– Тихо, тихо, не бойтесь, глупенькие… это всего лишь гроза, – успокаивала она, но ей самой было страшно, страшно от одной только мысли, что было бы с ее детьми, оставь она их дома в тот злополучный вечер.

Воспоминания захлестнули ее с новой силой. Ирма обняла крепче детей, целуя их в белокурые головки. Вот так же она прижимала их к себе, прячась в подвале и прислушиваясь к зловещему стону снарядов. С тех пор прошло больше года, но она помнила все до мелочей, как будто это было вчера…

– Макс, может, ты все-таки пойдешь к тете Маше? – Спросила она на всякий случай у мужа, зная наверняка, что ответ будет отрицательным.

– Нет, – ответил он сухо, – ты же знаешь, что твоя тетка меня недолюбливает, и это у нас взаимно.

– Ну, все-таки день рождения… как-то нехорошо не поздравить, – настаивала Ирма.

– Нашли время именины справлять, – возмутился Макс, – ты бы тоже не ходила, неспокойное время.

– Я не могу не пойти, все-таки она меня вырастила. И тебе бы нужно с ней уже давно примириться.

– А кто против? Это ведь она мне всякий раз напоминает, что если бы не я, то ты вышла бы замуж за ее пасынка, и жила бы с ним как королева, а не считала со мной копейки.

– Мааакс…, – Ирма прижалась к его плечу, – ну, что ты такое говоришь…, ни за кого другого, кроме тебя, я бы не вышла… ты мое счастье…

– Ладно, иди, лиса. Дети пускай останутся дома.

Ирма дошла до калитки, постояла немного, вдыхая терпкий запах сирени. Ей вдруг стало тревожно, сердце сжалось в комок от нехорошего предчувствия. Она вернулась в дом.

– Я все-таки возьму с собой Даню и Дину. Я им обещала. Обидятся.

Ближе к вечеру, когда Ирма уже собиралась возвращаться домой, началась очередная перестрелка. Где-то за городом снова завязывался бой. Подобно внезапным раскатам грома, прозвучали первые отдаленные залпы орудий. Затем истошно завыли минометы, за ними следом в этот адский гул вклинилось что-то тяжелое. Все бросились к окнам. Мутное зарево осветило горизонт.

– Снова палят, сволочи, – выругался кто-то из гостей.

Вторую неделю горожане с тревогой слушали отзвуки канонады, которые доносились то с юго-запада, то с северо-востока. На этот раз загромыхало на западе. Внезапно пронзительный свист, не похожий по силе на отдаленные раскаты, просверлил небо над городом. Где-то совсем рядом оглушительно грохнуло. Прилетевший снаряд угодил в соседний дом. Мелко задребезжали стекла в окнах, что-то с треском обрушилось. После того, как стих шум взрыва, еще какое-то время слышалось глухое шлепанье, падающих на землю обломков.

– Бегом все в подвал! – Скомандовал кто-то. Но все уже бежали вниз по лестнице. Хлопали двери квартир, подъезд дома наполнился голосами и топотом ног жильцов дома. Подталкивая друг друга, каждый стремился укрыться от начиненных взрывчаткой убийц. В минуты опасности в человеке просыпается какое-то внутреннее чутье, которое срабатывает быстрее осознания самой опасности. Не успев осмыслить, что произошло, человек спасается этим чутьем. Никто так и не понял, откуда прилетел снаряд, но все знали, что он точно был не последним.

Уже в подвале, было слышно, как снаружи свистят и рвутся снаряды. То совсем близко, то чуть подальше. Их обстреливают, и это не может быть случайностью. Ирма прижала к себе детей, и с каждым новым взрывом закрывала ладонями им уши. Они ничего не понимали, но чувствовали, что нужно молчать, потому что все молчат. Лица у всех стали напряженными, губы крепко сжались. Никто не говорил, все, как бессильные жертвы, прислушивались к каждому рвущемуся снаряду в тревожном ожидании своей участи. Время тянулось невыносимо долго. Ирме начало казаться, что она тупеет от длительного напряжения. Загнанный с трудом внутрь страх, был готов каждую минуту вырваться наружу диким воплем. Спертый воздух подвала одурманивал мозги. Всеобщее напряжение достигло предела, становясь опасным. Кто-то не выдерживает и рвется к выходу.

