До пенсии ему оставался ещё год, работал он не дольше двух недель в полгода: как только получал аванс, сразу уходил в запой и не выходил из него месяцами. Поэтому к матери Митька чаще всего приезжал тогда, когда совсем нечего было есть. Мать пару дней откармливала сына, отпаривала в бане, и после этого, когда он уходил, смотрела в окно ему вслед, когда он, с полными сумками огородных припасов и значительной частью тех продуктов, которые привозила Марье Осиповне дочь, шёл по полю от неё.
* * *
Входная дверь скрипнула, и баба Маня вздрогнула. «Митька», – пронеслось в голове, но в ту же секунду она услышала знакомый старчески-ослабленный голос Полины, своей подруги, которая жила в паре домов от неё.
– Можно? – и, по деревенскому обычаю, не дождавшись ответа, маленькая ссохшаяся фигурка бабы Поли ступила на кухню, служившую у дверей коридором.
Марья Осиповна поднялась со стула, пошла навстречу гостье. Разочарование от того, что гость этот был не тот, кого она ожидала, быстро сменилось мыслью, что с Полиной не так тяжело пройдут ближайшие полчаса ожидания.
– Заходи, заходи, – отозвалась Марья Осиповна, и Полина мелкими медленными шажками, не отрывая ног от пола, зашаркала к большому столу у окна, за которым полчаса назад сидела хозяйка дома, которая, обогнав гостью, уже снимала полотенце с оладий. – Чай будешь?
Бабе Мане приходилось громко, почти крича, говорить с подругой, которая практически полностью была глуха.
– Можно, Марьюшка.
– Вот. Напекла Митьке. Обещал сегодня на десять часов приехать.
– Сегодня? – баба Поля из всего сказанного услышала только «Митька» и «обещал».
– Да, на десять часов обещал. – ещё громче прокричала баба Маня.
– А, на десять. Может, проспал? Сейчас на двенадцать, наверное, приедет. А у меня Нинка за продуктами в Бор ушла.
Дальше разговор зашёл о привычном: о дочери бабы Поли, которая жила в деревне с матерью уже на пенсии, взяв на себя роль хозяйки в доме. Советов от мамы она не слушала, пользовалась новыми удобрениями, теплицу поставила в огороде из пластика, а газон косила машинкой. Баба Поля уже почти смирилась со своей ролью тихо доживающего свои дни человека, и не раз уже столкнувшись с тем, что её слабая, отжившая своё помощь вызывала только раздражение дочери, теперь старалась только никому не мешать, чувствуя себя уже лишней среди здоровой молодой жизни, и всё чаще скрываясь у соседок-ровестниц.
Баба Маня слушала тихий говор впалого рта соседки, и лишь изредка вставляла громкие фразы, которые Полина, вероятно, не слышала, про свои помидоры, или про укроп, разросшийся в этом году по всему огороду.
Время подходило к одиннадцати, когда Полина, медленно переставляя ноги, пошла к дверям. До приезда автобуса ещё оставался час. Баба Маня переобулась в резиновые сапоги, накинула тонкую летнюю куртку, и, вслед за Полиной, вышла в коридор. Погода благоволила сегодня к работе на огороде: дождя не было, но не было и изнуряющей, не дающей шагу шагнуть, жары. Солнце было за плотными облаками, и на улице было тепло и свежо. Баба Маня вышла на крыльцо, и взяв с краю одну из обтёсанных палок, приготовленных Митькой, и служивших ей тростью, пошла, опираясь на неё, в пестрящий зеленью огород.
Подолгу работать уже не получалось – здоровье не позволяло: суставы болели, и давление подскакивало от работы внаклонку. Прополов небольшую грядку с луком, баба Маня присела отдышаться на маленькую скамеечку, прислонённую к стене пустого теперь хлева. Осматривая огород с мыслями о том, что надо сделать в первую очередь, взгляд бабы Мани зацепился за заросшее местечко под кустом крыжовника. В своё время сын сделал на этом месте грядку, «грядку-барыню», как она её называла. Четверо младших внуков в те времена жили здесь, у неё в деревне, все летние каникулы, а их матери, дочь и невестка, приезжали на выходные. Целые дни они проводили на огороде, но ни разу у них не получилось сделать такую грядку, какую сделал сын, один раз взявшись за лопату. Гряда вышла ровным прямоугольником, как по линейке мерена, высокая, с глубокими ручьями, с рыхлой, как просеянной, землёй без комков. Марья Осиповна в то лето всем показывала эту грядку-барыню, да и потом ни раз вспоминала её, как одно из доказательств золотых рук сына.
На душе бабы Мани, при воспоминании о молодом, здоровом сыне, и от того, что с минуты на минуту должен приехать автобус с ним, потеплело. Она поднялась со скамейки и, убрав инструменты, пошла в дом.
* * *
Митька не приехал и на двенадцать.
Пока Марья Осиповна готовила обед, постоянно посматривая в окно, и пока, так и не дождавшись сына, обедала, образы прошлого, затронутые воспоминаниями о молодом сыне, витали в голове, напоминая один о другом: грядка-барыня напомнила то, как её полола после невестка, которую терпеть не могла Марья Осиповна за то, что та не любила сына так, как любила его она; воспоминания о невестке напомнили о внуках, внуки – о собаке, которую они притащили в дом и скрывали в подвале несколько дней, с собакой вспомнилось то, как Митька раньше любил ходить в лес и на рыбалку в компании этого подросшего и обожающего своего хозяина пса.