– Пожрать дай.
Аким встал, скинул с себя ватник, повесил его на гвоздь у выхода. Вернулся и сел к столу.
Мавра достала из печи чугун. Налила ему в тарелку щей. Поставила тарелку перед Акимом и пододвинула блюдо, на котором лежал начатый каравай хлеба.
Аким достал из кармана складной нож, отрезал кусок хлеба и в полной тишине стал есть.
Когда тарелка опустела, Аким положил ложку и предложил:
– Мавра, купи у меня чёрта. Прошу недорого, всего тысячу рублей.
– Аким, зачем он мне?
– Будет по дому всю работу делать. Ты только указания давай. Чёрт сильный, крепкий. Вас не обидит.
– Не надо, у меня и денег таких нет.
– Сторгуемся.
– Зачем он мне? – с испугом говорит Мавра.
– Должен же в доме быть мужик.
– Мужик должен, а чёрта мне не надо.
Аким вздохнул, поднялся, снял с гвоздя ватник и, не сказав ни слова, вышел за дверь.
С той поры повелось, что раз, а то и два в неделю заходил он к Мавре под вечер и уже не просясь, возникала перед ним тарелка с едой. Он неторопливо съедал то, что ему предлагали и уходил. Когда Аким появлялся в дверях, Анисья подхватывала сына на руки и уходила на кухню. Садилась на скамью у печи и ждала, когда Аким уйдет. Они с Маврой не обсуждали между собой визиты соседа.
Только раз Анисья сказала:
– Мама, я его боюсь.
–Я тоже. – ответила Мавра.
– Какого чёрта он к нам ходит?
– Анисья, не вспоминай чёрта, дело к ночи.
– Мама, ты как думаешь, у него правда чёрт есть?
– Откуда он у него возьмётся! Хотя, кто его знает, он мужик тёмный.
Принимали гостя по-прежнему, а он всё также молча ужинал и уходил, как будто так и надо.
Глава 4
Деревенская жизнь особенная. Течёт она по своим законам. Законы эти подчиненны одной цели – труду. С утра до вечера должен сельский житель работать, чтобы добыть себе пропитание, обогреть свой дом, напоить себя водой. Работа так привычна деревенскому человеку, что не отделяет он её от самой жизни. Ни это ли и есть гармония. Жизнь тихая и размеренная с простыми радостями и заботами установилась и в доме Мавры. Остались они вдвоём с Анисьей. Сёстры разъехались. Надя с Валей перебрались в Москву, поближе к старшей сестре Нюре. Деревенская жизнь была по душе только Анисье. Мишутка рос как на дрожжах. Окружённый слепой любовью трёх женщин, которые души в нём не чаяли, он становился мальчиком избалованным и своевольным. Уже в таком малом возрасте он устанавливал свои правила, а женщины им подчинялись, лишь бы ребятёнок не капризничал. Бабушка Маша тоже пыталась принимать участие в воспитании правнука, но это ей давалось с трудом, сказывался возраст. Зато своим присутствием она поддерживала Мавру, щедро раздавая советы и поучения. Анисья, работая с утра до вечера, принимала участие в воспитании сына мало. Прибегая на обед домой, или возвращаясь с работы вечером, при каждом удобном случае целовала его румяные щёчки, испытывая при этом такой прилив радости, что хорошее настроение не покидало её в течение всего дня. Анисью любили все: за характер спокойный и добрый, за трудолюбие и язык не брехливый, за то, что не сквернословила, что было редкостью среди доярок. Казалось, что вся оставшаяся жизнь так и пройдёт размеренно. Но не зря в народе говорят, сколь верёвочке не виться, конец всегда будет.
В самом начале лета, когда было много работы на ферме, а дома огородные дела ещё не закончились, Анисья так уставала, что вечером валилась в постель и засыпала мертвецким сном до первых петухов.
В Троицын день задержалась Анисья на ферме и потому возвращалась вечером одна. На большом камне на краю дороги сидел дядька Аким. Он не смотрел на Анисью, голова его была опущена вниз. В руках он держал палку, которой водил по земле. Анисья заторопилась. Дядька Аким поднял голову, пристально посмотрел на Анисью и поднялся с камня.
– Здравствуй, дядя Аким.
Она торопливо прошла мимо.
– Постой. – услышала она в ответ.
Анисья остановилась. Сердце её забилось в груди и стало тяжело дышать.
Дядька Аким подошёл, обхватил её и легко закинул себе на плечо, крепко обхватил ноги Анисьи.
– Молчи. – строго сказал и широко шагая, понес Анисью в глубь леса.
