Прислушиваясь к перекатистому грохоту орудий, он попытался определить, в какой стороне стреляют. Ночью орудийный огонь озарял горизонт на востоке, ближе к утру залпы начали доноситься с северо-запада, затем стало громыхать уже и с южного края. На западе, за небольшим леском, там, где чернели поля, третий день было тихо. Что-то ему подсказывало, что в той стороне должно быть село. Карта подтверждала его предположения. Он решил разведать эту местность, взяв с собой пятерых человек.
Двинулись ближе к ночи, шли быстрым шагом, спешили скорее преодолеть открытую, безлюдную равнину с плешинами заброшенных полей. На горизонте зеленел подлесок. Сразу за ним, в неглубокой балке, как обугленная головня, чернела деревня. То тут, то там рваными ранами зияли воронки, с еще рыхлой, не успевшей слежаться землей вокруг. То, что он увидел, было страшно. Несколько обгоревших домов на окраине села стояли без окон, дверей и крыш. Не укладывалось в голове, как такое можно было допустить, чтобы палить прямиком по селу. «Обстреливали явно с наших позиций», – прикинул он. О таком развороте событий как-то не думалось раньше. До сих пор его мозг не хотел принимать очевидного: эта война, такая же, как и любые другие войны, выбирает себе в жертвы тех, кто меньше всего в чем-либо повинен. Беспомощное время, без права выбора!
Вокруг стояла мертвая тишина, будто все, что еще дышало, притаилось, боясь хоть как-то проявить себя. Даже лая собак нигде не было слышно. В окнах немногих уцелевших домов не горел свет. По селу шли тихо, вглядываясь во дворы и дома, где еще, возможно, оставались люди. Заранее условились вести себя мирно, безо всякого насилия и мародерства. Задачей было разведать обстановку и договориться с местными насчет продуктов. Пропустив вперед своих бойцов, он остался позади, решив немного осмотреться вокруг. Свернув в переулок, прошел несколько метров, растеряно оглядываясь по сторонам. В воздухе еще стояла едкая гарь, перебивая запах отцветающей сирени. Здесь в радиусе ста метров не уцелело ни одного дома. Кое-где среди груд кирпича и обломков шифера торчали, как гнилые зубы, остатки стен или обнажившиеся почерневшие бревна. Видно, палили всплошную.
Он стоял посреди руин, как будто его пригвоздили к этому месту, и не мог отделаться от чувства, что это все разрушено не случайно, не по какой-то нелепой ошибке. «Нет, здесь им точно не будут рады, – мелькнула мысль, – нужно остановить ребят, пока не случилась беда». Хотел было идти уже назад, но раздавшийся треск сухих веток заставил его насторожиться. Он прижался к дереву, взвел курок пистолета и замер в ожидании. Из ближних кустов появилась козлиная голова, животное жалобно заблеяло и снова метнулось в кусты. Не успел он перевести дыхание, как совсем рядом, за углом, раздался женский крик, а следом – прервавший его выстрел. Он побежал в ту сторону, откуда стреляли. Посреди одного из дворов, сжимая в руках вилы, лежала женщина. Захлебываясь кровью, она еще пыталась что-то сказать, но слова, вырвавшись из горла глухим хрипом, так и повисли в воздухе. На пороге летней кухни, вжавшись в косяк открытой двери, стоял один из его ребят – Карась. «Она сама на меня бросилась с вилами, – лепетал тот, – я даже взять ничего не успел».
С минуту они в упор смотрели друг на друга, и он, Крон, чувствовал, как в нем закипает ярость. В немигающих, почти лишенных ресниц глазах Карася, чувствовался страх. Эти глаза, кроткие и совсем не злые, смотрели на него в напряженном ожидании. А он не знал, что сказать и как поступить в этом случае. Жестом он повелел Карасю положить оружие на землю, но тот, видать, испугавшись еще больше, отступил назад, медленно направляя в него черное дуло автомата. Щелкнул взведенный курок. В голове вдруг стало пусто. Он тоже вскинул пистолет, который все это время находился у него в руке. Палец на курке напрягся, и в этот момент почти одновременно прогремели выстрелы. Последнее, что запечатлелось в его голове, это оседающее тело в темном проеме двери. И все. Пленка обрывалась.
