Второй раз просыпается от мычания коров. По селу гонят на пастбище череду. Катерина выгоняет со двора и свою корову, громко покрикивая на нее. Кузьма Авдонович садится на постели, свесив длинные худые ноги в льняных исподниках. Пора вставать. Он замечает на лежанке цинковый тазик с водой, заботливо приготовленный Катериной. Умывается. Надевает свой старенький коричневый костюм в тонкую полоску.
В хатыне за столом завтракают дети, уминая за обе щеки вареный картофель в кожуре. Десятилетние мальчики-близнецы, Егорка и Степка. Оба белобрысые и веснушчатые. Курлычиха месит в бадье тесто. В печи красноватым пламенем разгораются кизяки.
– Доброе утро! – стараясь прошмыгнуть к выходу, бросает на ходу Кузьма Авдонович.
– А снедать? – спрашивает баба Мотря.
– Спасибо, не хочется, – чувствует себя неловко учитель. – В какой стороне у вас школа?
– А сейчас детвора покажет, – разгибает спину Курлычиха, отдирая от рук тесто. – Ну-ка, живей! – прикрикивает на внуков. – Марш в школу!
Егорка со Степкой вылезают неохотно из-за стола, дожевывая на ходу. Подбирают валяющиеся в углу тощие портфели и бредут к выходу.
Баба Мотря продолжает возиться у печи. Шевелит кочережкой жар и ставит в печь формы с тестом. В сенях клацает дверная щеколда. Кто-то шаркает через сени. Курлычиха недовольно косится на дверь: «Кого, мол, принесло». Дверь отворяется и в пороге появляется грузная толстощекая соседка.
– Здоров, Мотря! – гостья опускает свое грузное тело на лавку.
– Шо ты, Васька, спозаранку? – ворчит Курлычиха.
– На учителя вашего пришла поглядеть.
– А чего на него глядеть? Картина шо ли?
– А может, я Химке своей пару присматриваю. Засиделась в девках. Так шо? Гарный учитель чи нет? В женихи годится моей Химке?
– Ни для нашей внучки, ни для бабыной сучки.
– Паршивый?
– Толку с него твоей Химке, как с попова наемника… дохлый… в чем только душа держится?
Курлычиха принимается вынимать из печи горячий хлеб. Соседка, принюхивается к свежему хлебному аромату и сглатывает слюну. На столе появляются одна за другой румяные буханки.
– Мотря, а ты ж мне полбуханки должна!
– Когда это я у тебя брала?
– Та ще на спасовку.
– Ну, может… – Курлычиха отрезает от буханки добрый ломоть и подает соседке.
– Ох, и пахнет! – баба Васька отщипывает кусочек и отправляет его в рот. Затем другой, третий…
– Ты что еще не снедала? – смотрит Курлычиха, как быстро уминает соседка ломоть хлеба.
– Та ще нет. Только борща с пирогами поела. Ось Макар с фермы вернется, и будем снедать. – Говорит баба Васька, дожевывая последний кусочек и смахивая с юбки крошки. – Ой, Мортя, – хлопает, спохватившись, себя по бокам соседка, – одолжи мне буханку, а то не с чем и поснедать будет.
Мелко дзинькает школьный звонок в крепкой руке бабы Дуни. Ее массивная фигура, как сухопутный броненосец, медленно и уверенно движется по школьному коридору. Кузьма Авдонович останавливается перед дверью класса и долго медлит, не решаясь войти. Страшно, как в первый раз. Дети. Что им говорить? Наконец входит. Проходит к столу и ставит на него свой потертый портфель.
– Я ваш новый учитель, зовут меня Кузьма Авдонович, буду преподавать вам биологию. – Катц садится за стол. – Есть ко мне вопросы?
Тишина. Приоткрыв рты, ребята с любопытством смотрят на нового учителя, переглядываясь между собой. Лохматые и босоногие, кое-как одетые, в перешитой из взрослой одежде.
– А правда, что при коммунизме можно будет что угодно брать и ничего за это не будет? – раздается из задней парты.
– Это кто же тебе такое сказал? – Катц находит глазами того, кто спрашивал.
– Историк наш, Илья Фомич…
– Так и сказал?
– Сказал, что все будет общее… бери, что хочешь за так…
– Ты, наверное, его не совсем правильно понял…
– А у него батька в тюрьме… за колхозное… – вмешивается в разговор веснушчатый подлеток с соседней парты. – Вот он и ждет коммунизма, чтобы батьку выпустили.
