– Кто ты? Чего ты хочешь? – прищурившись, спросил Шут.
– Я? Я всего лишь тень, – бесстрастно ответила гостья. – Но скажи мне, Гэбриель, ты бы хотел жить вечно? Из века в век мстить Ангелам Смерти, забравшим у тебя всё: семью, друга, нормальную жизнь?
– Да, но как?
– Владыка тьмы милосерден, он поможет тебе в обмен на самую малость, – вкрадчиво начала Николь, подойдя ближе к Шуту.– твою душу. Ты станешь его цепным псом, оскверняющим раз в 24 года великих, но ослепших от гордыни, Ангелов Смерти. Они не смогу тебе ничего сделать, ты станешь для них недосягаемым. Лишь ты сам можешь избрать себе жнеца из смертных, когда бесконечное существование в тени тебя не утомит, и ты не захочешь сам своей смерти. Подумай, они забрали у тебя их, твоих близких, сломали судьбы, сделали тебя безумцем. Неужели ты не хочешь отомстить им за это?
– Хотел, – чуть слышно прохрипел Шут и гордо подняв голову посмотрел, обжигая своим пламенным, печальным взглядом изумрудных глаз на Николь. – Я видел смерть и она меня ослепила. Это чёрная Звезда смерти Полынь, та, которая воссияет на небе ярче великого светила и отравит одну треть вод при падении, сделав их горькой. Я видел конец… пустыню из серого пепла… но я не видел ада. Скажи мне, на что он похож?
– Ад – это не пламя и миллионы уродливых бесов, нет. Ад – это вечные терзания, внутренняя боль человеческой души, страдания оголившегося от лицемерия сердца. Это и есть ад.
– Что ж, значит вся моя жизнь ад. Я согласен заключить сделку, – сказав это он сделал уверенный шаг в сторону прекрасного и обманчиво доброжелательного демона. Резкий порыв ветра ворвался в тёмную, укрытую сумраком залу, словно пытаясь остановить происходящее безумие, и сорвал старый, немного выцветший и местами изорванный герб древнего семейства Габриэля. Чёрный шёлковый ворон на миг словно ожил на нём, сжимая в когтях серебристую луну, он, казалось, летел по изумрудно-зелёному, мистическому небу. Но герб упал, поднимая в воздух клубящиеся, призрачные тучи пыли, замерли волнующие изгибы и складки некогда гордой и величественной, но ныне постаревшей и посеревшей без должного ухода ткани.
– Знай же, – сладко прошептала гостья, вплотную приблизившись к Шуту. Всё её существо трепетало и торжествовала предвкушая полную победу над человеческой волей. – только один жнец будет иметь над тобой власть, великий Ниарцинель, наполовину демон, наполовину ангел. Он не сможет убить тебя, но в его силах тебя обездвижить на время и лишить сил. Бойся его сурового, карающего лика. Скажи мне, ты готов принять в себя бесконечную пустоту и тьму?
– Да, – устало прикрыв глаза, уверенно ответил Шут и протянул ей свою бледную, левую руку, с тонкими, длинными и элегантными пальцами. Николь аккуратно надрезала его и свою ладонь острыми, чёрными, изогнутыми и огромными когтями и крепко сжала его руку в своей. Кровь алыми, горячими струйками стекала по их белоснежной коже, сияющей, словно далёкий отблеск лунного диска, и капала на серый, холодный пол, оставляя в пыли небольшие причудливые углубления.
Тьма сгустилась, и их силуэты растаяли в клубящемся сумраке. Перед Дином предстала вечная, первородная бездна во всём своём мрачном и праздном величии, холодная пустота. Он слышал, что из мрака его звала сестра, но нигде он не мог уловить ни малейшего движение или хотя бы обрывка призрачного образа. Наконец он увидел свет, такой мягкий и тёплый, из него рождалась лесная, извилистая дорога, окружённая пёстрыми, рыжими нимфами-деревьями и залитая медовыми, густыми, яркими лучами невидимого светила. Его сестра… она стояла там протягивая ему свою маленькую мягкую ручку. Он хотел обнять её, прижать к себе и никогда не отпускать, но не мог даже пошевелиться. Он стоял, а горькие, горячие слёзы стекали, сверкая по его щекам. Превозмогая неподъёмную, нереальную тяжесть и боль он смог протянуть к ней свою руку. Каждый миг это сна причинял ему страдания. Энни смеялась, так весело и задорно, но было что-то неестественное в этом смехе, механическое, что то, от чего даже в самых храбрых сердцах появлялось бесконтрольное и неосознанное чувство страха. Неожиданно тёплый, янтарный свет померк, лазурное, глубокое небо заволокли тучи, а с обликом Энни произошли ужасные изменения. Вскоре свет стал окончательно серым, лес помрачнел и потемнел. Теперь перед ним стояла та, которую он убил, та, чьё тело бережно сохранили в сонном природном забвении гнилые болота. На ней было, как и в тот день, короткое чёрное платье, колготки, изодранные в нескольких местах, ярко красная помада размазалась по щеке, тушь потекла, оставив чёрные разводы под глазами. Одной туфли на ней не было, вторая оскверняла взгляд тёмно алым, глубоким и насыщенным цветом. На её ноге она казалась кровью. На светлых, выбеленных волосах чёрной, отвратительной коркой застыла лесная грязь. Её некогда белая дешёвая шубейка из искусственного, полинялого меха, была усыпана пожухлой, отсыревшей листвой. Но серые, бездонные глаза её были полны страха и печали.
