Следующее утро выдалось хмурым и серым. За окошком снова собирался дождь. Тучи сгущались, и в доме становилось темнее. Так, что бабушка зажгла свет в общей комнате. Колька выглянул в окно своей спальни, подался вперед, чтобы поприветствовать старого друга, но к его удивлению пана Тадеуша не было на улице. Это показалось Кольке странным. Ведь дождь еще не начался, а значит, можно еще успеть собрать поспевшую за прошлый день клубнику для варенья.

Колька повернул голову налево, потом направо в надежде увидеть пана Тадеуша где-нибудь на грядке или возле кустов жимолости. Но его нигде не было. Мальчик вздохнул и закрыл окно, чтобы поднявшаяся от ветра пыль не залетала в комнату.

До самого вечера не унимался ветер и накрапывал мелкий частый дождик. На закате все стихло. Земля была чуть влажной, но она не превратилась в липкую грязь, как в прошлый раз. Колька вместе с дедушкой чинил калитку, когда скрипнула дверь и на улице показался старый моряк все в той же фуражке и тельняшке.

– Добрый вечер, пан Тадеуш! – обрадовался Колька и помахал рукой соседу.

– Здравствуй, Николай Петрович, – улыбнулся тот, – Иван Семеныч, – пан Тадеуш подошел к забору, – небось ветром так ее? – спросил он, глядя, как Колькин дедушка прибивает очередную дощечку к сломанной калитке.

– Да будь он неладен, этот ветер, – выругался дедушка, – все растормошил. Вон даже помидоры и те потрепал изрядно.

– Да уж, погодка нынче неладная, – вздохнул сосед, – помощь нужна?

– Если только кормушки подбить немного, – дедушка почесал затылок, – а, ну-ка, Колька, подсоби пану Тадеушу.

И мальчик тут же принес молоток и гвозди. Пока дедушка чинил калитку, Колька и пан Тадеуш сколотили две новые кормушки для птиц и повесили их на деревья в саду.

– Ну, вот, совсем другое дело, – улыбнулся мальчик, – принесу пшена и семечек.

– О, а вот за это тебе, сосед, отдельное спасибо, – дедушка встал рядом с кормушками, – давно пора было их заменить, да только руки никак не доходили. То одно, то другое. А ты вон быстро справился.

– Не я один, Иван Семеныч. Не я один.

Колька насыпал семечек и пшена в каждую кормушку и отряхнул руки.

– Ну, что ж, мне пора, – улыбнулся пан Тадеуш, – надо еще расставить банки по порядку, чтобы не путаться.

– Деда, а можно я помогу пану Тадеушу? – спросил Колька.

Дедушка замешкался. Он знал, что бабушка будет против, но отказать любимому внуку не мог.

– Только не задерживайся допоздна, – он потрепал волосы Кольки, – как только начнет темнеть, сразу домой.

– Хорошо, обрадовался мальчик.

Пан Тадеуш и Колька спустились в погреб. Здесь все также пахло сыростью и было прохладно.

– Вот, держи, Николай Петрович, – пан Тадеуш дал Кольке блокнот с пожелтевшими страницами и ручку, – будешь записывать количество банок.

Сам пан Тадеуш начал расставлять банки на полки, а Колька ждал, когда он их сосчитает.

– Пятнадцать, шестнадцать… Клубничное этого года – шестнадцать банок, – продиктовал пан Тадеуш и подошел к другой полке, – две, четыре, шесть… Итого десять банок из ревеня. Три, четыре, пять, шесть… Двенадцать мятного.

Пан Тадеуш считал и расставлял банки, диктовал, а Колька записывал в помятый блокнот названия и количество. Когда они подошли к противоположной стене, мальчик заметил одну странную банку, которая стояла в углу и казалась настолько старой, что совсем не вписывалась в это место. Банку покрывала тонкая вуаль паутины и пыли. Внутри было не варенье, а что-то другое…

Колька подошел ближе, чтобы разглядеть, что же такое в ней, если не варенье. И обнаружил сухие травы, цветы и веточки дикой земляники. Мальчик провел пальцем по стеклу, потом провел еще раз и еще. Да, теперь он был уверен, что в банке засушенные травы и ягоды.

– Пан Тадеуш, тут… – мальчик замолчал, сдвинув брови.