Крон силился восстановить картинку, но ничего не выходило. Оставив тщетную попытку еще что-то вспомнить, он откинулся на мягкую спинку кресла и постарался уснуть. Самолет слегка покачивало на воздушных ямах, но он не обращал на это внимания. Совсем скоро уже будет другая страна и другая жизнь, и это его успокаивало.
Очнулся Крон ото сна, который, как показалось ему, он уже видел, и совсем недавно. Он стоит – снилось ему – у подножья обрывистой рыжей скалы, на нем свободная черная одежда, наподобие монашеской рясы. Где-то высоко над головой раздается глухой звон колокола. Он поднимает голову и видит каменную башню с узкими арками колокольни. Ее конусная крыша с грубым крестом вровень с облаками. Через арки насквозь проходит яркий солнечный свет, он слепит глаза. Лучи постепенно рассеиваются, и в одной из арок появляется белая человеческая фигура. Лица он не видит, но человек в белом протягивает к нему руки. Он тоже тянет свои руки и пытается взобраться наверх по покрытому ржавчиной обрывистому склону. Но едва его ноги касаются камней, те тотчас рассыпаются и превращаются в песок. Человек продолжает звать, но он, вновь и вновь повторяя попытки, не может осилить подточенную временем каменную твердь.
Да – вспомнил Крон – он видел такой же сон, точно такой же, в заброшенном доме, в котором прятался несколько дней после случившегося. Чувство реальности вернулось к нему тогда не сразу. Пришел в себя далеко за селом, в глинистом овраге, пахнущем сыростью и прелой травой. Помнил лишь смутно, как бежал, не разбирая дороги, через лес, спотыкаясь о коряги и цепляясь за ветки, и как несколько раз падал, растягиваясь на земле. Упав, так и хотелось остаться лежать, не шевелиться, застыть, но какой-то животный страх гнал его вперед, неизвестно куда, не известно зачем. В голове стучала только одна мысль, вытеснив все остальные: нужно бежать, исчезнуть! И он бежал, не позволяя себе перейти на шаг или оглянуться.
Внезапно лес закончился, и перед ним раскрылось темное, пугающее своей пустотой, пространство. Земля под ногами вдруг ушла вниз, и он кубарем скатился в глубокий овраг. Несколько минут лежал, не шевелясь, но едва попытался подняться, как резкая боль в плече снова приковала его к земле. Сразу сгоряча не понял, что был ранен. Левая рука не двигалась, он ощупал липкий, пропитанный кровью рукав и от боли заскрежетал зубами. Все-таки пуля задела его. Кое-как выкарабкался на противоположный склон, цепляясь здоровой рукой за кусты. Тем временем на небе чуть забрезжило. Впереди сквозь предрассветную дымку начали вырисовываться смутные очертания каких-то строений. То был небольшой дачный поселок со старенькими простенькими домиками. Обветшавшие дачи выглядели мрачноватыми и крайне запущенными. Участки всплошную поросли кустарниками и высокой травой. Ему мерещилось, что кто-то смотрит на него из подслеповатых окон или густых зарослей, но вокруг было тихо и пусто. Он выбрал один из домов с прогнившей крышей и просевшими стенами, в котором, как казалось ему, уже давно никто не появлялся. Тихонько надавил на хлипкую дверь, она легко поддалась, заскрипев и застонав ржавыми петлями. Внутри все выглядело таким же дряхлым и заброшенным, как и сам дом. Затянутое паутиной окно с нелепой пыльной занавеской, облупленные, почерневшие от плесени стены, старая полуразвалившаяся мебель и горы всякого хлама. Он прошелся по маленькой комнате. Видно в углу стояла кровать, от нее осталось только темное длинное прямоугольное пятно плотной слежавшейся пыли. Тут же, рядом на полу, валялся