В июне ночи светлые, лишь слегка приглушится день, посереет всё вокруг, но темнотой не накроется. Поэтому трудно определить который час, вечер ли или ночь глубокая. Сколько было времени, когда вернулась Анисья домой, сказать трудно. Вошла в избу и остановилась на пороге. В сумерках разглядела, что сидит мать на кровати рядом со спящим Мишуткой. Тихо в комнате, ходики монотонно стучат, нагоняют сон.
Мавра осторожно, чтобы не разбудить внука, поднялась с кровати и подошла к Анисье.
– Что так долго? Мишутку еле усыпила, всё тебя ждал. Случилось что?
Приглядевшись к дочери, Мавра поднесла руки к лицу и упавшим голосом спросила:
– Кто?
– Дядька Аким.
– О-о-о-х. – протяжный вздох вырвался из груди Мавры.
Ходики простучали в нависшей тишине «Бе-да», «бе-да» или почудилось Мавре.
Доченька, как случилось то…
Говорит, а сама слёзы утирает краешком платка.
– Мама, не волнуйся… – Анисья помолчала. – Всё по доброй воле.
– Анисья, по какой доброй воли, что ты натворила! Ты же не знаешь какой Аким на самом деле. Он же жизни теперь тебе не даст. Уходить тебе надо.
– Мама, куда мне уходить, да и зачем.
– Анисья, ты вот послушай, что я тебе скажу. По молодости Аким и двое его дружков надругались над Татьяной. Что и как у них там произошло, никто так и не узнал. Только Аким, чтобы в тюрьму не пойти, женился на ней, прикрыл и себя и дружков своих. Родила Татьяна, как и положено, через девять месяцев сына Кольку. Чей это ребенок Акима ли или двух других неизвестно. Только Аким относился к Кольке как к чужому, и когда тот ушёл в армию служить, назад уже не вернулся. Живёт в райцентре, говорят, у него три дочки, но ни сам Николай, ни его дети ни разу к родителям не приезжали. Люди передают, что пьяница он запойный. Живет кое-как.
– Мама, помню я Кольку. Так ведь у них с тёткой Таней ещё два сына есть.
– Да, в этих сыновьях Аким не сомневается. Прожил он с Татьяной всю жизнь, только как жил, мучился сам и её извел. Никогда я улыбки у неё на лице не видела, ходит как в воду опущенная. Людей сторонится, даже подруги никогда не было. Аким не любит, чтобы кто-то гостевал, за порог избы не пускает чужих. Не даст он, дочка, тебе жизни. Уходи ты отсюда.
– Куда уходить-то мне? Да и на работу мне завтра с утра надо, прогулы ведь поставят.
– Иди на село. Первое время у Лидии Сергеевны поживешь. Тебя на ферму возьмут с распростёртыми объятиями. Квартиру дадут. Мишутку в садик пристроишь. Ты молодая, тебе надо в жизни устраиваться. Мишутка пока у меня поживет, потом заберёшь. А с Евгением Ивановичем я договорюсь, отработаю за тебя на ферме, пока новую доярку не найдут.
– А Мишутка?
– С бабой Машей побудет, ничего страшного, я в годы войны тебя одну дома оставляла, выросла ты, и он, пока всё утрясется, с бабушкой Машей побудет.
– Мама, может ты просто страху нагоняешь.
– Какого страху? – Мавра возвысила голос. – Жить он с тобой не станет, для развлечения только и будет тебя теребить, зато бабы деревенские сожрут и правы будут, незачем бесстыдством заниматься.
– Да, я его больше не подпущу к себе…
– Будет он тебя спрашивать, сегодня тоже, наверное, не спросил. Он мужик, с него взятки гладки, весь позор тебе достанется.
– Мама, почему так всё складывается? Я ведь тоже хочу быть счастливой!
– Анисья, я была девчонкой, когда услышала разговор баб на покосе, запомнила его на всю жизнь. Одна тоже всё спрашивала про счастье, а бабка Иринья, царствие ей небесное, сказала: «Бабы, знаете, как в жизни бывает, дойдёшь до горы, перелезешь через неё, а там новая гора виднеется, вот так всю жизнь и идёшь, от горы к горе, а точнее от горя к горю». Ищи дочка счастье на земле, под ногами, не задирай голову, ничего хорошего не получишь. Аким уже свою жизнь прожил, да и Татьяна не заслужила такой беды на старости лет. Не нужный он тебе человек.
Долго обсуждали мать и дочь как быть дальше, но выход был только один, надо было перебираться Анисье с Мишуткой жить на село.
– Поспи немного, дочка, за день-то устала.
