Я продолжала ездить на дневное кормление собаки, правда, уже один раз, а не два. Стоял жаркий июньский день. Я мчалась домой с твердым намерением не только позаботиться о собаке, но и принять душ. Бросив на журнальный столик в прихожей кошелек и ключи от машины, я, скинув джинсы и футболку, стала менять миски с едой и сливками. Покончив с обязанностями, я перешла к правам. Быстро приняв душ, я переоделась и, схватив ключи от машины, поехала по своим делам. Первым делом было – заправить машину. Подъезжая к заправке, я потянулась к заднему карману джинсов и обнаружила, что кошелька на месте нет. Оставила дома. А почему не взяла его вместе с ключами от тачки? Значит, его на столике не было. Лиза! Убью!
До дома я доехала в три раза быстрее, чем удалилась от него. Залетев в квартиру, я увидела везде на полу рваные клочки зеленых и фиолетовых бумажек. Собаки нигде не было видно. В общей сложности денег в кошельке было не так и много. Что-то около 5 000 рублей, плюс 120 долларов. Короче, по всему полу, ковру в комнате и линолеуму в прихожей было раскидано, а до того как раскидано – изжевано и разорвано то, что еще 20 минут назад можно было с уверенностью назвать деньгами. Я наклонилась и подняла пару обрывков. Да, банк такое не примет. Кусочки были не более 2 сантиметров в диаметре. Причем удивительно то, что чем крупнее была купюра – тем мельче и безжалостнее она была разодрана. А где кошелек?
– Лиза! – Заорала я. – Где кошелек, твою мать?
Собака пронеслась мимо меня из дальнего угла комнаты в свою картонную конуру и задними лапами вытолкала оттуда расстегнутый «лопатник». Я в одни прыжок оказалась рядом с коробкой. Подобрав кошелек с пола, я пнула коробку с такой силой, что продырявила ее носком ботинка. Что подумала в этот момент Лиза, не знаю. Я замела на совок плоды собачьих трудов и, выбросив все в мусорное ведро, поехала на заправку.
По дороге я позвонила Наталье, которая 3 месяца назад так любезно продала мне это «чудо».
– Наташ, мне надо Лизу срочно в питомник определить.
– А что случилось?
– Эта тварь пятисотенными купюрами питается. Мне это не по средствам. Короче, если не хочешь, чтоб я ее в ближайшие дни придушила – забирай.
– Не психуй. – Сказала Наталья. – Я заберу собаку сегодня. Говори, во сколько приехать?
– После 19:00.
Я повесила трубку.
Вечером Наталья действительно приехала и забрала Лизу со всем ее скарбом и недельным запасом корма и сливок. Она долго извинялась за то, что присоветовала мне приобрести маленькую собаку, рассуждая о том, что все-таки мой профиль – это крупные псы. Я ее успокоила.
– Никто ни в чем не виноват. Я сама принимала решения. Ты же мне не силой ее впихнула.
Единственное, о чем я тебя прошу, постарайся пристроить ее в нормальный дом. Чтоб она не кочевала из семьи в семью до старости. Пока ей 4,5 месяца она еще спокойно адаптируется в другом месте.
–Да, упокойся. Я уже знаю, у кого она будет жить. – Ответила Наталья. – Ей там будет не плохо.
Примерно через год я увидела Лизу в доме нашей общей знакомой Марины. К моменту появления в ее доме Лизы, у нее уже жили три щенка – кроличья такса, пекинес и длинношерстный тойтерьер.
Удивительно, но в момент нашей встречи Лиза меня узнала и была счастлива видеть. Но еще больше она была счастлива своей новой жизни, в качестве предводителя этих трех мелких подрастающих «команчей», которые были моложе ее и слушались во всем.
Лиза дожила в заботе и любви до глубокой собачьей старости, оставив после себя немалое потомство. До последнего часа она была главной и любимой собакой своих новых хозяев. Один из ее рыжих в пятнышко ушастых сыновей до сих пор живет у Марины.
***
Что ты хочешь сегодня? Скажи…
Долгой радости? Праведной лени?
Или свежую ветку сирени,
Что под ливнем качаясь, дрожит?
