– Ещё и ноешь, ещё и недовольна! Дура ты, Аниська, побыла б на моём месте, как шёлковая стала, пень в колоду!
– Мне на моём хорошо. Дура не я, а ты. Сама себе такую жизнь выбрала, тебя никто не заставлял раздвигать ноги перед Ренатом.
– Много понимаешь! Это ты замуж вышла по выгоде, а я любила его. Знаешь, как сильно любила! Руки даже хотела на себя наложить, когда он бросил меня. Да что с тобой говорить, колода пустая!
Махнула рукой и ушла. С тех пор дружба пошла врозь и стали они не врагами, конечно, но людьми далёкими друг от друга. Было такое, что увидев издалека друг друга, старались встречи избежать. Да и выросли они давно, закончилось детство. Пролетело десять лет с того дня, как пришла Анисья жить к Михаилу. Жили они хорошо. Он работал исправно и хозяйство тянул. Приноровился вечерами после работы для поддержания боевого духа опрокидывать стаканчик, но пил с мерой, за рамки не выходил, руку на жену не поднимал, наоборот, захмелев становился тих и улыбчив. Иногда Анисья покупала водку сама, показывая мужу, что относится к его слабости с пониманием. Со временем боль от бездетства притупилась и уже не вызывала такого буйства эмоций ни со стороны Анисьи и Михаила, ни со стороны свекрови. Одна бабка Маша исправно просила у батюшки Александра Свирского сыночка для внучки. Верила она свято, что событие это произойдет в положенное время, и надо терпеливо дожидаться.
Лето 1968 года было очень жарким. Солнце разогревалось так, что температура днём держалась высокой, а по вечерам жар начинал спадать, но не сильно. Ночи стояли душные. Всё вокруг изнывало: люди и скотина, поля и огороды, лес и луга. Народ ждал дождя. Как-то под вечер в распахнутое окно влетела птичка. Она заметалась по комнате, ударилась об печку и упала на пол. Анисья подобрала мёртвую птаху и закопала её в огороде.
– К беде. – с тревогой подумала она.
Когда длинный и утомительный день подошёл к концу, стали укладываться спать. Из-за духоты, в надежде хоть на небольшую прохладу, расположился на ночлег Михаил в сенях в пологе, Анисья же легла в доме. Она долго не могла уснуть, но усталость победила, и Анисья провалилась в тревожный сон. Снилось ей, что упала в яму, не может выбраться из неё, кричит: «Помогите!», но помощи нет. Стены ямы мокрые и скользкие, руки съезжают, не может она ухватиться за край. И вдруг на краю ямы появляется человек. Анисья смотрит вверх и узнает мужика, которого видела в зеркале, когда гадала на святках.
– Анисочка, одеяло накинь, милая, давай скорее, а то сгоришь!
Мужик смотрит на неё, но руки не подаёт, лишь повторяет снова и снова:
– Одеяло накинь, одеяло накинь…
Анисья открыла глаза. Сизый дым уходил в открытое окно, а под потолком красное пламя вилось, и языки огня хватали всё до чего могли дотянуться. Комната горела.
– Пожар. – хотела закричать Анисья и не смогла. Кашель сломил её пополам. Она хотела опустить ноги на пол, но отдёрнула их, потому что наступила на огонь. Вспомнила она слова мужика, накинула одеяло на голову и по горящему полу босыми ногами устремилась к распахнутому окну. Вывалилась из окна и на секунду потеряла сознание. Очнулась от того, что кто-то поливал её водой. Увидели деревенские, что пришла в себя и попытались влить ей в рот воды, но Анисья оттолкнула ковшик от себя, и плохо различая людей, которые собрались около неё, спросила:
– Мишка выбрался?
– Куда там! Смотри как горит, ваш дом уже третий.
Огонь полыхал так, что вокруг жар стоял невыносимый. Анисья попробовала встать, но застонав, упала на землю. Ступни ног сильно обгорели. Одеяло, которое накинула Анисья на голову спасло её тело от ожогов, но ногам досталось сильно.
Увидев, что Анисья пришла в себя, люди отошли от неё. Они хватали вёдра и пытались заливать соседние дома, не тронутые огнём. Вокруг охваченного пламенем дома Анисьи, по часовой стрелке ходили старухи. В руках они держали иконы и громко читали молитвы. От молитвы ли, или от безветрия, огонь собрался в столб и устремился вверх.
