Дама чужого сердца

Глава третья
Лето 1906 года

Солнце уже давно встало и стремилось заявить о своих правах, пробиваясь через плотные шторы. День был в самом разгаре, но в спальне еще гнездились остатки ночи и дремы. Фаина потянулась, прогнувшись на постели всем телом. Она всегда это делала с особым удовольствием, потому что ее тело, белое, холеное, являлось для нее источником постоянных услад и власти. Власти над тем, ради кого она жила последние семнадцать лет. Когда она впервые преступила порог мастерской Соломона Иноземцева, она поняла только по одному мгновенному взгляду, что завладела им полностью. Иноземцев в ту пору еще не только пробовал себя как литератор, но и не брезговал живописью. Фаина пришла как натурщица, образчик женских прелестей для кисти художника, а осталась на долгие годы как верная раба, истовая поклонница бесчисленных и ярких талантов Соломона, страстная возлюбленная, готовая на любые безумства и прихоти своего божества.

Правда, образовались некоторые неудобства для пылких любовников. Соломон был женат. Его супруга, Раиса Федоровна, восприняла появление очередной обожательницы мужа с холодным недоумением. Фаина не была первой, кто вновь покушался на чувства ее супруга. Гнев, отчаяние, унижение, все уже прошло, как и та любовь, которая их соединила и произвела на свет единственное дитя, Юлию. Раиса Федоровна даже понимала восторг новой любовницы мужа, ибо в свое время так же попала под обаяние его яркой и страстной натуры. На сей раз она не пожелала примириться с соперницей, которая без всякого стыда поселилась в мастерской мужа. Иноземцева оставила неверного, покинув Петербург. Но при этом Раиса Федоровна категорическим образом отказалась даже говорить о разводе. Она путешествовала по заграничным курортам в поисках утешения и иногда находила его в образе разных молодых и не очень воздыхателей. Девочку она взяла с собой, но вскорости поняла, что наблюдательный, смешливый и весьма самостоятельный в суждениях ребенок – тяжкая обуза для одинокой и привлекательной дамы. Пугало для поклонников. И тогда в голове раздосадованной Раисы Федоровны родился коварный план, как сделать жизнь мужа-изменщика сущим адом. Она вернулась в Петербург. Неожиданно нагрянула в квартиру и, естественно, обнаружила там беловолосую полуодетую наяду, которая расположилась в ее покоях, как в собственном дому. Последовала безобразная сцена в духе низкопробных водевилей, где опозоренная жена сыграла свою роль с упоением. Позже, когда страсти улеглись, она заявила мужу, что по-прежнему станет давать ему денег и, более того, вручает ему на воспитание дорогую любимую дочь, дабы ее присутствие образумило нерадивого отца. После чего Раиса Федоровна вновь увеялась в далекие края, оставив Соломона в величайшей досаде. И было от чего! Теперь он, как жалкий пес на веревке, привязан к ее подачкам! Он, кумир молодых, властитель дум, яркий талант, и вынужден побираться у собственной жены! Но что же делать? Надо признать, что именно ее капиталы и стали главным обстоятельством, которые загнали бодрого и пылкого жеребца в семейное стойло. Да только он прогадал немножко. Приданое и богатое наследство жена получала в полное свое владение, и он не мог к нему дотянуться. Так хитрый стряпчий составил документы по настоянию опекунов богатой наследницы.

Пока между молодоженами царили любовь и понимание, Соломон купался в роскоши. Ему не было отказа ни в чем. Жена купила ему мастерскую, она оплачивала расходы по изданию его произведений, которые еще только-только находили своих читателей. Надо отдать должное молодому таланту. Он брался за все, и везде успело прозвучать его имя. Вот он пишет роман, и имеет успех, а за ним и сборник стихов. А после и музыку к ним. И, пожалуйста, романсы сии поют в каждой гостиной. А автор уже спешит с живописным полотном, и в полку почитателей прибывает. Экий талантище! У молодой жены голова шла кругом. Она готова была на коленях стоять перед своим неземным супругом. Ей не жалко было ни денег, ни собственной жизни.

