Ночью кошка вела себя очень тихо. Пару раз, видимо, ходила есть и пить. Спала она, или просто лежала всю ночь – не знаю, но обосновалась она отдельно, там, куда я ее изначально положила – в кресле. Масис, судя по всему, не сомкнул глаз, карауля новую подругу, чтоб та не дай Бог, не заняла его место и не пришла ко мне на диван.
Утром, не смотря на крайнее неудовольствие Сараби, то есть уже Саби, я постригла ей когти и еще раз осмотрела. На груди и внизу живота обнаружились два островка белой шерсти, которые из-за грязи и я сначала просто не заметила. Кроме этого, в наличии был ушной клещ и какое-то подозрительное уплотнение в паху. Плюс, конечно, кошку надо было стерилизовать. Кот был кастрирован в 8-месячном возрасте и жил счастливой жизнью, в полном неведении относительно кошачьих желаний.
Вечером я приехала домой с ушными каплями, расческой и новым розовым лотком для кошкиного туалета.
Примерно через неделю, мы поехали с Саби в ветклинику. Все-таки, я хотела ее показать специалистам, поговорить о стерилизации и в целом, проверить ее самочувствие. Честно сказать, больше я переживала из-за Масиса, ведь кошка была с улицы и … мало ли что.
После осмотра, врач мне сказала: от ушного клеща лечимся правильно, скоро он пройдет, кошечка полностью здорова, уплотнение в паху проверим, когда будем стерилизовать, возраст – примерно 7 месяцев.
Недолго думая, я решила не откладывать стерилизацию и оставила кошку в ветклинике до вечера. Днем этого же дня мне позвонила ветеринар и сообщила, что кошечка уже была стерилизована, а уплотнение в паху – это разорванная брюшина.
– Понимаете, кошку кто-то пнул. Пнул сильно, вот брюшина и порвалась. А теперь, заживая, она съежилась в комок, начала немного гнить и съехала в сторону. Ну, и плюс все кишки у нее прямо с полости. Что будем делать?
– А кошка-то сейчас где? – Я была в шоке от людского зверства. Как можно пинать того, кто меньше тебя в 30 раз?
– На операционном столе. Мы ее разрезали, обнаружили прорыв, вот я вам сразу и звоню. Цинизм и деловитость ветеринаров, во истину, не знают пределов.
– Какие варианты лечения? – Спросила я.
– Можно поставить корсет из специальной сетки. Он «подберет» внутренности и постепенно кошка вернется к обычной жизни. Второй вариант – мы просто отрежем отгнившую часть и сошьем края. Правда, тогда остается опасность повреждения или заворота кишок при игре и других обстоятельствах. Еще момент – и в том, и в другом случае, нам придется задействовать бедренную мышцу с правой задней лапы. Мы ее подрежем и за счет нее … короче, вам это знать не обязательно.
– А последствия? Она будет всю жизнь хромать?
– Да. И никогда не сможет высоко прыгать. То есть даже подоконник – может стать для нее испытанием.
Последнее меня не пугало. Это было даже хорошо. В крайнем случае, кот залезет на любую высоту и достанет ей все, что угодно.
– Операция с корсетом более правильная для дальнейшей полноценной жизни вашей кошки, но она дорогая. – Продолжила ветврач. – Только корсет стоит 8 000, плюс операция – итого примерно 24 000.
– И что? – Я не думала ни секунды. – Ей ведь жить еще как минимум 15 лет. Делайте корсет. Нужна предоплата?
– Нет. Просто приезжайте за кошечкой после 19:00.
Вечером я забрала кошку. Мне вынесли ее в смешной голубой «попоне», завязанной на три узелка на спине. Она уже не спала, но и окончательно действие наркоза еще не закончилось. Я хотела, как можно скорее оказаться дома.
– Не давайте ей снимать попону, она защищает швы. И приезжайте на прием через 10 дней. – Сообщила ветеринар.