Может, хочешь на ту карусель,
Чтоб тебя провели без билета?
Чтобы снова запомнилось лето,
И ворчащий у форточки шмель?
Может, денег плацкартный вагон?
Чтоб не помнить, куда же тратишь?
Или может, на нем же укатишь,
Выходя, как всегда на обгон?
Хочешь маленький странный отель?
И большую кровать с балдахином?
Или ампулу с новокаином?
Или новый парфюм от Шанель?
Хочешь рядом кого-то? Скажи…
Кто тебя никогда не отпустит,
Даже если ты в каменной грусти
Даже если не хочется жить…
***
В детстве я мечтала вырасти. Поскорее. Мне хотелось узнать, что там такого будет – когда я повзрослею? Как это – быть большой и никого не слушать?
Мне надоели взрослые с их вечным: «вот, когда вырастешь – поймешь\увидишь\узнаешь…». Мне хотелось достичь уже, наконец, того благословенного дня, когда не надо ждать, чтобы понять.
С возрастом, я пришла к выводу, что быть взрослой, для понимания некоторых вещей в жизни – необходимо. Но также есть и то, что увидеть и понять можно только в детстве. В том возрасте, с тем багажом знаний, с тем «незамутненным» зрением. Ведь мы – взрослые, вырастая, целыми днями даже смотрим на все совершенно под другим углом, в прямом смысле – из-за роста. Я поняла, что, взрослея, мы почти полностью утрачиваем способность – так «открыто» видеть мир, взамен на то, что можем видеть жизнь.
***
Где-то в промежутках между всем, мы с тобой встречаемся, и приходит осознание, что в этих встречах нет какого-то отдельного смысла. Все они – есть дополнение к чему-то огромному. К тому, что больше первобытных потребностей, условностей, материй и даже творчества. Это ощущение близости и любви, дающее ответы на все вопросы сразу.
Это вдохновенное безделье, которое случается только между нами и наше молчание, в котором не бывает тишины. Это теплое уверенное чувство, подтвержденное мозговым анализом, что после каждого нового раза, мы становимся еще ближе и совсем не боимся этого.
Это наше тайное знание – как мы проводим время. Как называем друг друга, и о чем разговариваем. Это наши ссоры и примирения, в которых мы умудряемся всего за несколько минут изменить настроение друг друга с подавленного на возвышенное. Это никому не известные смайлы – своеобразный «код» нашего языка любви. Это шутки и «проигранные» ситуации, которые известны только нам. Это часть моей жизни, известная только тебе, и часть твоей, которая известна только мне.
Это то, как ты, глядя в окно, или заваривая чай напеваешь себе под нос короткую забавную мелодию: «ля-ля-ля» … На самом деле, если говорить о нотах, ты поешь: ля-фа-ля. Но я обожаю именно твои: ля-ля-ля – это так мило и просто… и мне почему-то всегда хочется, чтоб ты повторила. А потом… – конечно, хочется тебя обнять и долго не отпускать. И я это обязательно делаю. Тогда мне кажется, что я могу вот так – обняв тебя – простоять несколько лет.
Знаешь, заниматься можно всем: смотреть кино, гулять по лесу, заниматься делами или бизнесом, читать, ехать куда-то, размышлять или писать вот этот текст. Заниматься можно действительно всем. И это имеет высокую цену – уметь заниматься… Но только, когда тебе есть, кого держать за руку у всего этого – всех твоих занятий и дел – появляется особенный смысл.
***
По жизни все, наверно, ерунда,
Ведь можно просто радоваться свету,
Открытой двери, синему вельвету,
Или тому, что ты сказала «да».
Спокойным вдохам парной тишины,
И кардамону в кофе непременно,
Где все взаимно, все одновременно,
И мы в партер давно приглашены.
Конечно, надо радоваться дням,
Осенним листьям, брошенным под ноги,
Губам моей любимой недотроги,
И молнии изогнутым гвоздям.
Открытой книге, яблокам в саду,
Ботинкам, что не жмут со дня покупки,
Словам простым, похожим на поступки,
Всему что есть, и что еще найду.
***
Куда исчезает любовь…
Куда исчезает любовь? Где заканчивается это чувство к другому человеку?