Однако, что ярко и пышно цветет, то и быстро отцветает, осыпается. Потускнел искрометный талант Соломона, растратил он все без удержу. Восторг почитателей и популярность совершенно свели его с ума, попойки и гулянки до бесчувствия стали частью бытия. Некогда стало трудиться, шлифовать божий дар. И вот уже в газетах появились язвительные статьи критиков, вот уже нет заказов и гонораров. Соломон потускнел, померк и опустил руки. Раиса как ангел-хранитель распростерла над ним свои крыла, подставила плечо и купила ему журнал, хиревший при прежнем владельце. И тут он снова воспрял и обнаружил в себе неплохой дар литературного критика, а также делового человека, имевшего нюх, хватку и способность извлекать деньги из талантов других людей. И все снова побежало, полетело, стремительно и весело. Издание заиграло новыми красками, потянулись и авторы, и подписчики. И снова заговорили о Соломоне Иноземцеве, но уже с большим уважением. Еще бы, взлететь, упасть, и снова высоко подняться. Не каждому дано! Правда, знающие люди, посмеиваясь, указывали на тень жены за спиной. Да, злые языки судачили о ее денежках, но это только увеличивало его вес в глазах знатоков.

Издательство «Словеса» процветало. Но жизнь на широкую ногу и известность требовали огромных расходов. К тому же иметь содержанку тоже дорогое удовольствие. Потому оторваться от жены и стать совершенно от нее независимым Соломону Евсеевичу не удалось. Он примирился с ее присутствием в своей жизни, получая от нее необходимое «довольствие». Иногда он, смеясь сам над своей зависимостью, страстно мечтал о том, чтобы супруга его уподобилась прекрасной, но бессловесной картине, которыми он баловался в молодости. То есть она как бы есть, и в то же время ее совершенно нет, во всяком случае, ее мнение можно не принимать во внимание. Но, увы, скорей его мнение не всегда принималось во внимание женой. Она же оставила за собой право вмешиваться в его жизнь, когда ей будет угодно, путешествуя по миру как жена известного и талантливого человека. Свое нежелание отказаться от его фамилии она приняла окончательно после того, как на водах в Баден-Бадене одна супружеская пара, услышав о ней, пришла представиться и узнать, уж не жена ли она того самого Соломона Иноземцева, о котором говорит весь Петербург. Ей пришлось признать это пренеприятное обстоятельство, изобразив на лице гордость и довольство своим положением.

Итак, каждый выбрал свое в этом браке, он – деньги и зависимость, она – видимость брачного союза с известным и небесталанным человеком. Сначала оба казались оскорбленными предъявленными обстоятельствами, но потом выяснилось, что на самом деле каждого это устраивает, во всяком случае, на неопределенное время. Зачем разводиться, если супруг не очень мешает свободному существованию?

Но каждый из них совершенно забыл о том, что на свете еще есть Юлия, их дочь, их единственный ребенок. Вдруг выясняется, что маменьку барышня конфузит: как искать новых поклонников, если рядом с тобой дочь-подросток? Смотрит насмешливо, отвечает нелюбезно, а то и дерзит. Иной раз таких колкостей наговорит очередному маменькину ухажеру, что на другой день, глядь, и след его простыл! Папеньке тоже недосуг заниматься воспитанием, ибо нет нисколечко ни времени, ни душевных сил. Все забирают творчество, дела издательства и любовные утехи. Вот и росла девушка, как сорная трава у забора палисадника, поначалу с мамашей, а позже с отцом, в его своеобразном окружении. И вот именно тогда, когда одиночество души раскрыло перед нею свои объятия, вдруг явился человек, который проявил к ней подлинный, живой интерес.