– Выпустите меня! Я хочу отсюда выйти!

Его удерживают, но он брыкается и бранится, пытаясь вырваться наружу.

– Люди, да что же это такое творится? Нас убивают! – Кричит истошно женщина.

Со всех словно разом спало оцепенение, толпа зашумела, зашевелилась. Среди скопившихся в подвале людей началась паника, она ширилась, как цепная реакция. Почувствовав волнение взрослых, заплакали напуганные дети.

– Мама, нас убьют? – всхлипывал Даня, заглядывая матери в глаза.

– Нет, сыночек. Ты что такое говоришь?! Не убьют! – Ирма силилась улыбнуться.

– А та тетя сказала, что убьют, – он покосился на мать с недоверием.

– Тете просто страшно, вот она и говорит так, – успокаивала она, – ты же у меня не трус. Мы не будем ничего бояться. Правда, ведь?

– Мама, спой нам твою песенку, – попросила Дина.

И она запела, вначале тихо, почти шепотом, затем все громче и громче.

– Снился мне сад в подвенечном уборе…, – пела она свой любимый романс, – звезды на небе, звезды на море…

Где-то в ночи бешено рвались снаряды, а она все пела и пела, стараясь заглушить свой страх, и не только свой. Ее глубокий голос лился мягко, словно густой нектар, наполняя сердца надеждой и жаждой к жизни. Она думала о Максиме, мучаясь неизвестностью, должно быть и он мучился, не зная, что с ними и где они теперь.

Взрывы смолкли так же внезапно, как и начались, стрельба еще слышалась, но уже далеко за городом. Наконец и она стихла, но выходить из убежища никто не решался. В подвал робко просачивался жидкий предутренний свет. Ужас ночи еще витал в полумраке бесплотным призраком, сковывая и не позволяя выбраться наружу. Прошло какое-то время, прежде чем люди начали один за другим покидать убежище. Тетка Маша увела полусонных детей к себе, Ирма решила отправиться домой, вопреки теткиным уговорам остаться у нее, пока прояснится ситуация в городе. На душе было неспокойно. Она вышла на улицу и глубоко вдохнула. Пропахший гарью воздух защекотал ноздри. Густыми серыми клубами стелился по земле туман. Тротуар был усеян обломками и сломанными ветками, точно сокрушающей силы ураган пронесся над городом. В соседнем доме зияла огромная дыра. Ирма смотрела в ужасе на вывороченные внутренности дома, и ночной страх снова возвращался к ней.

– Ирма, подожди, – ее догнал теткин муж, – Маша сказала с тобой пойти.

– Спасибо, дядя Толя. Я за Максима очень переживаю. Это на него не похоже. Он бы уже давно искал нас, но его нет. Чувствую, что что-то случилось.

– Погоди ты раньше времени… мало ли что…

Но какое-то смутное предчувствие гнало ее по безлюдным улицам, она не шла, а почти бежала, стараясь не глядеть по сторонам. Сопровождавший ее теткин муж едва поспевал следом. Местами чернели глубокие, еще со свежей землей, воронки от снарядов, над которыми клубился туман. Людей на улицах было мало, но те, что попадались им навстречу, ничего толком не знали о последствиях ночного обстрела. На одной из улиц им встретились двое мужчин, они сказали, что на окраине снаряды разрушили много домов, есть убитые и раненые. Не дослушав до конца, Ирма ринулась в сторону своего дома, чувствуя, как подкашиваются у нее ноги.