Две ночи мы не спали. Видимо, операция была все-таки не из легких. Кошка чувствовала себя отвратительно. Когда начал отходить наркоз, она начала пищать и «жаловаться». Успокаивалась и замирала она только во сне, когда я держала ее на себе, прижав двумя руками к груди. Стоило ее хотя бы немного от себя отклонить, она начинала «плакать». Так прошла ночь. Под утро кошка запросилась на пол. Шатающейся походкой с заплетающимися лапами, она не успела добежать до лотка и описалась прямо в коридоре. Понимая, что делать этого никак нельзя, она такой же неуверенной походкой, отправилась к входной двери, села около нее и запищала.
Она что, думает, я ее выгоню за лужу на полу? Охренеть! Что за уроды ее держали? Я взяла кошку на руки и прижала к себе. Так прошли еще сутки.
Реально легче ей стало только к концу второй недели. Мы побывали у ветеринара, нам сказали, что все заживает неплохо, наберитесь терпения. Полагаю, последняя фраза предназначалась исключительно мне.
Постепенно кошка окончательно поправилась, сняли так надоевшую ей, а еще больше мне попону, началась обычная жизнь и установление отношений с котом.
Общеизвестно, что кошки – животные территориальные. Я понимала, что насколько бы благодушными мои питомцы ни оказались им – каждому в отдельности – понадобится свое индивидуальное пространство. Интересно, где его взять в однокомнатной квартире? Я вышла из положения. Купила дополнительный журнальный столик в коридор, когтеточку с домиком-мансардой на кухню, помня, что кошка высоко прыгать не сможет, поставила маленький комод в комнате и поменяла диван на угловой вместо обычного – в общем, увеличила и разделила пространство квартиры вертикально. То есть, кот мог бы жить на первом ярусе – на полу, ковре, в нижних ящиках, а кошка – на втором – передвигаясь и отдыхая на подлокотниках и дополнительных предметах мебели. Но все оказалось не слишком просто.
Период, пока кошка болела, Масис воспринимал все с большим терпением и пониманием – не лез, не орал, не настаивал. Теперь – господином был он.
Примерно три месяца длилось активное противостояние. Саби, несмотря на свой юный возраст, маленький размер и некоторую забитость, оказалась дамой с характером. Несколько раз между ней и Масисом вспыхивали нешуточные драки, которые мне приходилось обрывать самым нещадным образом. Надо сказать, что «двух ярусное» пространство очень помогло в этом вопросе. После каждого конфликта кошки расходились по своим территориям, и воцарялся мир. Я с лихвой насмотрелась на то, как мои «милые» животные умеют шипеть и поднимать шерсть на загривках, бить хвостами, драться и орать на весь дом, прыгать из одного конца комнаты в другой, ворчать и пытаться доминировать – короче, делать все, чтоб стать первыми.
Слава Богу, в скорости все улеглось. То ли я была непреклонна со своими методами разгона по углам, то ли кошки как-то договорились и приняли совместную жизнь, в общем, они перестали демонстрировать, какие они могут быть плохие и злые. Саби, наконец, приняла главенство Масиса, стала есть с ним из одних мисок и ходить с ним (о, чудо!) на один горшок, что стало для меня великим облегчением. И самое главное – они перестали делить меня. Первое право, ныне присно и во веки веков – на мою любовь, на диванное лежбище, на еду, на общение, игры и туалет – было за Верховным Масисом. Потом – право Саби.
Как и обещала ветврач, правая лапа у Саби была ненамного, но короче левой. При ходьбе, это было совершенно незаметно, а вот при беге, кошка немного притопывала правой лапой. Меня это очень умиляло и развлекало. Я стала иногда звать ее Топотуньей. Мне казалось, что это имя ей нравится даже больше изначального – из телевизора. Я хотела, чтобы кошка любила свое имя – это очень важно. Я стала подбирать разные ласкательные слова, на которые она реагировала – кошка-Калабошка, Калабошка-Балабошка, Писюшка, Малюська и апофеоз всех моих выдумок – Пусика-Малюсика. Больше всего кошке нравилось быть Пусикой. Так тому и быть – Пусика!