Новая любовница отца, Фаина Эмильевна, после того как гроза в виде разъяренной супруги отгремела и удалилась, отбросила всякие стеснения и переселилась в квартиру Иноземцева. Наутро, выйдя в полупрозрачном пеньюаре в гостиную из спальни, она спросонья не могла понять, кто перед нею, хотя она знала, что ненавистная Раиса оставила отцу ребенка. Юлия тоже оторопела, узрев полуголую девицу с бесстыдной пышной грудью, распущенными волосами и огромными воловьими глазами. Несколько мгновений они смотрели друг на друга как два совершенно разных существа. Еще миг – и могло бы родиться взаимное непонимание, ненависть, презрение, словом, то, что и должно было произойти. Но случилось чудо. Фаина улыбнулась, широко, дружески, протянула к девочке полные белые руки и проворковала:

– Здравствуйте, милое дитя!

Юлия стояла не шелохнувшись. На нее обрушился водопад смешанных чувств. Девушка догадывалась, что это негодная женщина, которой тут не должно быть, но она была так хороша! И от нее веяло такой неземной добротой и лаской, которых Юлия не знала никогда от своих родителей. Фаина сделала несколько шагов и приобняла девочку, та же от смущения хотела отстраниться. Но ее пленил запах тела красавицы, волшебный аромат духов, мягкость и нежность кожи. Длинные шелковистые волосы струились за ее спиной. Таких красивых женщин Юлия видела только на картинах. Она совершенно растерялась.

– У вас глаза отца! – Фаина приподняла пальчиком подбородок Юлии. – Обожаю эти глаза. Будемте друзьями, ангел мой?

Юлия слабо улыбнулась в ответ. Нет, ей и в голову не пришло, что дружба с этой женщиной означает предательство матери. Потому что на последующие годы именно Фаина превратилась для девушки и в мать, и в сестру, и в старшую подругу.

Соломон хохотал и гордился этим редкостным для порядочных людей обстоятельством. Так они и жили втроем, в огромной квартире, где Фаина царила как хозяйка дома, любила и Соломона, и его дочь. Истово и преданно. Иногда в эту идиллию врывалась Раиса Федоровна, наезжая без уведомления. Тогда Фаина изгонялась прочь. На некоторое время наступало семейное единение, которое, впрочем, никому теперь и вовсе было не нужно. Затем Раиса начинала скучать в роли докучливой жены и заботливой матери, Соломон же – раздражаться и тайно навещать свою пассию в меблированных комнатах, потому как и дня не мог прожить без нее. Юлия томилась от лжи и лицемерия, которыми наполнялось все в доме. Все неприятности заканчивалось так же внезапно с отъездом Раисы Федоровны. И не успевали еще затихнуть звуки ее повелительного голоса и стук каблуков в прихожей, как Фаина уже тут как тут, и маленький содом снова начинал жить своей налаженной жизнью.

Постепенно эти события стали повторяться с заурядной периодичностью и потеряли свою остроту и новизну. Соломон снял для Фаины квартиру для временного пребывания, дабы не утруждать себя поиском убежища для возлюбленной в самый неподходящий на то момент. Юлия росла под присмотром Фаины, нехотя посещала гимназию и незаметно для всех повзрослела. То, что дочь выросла, первой заметила Раиса Федоровна в один из очередных своих набегов домой.

– И что это за уродливое платьице на тебе нынче? Неужто тесно? В груди? И коротко, неприлично коротко!

Она распахнула девичий гардероб и ужаснулась.

– Святые угодники! Да в таком отрепье клошары в Париже постеснялись бы ходить!

Она перевела на потупившуюся дочь сердитый взгляд.

– И прическа у тебя нехороша, и волос тусклый, глаза мутные, лицо бледное. Ты что, и вовсе из дому не выходишь? У тебя до сих пор нет поклонников?

Юлия покачала голова, отчаянно желая, чтобы этот несносный и унизительный допрос закончился как можно скорей. Невозможно было объяснить мамаше, что все чувственное, притягательное, женственное вызывало у Юлии скорей отторжение, страх, внутренний протест. Мать, с ее низкопробным кокетством увядающей соблазнительницы. Фаина, с ее вызывающей плотской красотою, разрушившая жалкую семейную гармонию их дома. Юлия никогда не чувствовала собственной женской сущности, своей плоти. Она сторонилась всего того, что дал ей Создатель. Плоть и грех стояли рядом в ее сознании, ибо рядом тут же в доме этот грех радостно и бесстыдно царил и правил бал. Нет, она никого не осуждала. Ей и в голову не приходило осуждать блудливого Соломона, которого она приучилась называть только по имени. Или эгоистичную мать, к которой она не чувствовала ничего, никакого подобия дочерней теплоты или любви. Нет, она просто жила рядом, но без них. Может, только чуть ближе к Фаине, этому воплощенному греху, обернувшемуся для одинокой детской души единственным теплом и утешением.