– Что, Николай Петрович? – сосед оставил варенье и подошел к Кольке.

– Тут банка с какой-то травой. Наверное, от прошлых хозяев еще осталась, – предположил мальчик, ведь у пана Тадеуша все было в полном порядке. Каждая баночка стояла на своем месте, каждая подписана, каждая посчитана, – ей, наверняка, уже лет сто. Раз она такая пыльная и грязная.

– О, Николай Петрович, – протянул пан Тадеуш и взял банку в руки. Он бережно смахнул с нее оставшуюся пыль и повернул наклейкой к Кольке, – это самая волшебная банка, – загадочно произнес он, – вот, видишь.

Пан Тадеуш показал узловатым пальцем на дату – одна тысяча семьдесят второй. Должно быть, это все-таки его банка. Но только почему в ней какая-то трава? Этого Колька не понимал, но точно знал, что скоро все поймет.

– Этим летом – тысяча семьдесят второго года, – пояснил пан Тадеуш, – я впервые отправился в плавание. Это было короткое приключение, но яркое, – пан Тадеуш вздохнул мечтательно, предавшись воспоминаниям, – то было жаркое лето, насыщенное.

– Расскажете?

Пан Тадеуш кивнул и присел на низенький табурет в углу погреба.

– Прибыли мы в одну деревушку. Небольшую такую. Названия уже и не припомню. То ли Кленово, то ли Калиново. Да и не суть в том. Погода вот, как нынче, была. Один в один ветрище, аж кожу жгло да губы трескались. А на ночь глядя, Николай Петрович, на воде в такую погоду оставаться опасно. Мало ли что случиться может. Вот и остались мы в той деревне ночевать. Да спать-то где-то же ж надо было. Пошли мы искать дом какой или сарай. От ветра-то чтоб укрыться. А тут как назло дождь полил. Ой, Николай Петрович, такого ливня ты отродясь не видал, как пить дать! Добрели мы до деревни-то этой. Калиново вроде как звалась она, – пан Тадеуш пожал плечами, – Бог ее знает. Там домов-то мало. Все знают друг дружку. И чужаков сразу видят. Не любят. В дома не пускают. Оно и понятно. Мало ли кто и откуда. Да и что незнакомцу в голову взбредет.

Колька отложил в сторонку блокнот и ручку и сел прямо на пол у одной из полок. Он слушал мечтательный рассказ пана Тадеуша, приоткрыв рот и прижав острые коленки к груди.

– Одна только девушка тогда нам открыла, когда мы вымокли до нитки. Пальцы уже и не чуяли ничего. Дождь и ветер ледяные были. Казалось, что и не лето вовсе, а осень забрела сюда погостить. У девки той мать не то ведунья была, не то знахарка. По мне так все одно. Так с ними и никто из деревни не знался. Боялись. Мало ли – порчу какую или беду наведет. Да только мы с Георгием знать не знали кто они такие, ровно как и они про нас не слыхивали никогда. И вот что странно – пустили они нас погреться. Дали одежды сухие, на стол накрыли да постель постелили. Все как полагается добрым и желанным гостям. Девку ту Касей звали. Мать ее… не совру… Не помню. Лет-то много уже прошло. Кася красивая была. В сарафане в горох ходила. А в косу ленту красную заплетала каждое утро. И пахла она люпинами. А пожить нам у них пришлось, дай Боже, аж полторы недели. Вон как погода разбушевалась тогда. Сейчас-то что. Так, цветочки. Вот тогда ягодки были, – пан Тадеуш рассмеялся, посмотрев в банку, где среди остальных трав виднелась засушенная веточка земляники, пожелтевшая от стольких лет. – Влюбился я тогда, Николай Петрович, в первый раз влюбился.

– В Касю? – не удержался Колька.

– В нее, в кого же ж еще? – улыбнулся пан Тадеуш, – говорю же ж, красивая девка была. Да вот только покидать пришла пора нам Калиново. Домой возвращаться. Попрощались мы с нею. Пообещали друг другу свидеться. Да вот так и не свиделись, – пан Тадеуш опустил голову и грустно вздохнул.

– Так, может, увидитесь еще, – Колька посмотрел на пана Тадеуша, – с Касей, – улыбнулся мальчик, и в глазах его засияла искренняя надежда.