– Это твой батька на моего настучал, – кричит все тот же с задней парты.
– Довольно, ребята, – Катц расстегивает портфель, достает и кладет на стол книги, – начнем наш урок.
Кузьма Авдонович возвращается со школы в мрачном расположении духа. Новая реальность огорчала его. О науке теперь можно навсегда забыть. Но это единственное, к чему он испытывал интерес. Других желаний и стремлений в его жизни не было.
Еще с сеней он слышит женские крики в хате.
– Это я неграмотная? – сердится Курлычиха.
– Вы, мамо, вы, – настаивает Катерина.
– Глянь ты на нее! Жисть прожила, а теперь дурна, значит…
– Та никто вас дурной не называет.
Катц норовит незаметно проскочить в свою комнату, но Катерина замечает его.
– Нехай учитель вам скажут, яка вы грамотная…
– Что случилось? – спрашивает Катц, понимая, что проскочить не удалось.
– Та ось кабанчика закололи. Мамо собираются завтра на станцию продавать, а сами рубля от червонца отличить не могут. Обманут ведь их на базаре. А меня отправить не хотят, боятся, что гроши припрячу…
– Я? Не отличу? Трясся твоей матери…, – дуется Курлычиха.
– Та делайте что хотите! – махает рукой Катерина.
На следующий день ни свет ни заря Курлычиха уже на станции. На базарную площадь, громыхая, въезжают подводы и возки, заваленные всякой всячиной из окрестных домохозяйств. Понурившись и засыпая на ходу, бредет за повозками пущенный на продажу скот. Площадь заполняется горами тыквы с капустой, грудами мешков с зерном и картофелем, рядами корзин и ведер. Базар оживляется. Между выставленными товарами снуют люди. Гомонят, торгуются, спорят.
– Людоньки, добрые! – зазывает народ Курлычиха, важно подперев кулаками бока. – Набегайте! Покупайте! Свежее мясцо! Недорого отдам!
К подводе Курлычихи подходят люди. Обзирают разложенные на соломе куски мяса, щупают, нюхают, тыкают пальцами, ворочают со стороны в сторону.
– Берите, не сомневайтесь! Добрячий кабанчик! – суетится Курлычиха.
– Почем, тетю? – спрашивает лысый в картузе.
– По червонцу будет…
– Взвесь вон тот кусок из задка…
Курлычиха подвешивает облюбованный кусок мяса на крючок пружинных весов и показывает покупателю.
– Сколько там? – интересуется лысый.
– Сам смотри…
– Три кило! Вот тебе три червонца…
– Погоди, голубчик, сдачу дам…
– Так у меня без сдачи…
– Бери! – тычет трешки. – У тебя без сдачи, а у меня со сдачей.
– Что-то ты, мать, не так насчитала…
– Я не так насчитала?! – сердится Курлычиха. – Людоньки! Не думайте, Мотря не дурна! Мотря умеет гроши считать!
Лысый в картузе пожимает плечами и уходит. Возле подводы Курлычихи начинают толпиться покупатели. Баба Мотря входит в азарт, наугад отвешивает куски мяса, не пересчитывая, берет деньги, и также без счету, как вздумается, дает сдачу. На подводе почти не остается убоины, но в карманах Курлычихи пусто.
– Ой, людоньки, – Мотря достает из кармана последнюю трешку, – не становитесь больше в очередь! Сдачу нечем уже давать!
Вечереет. В хатыне за длинным столом вечеряют Егорка и Степка. Катерина возится с чугунками у плиты. Кузьма Авдонович, чтобы не жечь в спальне лишнюю свечу, умостился с книгой на лавке возле печи.
– Шо вы в борще уши мочите? – бранит детей Катерина. – Наелись?! Так марш за книжки!
Дети нехотя вылезают из-за стола и, покосившись на учителя, послушно уходят в комнату.
Во дворе тарахтит подвода. Катерина бросается к окну.
– Свекруха приехала!
В хату входит хмурая Курлычиха и, не сказав никому ни слова, садится на лавку.
– Шо вы, мамо, как перекисшее тесто? – чувствует недоброе Катерина.
Курлычиха тяжко вздыхает и виновато косится на невестку.
– Распродались? – допытывается невестка.
– Та распродалась…
– А гроши где?
– Нема… ни грошей, ни конхветив…
– Как нема?