– Соломон, ты иногда смотришь на свою дочь? – грозно вопрошала Раиса Федоровна вечером за семейной трапезой.

– А что случилось? – последовал настороженный ответ.

– Ничего особенного, просто она выросла и стала взрослой.

– Возможно, – пожал плечами отец. – Но я не заметил этого.

– Разумеется, – рассмеялась жена. – Ваше зрение видит только женщин особенного устройства и предназначения.

Юлия сжалась в комок, не стала дожидаться следующего акта дурно поставленной пьесы и юркнула к себе. Заперла дверь и бросилась к своей отдушине – заветной тетради. Несколько мгновений раздумий, и перо летит по бумаге. И вот уже ее нет в этом пакостном мире. Иные персонажи, иные лица, слова, чувства. Создается другой мир, и она царит в нем. Там все свершается по мановению ее пера! Она волшебница, она Богиня!

Через несколько дней случилось так, что неуемная Раиса Федоровна устроила в комнате дочери инспекцию и обнаружила потайную тетрадь. Юлии, по счастью, не было дома.

– Соломон! – загремел грозный голос на всю квартиру. – Ты и впрямь слеп и глух. Посмотри, что я обнаружила у Юлии!

– Неужто непристойные картинки? – съязвил муж. – Коли она выросла, значит, пора и жизнь постигать.

– Ей не надобно неприличных картинок, она их видит каждый день в своем доме!

– Ах, ну конечно, я – злодей и развратник. Вы же сама добродетель. Отчего бы вам тогда не подать девице пример и не взять с собой? К примеру, на очередное богомолье. Вы ведь, как я полагаю, поедете помолиться и очистить душу? – Супруг откровенно издевался над разъяренной женой. Вот еще! Вздумала воспитывать дочь, которой сама же и предоставила расти, как той вздумается.

– Хватит, полно. Прочтите, – она швырнула мужу тетрадь. – Вам, с вашими талантами, эта галиматья придется по нраву.

«Галиматья» поразила опытного издателя. С трудом дочитав рукопись до конца, не веря, что это написала его собственная дочь, Соломон с ревом быка бросился к Юлии, как только она переступила порог квартиры.

– И ты молчала? – он потрясал рукописью. – Сколько ты это писала? Почему я ничего не знал?

Юлия от неожиданности и смущения прислонилась к стене и чуть не упала.

Через два месяца в журнале Иноземцева «Словеса» вышел первый роман Юлии, и она тотчас же сделалась новой столичной модой у читающей публики.

Глава четвертая
Лето 1906 года

Фаина все же встала с постели, хоть ей и не хотелось. Нега сковывала ее полные члены, она лениво, точно большая кошка, прошлась по спальне, позевывая и вздыхая. Из столовой доносились утренние звуки. Бряцанье приборов, торопливая поступь горничной, видимо, несущей горячий кофе. Тяжелые шаги хозяина дома. В душе разливалось привычное тепло устоявшейся и спокойной жизни. И вдруг что-то укололо внутри, в глубине, как будто щелкнуло. Что, что? Тревожно забилась мысль. Что же такое промелькнуло давеча, что-то нехорошее, тревожное, неочевидное, но опасное? Фаина остановилась и схватилась руками за виски. Да, разумеется. И вчера, и до этого, она заприметила нечто новое в глазах Соломона Евсеевича, едва уловимое, почти незаметное. Исчезло горение, накал, истовый трепет. Она больше не сводит его с ума? Не волнует до потери сознания?