– Померла она давно, Николай Петрович. Молодая ушла. Не знаю, что и как там случилось. Слыхал только, что не стало Касеньки.

Колька поджал губы и тоже вздохнул.

– А банка? – напомнил мальчик.

– Какая банка? – не понял пан Тадеуш.

Колька кивнул в сторону банки с травой, которая уже полвека хранилась здесь.

– Ах, да. Это перед тем, как нам отплыть, Кася дала мне. Это вот цикорий, – пан Тадеуш показал пальцем на веточку с сухим цветком, который, к слову, уже мало напоминал цикорий, – это купальница, это земляника…

Пан Тадеуш перечислил все травинки, которые находились в банке. Казалось, он запомнил все, что положила в эту шкатулку памяти Кася.

– На прощанье Кася лишь сказала, что здесь заперто наше лето. И если я захочу в него вернуться снова, надо просто открыть банку, вдохнуть аромат собранных ею трав, закрыть глаза и погрузиться в наше с нею лето семьдесят второго…

– Разве возможно вернуться в прошлое? – спросил Колька.

– Не знаю, Николай Петрович, – вздохнул моряк. – Я не открывал ее с тех пор. Вообще не открывал.

– Ничего не произойдет, если открыть ее, – сказал Колька, – это просто банка, как и все остальные. Только в ней не варенье.

Пан Тадеуш усмехнулся и поставил банку на место.

– Взрослые не хотят верить в чудо. А ты верь. Верь, Николай Петрович.

Глава 7

Спать совсем не хотелось. Отчего-то Колька грустил. Дедушка как всегда шуршал газетами, бабушка дремала в кресле под телевизор. На улице было тихо. Даже слишком тихо. Будто и лес неподалеку уснул, и птицы куда-то подевались. Казалось, все замерло, а время застыло. И не шелохнется стрелка часов, и не заухает вдалеке сова, и не залает дворовая собака.

Колька налил морса, который накануне приготовила бабушка, и сел у окна в гостиной. Дедушка снова прошуршал газетой, поправил очки и продолжил читать. За окошком сияли звезды. Они, будто разбросанные бриллианты, переливались всеми своими гранями. Лес вдалеке стоял высокой стеной, точно ограждал Хуторки от внешнего мира. Охранял и не пускал сюда чужаков, чтобы те не тревожили местных жителей, не нарушали их уклад и покой.

Колька-то он ведь давно уже здесь как свой. Его все соседские знают. Вот только как-то с паном Тадеушем не довелось познакомиться до этого лета. А жаль. Знал бы Колька его раньше, наверняка еще больше увлекательных историй увез бы с собой в город, чтобы рассказать друзьям в первые осенние денечки туманного сентября.

Пан Тадеуш. Его печальная история не выходила у Кольки из головы. С одной стороны, он был рад, что это приключилось с ним. С другой – ему было жаль пана Тадеуша. Как, наверное, он любил Касю, раз все эти годы хранил ее подарок. Быть может, Колькины друзья да и просто люди покрутили бы у виска. Мол, старик совсем из ума выжил. Многие здесь поговаривали, что сосед их странный, не такой, как все. Живет вон один. Ни семьи у него нет, ни родни. Живет сам по себе. Один. Но Колька не находил в этом чего-то ненормального. Человек живет так, как ему хочется, так, как у него получается. В этом и заключается нормальность.

Шелест бумаги заставил Кольку отвлечься от мыслей и допить, наконец, морс. Бабушка тоже проснулась, прочистила горло и поднялась с кресла, выключив свой сериал.

– Поздно уже, – сказала она, – пора спать ложиться.

– Так ты давно уже спишь, – засмеялся дедушка, но тут же замолчал, заметив бабушкин строгий взгляд исподлобья.

– Коля, завтра придется тебе съездить с дедушкой в город. Продукты почти закончились, – сказала бабушка.

– У него свои дела есть, так ведь? – вмешался дедушка. Он знал, что Колька днями пропадал у соседа, – я и сам справлюсь с магазинами.

– И проследи, чтобы он не скупил все кроссворды. Их и без того уже девать некуда, – заворчала бабушка и ушла стелить постель.

– Спокойной ночи, ба! – крикнул вслед Колька и поднялся наверх.