Анисья прилегла на кровать рядом со спящим Мишуткой. Нет, ради него надо было уходить из родного дома, устраивать свою жизнь на новом месте. Трудностей Анисья не страшилась, пугала только разлука с сыном, пусть и короткая, но кто знает, как всё сложится.
Под утро сон сморил Анисью, задремала она всего на минутку и вдруг оказалась в лесу на полянке. Жарко шептал Аким:
– Анисочка, милая, не спеши…
И Анисья послушалась, расслабилась в его руках и подчинилась Акиму, покорилась ему, лишь изредка открывая глаза и встречаясь с ним взглядом, выдержать который Анисье было трудно, так страшно смотрел он на неё. Казалось, всю жизнь копил он свои чувства, чтобы сейчас отдать их все Анисье. Была в его взгляде сила, была и нежность, но понять его до конца Анисья не могла. Мысль всё билась в голове: «Как же так, ведь он старик, но сколько в нём мужской силы…» И опять: «Ведь он старик, старик… старик…»
Анисья раскрыла глаза. Нет, не сон это был. Переживала она те мгновения близости, так свежи были воспоминания.
И уже наяву вспомнила как перед уходом спросила:
– Что же теперь будет, дядя Аким?
Ответил ей ласково и смотрел прямо в глаза, взор не отводил.
– Иди домой, поздно уже. Я за тобой пойду.
Всю дорогу до дома чувствовала Анисья, что идёт он за ней следом, сначала среди деревьев тихо двигался, а потом вышел на дорогу и следовал за ней на расстоянии. Заходя в дом, оглянулась женщина и увидела – смотрит на неё Аким. Стоит на обочине дороги такой большой и сильный, не сдвинешь его с места, не под силу будет, если уж встал на своём – не отступится. Страшно стало Анисье, но вместе с тем забилось сердце, и огненная волна прошла по всему телу второй раз за этот вечер.
Слова матери охладили Анисью. Она права, ничего кроме беды не выйдет. Надо уходить. Нет, надо бежать от Акима, не справится она с ним.
Анисья собралась быстро. Уложила в мешок самое необходимое. Мавра повесила ей на шею мешочек с деньгами на первое время. Перед дорогой сели за стол, Анисья выпила молока с куском чёрного хлеба. На прощание подошла к кровати и погладила сына по голове. Тихо вышли с Маврой на крыльцо. Мать проводила дочь до калитки, обняла её и сказала:
– Не волнуйся за сына, всё будет хорошо. Иди с богом.
Голубое и свежее, чистое и ясное утро сопутствовало Анисье. Легко было идти с ним по просыпающемуся лесу. Радостно слушать щебет птиц, смотреть на развешенную на еловых ветках паутину, унизанную бриллиантовыми каплями росы, на пестрые цветы на обочине дороги. Лес вступал в новый день, который для его обитателей всегда был счастливым, потому что не знают птицы и звери горя, а живут одним днём. Человеку такая лёгкость неведома. Вот и Анисью одолевали мысли о том, как придёт она на село, прямым ходом сразу к Лидии Сергеевне, у которой поживёт первое время, сбросит у неё узел с вещами и отправится к председателю, решит с ним все вопросы, и успокоится её душа, утвердится в том, что начнётся у неё жизнь новая. Мишутку отдаст в ясли, пусть растёт среди ребятишек, пусть учится уму-разуму. И как не пыталась она не думать об Акиме, всё же мысли о нём бередили ей душу. Сама себе Анисья признавалась, что мужик этот ей был приятен, если бы не ушла Анисья из Борков, не известно, чем закончились бы их отношения. В одном только она не сомневалась, что пошла бы за ним в любую сторону, если бы он позвал. Уходила она с тайной надеждой, что найдёт её Аким, а как найдёт, то и не отпустит больше от себя. Хотелось верить в это, но сердце подсказывало, что не станет он добиваться её, раз приняла такое решение, значит так оно и будет. Он сам всё понимает про себя и Анисью.
Наверное, в другом месте загрустила бы Анисья, но среди лесной красоты, среди этой вечной жизни, стало легко на душе. Анисья улыбнулась и молодым чистым голосом запела громко:
Меня мама голяком:
Не гуляй со стариком.
Истрепала весь голик,
А мне нравится старик!
Впереди её ждала гора, высокая и трудная в подъёме. Как она её преодолеет, и что будет ждать при спуске, Анисья узнает только через много лет, когда будет жить одна в стареньком домике в постоянном ожидании весточки от единственного сына. А пока идёт она бодрым шагом с большой надеждой на то, что впереди ждёт её за горой счастье.