Что внезапно заставляет понять – любви больше нет?
Простое смс? Нервное ожидание в пробке? Чашка несладкого кофе или внезапное пробуждение среди ночи от собственного сердцебиения?
Когда вечером, засыпая ты еще думала, что он мой и это на всю жизнь, а проснувшись утром – почему я с ним, и что вообще я здесь делаю? В такие минуты хочется просто бежать без оглядки. Куда-нибудь: на воздух, в чужие улицы, в раннее утро, холод, жару или дождь.
В шортах, в распахнутом пальто – без разницы, только подальше отсюда.
Бежать от внезапного осознания отсутствия чувства, которое растворило без остатка любящую часть тебя, как шипучую таблетку в стакане воды. Бежать от того, кого ты любила.
Ничего не задевает, не трогает, не бесит. И это не пустота, и это даже не боль.
Это – странная смесь растерянности, удивления, безразличия и испуга. Испуга от самой себя. От того, что ты уже не та, что вчера, и метаморфоза эта, проявившись как ржавчина на зеркале – закрыла собой «картинку», на которой вы вдвоем. Пятно поглотило того, кто рядом, и его больше нет в отражении. Все слишком стремительно даже для твоей скорости «передвижения» по миру. Почему?
Ведь если это – любовь, не могут же капли зубной пасты на раковине или
оставленная в проходе коридора сумка, все испортить. И парфюм тот же, и поцелуй похож,
и нежность, и слова, и время, и секс … как будто ничего не изменилось. А ты – не та. И ничего тебе уже не надо. Потому что любовь умерла?
Не верю. От нее всегда остается недолгий флер, какое-то время он еще рядом, хоть и едва уловим. Смерть (любая) выглядит иначе – в ней нет надежды, дыхания, тайны. Здесь – дыхание слышно, так что, это – не смерть. Значит, любовь не умирает – она просто уходит. Без скандалов и истерик, тихонько защелкивая за собой дверь. От усталости, от безразличия, холодности, суеты, ревности, глупости и некрасивых поступков. Незримо утекает сквозь когда-то возникшую «трещину» в душе. Куда?
В цветущие лабиринты радости. В благоухание вечерних садов.
В минуты тайных признаний, часы долгих разговоров, месяцы любовных встреч и… годы взаимного интереса. А еще, полагаю она спешит к кому-то такому, кто способен ее видеть, чувствовать, жить ей. Уходит от нас, где ей вдруг стало тяжело, к «ним» – в поисках легкой жизни.
Она делает это настолько незаметно, что впервые ты задумываешься об ее уходе, когда она уже далеко – за теми «зелеными холмами под восходящим солнцем». И она не вернется, потому что невозможно докричаться, потому что поздно, потому что оглядываться она не станет, потому что ей незачем возвращаться. В глубину сердца наползает темнота, и залить ее новым светом – с человеком, которого еще вчера ты боготворила – не получится.
А когда-то любви было неплохо и здесь.
И вот ты остаешься одна. Непривычная тишина и вселенская независимость! Свобода накрывает тебя своей бархатной глубинной силой и холодностью – огромной, как космос.
В какой-то момент, ты принимаешь эту силу, или она тебя укутывает в этот «бархат», и становится необъяснимо хорошо и спокойно. Ты снова дышишь, и сердцебиение уже не пытается «разворотить» твою грудь среди ночи.
Начинаешь двигаться и жить, как тебе хочется, хоть это и открытый риск.
Начинаешь снова кого-то подпускать к себе и снова любить, понимая, что это – новый риск.
Но…… незнание любви в тысячи раз страшнее и хуже всех этих повторений, ошибок, проб и разочарований.
***
Кем мы стали после «нас»?
Я так и не поняла.
Растерянность до сих пор не прошла до конца, потому что какая-то очень важная часть меня навсегда … нет, не исчезла – отошла на второй план, разъединившись с другой моей частью. Стоит там – за стеклянной стеной, которую заливает вода. Четкости изображение нет, но я точно знаю, что тот мутный неподвижный силуэт – это я. Почему так? Я не знаю.