В ту ночь сгорело три дома. Запах гари висел над деревней. Плакали бабы, голосили напуганные ребятишки. Бабка Таня рвала на себе волосы, кричала и каталась по земле. Анисья была как в тумане, было больно дышать, перед глазами плыла пелена, ноги ныли нестерпимо, и слабость сковывала движения. Она хотела подползти к свекрови, но сделав усилие, и, приподнявшись на руках, неожиданно для себя провалилась в темноту.
Глава 14
В больнице пробыла Анисья долго. Ожоги на ногах заживали медленно. От чего загорелись дома, так и не определили. Знали точно, что гореть стало с дома Сидоровых. Пожар начался около трёх часов ночи. Уставшие за день, люди крепко спали. Из-за жары огонь распространился мгновенно. К четырём часам утра три дома выгорели дотла. Коровушка, почуяв дым, выбила не крепко закрытые ворота хлева и тем самым спасла сама себя. Это всё, что осталось тётке Тане от когда-то крепкого дома и небольшой её семьи. Михаил, по всей видимости, угорел во сне, его нашли на месте сгоревшего полога. Два дня Анисья лежала на кровати тихо, она не плакала и ни о чём не спрашивала, на третий день, проснувшись рано утром, она закричала, заметалась на кровати, перепугав обитателей палаты. Успокоить её смогли, лишь сделав укол, после него она заснула, а когда проснулась под вечер, то долго плакала. Приходили к ней Мавра с бабушкой Машей. Приходила свекровь. Однажды пришла Нюнька. Было видно, что она с похмелья, на опухшем лице цвёл синяк. Увидев бывшую свою подругу, Анисья закрыла глаза, а Нюнька постояв немного у кровати, положила на тумбочку кулёк с конфетами и тихо вышла из палаты.
В больнице перед самой выпиской узнала Анисья новость, которая в другое время сделала бы её самой счастливой женщиной, но сейчас приняла она её спокойно, почти равнодушно. Анисья ждала ребенка. Сначала думала, за что судьба отобрала у неё всё сразу? Почему она выжила? Зачем? А когда беременность подтвердилась, то пришло к ней озарение – для того чтобы родился ребёнок, она должна была заплатить страшную цену. Этот обмен так поразил Анисью, что она боялась даже думать о ребёнке.
Лидия Сергеевна уговорила Анисью пожить до родов у них с Николаем Тимофеевичем.
– Анисья, тебе надо быть постоянно под наблюдением, зачем рисковать? Вот родишь и вернёшься к матери.
Доводы веские, к тому же говорила Лидия Сергеевна больше как медик, и не прислушаться к ней было бы глупо, поэтому Анисья осталась в Касачихе. Потянулись дни грустные. После долгих лет самостоятельной жизни было тяжело принимать чужую семью. Как только Анисья окрепла, вернулась на работу в пекарню. На тяжёлую работу её не ставили, была на подхвате. Работа отвлекала, вид душистого тёплого хлеба наполнял душу Анисьи покоем. Думала Анисья: «Прежде чем вынуть готовый каравай из печи, надо чтобы сначала тесто зрело и поднималось, потом вымесить его надо с силой, потом форму придать и только после на жаркие угли поставить. Вот так и во мне, поднимается и зреет новая жизнь, потом родится ребёночек, станет расти и сил набираться, будет меня радовать, жизнь моя значит не пустая, и Миша не зря жил, оставил после себя росточек. А я все силы приложу, но сына поставлю на ноги».
С каждым днём всё сильнее чувствовала Анисья ребёнка. Она не сомневалась, что носит под сердцем сына. Про себя решила, что назовет его Михаилом и мысленно в течение всего дня обращалась к нему с душевными разговорами. Со стороны казалось, что стала Анисья нелюдимой и замкнутой, но стоило отвлечь её от задумчивости, как на лице появлялась улыбка, и она становилась всё той же доброй и приветливой девушкой. Она изменилась внешне, стала наливаться телом, полнеть лицом. Изменилась походка, теперь Анисья всё делала неторопливо. В свободное время садилась возле окна и подолгу смотрела на дорогу, как будто кого-то ждала. Несколько раз ходила Анисья в Борки, проведать Мавру и бабушку Машу. Мать уговаривала её перебраться жить к ней, но Анисья отвечала всегда мягко, но твердо.