Через две улицы она увидела первый разрушенный дом. Устояли только капитальные стены, между ними беспомощно висели обрушившиеся балки. Среди руин копошились люди, ища под обломками все, что могло уцелеть. Она побежала дальше. Пробежав переулками, Ирма остановилась, посмотрела вокруг, не узнавая своей улицы. Ряды домов напоминали громадную пасть, в которой недоставало половины зубов. Повсюду посеченные точно оспой стены с зияющими провалами оконных проемов и груды мусора. На стволах деревьев торчали обгоревшие ветки, казавшиеся простертыми к небу корявыми руками. Ирма поискала глазами красную крышу с треугольным чердачным окошком, но не увидела ее среди развесистых крон старых яблонь. Она кинулась к своему двору. Он был в развалинах. От дома осталась только веранда с выбитыми оконными рамами и две полуразрушенные стены. Все остальное превратилось в груду обугленных кирпичей, над которыми еще курился белесый дым. Оцепенев, она смотрела на руины и не могла поверить в реальность увиденного. Ей казалось, что стоит закрыть глаза, а потом снова их открыть, и картинка станет прежней, привычной. Она даже зачем-то это сделала, но ничего не изменилось. Перед ней, как и минутой раньше, поднималась гора обломков.

«Где же Максим? – Спросила она у себя. – Должно быть, где-то спрятался. Только где? В погребе? Точно там!». Ирма бросилась к погребу, но Максима там не было. Она оббежала вокруг дома. Его задняя стена упала прямо в сад, привалив молодые деревца, которые едва успели дать первую завязь. Часть палисадника с небольшой беседкой уцелела, Ирма заглянула и туда. Сзади послышался слабый скрип. Она резко повернулась на звук. Ветер тихонько колыхал детские качели. От нехорошего предчувствия ее затряс озноб. Из развалин дома доносился глухой стук кирпича. Ирма пошла на звук. Это был муж тети Маши, о котором она совсем забыла.

– Ирма, не ходи сюда, – сказал он странным хриплым голосом.

– Что там? Что? – Закричала она ему. – Что вы молчите?

– Тебе лучше не смотреть на это…

– Это же Максим, – она увидела торчавшую из-под обломков руку, – ему нужно помочь! Чего же вы стоите! Скорее!

Ирма упала на колени и начала раскидывать кирпичи, разгребать руками мусор, ломая ногти. Осколок стекла воткнулся ей в руку, но она, словно не чувствуя боли, выдернула его и продолжала дальше расчищать завал, не обращая внимания на потекшую кровь. К ним присоединилось еще два человека, Ирма их не знала. Она надеялась, что Максим жив, и торопила всех его освободить. Тело, наконец, извлекли из-под обломков, оно было каким-то странно плоским. На расплюснутом лице не выделялась ни одна черта, не осталось никаких выпуклостей. Ирма склонилась над ним и несколько секунд всматривалась в совершенно ровное, потерявшее свое очертание лицо.

– Нет! Это не он! Это не Максим! – Прошептала она безнадежно, понимая, что хочет обмануть саму себя.

Ирма выпрямилась. Перед ней все покачнулось, сбрасывая с себя как пыль последнюю иллюзию надежды. До сих пор она не могла осознать до конца, что все случившееся было реальностью. Теперь же эта реальность глядела на нее торжествующе, со злобным ликованием, точно хищный зверь, поймавший свою жертву в когтистые лапы и наслаждавшийся ее беспомощностью. Какое дело хищнику, не знающему жалости и милосердия, до страданий его жертв! Какое ему дело до того, способны ли они вынести страдания, не захлебнувшись в бездонном океане ненависти и зла, поглощающему все без разбору!

Убитая горем, Ирма сидела среди руин, опустив голову и безвольно сложив на коленях руки. Ее лицо было искажено болью, но глаза оставались сухими. Она не проронила ни слезинки. Боль была настолько глубокой, что выплакать ее слезами было невозможно.

– Поплачь, дочка, легче станет, – какая-то женщина протянула ей носовой платок. Ирма подняла голову и посмотрела на нее отрешенным взглядом, не понимая, что от нее хотят. – Вон и у других тоже горе…, – сказала женщина, видно полагая, что ее это может утешить.