грязный разодранный матрас. Ему, Крону, до педантичности любившему чистоту, стало немного не по себе. Небрежно отодвинув ногой все лишнее, освободил для себя место и устало опустился на матрас. Осторожно высвободил раненную руку из липкого, пропитанного кровью рукава. За это время кровь остановилась и успела местами подсохнуть. Немного выше локтя он обнаружил два рваных маленьких отверстия – видно пуля прошла навылет. Чтобы убедиться в этом, он, покрываясь испариной от жгучей боли, прощупал сантиметр за сантиметром отекшее место. Так и было: пуля лишь пробила мягкие ткани, не задев кости. Хоть что-то успокаивало. Однако боль не утихала, нужно было что-то с этим делать, но у него больше не было ни сил, ни желания двигаться. Безумно хотелось пить. Но он продолжал сидеть, уставившись в одну точку, ожидая, когда боль хоть чуть-чуть утихнет. Сколько времени просидел в таком состоянии, трудно было сказать. Но навалившаяся усталость все-таки взяла свое. Ему вокруг стало все безразлично, и до чрезвычайности захотелось спать. Он словно провалился в сон, липкий, тревожный и такой реальный…
Слегка покачиваясь, самолет шел на посадку, сквозь быстро редеющие облака виднелась синяя рябь моря. Въедливый шум турбин нарастал до боли в ушах. Пошевелив занемевшими от неудобного сна плечами, Крон ощутил тупую боль в руке. Рана еще давала о себе знать. Он чувствовал себя опустошенным и обессиленным, как выжатый досуха лимон. Голова немного кружилась, но все же было хорошо осознавать, что впереди его ждет совсем другая жизнь. Неизвестная, но другая. Теперь уж скоро. Крон приник лбом к стеклу иллюминатора, и стал смотреть вниз. Самолет приближался к земле, и вот уже впереди показалось залитое солнцем побережье с подступающими к морю зелеными холмами, серыми галечными пляжами, утопающими в зелени красными крышами домов и отражающими ослепительный свет небоскребами. Яркий незнакомый город играл на солнце, как чешуя громадной, выброшенной на берег рыбины.
Еще минута – толчок, и колеса коснулись посадочной полосы почти у самой кромки воды. Вот она, наконец, чужбина, то место, где можно думать и чувствовать по-другому. Крон не отрывал глаз от иллюминатора. Самолет катился по посадочной полосе, снижая скорость, потом свернул и совсем медленно подъехал к зданию аэропорта.
Со всех вещей у него была только одна дорожная сумка. Крон забрал свой скромный багаж и вышел из зала аэропорта. Стояла жара. Воздух был горячим, влажным и солоноватым. Приятно пахло зеленью и морем. Он не торопился, шагал медленно, закуривая на ходу и наслаждаясь полной свободой. Повсюду между катящихся чемоданов и навьюченных рюкзаками и сумками приезжих сновали таксисты, громко предлагая свои услуги и эмоционально выясняя отношения между собой.
Крон нырнул в первое подвернувшееся такси, попросив таксиста отвезти его в какой-нибудь недорогой отель, и машина покатила по узким улочкам города. По обе стороны дороги тянулись серые каменные стены, как на старинных гравюрах, мелькали небольшие дома с беседками из виноградных лоз, усыпанные дивными нежно-сиреневыми цветками кустарники. Крон смотрел по сторонам, и ему все казалось красивым и немного неправдоподобным. Так много зеленого цвета, цвета покоя и вечности. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что возврата нет, и что теперь здесь его место, среди этих милых чужих пейзажей, напоминавших живописные открытки из его детства. Все вокруг дышало спокойствием и радушием. В этом маленьком уютном крае, возможно, ему посчастливится потеряться и все забыть.