В дневном свете, я – та, почти не появляюсь. Иногда напоминаю сама о себе чем-то внезапно-непонятно колющим в горле – когда при простуде его перехватывает и больно глотать. Если бы я – та была рядом постоянно, мне – этой нечем стало бы дышать. Но по вечерам, мы всегда соединяемся. Я – та выхожу из запотевшей «душевой кабины» и присев рядом, отпиваю кофе из своей чашки. Сажусь по-турецки и остаюсь с собой до утра. И тогда мне становится больно. А потом легко. То ли от того, что слияние мое всегда травмирует, и только много позже приносит успокоение? То ли от того, что можно быть той, которая … То ли от того, что я каждый раз не хочу своего возвращения к себе? Или наоборот – очень хочу, но каждый раз не могу принять?
Когда я просыпаюсь утром, меня – той уже нет. Я – эта знаю, что вечером мы снова встретимся. Когда я останусь одна, когда умолкнет телефон, когда остановится этот день…
А ты? Что произошло с тобой?..
***
Я жду тебя. Уже немало лет.
В потоке дней, примерив, постоянство,
Пересекая памятью пространство,
Не доверяя сумраку примет.
Я жду тебя. Держась за этот мир.
Знакомых лиц, не помня силуэты,
Не доверяя призрачности этой,
Где линий нет, где есть всегда пунктир.
Я жду тебя. Среди пустых надежд.
Ненужных ссор, бессмысленных сомнений,
Истлевших снов, и прошлых откровений,
Среди толпы чудовищ и невежд.
Я жду тебя. Наверно, вопреки.
Кошмарам снов. Любви, умершей дважды.
И боли той – страдающей от жажды,
Идущей руслом высохшей реки…
Я жду тебя. Мне некуда бежать.
Мой долгий путь давно уже осознан,
И если я пойму, что слишком поздно,
То значит, здесь мне незачем дышать.
***
Я подошла к тебе очень близко со своей жизнью, мыслями, рассуждениями, открытыми файлами, снятыми паролями и скомканными страницами души. Открываю себя почти полностью и срываюсь в неизвестность, тревогу, страхи. Все это помимо моей воли поднимается откуда-то изнутри, накрывает меня, я захлебываюсь и тону. Паника? Вовсе нет. На самом деле, страх близости – во всех смыслах – уже давно, как таковой отсутствует.
Все мы, так или иначе, хотим быть понятыми. Стремимся к доверительным, искренним и глубоким отношениям. Глубоким по-настоящему, где можно остаться подлинным и откровенным, счастливым, расстроенным или дерзким – тем, кто ты есть.
И вот. Произошло столкновение с новой разновидностью страха. Это страх – действительно быть услышанной, найденной, обнаруженной другим человеком – особенно значимым, возможно – любимым. Быть обнаруженной такой, какая я на самом деле. Ведь до этого я ни разу и никем не была найдена в действительности. Страх от неожиданности, что так может быть, а еще – от предположения, что меня невозможно принять целиком. С такими особо значимыми людьми, я всегда беззащитна и нерасчетлива, а значит – уязвима, потому что все «блокировки» и «страховочные тросы» находятся в нерабочем состоянии.
Я открываюсь. Отдавая что-то важное или хрупкое, я никогда до конца не знаю, как отнесется человек к тому, что я ему показываю при «полном освещении». Это тонкая материя. Рвущееся пространство. Для вхождения в него без оружия, требуется немалая смелость и сила. Потому что все датчики моей идеальной охранной системы автоматически захлопывают все шлюзы, визжат и мигают, в аварийном режиме – «danger»! Но я не обращаю на это никакого внимания, отключаю принудительно все рубильники, и иду дальше. Я делаю это, потому что готова принять любые последствия, готова позаботиться о себе, если меня обесценят, если скажут что-то не то, если используют сказанное в ненужных целях.