– Родится ребёнок, тогда и вернусь домой.
Бабушка поддерживала решение внучки. В Касачихе Анисья под присмотром Лидии Сергеевны, кто знает, какие последствия могут быть после того страха, которого натерпелась Анисья: «Всё будет хорошо, Анисьюшка. Батюшка наш заступник Александр Свирский не оставит тебя и ребёночка. Береги сыночка, сама в работу не впрягайся. Остерегайся».
Бабушка ласково поучает Анисью, а сама потчует молочком:
– Пей милая, собирай все силы, чтобы выкормить сыночка, скоро сама коровушкой станешь. – и тихонько смеётся, разве же можно вместить в себя столько радости и не расплескать её на улыбку, да не показать всему свету. Ведь радость-то какая! Счастье-то какое! Ребёночек, сыночек! Её любимая Анисьюшка снимет с себя такой груз, такую тяжёлую ношу, с которой прожила столько лет. Но всё это в прошлом. Впереди счастье, впереди жизнь. Только бы не произошло беды, только бы всё было хорошо!
Часть 2
Глава 1
26 июля в Гаврилов день варили деревенские бабы пиво. Приглашали к себе соседей и всех желающих угощали, потому что в этот день праздновали день деревни. Бабы и девки наряжались, мужики довольно ухмылялись, предчувствуя пивное изобилие. Ребятишки с криками бегали по деревне от дома к дому из любопытства и в надежде получить сладкое угощение. Гаврилов день – событие, которое ожидают весь год. В этот день хозяйки соревновались в мастерстве пивоварения и хлебосольстве, чем больше побывает в доме гостей, тем больше уважения к дому. Вечером же песни и пляски под гармошку в самом центре деревни собирали всех жителей от мала до велика.
Мавра старалась очень. Пиво было готово, пироги уложены на чистой холстине и занимали почти весь стол. Справив все дела, Мавра в своём праздничном платье вышла во двор и села на скамейке у дома в ожидании гостей. Анисья с Мишуткой на руках прогуливалась по двору. Белая пушистая кошка мирно спала на завалинке. Куры бродили в поисках букашек и червячков, останавливались и короткими рывками рвали траву, склонялись и тыкали жёстким клювом в землю, что-то подбирая себе в рот. Мишутка с интересом наблюдал за ними, если Анисья поворачивала его при ходьбе так, что куры пропадали из видимости, он начинал крутиться и всячески привлекал внимание матери, чтобы она подошла к птицам ближе.
Мишутке больше года, он уже ходит, правда неуверенно, но это скорее всего из-за того, что мальчик он крупный, и его тянет вниз, а усевшись на пол, начинает плакать и заставляет Анисью брать себя на руки. Материнство изменило Анисью. Прошла детская миловидность, повзрослела она на лицо, но всё также на молочной коже румянились щёки и алели губы. Анисья была в самом расцвете женской красоты: высокая, крепкая, складная, полная здоровья и физической силы. Изменилась походка, движения её стали плавными и мягкими. Она не разговорчива и скрытна. От былой наивности и непосредственности не осталось следа. Созрела Анисья не только телом, но и умом.
Жили они с Мишуткой у Мавры. Договорились мать с дочерью, что с осени пойдет Анисья работать на ферму, пора было отучать Мишутку от груди. Мавра брала на себя все заботы о внуке, пока Анисья будет на работе.
В этот день, такой тёплый и солнечный, в ожидании грядущего праздника, крепко прижимая сына к груди, впервые за долгое время почувствовала Анисья себя счастливой. От нахлынувших чувств начала она с жаром целовать сына в толстые упругие щёки, приговаривая при этом:
– Мишутка, радость моя, счастье моё!
Мавра смотрела на дочку и улыбалась. Для материнского сердца отрада видеть своего ребёнка счастливым. Столько было всего пережито, но это в прошлом, впереди жизнь ради другой жизни. Анисья одна должна растить сына. Будет трудно, но Мавра поможет, пока ещё она в силе.