Два года понадобилось кошке, чтобы относительно обосноваться в доме. Перестать пахнуть подъездом или чем-то другим, кроме моего парфюма. Перестать скромничать, прятаться и бояться, что я ее отдам кому-нибудь из гостей. Престать чувствовать себя чужой и ненужной. Перестать думать, что корма в миске не станет. Пе-ре-стать. Но, не смотря на полное принятие ее особенностей и любовь с моей стороны, она так и не приходила сама на колени, и ни разу – ни разу за эти два года – не пела песен. Не мурлыкала, не ласкалась, не пробовала найти со мной тактильный контакт.
Масис был полной противоположностью. После прихода домой, когда я доделывала все дела и садилась на диван, у кота по расписанию была любовь. Желательно – часа на 4. Его надо было гладить, целовать, пичкать, тискать, «мучить» и обязательно разговаривать с ним. Кошка все это видела, но ….она просто жила, ела, пила, иногда играла и по долгу сидела на подоконнике, разглядывая улицу. Короче, вела свою – кошкину жизнь.
Я часто брала ее на руки, носила по квартире, как Масиса, целовала маленькую мордочку, вибриссы и разговаривала. Но я всегда знала – кошка ждет, когда я ее отпущу. Я не настаивала, я просто не хотела, чтоб она окончательно одичала, живя в квартире – ведь из-за ее нелюдимости, я с ней почти не общалась.
Я немного переживала по этому поводу, но потом «отпустила» ситуацию. В конце концов, ее предал человек, и возможно, это тоже была женщина. С чего бы ей мне верить? С того, что я к ней хорошо отношусь и подбираю имя, которое ей понравится? В случае с животными – это не повод. Ее маленькую и неопытную выпнули в непонятные обстоятельства по зиме и дикому холоду из теплого дома, где изначально тоже, наверняка, относились неплохо. Так что, Пусика права – людям нет веры!
К трем годам кошка перецвела – окрас стал локально черным с двумя белыми пятнами на груди и животе. Проявился подшерсток цвета черного дыма. В состоянии покоя кошка казалась однотонно-черной, при движении становился виден подшерсток. Крупной Пусика не стала, она была миниатюрной и очень пропорциональной. На мою радость глаза у нее остались ярко-зелеными.
Первый сдвиг в наших отношениях с кошкой произошел через пять лет – кошке было почти 6 лет. Сначала это коснулось отношений с котом. Они перестали жить в разных плоскостях и «соблюдать очередь», точнее очередь они соблюдали теперь только при походе в туалет. В остальном, они начали все делать одновременно или вместе. Например, вести активную жизнь, есть или спать, свернувшись калачиками на диване. Они даже пробовали играть вместе, но все попытки Пусики разбивались о лень Масиса.
Кошке стало жить заметно комфортнее, она повеселела и уже не так рвалась с моих рук, как раньше.
Прошло еще два года. Был осенний выходной день. Я лежала на диване и тыкала пультом в телевизор. Масис спал в ногах, а кошка сидела в кресле. Неожиданно, она перепрыгнула на диван и, немного поразмыслив о чем-то, решительно забралась ко мне на колени. Я, кажется, перестала дышать. Не может быть! Кошка посидела немного, я осторожно погладила ее один раз по голове:
– Пусика, ты такая красивая…самая лучшая.
Кошка легла мне на грудь и ЗАПЕЛА. Точнее, заурчала на всю комнату так, что разбудила Масиса. Он посмотрел на нас и снова закрыл глаза. Слава Богу! Кошка вытянула свои пушистые лапы к моему лицу и, выпустив когти, стала тихонько «перебирать» ими мой подбородок. Когда кошка так «топчется» – это ни с чем не спутаешь – она показывает тебе свою любовь и хорошее настроение. Я замерла и не верила своим глазам. Семь лет! Семь лет понадобилось, чтобы она поверила мне!
Пусика прижалась ко мне своим раскаленным мохнатым животом и, зажмурившись, пела без остановки. За все эти годы она пела первый раз. О чем? О своей жизни, о любви, о том, что чувствует ее маленькое сердце? Не знаю. Она пела – это главное. У меня внутри все прыгало от счастья – она поверила! Я молча гладила ее по голове, по мордочке, трогала лапы и маленькие треугольные уши. Я знала, что теперь у нас все будет по правильному.