Ему не хотелось больше ни о чем думать, он смотрел в окно, сравнивая увиденное с сохранившимися в памяти картинками из открыток его детства. Эти узкие улочки с разноцветными яркими фасадами старых домов, маленькими пекарнями и кондитерскими, винными погребками, кофейнями и закусочными, лавками кустарей-ремесленников – здесь будто бы все засело еще в прошлом веке. У Крона вдруг появилось странное ощущение, что он уже когда-то бродил по изгибам этих улиц в какой-то другой жизни. И всего того, что он видел сейчас вокруг себя, не было на открытках, да и вообще никаких открыток не существовало. Была какая-то другая жизнь, и он уже когда-то умирал, а потом снова появился. Его мозг ничего не помнил и не мог помнить, но это была какая-то совершенно другая память. Ему почему-то казались знакомыми и эти прохладной голубизны дома с аркадами, здания с химерами и мифическими существами разных мастей, стройные колокольни и благородные арки каменных церквей, которые в действительности никогда не имели к нему никакого отношения.
Но вот такси вынырнуло из лабиринта старых улочек, пропахших кофе и свежей выпечкой, и перед глазами Крона открылся совершенно другой город с небоскребами и причудливыми роскошными зданиями. Они выпячивались среди разноцветных обветшавших домиков с решетчатыми балконами, словно старались перещеголять друг дружку своей замысловатостью. Это выглядело немного нелепо, так же нелепо, как и его теперешнее положение.
Будучи по натуре идеалистом, он всегда стремился приноровить свою жизнь к своим представлениям о ней. Все что выходило за рамки того, «как должно быть», казалось ему ненормальным и бессмысленным. В свои сорок лет Крон жил бобылем, поскольку ни одна из женщин, которых он когда-либо знал, не подходила под его представления об идеальной спутнице. Он относился к тем натурам, которые, любуясь чудесно цветущим растением, будут глубоко разочарованы, когда со временем не обнаружат на нем таких же чудесных плодов. Если он и влюблялся, то влюблялся в созданный им самим же образ совершенной женщины, а потом долго и мучительно переболевал разочарованием. Разочарований в его жизни было гораздо больше, чем того, что вызывало в нем удовлетворение. Все что случилось с ним теперь, начисто разрушило всю его реальность. В его сознании наступил обвал. Он всю жизнь старался жить правильно, не нарушая установленных им же самим правил, но вдруг попал в совершенно другую, грубую действительность, где его идеалистические законы не работали. И теперь все его прежние идеалы были, как ему казалось, одной большой ошибкой. Он старался больше об этом не думать, но мысли сами лезли в голову, едкие, надоедливые. Крон пребывал в полном замешательстве. Впервые в жизни он поступил против своих же правил «как должно быть», и все вокруг в его новой реальности выходило за эти рамки. Выпрямившись на сиденье, он старался больше ни о чем не думать. Картинки за окном его больше не занимали. Он чувствовал себя измотанным и до смерти уставшим.
Такси проехало мимо огромных шикарных отелей с просторными террасами, барами и ресторанами и, наконец, подкатило к небольшому двухэтажному домику с белым фасадом и двумя низкорослыми пальмами у входа. Внутренний дворик, густо засаженный тропическими растениями и экзотическими цветами, выглядел довольно ухоженным. Крон расплатился с таксистом и направился к дому. Прямо у входа его встретил крепкий мужчина лет пятидесяти с широкой улыбкой радушного хозяина. Он провел гостя на второй этаж и показал ему небольшой номер с одним узким окном и совсем тесной душевой. Обстановка была самой простой: столик, кровать, прозрачная занавеска. Да, раньше ему приходилось останавливаться в более комфортных отелях, но в теперешнем своем положении он не мог себе позволить никаких излишеств. Этот, по крайней мере, был чистым и, что важно, недорогим.