Появились первые гости. Пришли Михайловы – Василий с женой Валентиной и сыном Иваном. Василий и Валентина ровесники Мавры. Женщины расцеловались, поздравили друг друга с праздником и вошли в дом. Начали угощаться. Незаметно народу прибавилось, подходили новые гости, пили пиво, хвалили Мавру. Она, разгорячённая от похвал и выпитого, много смеялась. Потчуя гостей, к обеду так закрутилась, что с удовольствием приняла приглашение отправиться в гости к соседке.
Изба опустела. В спокойной тишине откуда-то издалека доносились голоса и смех, деревня шумела. Анисья уложила Мишутку на кровать, легла рядом, мальчик припал к материнской груди. По мере того, как он насыщался, глазёнки его смыкались и через какое-то время он уснул. Задремала и Анисья. Из темноты появился образ покойного мужа. Он лежал около Анисьи и рука его сначала мягко, а потом с нажимом ласкала грудь Анисьи, и в этом жесте она ощущала, как нарастает его желание, и когда он настойчиво стал тянуть Анисью перевернуться на спину, она открыла глаза и увидела перед собой дядьку Васю Михайлова.
– Анисья, – шептал он, – подвинься, давай по-тихому, никто не узнает!
Договорить он не успел. Оказался на полу, отброшенный толчком сильных Анисьиных рук.
– Ах ты, пень старый!
Анисья рывком соскочила с кровати. Ещё мгновение и она держит в руке топор, стоявший в углу у печки.
– Я тебе сейчас покажу по-тихому!
Проснулся и заплакал Мишутка. Дядька Вася, теснимый Анисьей к выходу, что-то слабо бормотал, но пятился к дверям спиной. Опасался. Упёршись в дверь, он толкнул её и вывалился в коридор. Анисья не отставала, шла следом и топор из рук не выпускала, а держала его так, будто хотела замахнуться и стукнуть незадачливого любовника по голове.
На улице у крыльца стояла молодёжь, среди которой был сын Василия.
Увидели они такую картину: дядька Вася выскочил из дверей и пересчитал ступени крыльца, за ним с топором в руках вылетела разъярённая Анисья, в расстёгнутой на груди кофте.
– Ванька, забирай своего папашу! Он мне по-тихому предлагал, а я так не умею. Я шибко умею.
– Дура, Ванька Грозный! – возвысил голос дядька Вася.
Парни хохотали, дядька Вася сразу протрезвел, Анисья стянула кофточку на груди и ушла в избу к Мишутке.
– Эх, ты! Папаша. – сквозь смех сказал Ванька и повёл отца в сторону дома.
Вечером, когда гулянье в деревне закончилось, и наступили сумерки, сидели во дворе Анисья с Маврой. Рядом на траве играл Мишутка. Белая кошка устроилась рядом с женщинами на скамье и временами заводила громкую песню, такая была у неё кошачья особенность. По дороге пошатываясь шёл дядька Вася. Он ещё угостился, шагал нетвёрдо, была вероятность запутаться в ногах и свалиться где-то по пути домой. Он увидел Анисью с Маврой, поднял кулак, погрозил им и пробурчал себе под нос:
– Что за деревня… ни одной… не найдешь.
Анисья показала ему в ответ кулак, а Мавра удивлённо посмотрела на дочку. Женщина махнула рукой, не хотелось ничего объяснять матери. Посидели ещё немного, пока Мишутка не стал капризничать и вернулись в дом. Праздник закончился.