О нет, господи, нет, нет! То есть Фаина, разумеется, понимала, что по прошествии лет страсть утихает, любое тело стареет и перестает быть предметом вожделения, но почему-то полагала, что ее минует чаша сия и она в глазах своего божества навеки останется прекрасной, а их любовь из чувственной и страстной, присущей скорей молодым и пылким, перейдет в спокойное и полноводное существование двух единых душ и тел. И он женится, наконец, на ней, и прогонит прочь эту немыслимо гадкую женщину!

Фаина тяжело опустилась на кровать. Надо успокоиться и понять, что произошло. Страшные подозрения змеей заползали в сердце и не давали мысли родиться. Новые натурщицы, молодые и чувственные, точно такие же, как и она семнадцать лет назад. Да-да, наверное, именно это стало ее тревожить. Соломон вдруг снова обратился к мольберту и кисти, которые давно были заброшены в чулане. Она сама, как в давние времена, позировала ему, но он остался недоволен, и через несколько дней три милые незнакомые барышни в нарядах прошлого века чинно восседали кругом, образуя живописную картину. Фаина сама рассаживала их, поправляла кудри и кружевные воротники, складки платьев. Прошло несколько сеансов, и работа снова оказалась закрытой холстом и задвинутой в дальний угол мастерской. Фаина не придала значения этим событиям, но только теперь вдруг у нее поселилось тревожное предощущение надвигающейся катастрофы. Как смотрел Соломон-художник на молоденькие лица, руки, плечи! Она больше не вдохновляла его, он искал новые объекты для своего творчества. Или для своей новой страсти?

Фаина так испугалась своих мыслей, что без сил откинулась назад, на подушки. До последнего дня у нее не было иной заботы, как, ублажая любовника, нежно двигать его к мысли о разводе. Развод Иноземцева с женой и брак с любимым, полное обладание им – вот мечта ее жизни. Но Раиса Федоровна не сдавалась, и борьба затянулась на долгие годы. Фаина получила в верные союзники Юлию, к которой привязалась всей душой. И Юлия отвечала ей, любовнице отца, нежной привязанностью, доверчивой лаской. Искренностью, которой и близко не было в отношениях с матерью. Фаине порой даже мнилось, что Юлия ее собственная дочь. Она совершенно не понимала, почему Соломон не настоит на разводе. Как может он терпеть это унижение, столь постыдную зависимость от тщеславной и злой женщины, которая любит не его, а только его славу? Но милый друг всегда уходил от разговоров подобного рода, ссылаясь на непримиримость и жесткость жены.

– Любимая, что тебя тревожит? Разве я не люблю тебя? Разве не ты царишь в моем сердце и днем, и ночью? Поверь, я мечтаю о свободе, как каторжник на рудниках! Дня не проходит, чтобы я не думал о разводе с Раисой. Но ведь ты ее знаешь, она не желает и слушать! Ей радостна мысль о том, что такой человек, как Соломон Иноземцев, принужден склонить перед ней голову. Ее тщеславие никогда не позволит нам разойтись. Поверь мне, милая! Ведь каждый раз, когда она является, дня не проходит без ссор и разговоров об этом. Нет, она не отпускает меня. Но я не отступлюсь! Я добьюсь своего! Я не позволю вить из себя веревки! Мы будем вместе, и нам пропоет свадебный хор!

От этих пылких речей голова Фаины шла кругом. И она с терпением, достойным лучшего применения, несла свой крест греховности, будучи всего лишь жалкой содержанкой, а не законной супругой великого человека. Годы шли, но все оставалось неизменным. Гремели громы, говорились слова, текли реки слез разочарования и унижения. А потом робкое солнце надежды высушивало их, и все возвращалось на круги своя.

Раиса Федоровна, всякий раз обнаруживая в доме следы пребывания Фаины, даже как-то привыкла к тому, что в жизни мужа их двое и у каждой своя роль. Однажды, заявившись, как всегда, как снег на голову, она, стоя в передней, узрела шубку Фаины, ботиночки, шляпу. Горничная смутилась и спешно помогла барыне раздеться. Соломон Евсеевич выскочил из кабинета. Взлохмаченный и встревоженный, приветствовал супругу излишне громко и фальшиво радостно.