Бросив в угол сумку, Крон растянулся на широкой удобной кровати и почувствовал, как приятно заныло его расслабленное тело. Снова вспомнился заброшенный дом со сбившимся грязным матрасом на полу. На тот момент он был рад и такому ложу. Как все относительно, подумалось ему. Он не знал, сколько времени проспал тогда, изнуренный и обессиленный, свернувшись, как пес, калачиком на неудобном матрасе. Проснулся от сильной жажды, невыносимо хотелось пить. Провел еле шевелившимся языком по потрескавшимся губам, ощущая их неприятную сухость. Приподнялся, сел, опершись спиной о стену, еще слабо соображая, где находится. В голове шумело, как в водосточной трубе, и адски болела рука. На матрасе темнело пятно крови – рана все еще сочилась. С трудом преодолевая боль в руке, поднялся на ноги. Через мутное оконце едва пробивался дневной свет, слабо освещая заваленную всяким старьем комнату. Брезгливо поворошив ногой кучи хлама, он не обнаружил ничего для себя полезного. Только в уголке выдвижного ящика старого, завалившегося на одну сторону, шкафа валялся полупустой пузырек йода. Осторожно вытряхнув на рану остатки жидкости, и обмотав руку большим лоскутом со своей рубашки, он, пошатываясь, вышел на улицу. Чувство реальности с трудом возвращалось к нему. Скорее всего, в тот момент он движим был только инстинктом самосохранения. В голове не было совершенно никаких мыслей. Он бродил среди дачных домиков в поисках еды и питья. В одном из вагончиков, переделанных под домик, он нашел три мужские рубашки, старые, но вполне пригодные, и джинсы, почти своего размера. Там же он нашел несколько женских вещей, мягкая ткань которых могла бы послужить перевязочным материалом. Его следующая находка была просто спасением. Позади одного из участков виднелась протоптанная дорожка, ведущая в заросли камыша. Вода! Там должна быть вода! Он почти побежал туда, спотыкаясь и путаясь непослушными ногами в длинной траве. Снял с ног тяжелые берцы, чтобы не застрять в них в болотце, положил их на сухое место вместе с вещами и полез в камыши. Родник бил прямо из-под земли, образуя небольшое озерцо с чистой и прозрачной водой, заросшее по краям густой осокой. У его кромки был сделан помост – видно источником пользовались и в свое время ухаживали за ним. Он лег на помост животом и жадно припал ртом к воде. Он пил и не мог напиться. Набирал воду в рот и долго держал ее там, чтобы почувствовать этот необыкновенный вкус, вкус жизни. Только благодаря этому роднику, он тогда и выжил.
И теперь лежа на пахнущих свежестью простынях, вдали от безумия всего происходящего, он испытывал блаженное чувство спасения, наподобие того, что он испытал там, у родника, жадно припадая губами к живительной влаге. Он почти уже успокоился и погрузился в приятную расслабленность. Почти…. Одна назойливая, до крайности неприятная мысль, которая возникала время от времени, и от которой бросало в жар, снова мелькнула в его голове, как короткая вспышка. Он, Крон, убил человека! Вспомнились испуганные глаза мальчишки, который за свою короткую жизнь не успел понять, что есть добро, а что – зло. Вспомнив это, Крон снова почувствовал ужас и отчаяние. Он не хотел этого. Он не хотел никого убивать. Наверное, и тот парень тоже не хотел убивать женщину. Какое-то роковое стечение обстоятельств. Какое-то умопомрачение. Зло было вокруг него и в нем самом.
Пытаясь сбежать от этих мыслей и воспоминаний, Крон резко поднялся с постели и, отодвинув занавеску, открыл настежь окно. С улицы повеяло теплой сыростью, смешанной с запахом цветов и мокрой пыли. Пока он предавался своим мыслям, прошел небольшой дождь. Душная влага липла к коже как мокрая тряпка, обволакивая все тело. Крон достал из сумки туалетные принадлежности и пошел в душ. Он открыл кран и посмотрел на себя в зеркало. То, что он там увидел, ему не понравилось. Выглядел он совсем неважно: его и без того продолговатое лицо осунулось и вытянулось, тонкие черты заострились, а в темных густых волосах заметно прибавилось седины. Серые, ставшие почти бесцветными глаза смотрели устало и напряженно, утратив живой блеск. Крон внимательно рассматривал свое отражение в зеркале. Сквозь бледную загорелую кожу проступали темные круги под глазами. Угрюмые складки у рта стали резче. Краснели неглубокие, но длинные, с запекшейся кровью царапины на щеке и шее. Теперь ему стало понятно, почему на паспортном контроле в аэропорту таможенник так долго мерил его подозрительным взглядом, будто намеренно затягивая время. В какой-то момент ему даже показалось, что двое пограничников с автоматами, вынырнувшие неизвестно откуда, направляются в его сторону. Но они прошли мимо. Все, достаточно мучить себя воспоминаниями! Крон разделся и встал под прохладный душ, вода приятной свежестью заструилась по его коже.