– Ты нечестив, – прошептал приятный женский голос из-за спины и он обернулся. Это была Николь в белом воздушном платье и массивных, чёрных ботинках, отдалённо напоминающих берцы, как и в прошлом его сне. За ней был бесконечный мрак и непроницаемая, клубящаяся пелена седого, густого тумана. Явившийся из света пейзаж здесь выцветал и превращался в призрачные, неясные очертания. Она стояла к нему очень близко, их тела почти соприкасались, а дурманящий, сладкий запах пионов, исходивший от неё, душил Дина. – Ты всего лишь кукла в их руках. Они не могут испытывать жалости. Они просто используют тебя. Они не знают пощады. Ты должен был умереть тогда, той ночью. Бездна хотела забрать тебя, но они оставили тебя в живых. Слишком уж щедрый дар с их стороны, не правда ли? А знаешь почему они не забрали тебя? Не вознесли к дороге сквозь пепельную пустыню? Лишь ты можешь убить Шута. Он избрал тебя своим жнецом очень давно. Без тебя Ангелам Смерти не справиться. Но лишь стоит тебе выполнить своё предназначение, ты умрёшь. Им безразличны все люди без исключения. Ты уже чувствуешь, что жизненные силы покидают с каждым днём, приближающим тебя к исполнению своей миссии. В глубине души ты понимаешь, что умираешь. Сейчас ты нужен им, но скоро всё кончится. Я показала тебе истину. Ты всего лишь безвольная марионетка в руках умелого Кукловода. Рано или поздно нити будут обрезаны, но, несмотря на твою помощь им, дорога пепла будет пуста. Ты будешь один среди беспокойных теней. Они не помогут тебе. Но я могу указать путь. Я могу тебя провести. Только отрекись от них, отрекись от Ангелов Смерти, – произнеся эти слова, она открыто и дерзко посмотрела на него своими серыми, как осеннее небо, холодными глазами.
– Ты врёшь! – в ярости закричал Дин, пытаясь сдержать слёзы, болезненно давившие ему на глаза. – Они избрали меня! И даже если бы я захотел отречься от них, они бы меня не оставили, демон! Другого пути нет.
– Я вижу, что в тебе говорит жажда мести, – устало отводя глаза, негромко сказала Николь. Казалось, что она сжалась, плечи её опустились, руки обмякли, на неё давила горесть поражения.– И всё же ты сделал свой выбор, – договорив она исчезла в сумрачной, серой дымке.
Он обернулся. Теперь свет исчез, тропинка и лес были погружены в графитовую тьму и касались бесцветно-серыми. Перед ним стояла бледная и кукольно красивая Энни. Лицо её было не по-детски серьёзным, что придавало её облику пугающий оттенок. Дин снова не мог пошевелиться. Лишённый сил и мужества, истерзанный жутким, безумным бредом он рухнул перед ней на колени и дал волю горьким, горячим слезам, душившим его. Да, он знал, что скоро умрёт, чувствовал это и был в некоторой степени счастлив. Он уверовал и теперь надеялся на прощение, на безболезненное существование после смерти.
– Динго, ты грешен, – как то неестественно холодно и механически бесстрастно произнесла его сестра и недовольно покачала головой. – Зачем ты убил её? Зачем? Ты готов к мученьям? Почему? Тот путь, о котором говорила ОНА проще и безопаснее. Ты можешь спастись. Сбежать от Ангелов Смерти невозможно, но можно спрятаться.
– Что ты говоришь, Энни? – безумно, натянуто улыбнувшись сквозь слёзы, голосом, дрожащим от ужаса и адской, душевной боли спросил Дин. – Скажи мне, кто это сделал с тобой? Кто убил тебя?
– Время на исходе, – прошептала девочка. – Мне нельзя здесь долго находиться. Прощай, Динго, и знай, что от их взгляда нельзя сбежать, но можно спрятаться.