– Вот что, голубушка, – хозяйка подала горничной шаль, которой укутывала плечи, – пока я передохну у себя с дороги да приготовят обед, скажи-ка от меня этой… этой гостье, что ей пора и честь знать. Не желаю ее видеть, пусть исчезнет немедля. А ты, мой друг, – она обратилась к мужу, – распорядись об обеде, да прикажи принести мне чаю. Устала.

Она было двинулась в свои комнаты, но поняла, что ни муж, ни горничная не помчались выполнять ее указания. Горничная, правда, сделала два неуверенных шага да и замерла в нерешительности.

– В чем дело? – Брови Раисы Федоровны, и без того выгнутые без меры, извернулись, как две дуги. – Соломон?

Тон сказанного предвещал не то что обычную грозу, а, наверное, конец света.

Супруг вздохнул. Но как-то без прежней робости заявил:

– Фаина Эмильевна больна. Инфлюэнца, высокая температура. Прикажешь выбросить ее прочь, одну, без помощи, в гостиничный номер?

– Забавно, – изумилась жена. – Стало быть, мне предложено мириться с пребыванием вашей любовницы в моем доме окончательно. До этого правдами и неправдами мне удавалось ее изгонять, а теперь она тут и вовсе поселилась. Чудесно! Ей-богу, жизнь презабавна. Напишите водевиль, мой друг, из нашей жизни. Ручаюсь, он будет иметь бешеный успех!

И она гордо удалилась.

Фаина слышала из своего убежища все жестокие слова. Она попыталась встать, чтобы бежать прочь, но силы оставили ее. Голова шла кругом. Пот лил ручьем, и она в изнеможении опустилась на влажные простыни. Поспешно вошла горничная. Поправила простыни, положила холодный компресс на голову, но даже в полусознании Фаина узрела едва скрываемую усмешку. Да, она была посмешищем даже для прислуги! Ну, погодите, вот только бы мне встать, уж я тогда, наконец, выведу вас на чистую воду. Заставлю говорить о разводе, вцеплюсь в горло ненавистной твари зубами и буду терзать ее, пока она не отступится от обожаемого Соломона!

Через несколько дней Фаина совершенно оправилась, но из комнаты своей не выходила. Соломон заглянул несколько раз неприлично поспешно, едва переступив порог комнаты, осведомиться о здоровье. Фаина с тоской почувствовала в нем неуверенность и страх. А ведь каким гордым и мужественным казался он ей прежде, какие воинственные речи произносил!

Забегала и Юлия, матери вовсе не боясь, но, не желая громкого и безобразного скандала, оставалась ненадолго. Словом, все в доме указывало на то, что ей, Фаине, тут не место, что ее пожалели, Христа ради, но пора и честь знать.

Поэтому молодая женщина несказанно удивилась и насмерть перепугалась, когда горничная от имени барыни позвала ее отобедать со всеми. Некоторое время она ожидала, что, может, Соломон зайдет и все ей пояснит, подскажет, что делать, что бы это значило. Да только для самого издателя выходка жены оказалась сюрпризом.

Когда уже обед был подан, Раиса Федоровна, обведя столовую взором, заявила лакею:

– Изволь поставить еще один прибор. Полагаю, наша гостья уже поправилась и может отобедать с нами. Не так ли, милый? – последние слова относились к супругу, который, оторопев, теперь не знал, что из данной затеи выйдет. Явно ничего хорошего.

Пребывание в доме злополучной Фаины вместе с законной женой только на первый взгляд могло показаться забавным конфузом, коим он себя и утешал. Мол, все бывает в жизни настоящего героя-любовника. Однако как выйти из данного неловкого положения, сохранив расположение обеих, он не мог придумать, и оставалось только положиться на волю случая. О том, чтобы просто потихоньку вывести любовницу из дома и сделать вид, будто ее и не было, не могло быть и речи. Фаина слишком глубоко проросла в его жизнь, в этот дом, и не могла быть выдворена просто так, как бордельная девица. А и случись подобное, то как же потом привести ее обратно?

