***
– У меня для тебя подарок… – сказала она.
Королевский флагман рассекал широкой грудью тугие волны, оставляя за кормой белопенный след. Рядом с Королевой возвышалась костлявая сутулая фигура Очкарика, закованная в латы, – комичнее картины не придумаешь, но у него было такое серьёзное и торжественное лицо, что я постеснялась насмехаться.
– Только мне очень не хочется тебе его дарить, – продолжала Королева.
– Почему же?
Она вздохнула:
– Потому что тогда ты опять уйдешь.
– Но там меня больше ничего не держит!..
Она улыбнулась, таинственно и чуть грустно:
– Я скажу тебе после, а пока – побудь с нами.
И ветер надул огромные оранжевые паруса, увенчанные красным солнцем, ещё сильнее, – и корабль, вырвавшись из объятий зелёных волн, полетел на восход, – туда, где громоздились кремовые горы облаков.
***
– Где же подарок? – спросила я, очнувшись.
Надо мной нависал белый, в желтоватых потеках потолок, рядом на койках разметались безмолвные или стонущие люди – и вдруг я увидела… Врача. Он стоял рядом, держа меня за руку, и улыбался – глупо и счастливо:
– Я – не мореход, я – врач… У меня, если хочешь знать, – морская болезнь, но зато я умею водить самолет!
Потом мы молчали и смотрели друг на друга и не могли насмотреться.
– Обещай, – попросил он, – что больше никуда не убежишь!..
И я обещала.
***
…Мы решили покинуть этот город и эту страну. Нам было нелегко на это решиться – кто и где нас ждал? Но маски людей вокруг с каждым днем становились все более непроницаемыми и безликими. Все чаще, заглушая все остальные звуки, по улицам раскатывалось эхо барабанных маршей и исступленные выкрики, предвещающие близкие серые сумерки…
И вот, однажды, ранним утром, когда маленький дом на уютной тенистой улице был наполнен суетой и волнующим предвкушением расставания с насиженным и обжитым местом, кто-то постучал в нашу дверь. Подросший за время моих скитаний Малыш сидел на ковре посреди разбросанной одежды и чемоданов, и весело пищал, запихивая в рот лучший папин галстук. На гладильной доске плотоядно шипел забытый утюг, на плите в кухне убегало молоко, – ну, не могу я помнить о нескольких вещах сразу! – и тут-то и раздался этот стук.
Я распахнула дверь. Все выглядело так мирно: дворик, покрытый мозаикой солнечных пятен, где-то в его прохладной глубине ворковали голуби, на скамейке дремала кошка, а прямо предо мной на ступенях крыльца, увитого плющом, стояла очень красивая молодая женщина.
Когда я видела её в последний раз, а было это очень давно, – мне казалось даже теперь, что в другой жизни, – она выглядела совсем иначе. Но я узнала её сразу.
– Доброе утро! – вкрадчиво-чарующим низким голосом произнесла гостья.
Что же, в чувстве юмора ей нельзя было отказать: кому придёт в голову назвать «добрым» утро, когда на его пороге вдруг появляется… ведьма.
– Узнаёшь? – не без внутреннего самодовольства поинтересовалась она.
Я молчала. Я не была напугана, просто её появление было слишком неожиданным. Но она расценила моё молчание по-своему и заулыбалась.
– Не хочешь ли пригласить меня в дом, хромоножка? – нахально спросила Ведьма.
Вот оскорблять меня как раз и не стоило! – я мгновенно обрела дар речи и чувство собственного достоинства.
– Пошла вон… – спокойно ответила я и хотела захлопнуть дверь, но Ведьма успела просунуть ногу через порог.
– Не спеши так, а то пожалеешь! – прошипела она.
– Что ты мне можешь сделать? – рассмеялась я. В самом деле: я ведь не совершила ничего плохого.
Да, после того как я выписалась из больницы, я кое-что сделала. Например, навестила некоего Кагича – обладателя ласкового мурлыкающего голоса. Это с ним Джем разговаривал по телефону и его же он узнал на одной из фотографий в Сониной коллекции – помните те "картинки", что нашел Дрипс?.. Я застала Кагича в компании печально знакомой мне личности яркой средиземноморской наружности – и после того, как в дело вступил Луизин пистолет, двумя мерзавцами на свете стало меньше. Вообще-то, я не собиралась стрелять – я даже и не знала, что буду делать и что говорить, но эта штука все решила за меня – ей нравилось убивать. Там оставалось ещё два патрона, и я выкинула пистолет с моста в реку. Падая, он несколько раз перекувырнулся в воздухе и выпустил в меня оставшиеся заряды, – к счастью, мимо.