В еще пахнувшем гарью воздухе слышался скрежет лопат, мужская ругань и протяжный женский плач. Люди разгребали руины своих домов, откапывая ценные вещи, проклинали убийц, оплакивали погибших. Ветер поднимал над развалинами клубы пыли, гонял по дворам обгоревшие клочки бумаги и лохмотьев. Еще недавно искромсанное снарядами небо снова наливалось синевой. Из-под слоя черной липкой копоти поднималась, разгибая спину трава. Часто трепеща листвой, липы смахивали с себя едкую пыль. Со всей силы пахла сирень, стараясь своим ароматом перебить чадный запах разрушения и смерти. Все неразумное живое тянулось к жизни, к свету. И только люди, существа наделенные разумом, по доброй воле устремляются к смерти. Поразительная вещь! Ничто в мире с такой одержимостью не стремиться уничтожить себя, как человек. Рождает и убивает, созидает и разрушает, объединяет и разделяет. Не жалея ни трудов, ни сил, ни времени, ни средств, ни, даже, собственной жизни.

Хоронили погибших торопливо, без особых церемоний и поминок, под зловещий грохот минометов. Едва успели засыпать могилы землей, как в городе снова начали рваться снаряды. Обстрелы стали повторяться все чаще и неожиданней, и люди боялись покидать подвал, даже когда наступало затишье. Постепенно жизнь в подвале обустраивалась. Жильцы сносили в убежище все, на чем можно было бы сидеть или лежать. Появились раскладушки, старые диваны и надувные матрасы, кто-то принес даже кресло с широкой спинкой и мягкими подлокотниками. Многие сооружали себе постель просто из досок или дверей, подмостив под них кирпичи. Такая кровать была и у Ирмы с детьми. Возле кровати стоял небольшая картонная коробка, в которой, казалось, уместилась вся ее прошлая жизнь. Несколько найденных среди обломков бесполезных теперь вещиц, старый будильник и чудом уцелевшая чашка из китайского фарфорового сервиза. И даже это уже не принадлежало ей, точно так же, как не принадлежат никому выброшенные на берег обломки корабля.

В подвале было сыро, тянуло из углов плесенью. Тонкие стены почти не заглушали грохота взрывов, и каждый раз, когда рвалось где-то рядом, подвал сотрясало как маленькое судно в бурю. Но всем почему-то казалось, что здесь безопаснее, чем где-либо. Каждый надеялся, что их, наконец, оставят в покое и этот кошмар скоро прекратится. Но с каждым днем в городе становилось все беспокойнее. Квартиры пустели, от домов отъезжали машины, забитые чемоданами, коробками, узлами. По улицам шли люди с рюкзаками и сумками, покидая город в спешке и налегке.

– Сегодня разбомбили школу в двух кварталах от нас, – рассказывала после очередного обстрела тетя Маша, – думаю, что это все не скоро кончится. Уезжать тебе нужно с детьми, пока еще можно уехать.

– Куда же мне, теть Маш, ехать? – Ирма и сама уже не раз думала об этом, но не представляла себе это возможным. – Ни денег, ни вещей… все пропало.

– Куда угодно. Страна большая. Главное, чтобы подальше отсюда. Денег я тебе немного дам, вещи тоже соберем.

«Газель» бежала по разбитой грунтовке, подпрыгивая на ямах и оставляя за собой тяжелый шлейф пыли. По выжженным обочинам дороги попадались груды обгоревшего металла. Разинутыми пастями мелькали оставленные снарядами воронки. Ирма старалась не смотреть в окно. Ее снова охватил страх, еще более мучительный, чем тот, что она испытывала прячась от бомбежек. Там, в подвале, он был другого рода, темный и тяжелый, но понятный, и проходил, когда наступала тишина. Теперь же это был неопределенный, ползучий и неуловимый страх неизвестно перед чем и перед всем сразу. Он словно брал в заложники и мучил свою жертву произволом и беспричинностью. Такой страх не зависел от внешних причин, он сидел глубоко внутри и точил как червь. Ирма обнимала уснувших детей, ее душили слезы. Что с ними будет теперь? Точно весь мир со всеми его заботами взвалился на ее плечи, и она чувствовала, как сгибается под его тяжестью.

«Газель» была переполнена людьми. В основном ехали женщины и дети. Некоторым не хватило места, и они сидели на своих сумках и рюкзаках. Примостившиеся на вещах рядом с Ирмой две женщины негромко разговаривали между собой.

– …лучше не объявлять себя беженцами, – говорила женщина с рыбьим ртом, – поселят в каком-нибудь заброшенном лагере, где нет никаких ни условий, ни работы. А у меня, между прочим, высшее экономическое образование. Если есть хоть какие-то деньги, лучше самому устраиваться.