Прошло 9 лет, как мы вместе. К моей великой радости никакой активной ревности со стороны Масиса тогда не последовало, ее почти нет и теперь. Случаются короткие беззлобные приступы, по итогу которых, кот остается на мне один. На 5 минут. Потом снова приходит кошка, никто никого не выгоняет – все вместе, все (кроме меня) поют песни и все счастливы.
Теперь у меня в квартире два заговорщика, которые объединятся для разных приключений и мелких безобразий, а потом покрывают и защищают друг друга всеми доступными способами.
Большей частью, меня они теперь «атакуют» вдвоем. Общаются, требуя добавить корм, сменить туалет, долить воды, поговорить или поиграть. Приходят одновременно, одновременно поют мне свои бесконечные песни и одновременно требуют любви.
Уверена, они считают, что раз рук у меня две, значит двух кошек гладить – не проблема.
***
Я вернусь когда-нибудь к тебе,
Ранним утром, почтой запоздалой,
Шумом крыльев синих голубей,
Тишиной холодного вокзала.
Тихим ветром, чаем на столе,
Телефоном к вечеру молчащим,
Белым снегом в прошлом феврале,
Днем тяжелым – начисто пропащим.
Листопадом, запахом цветов,
Фонарями вдоль кривой дороги,
Пятнами распахнутых зонтов,
Странным чувством скованной тревоги.
Тенью всех лесных прохладных троп,
Жарким солнцем, долгим разговором,
Чередой ошибок, новых проб,
С перекрестка – желтым светофором.
Диким пляжем, поздним смс,
Мартовским билетом в Барселону,
Ливнем теплым с громовых небес,
Ярким светом, льющимся по склону.
Простыней, замятой между ног,
Крошечным бриллиантом в правом ухе,
Я вернусь, когда-то, видит Бог,
Искупив все странности и слухи.
***
Я всю жизнь была одна. И очень часто я была одна, не будучи в одиночестве – когда была в паре, жила с кем-то, любила без памяти и надежды. Я всегда была одна. Четко понимая, что бы ни случилось, грести мне. Подыхать мне. Выруливать и соскакивать «на ходу», зализывать и умирать – все мне. Одной. И вот, сейчас я впервые за столько лет разнокалиберных отношений, связей и любовей, почувствовала, что я не одна. Нас двое.
***
Я верю в пустоту. В ее непознанную силу, в ее безоговорочное присутствие. Верю в то, что ее невозможно удалить. Да, ее можно не брать во внимания, но уж если она появилась из-за чего-то, из-за кого-то, то она будет. Чаще всего это, конечно, касается людей. Реже мест. Еще реже животных и каких-то других вещей.
Вот, представь, есть у тебя человек, и у вас все хорошо, и вам чудесно. И вдруг – по любой причине (от самой банальной до самой абсурдной) – он уходит из твоей жизни. Я сейчас говорю не о походных – клубно-кальянных вариантах. Я о серьезном. Так вот, он уходит. И что? Разве можно хоть каким-то образом закрыть ту пустоту, которая образовалась?
Даже если взять за пример обоюдное решение о расставании – все равно. Пустота от отсутствия ничем не перекрывается. Она длится во времени и пространстве. И все, что тебе представится когда-то потом – это возможность сократить время и пространство этой пустоты. Но удалить ее целиком не получится.
Ты просто выместишь ее часть на периферию сознания, занимаясь делами и своим хобби, разъезжая по миру и влюбляясь в новых людей. Даже создавая семью и рожая детей. И все вышеперечисленное ты будешь делать искренне, с отдачей и пониманием – как сильно ты этого хочешь. И ты будешь счастлива от всего этого – ведь жизнь продолжает свое движение, увлекая нас за собой. Хотим мы или нет.
Но пустота, возникшая когда-то всегда будет на месте. На том самом месте, где она родилась. Не бойся, она не отравит твою теперешнюю жизнь, никогда не будет ни на что претендовать, ничем не выдаст своего присутствия, если ты только не обратишься мыслями и воспоминаниями «туда». Она всегда будет только пустотой. Но она будет…
***
Холодным ветром мне не стать,
И в листопаде не укрыться,
Хотеть летать, как эта птица,
И никогда не уставать?