А доверие? Вот тут проблема. Да, в случае чего, можно выстоять, сохранив собственную ценность. Но придется ли это делать? Если этот – другой человек внимателен, чуток и бережлив? Если он понимает ценность отношений, и поддерживает, даже когда важное для меня, не будет иметь такой же важности для него. Он примет сам факт того, что является для меня ценным и разделит это со мной, ничего не разрушая и не перекраивая на свой лад. Сумеет остаться в разности этой ценности для себя и для меня. Он хочет соприкасаться со мной действительной – без попыток меня изменить, понимая, что я не выписана по каталогу, не подрезана и не подогнана по шаблону, я – настоящая. И каждый раз вот так по-настоящему, соприкасаясь со мной, человек прикасается и к себе тоже.
Мне нужно время, чтоб этот страх окончательно выветрился из моей головы и сердца. Чтоб датчики не срабатывали каждый раз от очередной порции «обнаженной» информации, чтоб я перестала тонуть от сказанной мною же правды. Я не выбираю необходимую дистанцию безопасности. Я даю себя разглядеть.
***
Если женщина выбирает себе в партнеры «зверя», она должна понимать – рано или поздно, этот зверь разорвет ее или покалечит. Ну, или она должна быть достаточно умна, чтобы приручить его. Есть еще один способ остаться в живых – это любовь. Когда зверь искренне полюбит, он не захочет калечить или убивать. Не сможет этого сделать. Но это уже совсем другая история…
***
Почему надо обязательно «добиться», чтоб я ушла? Разве только после этого можно понять полностью, кто был рядом? А прямо сейчас невозможно это оценить? И ведь это вопрос не моей невъебенности.
Зачем доводить до того, чтоб я больше не видела смысла находиться рядом? Не видела смысла заботиться, писать смс, поддерживать, жалеть, помогать, приезжать, бросать все, обнимать, ждать, выслушивать, хотеть… А, потом – после «не видела смысла» – перестала любить.
Зачем? Или это какой-то особенный стиль? Когда человек планомерно толкает меня туда, откуда я и не подумаю возвращаться. Или это такая огромная уверенность в себе? Что и деться-то мне, бедной, некуда. Люблю – значит, повязана? Буду рядом, буду «удобной» во всех смыслах. Скорее даже, не удобной, а привычной – это же так привычно, когда я постоянно тут, в том виде и «комплектации», в какой я есть. Так, не повязана я. Еще раз говорю – не по вя за на! И ведь никто словам не верит, пока не случится.
Вот откуда это в людях? Может, я сама виновата? Да, пожалуй, так оно и есть.
***
Я об утраченном.
О том, чего становится все больше с возрастом, с каждым прожитым годом или событием, которое мы порой, не в силах объяснить даже самим себе. Я ощутила это болезненно и сильно не так давно, проезжая мимо окон одного дома. Окон угловой квартиры на втором этаже обычной «сталинки». За ними не было света, потому что квартира была не обитаема больше двух лет.
Там жили «мои американские тетушки». Конечно, к Америке они не имеют никакого отношения. Это две обычные женщины, не родственницы мне никаким местом, с которыми я познакомилась в своих 20 лет. Им тогда было 35 и 37. Они жили недалеко от моего тогдашнего дома, своим женским составом – Валя (35), Таня (37) и Соня Валина дочь (12). Они держали собаку черно-подпалого бладхаунда со странным именем Пинар. Я в то время переживала «муки» первого развода и жила в квартире матери со своим доберманом.
Так получилось, что знакомство наше состоялось на фоне совместного выгула собак. Надо сказать, что собачники в принципе – особая братия. Очень легко знакомятся, начинают незамедлительно дружить и общаться между собой только потому, что их собаки нашли общий язык во время прогулок. Кто хоть раз держал собаку в городской черте и выгуливал ее именно в городе – понимает, о чем я. Так вот, Пинар и Филип подружились, а стало быть и мы – владельцы, стали приятельствовать.
Через короткое время собак не стало. Филипа насмерть сбила машина, а Пинар бросился в агрессии на Соню, и его, после долгих препирательств, раздумий и слез, усыпили. Но вопреки привычным ожиданиям, общение наше сохранилось и без собак, постепенно перейдя в настоящую дружбу. Даже во что-то большее – мало объяснимую связь, похожую на что-то типа: беззаветно любящие тетушки и дикая своевольная племянница.
Мы стали часто бывать друг у друга в гостях. Любой человек бывал в гостях у своих друзей. Но для меня это оказались очень необычные походы в гости. Такого я не встречала и не испытывала больше никогда и нигде.