В номере оставаться ему не хотелось, и он решил немного прогуляться по городу, а заодно и где-то пообедать. Узкие улочки, заполненные людьми и автомобилями, изнывали под ярким солнцем, и даже недавний дождь нисколько не вдохнул в них свежести. Крон бродил безо всякой цели, переходя с одной улицы на другую, заглядывал в открытые двери магазинов, пекарен и мастерских. Он останавливался перед большими роскошными отелями, читал их названия, рассматривал припаркованные возле них машины. Наконец очутился на бульваре, тянувшемся зеленой полосой вдоль набережной. Устав от полуденной жары, Крон вошел в глубину тенистого парка, где стоял густой запах магнолий, перемешанный с солоноватым дыханием моря и ароматом черного кофе. Он походил по пальмовым и магнолиевым аллеям, постоял возле раскидывающих сверкающие струйки воды фонтанов. Очарование, которое он уже испытал с самого начала своего приезда, вернулось к нему. Очень хорошо, что он здесь, на Кавказе, думал Крон, среди этих диковинных и завораживающих джунглей. Если бы не это, он замучил бы себя мыслями и впал бы в отчаянье. Этот маленький уютный край был для него избавлением от прошлого. Он чувствовал, что сможет его полюбить, а что как не любовь может быть спасением для человека, потерявшего всякие ориентиры в жизни.
До вечера Крон слонялся по парку, пребывая в приятной усталости и больше не угнетая себя никакими плохими мыслями. Так он оказался перед отелем, выходящим фасадом на бульвар. У входа стоял охранник в белой рубашке, его массивная фигура с большой, крепко посаженной головой показалась Крону очень знакомой. Он подошел поближе, и когда тот повернулся к нему всем корпусом, Крон неожиданно узнал в охраннике своего старого приятеля. Увидев его, охранник шагнул вперед. Они удивленно уставились друг на друга.
– Никитин? Пашка? – еще не веря своим глазам, обрадовался Крон.
– Крон? Андрюха, ты что ли? – охранник раскрыл объятия, и они крепко обнялись. – Вот так встреча! Ты здесь, в нашем отеле остановился?
– Нет, в другом месте. Сюда случайно забрел.
– Так просто я тебя сегодня не отпущу. Через полчаса у меня заканчивается смена, посидим, выпьем, поговорим. Ты не возражаешь?
– Нет. Тем более я собирался где-то перекусить.
– Вот и хорошо. Пойдем, ты сегодня мой гость.
Они зашли в зал ресторана с овальной террасой, выходившей на приморский бульвар. Метрдотель поздоровался с Никитиным, назвав его по имени, и проводил их к столику. Никитин что-то сказал ему на грузинском языке и потом заговорил с Кроном.
– Официант принесет все, что нужно. Я угощаю. Ты немного здесь поскучай, я сейчас только сдам смену и вернусь.
Он ушел, а Крон стал осматриваться по сторонам. Витиеватая роскошь зала, напоминавшая убранство эпохи романтизма, несколько смущала его. Величественные колоны с вензелями, расписные потолки и стены, шикарные люстры, заполняющие пространство ярким светом – все это никак не гармонировало с его теперешним состоянием и немного коробило его. Множество наполовину занятых столиков с чистенькими белыми скатертями наполняло зал. Ему вдруг стало неуютно среди сидевших вокруг довольных, принаряженных людей со сдержанно веселыми лицами. На миг он почувствовал что-то вроде раздражения, но его внимание привлекла вошедшая пара. Смуглый тип лет пятидесяти, крепко сложенный, в светлом летнем костюме, по-видимому, турок. Рядом с ним шла хрупкая светловолосая женщина славянской внешности. Улыбаясь своей спутнице, турок демонстрировал из-под аккуратно подстриженных черных усов ослепительно белые зубы. Женщина была несколько скованной, с бледным в ярком свете ламп лицом и невероятно синими печальными глазами. Они прошли мимо и заняли соседний столик напротив. Крон украдкой продолжал наблюдать за этой парой. Мужчина что-то говорил своей спутнице, сверкая острым взглядом черных глаз. Она сдержанно кивала ему в ответ, и ее волнистые, шафранового цвета волосы нежно обвивали хрупкие плечи. На серьезном лице незнакомки ни разу не проскользнуло даже подобия улыбки, что-то в нем было трагическим. Кто она, думал Крон.