Бродить по долгой тишине,
Покрытой изморосью ночи,
Мне не узнать, чего ты хочешь,
И никогда не скажешь мне
Вдыхать намокшую листву,
Спешить обратно в сонный город,
Испытывать все тот же голод,
Так непонятный большинству.
Запретных тем невинный флер,
Не подвергать пустой проверке,
И кофе пить такой же терпкий,
Не завершая разговор.
Не думать, что легко идти
По этим лужам, в эту вечность,
Но кто сказал, что бесконечность
Я не смогу в тебе найти?..
***
Как сложно с родителями. В частности, с мамой. Отца я не помню – мать вскоре после моего рождения с ним развелась, а отчим… вообще – не тема. Мы, конечно с ним общались и общаемся, и он вполне себе ничего – не противный, не глупый, не вредный – нормальный. Но его и моя жизненные кривые никогда не пересекались. Они вынужденно столкнулись – да – когда он вошел в наш дом, но потом благополучно разошлись, и теперь пересечься им ни в какой точке нет возможности. А мама – это мама.
Отношения, начиная с моего сознательного возраста, то есть, лет с 11 не были обычными отношениями матери и дочери. В том смысле, что мы жили параллельно, периодически возникая на горизонте друг друга. Если говорить о «бессознательном» возрасте, мать я помню очень плохо – она занималась карьерой и личной жизнью, в которой мне не было места. Моим воспитанием занималась бабушка.
Так вот – о сознательном… Мама, сколько ее помню, всегда была очень статной. Красивой, ухоженной и сильной женщиной. С пурпурно-красным маникюром на длинных ногтях, пышной укладкой на голове и высоченными каблуками на ногах – всегда. Вечно в облаке какого-то мощного парфюма, типа «Magie Noire» или «Fidji». Вечно в окружении огромного количества разных людей: мужчин, подруг, коллег, подчиненных и жополизов. Что собственно было понятно при ее экстерьере, значимости, влиянии и руководящей должности. Мама всегда была высокомерна, нетерпима, безапелляционна, неразговорчива, выдержанна, строга и холодна. Это теперь мне понятно, почему. Тогда – нет. Я видела и знала, что она такая. Все. Моя мама – такая.
Дома – она тоже всегда была «госпожа начальник» – так, шутя, звал ее водитель. И теперь зовет, если вдруг им доведется случайно где-то встретиться. Властная, не терпящая никаких рассуждений ни по теме, ни тем более – без нее. Правая всегда, везде, при любых обстоятельствах. Спорить, и доказывать что-либо было бессмысленно.
Думаю, со мной она общалась примерно так же, как с теми людьми и той челядью – по привычке. Не могла, наверно, переключиться. Времени не имела или сил, или желания. А возможно – и того, и другого, и третьего. А может, понимала, что я – при своем характере – была та еще штучка, и быть со мной нежной лишний раз не стоит. Точнее, не стоит вообще. Я это, понятно, чувствовала и не принимала. По-своему, как могла.
Наверно, она всегда любила меня. Скорее всего, любила. Только как-то уж очень по-своему. Какой-то совершенно недоступной и непонятной мне любовью. Слишком все было жестко и холодно. Никакой помощи. Никаких исключений.
Мы очень часто ругались. Потом, когда я стала старше, эта ругань и скандалы превратились в такой своеобразный застывший слоеный «пирог» из пустоты, неготовности слушать, взаимного неприятия и страха. Моего – что она опять чем-то недовольна и будет ор. Ее – что не может со мной совладать и не знает, что делать. Достигнув, как мне казалось абсолютной зрелости – то есть 19 лет, я стала жить исключительно по собственной мерке, что опять же порождало череду семейных сцен. Позднее, мне все это надоело, и я перешла в фазу холодной войны, которую мать, на удивление поддержала. С тех пор мы жили каждая в своем мире, поступая по любому поводу исключительно на свой лад. Пересекались мы крайне редко, дабы друг друга не нервировать.