– Да мне все равно, где жить, лишь бы не стреляли. У нас дом разбомбили, ничего из имущества не осталось. – Отвечала ей полноватая блондинка с флегматичным лицом. – Должны же о нас позаботиться. Мы ведь жертвы войны.

– Позаботиться?! – Рассмеялась зло женщина с рыбьим ртом. – Да кому мы нужны! Мы ведь для них все равно будем по другую сторону баррикады, как будто бы это мы виноваты в этой проклятой войне.

К вечеру они въехали в какой-то город. Высадив пассажиров на вокзальной площади, «газель» сделала полукруг и затерялась в потоке машин. Очутившись посреди площади с вещами и детьми, Ирма растерялась, не зная куда идти и что делать дальше. Вокруг была обычная вокзальная сутолока. Все куда-то шли, тащили дорожные сумки и чемоданы, катили тележки, натыкаясь друг на друга. Кто-то кому-то махал рукой, кто-то кричал в телефонную трубку. В толпе часто мелькали вооруженные люди в камуфляже. Ирма пыталась определить, кто они, но никаких опознавательных знаков на их униформах не было. Она поискала глазами, у кого бы можно было спросить о жилье. Но вряд ли кто-то из приезжих смог бы ответить на этот вопрос. Взяв за руки детей, Ирма направилась к торговым павильонам. В этой части площади толпилась местная публика. Возле пивных ларьков гудели подвыпившие мужчины. Из открытых окон небольших кафе пахло чем-то жаренным. Тут же, возле павильонов, расположились прямо на тротуаре те, кому, как и ей, было некуда идти в этом городе. Под рекламными щитами вытянулась цепочка лоточников. Ирма подошла к ближайшему лотку.

– Вы не знаете случайно, где сдаются комнаты? – Обратилась она к пожилой женщине, торгующей мочеными яблоками.

– Что, дочка, никто не встретил? – Сочувствующе спросила женщина.

– Некому встречать.

– Плохо. – Покачала она головой. – В это время трудно что-то найти. Ты сходи к поездам. Там обычно предлагают комнаты. Может, повезет.

На перроне было немного людей, очевидно, недавно отошел поезд, а следующий пока не ожидался. По платформе прохаживались патрульные, туда-сюда сновали работники вокзала. Двое мужчин неопределенного возраста ворошили урны в поиске пустых бутылок. На скамейках, воспользовавшись перерывом между поездами, отдыхали привокзальные торговцы. Ирма поискала среди них тех, кто сдает жилье, но таких не оказалось.

– Пирожки! С картошкой! С мясом! С рисом! – Непонятно для кого кричала на полупустом перроне женщина в замасленном переднике.

– Мама, я кушать хочу, – дернул за руку Ирму сын, указывая на котившуюся с пирожками тележку.

– Потерпи, мой родной… сейчас найдем, где переночевать, и я вас покормлю. – В сумке еще оставались бутерброды с колбасой, которые они не доели в дороге.

– Вы не видели здесь кого-нибудь, кто сдает комнату? – Спросила Ирма у сидевших на скамейке.

– Были две женщины. Ушли, наверное, куда-то. Ты подожди, через полчаса прибудет поезд, и они появятся.

Ирма усадила детей на скамейку и развернула бутерброды. Их оказалось всего три. Она разделила свой бутерброд пополам между детьми.

– Мама, а тебе? – Спросил Даня, с аппетитом дожевывая кусок.

– Я не голодна, – вздохнула тяжело Ирма.

– Ты специально так говоришь, чтобы нам больше досталось, – он подозрительно посмотрел на мать.

– Нет, конечно, мне действительно не хочется кушать.

Багровые всполохи окрасили небо над высоковольтными проводами станции, заскользив желтыми бликами по блестящей поверхности рельс. Ирма вздрогнула и напряглась.

– Что это там горит? – С беспокойством спросила она.

– Где? – Головы сидевших на скамейке повернулись в ту сторону, куда смотрела Ирма. – Ничего не горит. Это закат.