Глава 2
Незаметно пролетело лето, и, как было условлено, пошла Анисья работать на ферму. Два больших новых кирпичных строения находились за деревней ближе к лесу. Коровы и телята содержались по отдельности. Стадо было большое. Бригада доярок вместе с Анисьей состояла из шести женщин. Главным на ферме был Евгений Иванович. Коровы поделены между доярками, в обиходе у каждой по десять голов. Доили по-современному аппаратом, но случалось, что свет отключали и тогда по старинке – руками. Рано утром Анисья уходила на ферму: летом к пяти часам, зимой к шести. Летом коров после дойки выгоняли в поле, зимой оставляли в помещении. После утреннего удоя доярки торопились по домам. До обеда занимались домашними делами. Возвратившись на ферму, коров кормили, и уже вечерняя дойка заканчивалась поздним часом. Так без выходных трудились бабы, а дома у каждой было хозяйство и ребятишки. Привыкшие к труду, они никогда не жаловались и не роптали на жизнь. Наоборот, жили дружно, помогали друг другу. Знали все семейные проблемы и неурядицы. В праздники, управившись с дойкой, домой на обед не уходили. Ставили у входа на ферму стол и украшали его принесёнными из дома угощениями, как правило, пирогами, варёной картошкой, солёными огурцами. Извлекалась припрятанная бутылка вина и начиналась гульба. Вино поднимало настроение и веселило. Хотелось петь и плясать. Звонкие частушки, приправленные матом, в изобилии лились на устланный соломой пол и, отскочив от него, поднимались под самую крышу. Коровы равнодушно жевали жвачку и лишь при особенно визгливых криках очередной певуньи поднимали голову и протяжно мычали. С азартом стучали женские ноги, обутые в грубые резиновые сапоги, по полу, потому что спеть частушку сидя за столом не было никакой возможности. Разжигали они бабью душу и поднимали кураж. Однажды в самый разгар застолья, когда неугомонная Лида Арбузова затянула очередной куплет:
Говорят, я боевая,
Боевая не совсем!
Боевую сушат восемь,
А меня лишь только семь!
В открытые настежь ворота вошёл Евгений Иванович:
– Так, товарищи, почему пьем-гуляем?
– Иваныч, праздник же. – с вызовом ответила самая старшая по возрасту Нина Головкина.
– Праздник говорите, а коров подоили?
– Иди дерни за титьки, проверь! – предлагает Нина.
– Я тебя сейчас дерну. – Евгений Иванович грозит ей пальцем.
Ха-ха-ха! Смеются доярки, шутка понравилась. Нинку Головкину природа наградила богатством размером, не уступающим вымени её подопечных. Нинка довольная тоже смеётся.
– Ладно, – уже миролюбиво говорит Иваныч, – особо тут не бедокурьте, у вас ещё вечерняя дойка намечается.
Лида выступила вперед, топнула ногой и звонко запела:
Как на ферму к нам идти,
Надо брать полено.
Обувайте сапоги,
Грязи по колено!
– Вот озорницы. – Евгений Иванович ещё потоптался на месте, не зная, как уйти. К столу его не приглашали.
– Не очень-то тут. – строго дополнил он своё обращение и вышел на улицу.
Лида баба весёлая, добрая, но в семейной жизни несчастливая. Муж у неё драчливый, бьет супругу без причины. Бабы удивляются, как при такой жизни она сохраняет характер лёгкий. Сколько раз доярки отбивали Лиду у разъярённого Васьки. Обступят его кольцом, Лиду прикрывают, а двое товарок волокут её под руки подальше от буйного мужа. Она порой сама идти не может, так достанется ей от Васьки. Спрячут бабы горемыку, пока муж не проспится, и ходит потом Лида с лицом чёрным от побоев. Любил Василий устраивать разборки с женой на ферме. Всё ему мерещилось, что где-то недалеко в лесочке, прячется Лидин кавалер и поджидает неверную жену на свидание. Видения такие начинались у него, как правило, после того, как в изобилии выпитая самогонка ударяла в голову. Появлялся он тогда на пороге фермы и без разговоров налетал на жену. Бил её, пока верные подруги не отбивали бедную Лиду. Иногда доставалось и заступницам. Бывало, что скандалил он дома по ночам. Тогда растерзанная Лида выбегала на улицу в одной рубашке и пряталась у соседей до той поры, пока пьяный муж не засыпал.
– Почему ты позволяешь бить себя? – спрашивала Лиду Анисья.
– Что же мне делать, он вон какой бугай! Разве мне с ним справиться.
– Взяла что под руку подвернулось и огрела. Я убила бы, но бить себя не позволила!
– Дерзкая ты Анисья, я не такая.
– Лида, знаю, пустое дело советы раздавать, только жалко мне тебя. Чего им кобелям не хватает? За что из жён жилы тянут? Водка весь разум им застилает.
Пожалуются бабы друг другу на судьбу тяжёлую и разойдутся по стойлам коров доить. За работой мысли проветрят, и уже в перерыве слышится смех и весёлая болтовня доярок, отступают проблемы и обиды.