Но знаете, хоть и сказано было: "Мне есть мщение и Аз воздам…" – я не чувствовала после этого на себе греха, ведь у Всевышнего и так много дел. Потому-то я и засмеялась в ответ на ее угрозу.
– А Серж?.. – вдруг ехидно спросила Ведьма.
– Что – Серж? – не поняла я.
Бедняга Серж, я почти о нём не вспоминала…
– Серж, которого ты – уби-и-ла! – пропела она и вытащила из кармана… Дрипса.
Он посмотрел на меня своими крохотными голубенькими глазками, поморгал, и виновато отвернулся.
– Прости, – чуть слышно прошептал он, – но она грозилась съесть мою Дрипзеттушку, и я ей всё рассказал…
– Что ты ей рассказал?! – воскликнула было я, и тут-то всё и вспомнила.
***
В тот вечер когда я была в кафе с Б.Б, между мной и Сержем произошла ссора… Как? Очень просто. Ведь я тоже умею раздваиваться…
Мы с Б.Б сидели за столиком, и я увидела в окно, что подъехал Серж. Он вошёл в подъезд, а я не могла уйти сразу: Б.Б. был так встревожен, что мне было неловко бросить его вот так сразу.
И вот я сидела и все мысли мои были заняты Сержем, я даже не слышала, что говорит Б.Б., и что происходит вокруг. А потом я вдруг… очутилась у себя в квартире. Серж очень удивился, увидев меня. На столике стояла початая бутылка дорогого вина и он уже успел к ней приложиться…
Серж сказал, что собирается жениться. На Амалии… Ну, та моя коллега-бегемот, которой привалило наследство. Это было так неожиданно – ничего не предвещало нашего разрыва!.. Оказывается, они спелись ещё на той вечеринке, когда я представила его коллегам, и вся эта ложь продолжалась уже долгое время. Он и на аборте настоял, как выяснилось, потому что не хотел себя связывать: дескать, он слишком благороден, чтобы оставить женщину в положении.
– Поверь, – ласково говорил он, доверительно глядя мне прямо в глаза, как и положено между близкими, – мне так нелегко: она ведь – уродина, хоть и с деньгами… Не представляю, как я буду с ней жить! Но мы будем продолжать встречаться, правда, малыш? Какая, собственно, разница? Между нами всё останется по-прежнему…
Возможно, в другой ситуации я бы отреагировала гораздо спокойнее. Не в моих привычках навязываться, да и вообще – скатертью дорога!.. Но ведь по его настоянию я лишилась своего единственного, Богом посланного шанса стать матерью! Неужели он не мог во всем признаться до того?! Дескать, милая, я не хочу этого ребёнка потому, что у нас с тобой уже ничего не будет… Но он-то говорил совсем другое! Говорил о любви и нашем будущем!.. Зачем он врал?! Ведь уже знал, что не останется со мной, – да чёрт с ним, обошлась бы и без него! – как знал и то, что, сделав аборт, я больше не смогу… Я была зла на себя – почему я такая дура? – зла на него… Нет, ложь. Больше всего я была зла на себя. Это было моё решение. И я себя – ненавидела!.. Как я могла? Как?!
И леденящее осознание непоправимого, горечь предательства, обжигающая ненависть, – всё сплелось в тугой пульсирующий комок! В такую невыносимую боль!..
И меня обуяло бешенство!.. Как я не обратилась в пепел от собственной злобы?.. Я что-то выкрикнула ему в лицо и грохнула об пол бутылку с вином, а он стоял и улыбался, полагая, что представляет собой большой кусок очарования. Эта его улыбочка довела меня просто до белого каления, и когда он сунулся было ко мне с нежностями, полагая, что больше и говорить-то не о чем, – я его оттолкнула… Он не удержался на ногах и упал, а я… Я неожиданно снова очутилась в полутьме вечернего кафе и, стараясь унять бешено колотящееся сердце, не могла понять: наяву ли это всё было?! Б.Б ещё, кажется, сказал, что у меня очень странное выражение лица, – посмотрел бы на своё!