Но даже в эти редкие встречи, меня страшно бесили все ее слова, вмешательства, замечания, нарекания и советы. Любое возникновение ее в моей жизни вызывало диссонанс и протест: я сама все знаю, отвяжись от меня! Живу без посторонней помощи уже… охрененное количество лет! Чего тебе от меня надо? Каждый раз у меня возникало ни с чем несравнимое неудобство от самого присутствия ее даже на соседнем стуле.
И вдруг. В июле этого лета – ни того ни с сего все изменилось. Мама внезапно – насколько вообще что-то может быть внезапным – стала другой. Она просто стала моей мамой – наверно, такой, какой должна была быть лет 40 назад.
Доброй, заботливой, внимательной, любящей. Она не пытается больше меня подъебнуть, задеть чем-то, насадить свое мнение. Она просто звонит мне узнать, как мои дела, пообедала ли я, когда поеду домой, почему не ношу подаренный ею мохеровый шарф – он теплый, и почему я так долго сижу в офисе – на улице уже темно.
Хотя она звонит мне со своими вопросами и рассказами в течение дня непозволительное количество раз – меня это больше не бесит. Немного отвлекает и может быть – из-за нехватки времени – утомляет, но не выводит из терпения и не раздражает. Ну, может быть, совсем чуть-чуть. Она иногда (чаще всего) звонит мне в очень неподходящее время. Я всегда снимаю трубку и слушаю. Она о чем-то вещает мне, а я периодически посматриваю на таймер отсчета времени: 2 минуты, 6 минут, 12, 15… Раньше я только делала вид, что слушаю, сама гоняла в голове что-нибудь свое. Сейчас я на самом деле слушаю, просто слежу за временем – привычка. Мне, ведь совсем ни к чему вникать в то, что она мне говорит, но я вникаю, не перестаю это делать. Не могу перестать.
Порой, хочется тихонько сказать ей: мам, я ведь, работаю, у меня люди\ я на встрече, мне некогда тебя слушать, давай вечером поговорим. Но я понимаю, что ей надо рассказать это прямо сейчас – на эмоциях, а рассказать, по большому счету некому. А даже если и есть кому – вряд ли этот кто-то будет слушать очередные «пять кругов». У каждого старика таких рассказов полным-полно. Так что…вместо того, чтобы прерывать ее, я извиняюсь перед партнерами или клиентами и ухожу в коридор слушать маму. Считаю, это теперь для себя единственно верное поведение. Чувствую, что мне это надо делать. Почему?
Я вдруг заметила, как она сильно постарела. Стала ниже, сутулее, как-то… меньше, что ли? И еще. Я увидела насколько она беззащитна перед этим временем: перед интернетом, смартфонами, электронными регистратурами, банковским картами и авто платежами. Хотя, она до сих пор держит осанку, не дурно одевается, выглядит подтянутой, умеет читать смс, разобралась с Google, говорит без синтаксических ошибок и читает без очков. Но сам облик изменился. Я увидела, что моя мама – совсем не ТА моя мама. От нее прежней почти ничего не осталось. Только взгляд временами такой же неприступный, жесткий и немного надменный. Но надменность эта теперь не имеет ко мне никакого отношения – только к ее обстоятельствам, ее друзьям, ее историям, которым нет конца. Она рассказывает, с мельчайшими подробностями, как она ходила гулять со своим маленьким песиком, за продуктами на рынок, в гости к подруге, платить за квартиру или за талоном в поликлинику.
Удивительно, мне казалось, что это мой день напичкан событиями и делами «под крышку», и это мне есть что рассказать. Оказывается – нет.
Поймала себя на мысли, что приходя домой, чаще всего, рассказывать мне ни о чем не хочется. А может, не хочется, потому что некому слушать так, чтоб я могла рассказать?..
Вот и выходит, что из двух вариантов рассказанных рассказов – моего и маминого – у нее событий всегда больше.
При личных встречах она теперь не пытается лезть в мою жизнь и что-то в ней комментировать. Не морализирует, не читает нотаций, не пытается «вывезти на своем», ни на чем не настаивает. Она – просто мама. Любит, жалеет и гордится. Правда, годится так, чтоб я не знала. Это мне «донесли» пару раз друзья, которые были свидетелями, как она с высоко поднятой головой рассказывала обо мне и моих достижениях кому-то на улице или в магазине.