– Закат? – Ирма удивилась. За несколько дней, проведенных в подвале, она забыла, что бывает закат.

Объявили о прибытии поезда. Толпа отбывающих и провожающих высыпалась из здания вокзала и раскатилась по перрону как яблоки из опрокинутой корзины. К подъехавшему поезду ринулись и торговцы, наперебой предлагая свой товар. Запахло сладкой выпечкой, жареной курицей и вяленой рыбой. В толчее возле вагонов мелькнула табличка «сдается жилье». Стараясь не потерять ее из виду, Ирма протиснулась сквозь толпу и тронула за плечо женщину в пестрой кофте.

– Вы комнату сдаете?

– Сдаю. – Женщина окинула Ирму оценивающим взглядом, потом пристально посмотрела на детей. – Откуда приехали? – Бесцеремонно спросила она. – Документы есть?

Ирма показала ей свой паспорт. Она полистала его и с недовольным видом вернула назад.

– Беженцев не беру, – брякнула она и отвернулась.

– Почему? – Ирма почувствовала, как к горлу подкатывает комок. – Хотя бы на одну ночь… переночевать…пожалуйста…

Но женщина в пестрой кофте сделала вид, что не слышит ее, нарочито высматривая кого-то в толпе. Едва сдерживая слезы, Ирма побродила по перрону, в надежде увидеть еще кого-то с табличкой, однако жилья больше никто не предлагал. Дети устали и начали хныкать. Ничего другого не оставалось, как переночевать на вокзале. К большому огорчению Ирмы, все комнаты отдыха были заняты, и ей пришлось идти с детьми в зал ожидания.

Зал ожидания уже был забит людьми, хотя среди них реальных пассажиров, коротавших время в ожидании поезда, похоже, было не так уж и много. Их выдавали не только дорожные сумки и чемоданы, но и спокойная уверенность лиц. Кто же были те другие, угрюмо горбившиеся на лавках, как воробьи на ветках, Ирма только догадывалась. Она с трудом нашла два свободных места в самом углу зала. Сиденья рядом были завалены каким-то тряпьем, тут же стояла старая детская коляска. Женщина с лошадиным лицом, в махровом халате и домашних тапочках на шерстяной носок, кормила из бутылочки годовалого ребенка. Ирма посмотрела одетую по-домашнему женщину.

– Что смотришь? – Буркнула та недоброжелательно. – Это мой угол, и я здесь живу. Понятно?

– Простите. – Ирма смутилась. – Мы только до утра…

– Все здесь только до утра… – Оскалилась женщина. – Ночевать негде?

– Негде.

– Ладно. – Она уложила ребенка в коляску и отодвинула свои вещи, освободив еще два места. – Укладывай малых спать. На-ка одеяло.

– Спасибо.

– Спа-си-бо… прос-ти-те…, – передразнила женщина, – гляди какая интеллигентная, – сказала она то ли с насмешкой, то ли с завистью.

Ирма уложила детей и умостилась на сиденье рядом с ними, чувствуя дикую усталость. Она развернула купленную в киоске газету и принялась читать объявления о сдаче жилья.

– Слышишь, интеллигентная, – обратилась к ней новая знакомая, – посмотри за моим дитем, а я пойду в туалет постираюсь да помоюсь. Если что, то меня Любкой зовут.

Ирма отложила газету, пододвинула к себе коляску и огляделась по сторонам. Народа заметно прибавилось. Какие-то сгорбленные люди с клетчатыми сумками и мятыми пакетами время от времени заходили в зал и бродили между рядами в поиске свободного кресла. Некоторые сразу облюбовывали себе место под стенкой и укладывались прямо на пол, подстелив картонки. Напротив нее уселась цветочница, примостив возле себя большое пластмассовое ведро с нераспроданными цветами. Запахло клумбой. Цветочный аромат смешался с тяжелым запахом немытых тел и стал неприятно приторным. Ирма перевела взгляд на сидевшую рядом с цветочницей сухенькую старушку в трех заношенных свитерах, одетых один на другой поверх выцветшего фланелевого халата. Она доставала из кармана кусочки черствого хлеба и, положив их на грязную ладонь, жадно собирала ртом, стараясь не проронить ни крошки. Подросток, лет тринадцати, в рваных кроссовках на босую ногу и широкой не по размеру спортивной кофте прятал за пазухой скулившего щенка. Так же по-нищенски одетая женщина, бранясь, раз за разом отвешивала мальчишке оплеухи. По-видимому, это была его мать.