Официант принес заказанные блюда и бутылку хорошего коньяка. Через пару минут появился Никитин. Проходя мимо столика, где сидели турок с русской, он слегка кивнул женщине, она ответила на его приветствие лишь мимолетным взглядом, но Крон заметил, как потеплело ее лицо. Они были знакомы, и, как показалось Крону, между ними существовала какая-то тайная связь.
– Кто эта женщина? Ты ее знаешь? – спросил он без обиняков у Никитина.
– Ирма? Наша с тобой землячка, – ответил Никитин, ничуть не удивляясь вопросу приятеля.
– А этот турок кто ей? – не удовлетворив свое любопытство, снова спросил Крон.
– Скажем так…партнер по бизнесу. – Ушел мягко от ответа Никитин.
– Понятно, – Крон еще раз посмотрел на пару за соседним столиком. Словно почувствовав, что о ней говорят, женщина мельком взглянула в их сторону, и Крон поймал настороженный взгляд ее синих умных глаз.
– Ничего тебе не понятно, – сказал Никитин, наливая в рюмки коньяк, – каждый живет своей трудной жизнью. Дом Ирмы разбомбили, муж погиб во время обстрела, осталась с двумя малолетними детьми. Я помог ей уехать из страны и кое-как здесь устроиться.
Крон вздрогнул, будто в него кольнули чем-то острым. Он почувствовал себя, хоть и косвенно, причастным к трагедии этой женщины. Неужели и здесь ему не дадут забыть об этом. Он так надеялся отделаться от своего прошлого, оградить себя от всяких воспоминаний.
В зале становилось многолюдно. За столиками громко разговаривали и смеялись, суетились официанты с подносами. Никитин подсел ближе к Крону, пододвигая рюмки с коньяком.
– Ну, давай выпьем за встречу, – сказал весело Никитин. – И ты расскажешь, как и почему здесь оказался.
Крон на минуту заколебался: стоит ли рассказывать Никитину всю правду? Пашку он знал еще с тех времен, когда они были курсантами, знал как надежного товарища и человека, которому можно было доверять. Они даже дружили одно время, пока жизнь не разбросала их в разные стороны. Никитин, в отличие от него, Крона, был всегда открытым и прямолинейным, с легкостью мог поставить на место любого человека, невзирая на звания и чины. Немного грубоватый, с обостренным чувством справедливости, но в тоже время большой добряк и балагур. Крон колебался – все-таки столько лет не виделись. Мало ли как время меняет людей. Никитин, словно почувствовав его колебания, мягко похлопал Крона по плечу.
– Да ладно, давай рассказывай, что натворил. Не чужие ведь…
Наконец Крон решился. Он поднес ко рту полную рюмку – коньяк приятно обжег горло, и стало как-то тепло изнутри. Не то чтобы тепло, просто – легко. Пашка умел расположить к себе любого, и выходило это у него всегда как-то естественно. Может потому к нему и тянулись, что чувствовалась в нем бесхитростность. Он был одним из немногих, кто мог пробраться в его, Кронову, скрытную душу. Наверное, по этой причине и возникла у них тогда дружба. Крон начал свой рассказ, вновь воскрешая болезненные для себя подробности. Вначале он говорил сбивчиво, сильно волнуясь, затем немного успокоился, глядя на ставшее серьезным лицо товарища. Никитин слушал его внимательно, не перебивая и озадаченно морща лоб.