Так мы и сидели в тот вечер – двое медленно сходящих с ума, запутавшихся в собственной жизни. Потом я заставила себя все забыть…
***
– Ну, так что? – торжествующе воскликнула Ведьма, когда она очнулась.
– Чего ты хочешь? – безжизненным голосом спросила она.
Ведьма засуетилась, мгновенно растеряв напускную спесь и самодовольство. Хищно облизав остреньким язычком пухлые губы, она страстно выдохнула:
– Пусти меня туда! Я ведь всё-ё знаю… Я ещё тогда знала, кто ты!
– О чём ты? – вяло удивилась она.
– Не притворяйся! Я говорю о твоих снах! – в руках Ведьмы жалобно запищал Дрипс.
Ах, сны…
Она протянула руку и Дрипс торопливо перебрался к ней и спрятался в карман, показав Ведьме длинный язык:
– Бе-ее-е!..
***
Если она так хочет в мои сны… Если ей нужен призрачный мираж… Что тут такого? Пожалуйста… Может, тогда она от меня наконец отвяжется? И я полезла в карман, чтобы погладить Дрипса, и вдруг мои пальцы нащупали что-то маленькое и круглое.
Я вытащила руку – на моей ладони сверкала пуговица.
Настоящая золотая пуговица с вензелем и гербом Её Королевского Величества! Та, что когда-то дал мне Вишнёвый Лакей. Чтобы я не забыла… И всё стало на свои места: и там и тут – всё реально.
– Нет, – ответила я. – Таким как ты – там нечего делать.
– Это твое последнее слово? – сквозь молодое лицо Ведьмы вдруг проглянуло её настоящее обличье. – Ведь я могу тебя заставить!..
Нет, она не сможет, – я все забуду. Забуду, и теперь уже сделаю это осознанно… И никто чужой не сможет проникнуть туда с моей помощью.
Жаль только, что я больше никогда их не увижу.
В конце улицы показалась Карета. Она медленно приблизилась к нам. Вишнёвый Лакей вопросительно посмотрел на меня, но я покачала головой – ведь я обещала, что никуда больше не сбегу.
Карета остановилась прямо позади Ведьмы, и Кони призывно заржали. Она ничего не услышала, но увидела отражение в моих глазах и торопливо обернулась – перед ней была лишь пустая улица!.. Она снова заглянула в мои глаза и снова быстро повернулась назад, но улица для неё по-прежнему была пуста.
– Вот видишь, – сказала я, – у тебя ничего не выйдет… – и захлопнула дверь.
Вишнёвый Лакей поднял хлыст и с силой опустил его на ведьмину спину, и ещё раз и ещё… Она взвыла и завертелась волчком, не понимая, откуда сыпятся удары.
С каждым щелчком бича Ведьма теряла украденную у других молодость и силу, пока не рассыпалась в прах, и налетевший ветер развеял его без следа. Возница в последний раз взмахнул кнутом – и Карета, запряжённая шестёркой, взмыла ввысь и растаяла вдали…
***
Эпилог:
Она так и не прочла дневников своего настоящего отца – все его записи сгорели в машине вместе с теми, кто хотел её убить, а доктор Якоб Чедвик умер в тюрьме от туберкулеза, и потому она до конца жизни считала себя виновной в гибели подруги. Это было единственное, в чем она раскаивалась.
Вместе с мужем и приёмным сыном она прожила около восемнадцати лет – миллионы отца так и не нашли её, – но в любви и согласии. И потому была счастлива. По прошествии этого времени, самолет, на котором её муж спешил к больному, пропал в горах. Его тело не было найдено. Она постриглась в монахини, приняв монашеское имя Елена – в память о той, в чьей смерти напрасно себя винила.
В канун своего семидесятилетия сестра Елена таинственным образом бесследно исчезла из своей кельи, запертой на ночь изнутри.
Никто не смог хоть как-то объяснить столь загадочное происшествие, но досужие языки утверждали, будто с рассветом на озере, на берегах которого стоял монастырь, видели большой старинный парусник. На его оранжевых парусах трепетало ярко-красное солнце…