Глава 3
Однажды утром появился на ферме дядька Аким.
– Показывай, где поломка. – обратился он к Нине Головкиной.
Нина показала разбитые ясли для сена.
Аким ушёл, но вскорости вернулся, неся на плече доски. Молча он сбросил материал у поломанных яслей и приступил к работе. День прошёл как обычно. За работой Анисья не увидела, когда Аким ушёл с фермы, закончив ремонт. Лишь однажды оглянулась, почувствовав на спине чей-то пристальный взгляд, но Аким тюкал топориком по жердине и не смотрел в её сторону.
Акима в деревне побаивались. Настороженно относились к нему люди, потому что трудно было узнать, что у него на уме. Взгляд его чёрных глубоко посаженных глаз редко был устремлён на собеседника, он не влезал в споры и ссоры, редко обращался к кому-нибудь с просьбой, жизнь вёл уединенную, замкнутую. Однако никто не слышал от него грубого слова, он не пил как большинство деревенских мужиков. Бывший фронтовик, прошедший всю войну и имеющий несколько ранений, в день Победы наливал он себе гранённый стакан водки и одним махом выпивал его. Потом надолго задумывался, вспоминая, по всей видимости, военные годы, и снова принимался за дела. Всегда Аким был занят работой или в колхозе, или у себя на дворе. Жена его, тётка Татьяна, была женщиной робкой и тихой. Никто из деревенских не слышал, чтобы они с Акимом ругались, или что муж поднимал на неё руку. Он не повышал на неё голос, но если давал указание жене, то оно исполнялось сразу и без споров. У них было трое сыновей. Старший Николай жил в райцентре, был женат и имел троих дочерей. Но ни он, ни жена его, ни даже дочери не появлялись в Борках. Говорили, что за какую-то провинность выгнал по молодости Николая отец из родного дома, да так и не простил его. Двое других сыновей жили по соседству с родителями. Мужики семейные, ни внешне, ни характером на отца не похожие, взявшие от матери хилое сложение и душу пугливую.
Аким же был роста высокого, плечи имел такие, что на каждое легко мог забросить по мешку картошки и, не согнувшись, шагать по дороге размашисто и легко. Он брался за любую работу, казалось, что никогда не уставал. Всегда у него за поясом со спины торчал топор.
Огромные руки Акима пугали своими размерами. Широкая спина была прямой как будто натянутой. Голову он держал высоко. Акима боялись и мужики, и бабы, и ребятишки. Ни разу он никого не обидел, но людская молва приписывала ему нрав крутой и скорый на расправу. Страшились люди не только его физической силы, страшились его знаний.
Потеряются овцы, не придут домой вечером с деревенским стадом, сразу хозяйка к Акиму бежит, просит помочь вернуть овец домой. Он подойдет к печной заслонке, откроет её, приложит щёку к печи и начинает что-то беззвучно шептать, что говорит не слышно, только губы шевелятся. Постоит так, пошепчет, потом скажет:
– Иди, дома твои овцы.
Ни разу не подвёл, овцы действительно подходили к дому, когда хозяйка возвращалась от Акима.
По многим житейским вопросам он мог дать совет. Все деревенские работы знал Аким в совершенстве, любое дело мог сделать с мастерством, какое даётся лишь людям трудолюбивым и упорным в достижении цели.
Как-то зимним вечером пришёл он в дом к Мавре. Открылась без стука дверь, и в облаке пара на пороге появился дядька Аким.
Молча кивнул головой и, не ожидая приглашения, прошёл к столу и сел. Голова его была не покрыта. Чёрные с редкой сединой волосы серебрились инеем. В тепле волосы Акима стали влажными, и редкие капли воды стекали у него со лба, как будто он только что искупался в реке. Широкой пятерней он провёл по лицу и пристально посмотрел на Мавру, потом перевёл взгляд на Анисью.
– Вечер добрый, дядя Аким. – сказала Анисья. Краска бросилась ей в лицо, и чтобы скрыть смущение она подхватила Мишутку на руки и ушла на кухню.
– Здравствуй, Аким. Ты по делу пришёл или просто в гости пожаловал?