе со своеобразной любовью, больше похожей на ответственность за ребёнка, испытывала и что-то вроде зависти к дочери, когда видела, как просто та сходится с людьми, сколько внимания уделяют маленькой девочке. Мать пыталась строжить дочь, внушая ей всем известные истины про смех без причины и про скромность, украшающую человека, но Настя росла бойким жизнерадостным ребёнком, так не похожим на мать.
Сын родился через два года после дочери, и сначала вызвал то же чувство ответственности и трудностей, как и Настя. Но уже с первых шагов, с первых слов сына, когда он, прячась за мать, отказывался подходить к людям, признавая только её, в груди Марьи начинало разливаться тепло, которое с годами становилось всё сильнее. В сыне Марья всё чаще узнавала себя, понимая и сочувствуя всему, что с ним происходит. У матери разрывалось сердце, когда она видела, как сын, поссорившись с другом, несколько дней бродил по двору один, так и не сумев найти себе другую компанию, или когда Митя первый раз пришёл из школы с разбитым носом, весь в слезах.
Со временем Марья Осиповна стала понимать, что её привязанность к сыну, отдающая сжатым дыханием нежности буквально при каждом взгляде на него, не только не уменьшилась, но с каждым годом становилась всё сильнее. Эта привязанность, это постоянное беспокойство за него, подсказывали матери, что сына надо держать под строгим контролем. Учился он плохо, но это не столько волновало мать. Больше она тревожилась за то, чтобы он не связался с плохой компанией, не пошёл по стопам отца, начав пить. Поэтому за те редкие дни, когда Митя опаздывал из школы или вечером загуливался с приятелем допоздна, он бывал строго наказан. Однажды даже, когда Мите было лет пятнадцать, заметив его в компании старших парней, которые частенько по вечерам уже устраивали попойки во дворе с песнями под гитару, Мария Ивановна протащила отбивающегося покрасневшего сына за шиворот всю дорогу до самого дома под дружный хохот оставшихся позади парней. Но такие крайние меры применять приходилось редко. Кроме плохих отметок, сын редко расстраивал мать своим поведением. Он всегда выполнял всё, что от него требовалось по дому, был спокойный, нешумный, даже молчаливый мальчик, в отличии от своей сестры, которая не могла и вечер посидеть дома. Даже в те дни, когда он бывал наказан, он не кричал, не ревел, как другие дети, которых, как считала Марья, родители слишком распустили, а сдерживал себя и, не проронив ни слезинки, ни звука, уходил в дальний угол квартиры, и сидел там, тяжело дыша, уставившись в одну точку.
Когда, лет в шестнадцать, сын первый раз пришёл домой пьяным, мать не спала почти всю ночь. Для Марьи Ивановны вид заплывших глаз и шатающейся походки сына был сродни грома среди ясного неба. Она никак не могла ожидать, что её Митя, её сынок, который столько раз видел отца пьяным, хоть раз в жизни захочет попробовать эту гадость. В этот вечер Митька болтал без перерыва и чему-то всё время смеялся, а на следующий вечер был жестоко выпорот ремнём, после чего сидел на углу своей кровати со сжатыми челюстями и смотрел в одну точку.
Так проходила вся жизнь сына: друзей у него практически не было, потому что трезвого его никто не замечал, даже в компании близких ему людей он мог сидеть часами, как тень, молчаливый и незаметный для окружающих. Комфортно чувствовал он себя только выпив. Тогда все зажими проходили сами собой, плечи, всегда чуть ссутуленные, распрямлялись, голос становился уверенным, и все те мысли и эмоции, которые копились за время трезвых дней, выливались на первого попавшегося собеседника, не зависимо от того, насколько ему или ей интересно было его слушать.
С будущей женой Митька, который к двадцати годам превратился в красивого высокого голубоглазого брюнета, познакомился тоже после алкогольных посиделок со своим другом, поэтому произвёл полное впечатление уверенного разговорчивого парня. С Надей ему всегда было легко, даже тогда, когда она узнала его трезвым. Она любила поговорить, поэтому на его долю, пока он не привык к ней настолько, что и трезвый чувствовал себя с ней в своей тарелке, приходилось только слушать, что он делала с удовольствием.