Словом, черт знает что такое!

Между тем семья собралась за столом, и в напряженном молчании начался обед. Дверь отворилась, и в столовую вошла Фаина. К удивлению и Соломона, и Раисы, она вошла вовсе не робко, смущенно. А спокойно, как будто и впрямь жила тут на законных правах. Поздоровалась, пожелала всем приятного аппетита и села на свободное место. Напротив хозяйки дома.

Глаза Раисы Федоровны сошлись в узкую щелку. Лакей заскользил за спинами обедающих, раздался стук вилок и ножей, звук разливаемого в бокалы вина. Ни слова. И так почти до конца обеда.

Тарелки опустели, зато желудки наполнились едою, а сердца – напряжением и злостью. За время трапезы в каждой голове пролетели тысячи слов, яростных выражений, ядовитых замечаний. Но каждый боялся начать первым, выжидая действия врага.

– Ну те-с, по-моему, довольно! – Раиса Федоровна пошла в атаку и решительным жестом бросила перед собой салфетку. – Довольно нам изображать из себя порядочных людей, попавших в неловкую ситуацию. Полагаю, что моей доброты и терпения присутствует с избытком. Но это не может длиться бесконечно. Соломон Евсеевич, друг мой, я понимаю, что в жизни такого яркого человека, как вы, любовницы – будем называть вещи своими именами – вещь обыденная. Скажем так, необходимая для полноты чувств, остроты восприятия жизни, стимула творчества.

– Вы всегда, дорогая, необычайно отчетливо понимали многие сложные вещи. За что я вам бесконечно признателен, – последовал сдержанный ответ.

Фаина, и без того бледная после болезни, побелела еще больше. Юлия переводила взор с одного на другого, пытаясь понять, куда дует ветер очередной ссоры.

– Так вот, я продолжу, – Раиса Федоровна наклонила голову, точно у нее и впрямь выросли рога и она готова была ими ударить. – Это ваше увлечение затянулось, перешло все мыслимые временные и человеческие границы. Оно стало столь устойчивым и постоянным, что иным людям, глядящим со стороны, трудно понять, какую истинную роль играет Фаина Эмильевна в нашем, – она еще раз подчеркнула с нажимом, – нашем доме. Может, она уже сделалась законной супругой? Может, вы, мой друг, перешли тайно в магометанство, позволяющее иметь четырех жен?

Ну, наконец-то! Фаина глубоко вздохнула и распрямила спину. Слава богу, карты открыты. Разговор начистоту! Она с надеждой посмотрела на Соломона, ожидая от него тех смелых и громоподобных речей, коими питались ее душа и слух в последние годы.

– Вот что, Раиса Федоровна! К чему этот неуместный и непростой разговор? Наша гостья нездорова. Зачем изводить ее нервы?

– Нет, пусть! – Фаина даже испугалась собственного голоса.

А Раиса Федоровна как будто только и ждала, когда ненавистная соперница издаст хоть один звук.

– Она будет еще больше нездорова, когда поймет, что вы никогда на ней не женитесь! – произнесла Иноземцева с холодным торжеством убийцы. – Что вся ее молодость и красота лягут вот тут, у ваших ног, подобно собачонке на коврике. Но не более того. Разве это благородно, порядочно по отношению к несчастной и неразумной девушке, которой вы совершенно заморочили голову!

– Раиса! – вскричал Соломон. – Ваши слова грубы и… и безосновательны. К тому же не стоит обсуждать все это в присутствии нашей дочери!

– Ничего, ей полезно будет, авось убережет от глупостей и безрассудства в жизни, – засмеялась жена. Но смех ее выглядел натянутым. – И почему же мои слова показались вам безосновательными? Разве вы намерены взять развод со мной и сделать предложение госпоже Перфильевой?

Фаина смотрела прямо в лицо Соломона, не сводя с него огромных, горящих глаз, ожидая заветных слов, которые все разрешат и покончат с ее мучительным состоянием.