Почему это произошло только сейчас? Почему нельзя было жить так, исчисляя назад от сегодняшнего момента, ну хотя бы лет 10? У меня ума не хватило? У нее?
Вся наша с ней жизнь прошла в обидах, конфликтах, отсутствии хоть какого-нибудь понимания и принятия, а могла бы…
Мне 46. Эта метаморфоза произошла в нашем с ней мире только что, и я не знаю, как и чем ее объяснить? Скорее, я даже не пытаюсь это сделать. Я наслаждаюсь спокойствием и любовью. Я хочу, чтоб все осталось так, как есть сейчас. И то время, когда я ее почти ненавидела, никогда не вернулось.
Я простила ее за все, что было. И почти простила за то, чего не было. Думаю, она тоже простила меня.
Теперь я хочу любить ее не мозгом, а сердцем. Заботиться о ней, не потому что положено, а потому что мне это нравится. Ехать к ней в воскресенье не отбывать повинность, а отдохнуть душой с родным человеком.
Звонить, чтобы услышать голос. Везти на дачу, чтоб побыть лишний день вместе. Заезжать в рабочее время, чтобы просто обнять. Играть с ее собачонком, чтобы рассмешить. Наводить для нее кофе с молоком, который – как она говорит – умею наводить только я. Ужинать в ресторане, чтобы дать ей возможность побыть на публике. Катать на машине по городу и разговаривать о глупостях жизни.
Я хочу, чтобы до самого конца между нами ничего не менялось. Я хочу Этих чувств, Этих воспоминаний о своей маме – а не тех, что были до этого лета. Я хочу запомнить себя с ней в этих эмоциях. В этих наших новых отношениях. Я хочу, чтобы она осталась такой для меня навсегда. Хочу, чтобы спустя годы, мое сердце, при воспоминаниях о ней наполнялось только нежностью и любовью. Почему? Потому что по-другому жить я уже не смогу.
***
Ты, конечно, полюбишь меня,
Почему-то я все уже знаю,
И отсчет наших дней начинаю
Со свидания первого дня.
С торопливых бесшумных шагов,
Тембра голоса, умного взгляда,
Мне казалось, чего еще надо?
Не у этих ли я берегов?
Где красивая женская суть,
Где понятные «ноты» и звуки,
Безотчетность и нежные руки,
Сложных трений отчетливый путь.
От улыбки, до утра вдвоем,
Поцелуев, взаимности чистой,
Мне не хватит, наверно, лет триста,
Осознать, что ты просто – мое.
***
Я не ручная. Чаще улыбаюсь себе в зеркале, чем кому-то на улице. Живу, как хочу, ничего не имитирую и не выдавливаю порционно. Чаще ставлю людей на место, или делаю вид, что не замечаю. Как все – притворяюсь и ношу «маски». В гриме становлюсь частью декорации. Ты хочешь видеть меня реальной? … Что ж, тогда тебе придется «пить» меня неразбавленной – без примесей.
***
Я хочу держать тебя за руку тогда, когда мне это надо, а не тогда, когда никто не видит. Хочу, чтоб ты была счастлива тем, что есть вот этот закат рядом со мной, а я тем, что есть вот этот недопитый кофе рядом с тобой. Хочу всегда будить тебя поцелуем между лопатками и видеть, как ты сонно улыбаешься мне. Хочу, чтоб ты, прищурив глаза задавала мне вопросы и смеялась, не дожидаясь ответа – потому что ответы и так знаешь. Хочу, чтоб ты прижималась ко мне и говорила, что любишь, что будешь со мной – без обещаний и прогнозов. Хочу не раздумывая соглашаться. Хочу, чтоб мы были друг у друга.
***
Какими шагами приходит любовь?
Известен кому-то ответ?
Когда разрезается шторами вновь
Растерянной улицы свет.
Когда наполняются трепетом дни,
И многое катится вспять,
Когда непонятность прочитанных книг
Вполголоса учит опять.