На первый взгляд, это была обычная трехкомнатная квартира, просторная, с высоченными потолками, мягким светом во всех помещениях, старой массивной мебелью, длиннющими книжными стеллажами с нереальным количеством книг, вдоль всех простенков и коридоров. А еще… за пару недель до нового года, в этой квартире всегда появлялась большая – в потолок – елка.
Татьяна любила повторять одну и ту же фразу: елка должна быть елкой. И она должна быть живой.
Квартира была простой, но в то же время и нет. Она была не как все. И обитатели в ней были не совсем обычные.
Сначала я думала, что мне так только кажется из-за того, что весь таня-валин бомонд был старше меня на 15-25 лет. Удивительно, почему они приняли меня всем сердцем и держали рядом? Ответа у меня нет до сих пор. Разнокалиберная компания, с яркими, даже удивительными персоналиями, как внешне, так и внутренне, но всегда с интеллигентными и умными разговорами, смысл которых был понятен мне лишь поверхностно – в силу возраста и недостатка знаний. Клубы дыма от ментоловых сигарет на кухне. Готовка еды под цитаты Тютчева и Пастернака. Непременный коньяк или красное вино. Кофе из медной турки – рекой. Шумные споры об оперных либретто и походах в горы, перемежающиеся с воспоминаниями из детства и анекдотами из юности присутствующих. Песни под гитару и «а капелла»» хоралом или просто на голоса. Обсуждение литературы, живописи, музыки и поэзии. Философия о вечном. Напомню, к тому моменту, мне исполнилось 24 или 25.
Когда прошло еще несколько лет, и атмосфера дома никуда не делась, а вечера стали еще более запоминающимися и глубоко в меня проникающими, я поняла, что дело не в разнице возраста. Дело в Вале и Тане. Таких похожих и таких разных.
Валя. Умная, немного прагматичная. Рассудительная во всем, очень образованная. С приятным низким голосом и огромными голубыми глазами. Добрая, внимательная и заботливая к гостям. Нарочито раздражительная и шумная по отношению к сестре.
Таня. Старшая по возрасту, но младшая по жизни. Мягкая, немного наивная, быстрая и вспыльчивая. Авантюрная, сохранившая до зрелого возраста неподдельное умение удивляться. Часто беспомощная, но никогда не признающая этого, даже если это очевидно.
Обе очень музыкальны. Валя от природы, Таня – от того же, плюс от консерватории по классу фортепиано. Обе многогранны и начитаны абсолютно в разных областях, невероятно эмоциональны. Обе могли сочетать в себе аристократичную сдержанность и безудержность улицы. Обе с отличным чувством юмора, которое с легкостью могли направить не только на собеседника, но и на себя.
Они всегда встречали меня в прихожей, завешенной одеждой и заваленной обувью людей, которые уже пришли. Обе в неизменно накинутых на плечи и небрежно запахнутых пестрых вязаных шалях. Таня с обожаемой ею серой кошкой на руках (они посчитали, что кошки безобиднее собак и сразу после смерти Пинара обзавелись кошечкой, которую за цвет шерсти Таня назвала ДЫмой), а Валя с сигаретой. Они по очереди распахивали мне свои объятия передавая кошку из рук в руки, прижимали меня к себе, целовали, приглашая раздеться и пройти внутрь.
Все люди: гости, друзья, просто знакомые этих самых друзей, забежавшие «на огонек» – само дыхание в этом доме было особенным. Благодаря хозяйкам.
Ближе к моим 40 годам, связь наша ослабела. У меня, не переставая «звонил колокол» бизнеса, плюс бурная личная жизнь не оставили места в моей жизни для визитов к тетушкам. Постепенно общение сошло на нет. Да, мы созванивались к праздникам какое-то время, и даже виделись несколько раз, но потом и это прекратилось. Прошло 8 лет.