– Не просыпался? – Спросила возвратившаяся Любка.

– Нет. Спит. – Ирма осторожно отодвинула коляску на прежнее место.

– Ты сумочку-то свою спрячь себе под одежду, – посоветовала новая знакомая, – народ здесь вороватый, – вон Венька уже на нее прицелился. – Она погрозила кому-то кулаком. – Даже и не думай!

– Вы здесь всех так хорошо знаете? – удивилась Ирма.

– А то! – Засмеялась Любка. – Полгода уже тут живу. С тех пор, как муж из дому выгнал. А вон Валька полоумная, – она указала на женщину с подростком, которую Ирма уже успела заметить, – пятнадцатый год на вокзале, и сына здесь прижила.

Всю ночь Ирма боролась со сном, опасаясь за детей. Однако усталость ежеминутно одолевала ее. Она то проваливалась в забытье, то вдруг выныривала из полусна и тревожно оглядываясь по сторонам. Малейший шорох вынуждал прислушиваться, малейшее чье-то движение напрягало все тело, готовое в любую секунду столкнуться с опасностью. Самыми тяжелыми были часы перед рассветом, когда не просто хотелось спать, а казалось, что кроме сна не существовало больше ни одного желания, ни одного чувства, ни одной мысли.

Кое-как она дождалась утра. Разбуженный визгом поломоечных машин, зал ожидания просыпался нехотя. Недовольно зашевелились спавшие на полу постояльцы вокзала. Разминали ото сна шеи, проснувшиеся в креслах. Плакали не выспавшиеся дети. Вокзал снова наполнился привычной суматохой и гулом. Люди приезжали и уезжали, тянули свои баулы и чемоданы. Дикторы объявляли о прибытии и отправлении поездов. Из открывшихся ларьков пахло жареным кофе и свежей выпечкой.

Покормив детей горячим завтраком в одном из привокзальных кафе, Ирма развернула газету и принялась звонить по объявлениям. Но почти все, кому она звонила, под разными предлогами отказывали ей, или прямо заявляли о том, что не хотят связываться с беженцами. Наконец по одному из номеров ей ответил приятный женский голос, пообещав помочь.

– Мы беженцы и у нас немного денег, – предупредила Ирма.

– Вам повезло, – пропел приятный голос в трубке, – мы как раз занимаемся расселением беженцев. Вам нужно подъехать к нам в агентство.

В офисе агентства негромко играла музыка, наперебой, не замолкая, звонили телефоны. Не успела Ирма осмотреться, как бойкая девица, видно та, с которой она разговаривала по телефону, разложила перед ней печатные листы бумаги.

– Мы сейчас подпишем договор, – объяснила она, улыбаясь, – и всего за две тысячи гривен заселим вас в квартиру, которую вы сами выберете.

Ирма на мгновение засомневалась, но мысли о том, что им снова придется ночевать на вокзале, тяжело зашевелились в ее голове, пересилив все сомнения. Она посмотрела на своих детей, которые терпеливо ждали на диване, сложив угрюмо по-стариковски тоненькие ручки на коленях, и ее сердце сжалось от жалости к ним. Что она им скажет? Что нужно потерпеть еще? Но сколько?

– Ну что вы думаете, – убеждала девица, продолжая улыбаться, – это гарантия того, что вас не обманут. Подписывайте!

Пробежавшись глазами по тексту, Ирма наспех поставила подпись и отдала нужную сумму. Пересчитав деньги и спрятав их в ящик стола, девица принялась звонить по телефону, с кем-то о чем-то договариваться и что-то записывать в блокнот.

– Вот вам адреса, – сказала она, протягивая Ирме вырванный из блокнота клочок бумаги, – там вас уже ждут.

– А вы разве с нами не поедете?

– К сожалению, я не могу вас сопровождать, но вы не волнуйтесь, – заверила девица, – я всех предупредила.