Когда для кого-то становишься вдруг
Обыденно-главным всегда,
Когда размыкается замкнутый круг,
И нет никакого стыда.
Когда у величия нет красоты,
Где блики по телу в ночи.
Когда измерение с именем «ты»
Важнее, чем имя звучит.
***
Бывает, я скучаю по людям из прошлого. Я говорю о тех, с кем нас разделила река дерьма. О тех, кого теперь я, так или иначе, считаю своими врагами.
Я скучаю по тому времени, когда все было хорошо, и между нами еще ничего не произошло. Мы были веселы, беззаботны, счастливы тем, что можем быть рядом. Доверяли друг другу, приходили на выручку, пили пиво, попадали в опасности и выпутывались из них, давали советы и помогали воплотить их в жизнь. Скучаю по тому, какими мы были тогда. Скучаю по ним. И по себе – той.
***
Мне удивительно, почему религия и Бог против того, чтоб кто-то прерывал свою жизнь по велению своей души, самостоятельно? Ведь, если (как принято считать) Бог продумал персональную судьбу каждого конкретного человека, то вполне вероятно, что для некоторых, концом существования должен быть запланирован прыжок из окна, а не инфаркт.
Предположим, человеку уготована говенная – по его меркам – участь. Ему так кажется. Он так решил.
А Господь и говорит:
– Тяни лямку, милый. Я тебе ее дал, потому что знаю – она тебе по силам. Откуда знаю – не скажу. Тяни, иначе ты бы ее не получил.
Человек спрашивает:
– А, будет ли счастье в конце? Когда я эту лямку дотяну?
– Не факт. Просто, тяни!
Человек живет дальше, ничего не меняется, а может, и хуже становится. Опять же по его – человеческим – меркам. Он всегда знал о том, что на свете существует самоубийство – как запасной выход. И выход этот всегда открыт. Но это знание совсем не повергает его в депрессию. Наоборот, в тяжелые дни и минуты, он думает: что же еще я способен вынести?
В конце концов, он ведь знает, что если боль станет нестерпимой – всегда можно выйти через ту саму дверь, и поминай, как звали. Он сразу станет свободным!
И вот, этот самый момент наступил. В какую-то минуту безысходности и отчаяния, человеку вдруг становится до пизды на все, что происходит вокруг, до пизды на свою жизнь.
Он прыгает из окна, нарушая задумку Бога, относительно его самого и, «продуманных» для него свыше, пожизненных мучений во имя предполагаемого счастья.
В такие минуты, Бог в ярости! Он бесится. Прыжок из окна – это акт неслыханного пренебрежения. Нарушения ЕГО всемогущей воли. Он жизнь дал, только он и вправе отнять ее в удобный ему момент. Ан, нет.
Поэтому Господь и не берет самоубийц в так называемый рай. Это – вечная кара отступникам! Тем, кто смеется и говорит:
– Иди-ка ты на хуй, Господи! Мне срать, что ты там решил относительно моей судьбы! Я сам за себя решаю, когда мне освободиться!
А загробная вечная жизнь…не знаю, что сказать. Это, как безалкогольное пиво и внематочная беременность. Вроде и есть, а пользоваться нельзя.
***
Как мы появились друг у друга, помнишь? Я тоже – нет. Как утренний туман, который так и не рассеялся с появлением солнца? Или как вода, которая обнимает тело в ванной, зная все секреты? Или как привычное небо, которое всегда над головой? Мы вдруг стали небом над головой друг друга? Точнее, даже не над головой, а где-то внутри – вот здесь, где солнечное сплетение. Или чуть левее и выше? Так мы появились? Действительно, просто. Это, наверно, потому, что нам всегда нравилось летать, оторвавшись от земли, летать в переполняющей душу синеве с облаками. А сейчас нам хочется жить, дышать, двигаться, получать удовольствие от разных мелочей – например от того, как дождь осторожно дотрагивается до моего плеча своими «пальцами», чувствовать каждую минуту в пульсации этого мира. И удивительно, как от всего этого тепло, надежно и легко. А еще… еще бесконечно спокойно от того, что по городу где-то там просто летит твое «небо».