По вечерам, возвращаясь домой, я часто ездила мимо знакомого дома и видела окна, в которых все так же горел свет за горчичными шторами. Удаляясь дальше по дороге, я всегда представляла, что там – за этими шторами, в том желтом свете? Смех, разговоры, пестрый рисунок шалей, звуки гитары, коньяк, мятный зеленоватый сигаретный дым, огромная люстра с пятью тюльпаноподобными абажурами… И всегда мысленно говорила себе: обязательно завтра позвоню. Но наступало тридцатое завтра, а я не звонила.
Проезжая в очередной раз мимо знакомых окон, я заметила, что в них почему-то не горит свет. Сначала я подумала, что Валя и Таня уехали к матери в Киев. Но прошло примерно полгода, а свет так и не начал гореть снова – такого раньше никогда не случалось. У меня мелькнула мысль, что тетки остались на Украине. С одной стороны – слава богу. С другой, мне стало жаль. Жаль, что так и не собралась позвонить и приехать хотя бы еще раз.
Через пару недель я случайно в магазине встретила общую знакомую Вали и Тани. Она сообщила мне, что Валя перевезла к себе мать и отца, которые умерли более пяти лет назад один за другим. А Таня умерла год назад от онкологии. ДЫма умерла за два года до смерти Тани. Валя, больше не могла находится в квартире, из которой все «ушли», переехала в другое место. Соня с мужем купили ей квартиру в другом районе.
Я взяла у этой знакомой номер мобильного телефона Вали, и попрощавшись с ней, тут же позвонила. Сколько мне понадобилось времени, чтоб сделать это…
Валя узнала меня с первых слов:
– Боже, мой! Тусик, это ты? Где ты пропадала?
Я уже успела забыть, что они с Татьяной всегда звали меня ласкательно (от моего имени – Наташа – Натусик) Тусик.
– Где только не пропадала. – Ответила я. – Долго рассказывать сейчас.
– Я так рада тебя слышать, ты не представляешь. – Говорила Валя, то ли сквозь смех, то ли сквозь слезы.
– Я хочу тебя увидеть. Когда и где ты сможешь? – Я не стала говорить никаких вводных слов и «преамбул».
– Тусь, приезжай хоть сейчас. Я живу совсем в другом месте.
Валя назвала мне адрес.
Прямо сейчас я ехать была не готова. Но не раздумывая, договорилась на завтрашний вечер.
Когда я переступила порог новой Валиной квартиры, мне под ноги бросился серый толстый полосатый скоттиш-фолд.
– Это Платон. – Сказала Валя, привычно открывая для меня объятия и распахивая все ту же шаль.
– Какое благородное имя. И благородное животное. – Сказала я, прижимаясь к своей «тетке» и вдыхая ее цветочный парфюм, смешанный с запахом ментоловых сигарет.
– Да, он другой, не наша ДЫмочка…
Валя придавила меня к себе сильнее обычного. Хотя, как оно – обычно? Я уже забыла.
Мне вдруг показалось, что мне 25. И ничего не случилось, ничего не было, ничего не произошло до моих нынешних 48. Что сейчас из кухни выйдет Таня и спросит:
– Ну? И где ты была?
– Танюшка умерла год назад. – Валя прервала мои мысли.
– Я знаю.
Я отлепила Валю от своей груди.
– Вот здесь я сейчас живу. – Она, как будто, извинялась передо мной. – Проходи, Тусик. Вот тапочки.
Я сунула ноги в какие-то шлепанцы и пошла за Валей на кухню.
– Тебе кофе? – Спросила Валя, не оборачиваясь. – Или что-то по крепче выпьешь?
– Валюш, я за рулем теперь не пью совсем. Так что давай твой фирменный кофе.
Я достала привезенную с собой бутылку коньяка и коробку конфет.
– Тусик, ты, как всегда… – Валя улыбнулась мне и занялась кофе. – Рассказывай мне, как твои дела? Чем занимаешь? Как живешь? Куда исчезла совсем?
Она достала из шкафа серебристую джезву.
– А где та медная турка, с которой ты так ловко управлялась? – Спросила я.
– Там осталась. Она же Танюшкина была. Я из той квартиры даже книги не стала перевозить. Не могу. Все напоминает о той жизни, о нас обо всех.
– Понимаю тебя. Прочувствовать, наверно, не могу. Но понимаю.