– …просидел я на тех заброшенных дачах почти двое суток, – рассказывал Крон, – многое передумал в тишине за то время. К вечеру следующего дня услышал странный, едва уловимый, скрип. По дороге на велосипеде ехала женщина. Она и стала моим ангелом-спасителем. Увидел, как она свернула к одному из участков. Долго не решался выползти из своей берлоги, но деваться-то было некуда – пошел к ней. Тетка Женя оказалась чуткой и отзывчивой женщиной, да и в душу не лезла, особо не расспрашивала. Говорила только, что с прошлого года на даче не была, а тут как будто ее кто-то надоумил съездить. Дачи-то те давно под снос планировались. Вот она и решила посмотреть, осталось ли от них хоть что-то живое. Очень сильно она мне тогда помогла. Даже как-то не верилось, что такие люди еще встречаются. С ее телефона позвонил отцу. Он приехал через два дня. Привез вещи, деньги и документы.
– И как Сергей Алексеевич это все воспринял? – Поинтересовался Никитин. Он хорошо знал Крона старшего, бывшего кадрового офицера, который после трагической смерти своего сослуживца – отца Никитина – долгое время помогал его семье.
– Да ты ведь знаешь, какой он сложный человек. Тяжело было все это ему рассказывать, намного тяжелее, чем тебе. По головке, конечно, не погладил, но и не отговаривал меня от решения уехать из страны.
– А почему именно сюда?
– Да все равно было куда, лишь бы убраться подальше. Как говорится, ткнул пальцем в небо. Уже в аэропорту посмотрел, куда ближайший рейс. Туда и полетел.
Они долго сидели с опущенными головами, не глядя друг другу в глаза, и молчали. В зале заиграла живая музыка, и вся присутствующая публика как-то разом оживилась. Крон увидел, как турок уводил свою спутницу в центр зала, где уже кружились пары. Он обхватил своими волосатыми ручищами ее тонкую талию и повел в танце. Крон поморщился. Что-то острое шевельнулось где-то глубоко внутри него.
– … вот так я и стал дезертиром, – мрачно заключил Крон после долгого молчания.
– Поздравляю! Я раньше тебя им стал. Выпьем за дезертиров! – Никитин вдруг оживился и стал прежним, неунывающим и ироничным, Никитиным. Он взял налитую рюмку и откинулся на спинку стула. – Я так понимаю, мне сейчас нужно сказать что-то пафосное, чтобы ты перестал походить на школьника, сбежавшего с уроков и мучающегося совестью? Прости. Сочувствовать не стану. Ты знал, куда и зачем шел. Но помочь, чем смогу, помогу. В этом ты можешь на меня рассчитывать.
– Спасибо, хоть честно. – Крон впервые за весь вечер улыбнулся. Он узнавал того же прямолинейного, не умеющего кривить душой Пашку, которого знал много лет назад. Да, подумал он, Пашка как всегда скуповат на любезности, но от его грубоватой правды почему-то становилось легче.
– Что тебя теперь напрягает? И на солнце есть темные пятна. Расслабься и живи дальше…
– То, что это все как-то не правильно. Я чувствую себя каким-то предателем.
– Узнаю заскорузлого идеалиста! Кого, собственно, ты предал? Родину? Не смеши меня, пожалуйста! Родина – это тетя Женя, помогшая тебе выжить. Это тот родник, что спас тебя от жажды. Изменить преступной системе – это не предательство! Система – это не родина. А вот защищать интересы этой преступной системы – это, да, уже предательство!
– Но я офицер… я обязан быть патриотом…
– Я разочарую тебя, коль уже разговор зашел об этом, – Никитин широко улыбнулся, – называть себя патриотом в наше время, по крайней мере, неприлично! Нынешний патриот – это злосчастная смесь глупых амбиций и болезненной ненависти. Нам кажется, что мы патриоты, когда говорим: мы великая нация! Гордиться тем, что ты украинец, поляк, армянин, азербайджанец или вообще индеец из племени дырявые носы так же абсурдно, как гордиться тем, что ты родился в пятницу, а не в четверг. Не патриоты просто любят свою родину, патриоты – претендуют на ее исключительность. Разницу чувствуешь? Любовь к родине – чувство, патриотизм – убежденность.