– Неуместный разговор, я не намерен теперь это обсуждать сейчас! Как все грубо, неделикатно! Ты же знаешь, – он обратился к жене, – как сложно сейчас с журналом, как у меня всю неделю болит голова! Ах, впрочем, что с вами говорить… – он с деланой досадой вырвал салфетку, которая висела у него под подбородком. Швырнул ее на стол, но промахнулся. Салфетка беззвучно заскользила на пол, по щекам Фаины непроизвольно поползли беззвучные слезы. Она крепилась, чтобы не дать волю чувствам.

Соломон, с видом оскорбленного в лучших чувствах человека, двинулся вон из столовой, решительно и твердо, как и подобает главе семьи, всем видом показывая, что неудачный обед завершен, закончен и разговор. Всем также надлежало встать и разойтись по углам квартиры, лелеять свои обиды. Но почему-то три женщины не шелохнулись и остались сидеть вокруг стола.

– Он не любит вас, – уже тихо и почти дружески произнесла Раиса Федоровна. – Верней, вы ему привлекательны в физическом плане, но он не любит вас. Вы обречены прождать и не получить взамен ничего, кроме ранней одинокой старости и унижения.

– Что вы смыслите в любви! – выдохнула Фаина. – Вы холодная, жестокая, тщеславная. Разве вам рассуждать о любви, вы заморозите любого, даже самого пылкого!

– Да, в некоторых вопросах любви вы, вероятно, мастерица, я не смею с вами спорить. Но ведь любовь бывает разная. Разная, понимаете ли вы?

– Какая такая разная? Любовь и есть любовь! Дышать и думать как любимый человек. Поклоняться ему, как божеству, помогать ему, вдохновлять, поддерживать, утешать, ласкать… Жить им… – Фаина выкрикнула эти слова и осеклась. Соломон вышел и закрыл за собой дверь столовой.

Раиса проводила мужа взглядом и продолжила терзать несчастную.

– Послушайте, а вам не приходит в голову, что я тоже его люблю? Но по-иному. То, что я терплю вас в своем доме, вас и тех, что были до вас. Содержу его издание, а в придачу и вас тоже. Да, да, милая, что вам краснеть! Разве это не приходило вам в голову?

– Откровенно говоря, нет, – пролепетала Фаина. – Я не вмешиваюсь в дела Соломона Евсеевича, я полагала, что издание популярно и от того вполне прибыльно. Нет, я не думала, совершенно не думала никогда ни о его, ни о ваших деньгах. Я думала только о нем самом, о его таланте и моей любви к нему.

– Да, я тоже была им упоена и хотела служить ему, как божеству, ровно как вы. Но потом я поняла, что из меня не получится жрицы, весталки, я не гожусь для главной жены гарема, и выбрала себе иную роль. Вам, верно, неведомо, – Раиса Федоровна сделала выразительную паузу, – но кроме любви-эроса, который обуревает вас, есть еще и иные виды любви. Позвольте дать вам крохотный урок древней истории. – Она снова посмотрела на несчастную соперницу с уничижением, предполагая, что та, по причине своей необразованности, слышит сии рассуждения впервые. – У греков было широкое понимание любви. Любовь-эрос, так мастерски изученная вами. Любовь-дружба, называемая филия. Семейная любовь, порождающая покой и уверенность, именуемая сторге. А еще есть любовь-агапэ, то – разумная любовь, любовь – жертва! Я предпочту второе, третье, а может, и четвертое. Первое оставляю вам, тут вы безраздельная царица. Жаль, что муж НАШ, – она с усмешкой подчеркнула последнее слово, – муж НАШ – не мусульманин. Ведь пророк Магомет разрешал четырех жен!

Сказав что хотела, Раиса Федоровна умолкла. Ее лицо казалось совершенно спокойным. По всему видно было, что она давно решилась на подобный разговор и готовилась к нему. Фаина выглядела ошеломленной и подавленной. Совсем не такой виделась ей ненавистная соперница, ее чувства к Соломону. И совершенно непонятно было, что думать о самом виновнике безумных страстей.