Валя молчала, видимо, ожидая, что я начну говорить. Но мне не хотелось в эту минуту говорить о том, как я жила и живу сейчас, поэтому я попросила:
– Валюш, у меня столько всего произошло за это время… долго… Лучше, расскажи, как ты?
Валя без повторной просьбы, начала говорить. Медленно и тягуче, как она всегда делала. Спокойно и неторопливо она перечисляла все тяжелые и непростые события, которые ей пришлось пережить за последние 7 или 8 лет. Смерти всех старших членов семьи, кошки, которая тоже превратилась в члена семьи и всеобщую любимицу, не смотря на сложный характер, доброй половины подруг, безвылазно присутствовавших в ее жизни с самого юного возраста.
Я слушала Валю и думала о том, чем была наполнена моя жизнь? Конечно, такой концентрации смертей и несчастий из расчета на один прошедший год у меня не было. Валя постарела. Сколько ей было сейчас? 63.
Она разлила кофе по кружкам и села напротив. Глаза были те же. Огромные, голубые и такие же лукавые.
– Я закурю? – Спросила она.
– Конечно. – Я улыбнулась. – Ты меня всегда спрашивала.
– А ты всегда соглашалась. Это наш ритуал. – Валя поднесла сигарету к губам и прикурила ее.
Кухню наполнил знакомый запах ментолового дыма. Она продолжила говорить. А я, не переставая, расспрашивала ее о подробностях всего, что произошло. Она как будто впала в какое-то оцепенение и продолжала отвечать мне, вытаскивая все новые подробности тех дней. Почему решила перевезти родителей. Как умер папа, а следом – мама. Как безуспешно после неудачных родов лечили ДЫму. Как она долго и мучительно умирала на руках Тани, которая не давала ее усыпить. Как внезапно после очередной командировки занемогла сама Татьяна. Как обычное обследование превратилось в страшное слово – рак. Как прошла химия и всем показалось, что болезнь отступила. Как зимним вечером, после вышивания и кофе на кухне, Тане стало плохо, и она умерла за два часа, пока ехала скорая. Что последними ее словами, сказанными Вале, было: я прошу тебя, только не расстраивайся и не плач.
Слушая Валю, я сама как будто «застряла» где-то. Само собой, явственно представлялось все, что она рассказывала мне. И почему-то увязывалось все именно со стенами той квартиры. Хотя, почему «почему-то»? Это же там происходило.
– Тусик, ты ведь не против, если я немного выпью твоего коньячка?
– Нет. – Ответила я, допивая кофе. – Ты еще сваришь?
– Уже варю. – Валя встала со стула и пошла к раковине, вымыть джезву. – Ты пока принеси рюмки, пожалуйста. Они в комнате, в правом стеклянном шкафу.
Я стояла посередине комнаты и не могла ничего делать несколько секунд. Мне хотелось рассмотреть комнату, в которой теперь живет моя тетушка. Все современно и удобно. Мятные обои, белый ковер, точечные светильники потолка, приятная «ореховая» мебель и такой же текстиль. Все уютно и мило. Кот зашел следом за мной и уселся посередине ковра, как будто в растерянности.
– Валь, а ты Платона на той квартире завела?
– Да, Тусик. Тоскливо совсем стало. Мы уже с ним сюда переехали. А что?
Мне показалось, что кот тоже пребывает в легком недоумении относительно места, где он теперь живет. Уж очень была велика разница между той квартирой и этой.
– Ничего, Валюш. Просто… Рюмок две?
– Как всегда. – Крикнула Валя.
Пока я брала рюмки, подумала о той Валиной жизни, в том доме, где все было другим и особенным. Со старым ремонтом, не новой – возможно, еще родительской – мебелью, рукодельными накидками на диванах, креслах, кроватях и столах, рамками с вышивками Тани на стенах, ее гитарой в углу и всегда немного расстроенным старым черным пианино с подсвечниками. В том доме всегда была теплота – физически ощущаемая каждый раз, атмосфера дружеского общения в воздухе, сияние, которое излучали все и сами же дышали им. В том доме была жизнь. Даже от дверного замка с его вечно выпрыгивающей «личинкой», веяло чем-то настоящим. А здесь? Здесь было просто комфортно.