Выйдя из агентства с договором в руках, Ирма уже представляла себе уютную, чуть пахнувшую пылью небольшую квартирку – желанное пристанище, пускай и временное. Она сделает уборку, приготовит ужин, постелет мягкие постели…

Но все адреса, по которым ее направила улыбчивая девица из агентства, оказались липовыми. Ей либо не открывали двери, либо отвечали, что квартира не сдается или уже давно сдана. Тщетно она пыталась дозвониться в агентство, на ее звонки никто не отвечал. Ирму душили слезы, она корила себя за свою доверчивость, ей было стыдно смотреть в глаза своим детям. Близилась ночь, а им снова не было где ночевать.

– А-а-а, интеллигентная, – встретила ее насмешливо Любка, – что, снова пришла? Так, гляди, здесь и пропишешься.

Она как будто напророчила. Ночью Ирма снова боролась со сном. Неприятности тяжелого дня еще переполняли ее, а страх перед тем, что может произойти, если она уснет, заставлял ее бодрствовать. Ежеминутно раздавались какие-то звуки: то дадут гудок локомотивы, то заскрипят тормоза вагонов, то прошипят электронные информаторы, оповещая о прибытии и отбытии поездов. Чтобы не уснуть, Ирма пыталась цепляться за эти звуки. Как только сон накатывался на нее, она вздрагивала, открывала глаза, осматриваясь вокруг, и, не обнаружив никакой опасности, снова опускала голову, прислушиваясь к звукам. Но, в конце концов, усталость взяла свое, и Ирма погрузилась в глубокий тяжелый сон, забыв обо всех опасностях.

Проснулась она от какой-то возни и криков, и испугалась, что проспала очень долго. За окнами уже брезжил рассвет. В зале завязывалась драка, двое бомжей что-то не поделили между собой и катались по полу, царапаясь и кусаясь. Ирма посмотрела на детей, шум не разбудил их, и они мирно спали, вздрагивая во сне. Дерущихся тут же разняли милиционеры с резиновыми дубинками, и сразу же началась проверка документов и проездных билетов.

– Вот сволочи, – злилась Любка, – нашли место для разборок. Теперь всех, кто без билета на улицу выгонят.

Ирма потянулась к сумке, чтобы достать свой паспорт, но под боком, где она ее прятала, сумки не было. Остался только обмотанный вокруг руки длинный ремешок.

– Эй, подруга, очнись! – Любка хлопала Ирму по бледным щекам. – Милиция! Здесь женщине плохо!

– Деньги…документы…сумку украли, – простонала Ирма.

– Вот курица, – выругалась Любка, – говорила же тебе, под кофту прячь.

– Пойдем в отделение, заявление напишешь, – предложил без особого энтузиазма милиционер.

– Как я пойду? – Ирма показала на спящих, прижавшихся друг к дружке детей. – Я утром напишу. Все равно уже не найдете.

– Ну, как знаете, – облегченно выдохнул он.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – ухмыльнулась Любка, когда милиционер ушел, – нас с тобой теперь хоть на улицу не выгонят. – Да не реви ты! Твои слезы здесь никому не интересны.

Ирма бессильно опустила голову. Тупое отчаянье сжало ее в своих тисках, не оставив ни надежды, ни выхода. Она вдруг осознала, что ей не под силу теперь выбраться из этого тупика, как не под силу было другим, застрявшем на этом вокзале на годы. Медленно, но неотвратимо она становилась одной из них…

– Девушка, поймите же, я не могу так долго ждать, – пыталась достучаться до сознания паспортистки Ирма, – мне срочно нужны документы…

– Здесь всем срочно нужны… вы не одна такая… – раздражалась она, – ваши документы будут готовы через месяц.

– У меня дети на улице живут, – чуть ли не плакала Ирма, – я оказалась в безвыходной ситуации. Ну что же мне делать?

– Откуда мне знать, что вам делать, – оставалась непреклонной паспортистка, – понаехали и качаете здесь свои права. А нам что разорваться? Не задерживайте очередь! Давайте, что там у вас! – Обратилась она уже к высокому плотному мужчине, стоявшему за Ирмой.