Её слова унёс во мрак ветер, а сама она рассыпалась, превратившись в серый прах. Он проснулся снова. И вновь от сна осталось горьковатое послевкусие, а пробуждение не несло ни радости, ни утешения. Он медленно, но верно сходил с ума. Кто-то стучал в запотевшее, туманное окно машины. Его глаза были всё ещё красными от слёз, а на грубых руках причудливыми узорами виднелись следы проклятого пепла. Пепла с пустынной дороги смерти. Сердце его бешено билось, болезненно давя на рёбра и, казалось, ломая его изнутри. Он поспешно опустил стекло. Перед ним стоял Пит.
– Вы в порядке, Дин? – взволнованно спросил он, пристально изучая его недоверчивым взглядом. Он смотрел на него как на безумца: со страхом и подсознательным едва заметным презрением.
– Да, всё хорошо, – ответил натянуто улыбнувшись Дин. – Я просто немного задремал. Эта работа заставляет ночами бодрствовать. Всё хорошо. Можешь идти.
Пит кивнул, но в его глазах читалась истина. Он не поверил шерифу, но с неосознанным облегчением продолжил свой путь, создав в своих мыслях призрачную идею, видимость того, что он и правда поверил словам Дина. И ложь перестала быть ложью. Пит решил обмануть самого себя. Дин знал это, видел в его глазах. Но ведь люди нередко так поступают. Самообман неплохо лечит душевные раны, отравляет совесть. Это фокус, который может спасти наш рассудок. Это естественная, хитрая программа природы, заложенная в нас с самого рождения.
Дин остался наедине со своими шумными, хаотичными и ужасными мыслями. Небо на горизонте стало совсем бледным, а солнечный, белёсый свет наполнился неприятным, зеленоватым оттенком. Небесный купол медленно гнил и разлагался, как мёртвое тело великого, сокрушённого вселенной древнего божества. На часах было 5 часов вечера. Смеркалось.
8
Джим был пьян. Впервые за всю свою жизнь он едва стоял на ногах от выпитого алкоголя. Он неторопливо и неуклюже брёл по пустынной улице, погружённый в холодные, суровые, снежные сумерки с полупустой бутылкой виски в руке. Он выбежал в ярости из дома новоиспечённого отца, когда тот оскорбил его отчима. Уже тогда в его горячей, молодой крови заиграл алкоголь, ударивший в голову. Ему было плохо, очень хотелось выпить ещё, и он завалился в ближайший магазин, перепугав своим видом пожилую продавщицу. И вот теперь, почти прикончив бутылку самого дешёвого виски, он брёл, слегка пошатываясь и часто спотыкаясь, по мрачным, и скорбным улицам старого, такого до боли знакомого Грейвс Сити без цели и смысла. Он хотел снова увидеть мать, поговорить с ней, почувствовать её тепло и приятный, ненавязчивый запах её духов. Джим упал. Его бутылка разбилась о припорошенный снегом асфальт. У него не было сил даже выругаться. Он думал о смерти и о Боге. О Его истинном лике.
Джим сидел на грязном тротуаре, прислонившись к холодному бетонному забору чужого дома. Вокруг пахло морозной, осенней свежестью, такой, какую можно почувствовать только в конце ноября. Свежестью, наполненной криком огромных стай ворон, ищущих неприглядный, неуютный приют на ночь. Свежестью, пронизанной багровыми, кровавыми, праздными закатами, горящими, словно алые, рябиновые ягоды на голых облысевших ветвях. Свежестью, воспевающей в пугающей, гудящей, живой и по-осеннему вечерней и грязной тишине восход суровой госпожи зимы. В такие часы люди сидят дома укутавшись в плед, первородные инстинкты заставляют их смотреть в глаза наступающей ночи, а сердце заставляет очнуться от сна будничной суеты, давя на сознание горькими воспоминаниями, полными счастья, со своими особенными запахами и звуками, воспоминаниями о людях, которых больше нет рядом, о людях похитивших их сердца.
Он смотрел в безразличное, мёртвое небо, покрывающееся лиловыми трупными пятнами. Ему было одиноко, душа страдала и рыдала от невыносимой боли, а он… он усмехался. Усмехался, глядя в глаза своему Богу и Дьяволу. Это было чернеющее, ноябрьское небо. Неожиданно чья-то тёплая, мягкая рука легла ему на плечо. Он повернул голову и жуткие мысли его, причинявшие ему страдания, смягчились, словно языческие божества утолившие голод принесённой им в дар жертвой. Перед ним стояла Виктория.
– Что случилось? – неуверенно спросила она, взволнованно впиваясь взглядом в его лицо, словно ища на нём подсказку. – Почему Вы в таком состоянии?
– Я встретил отца, – широко улыбнувшись, ответил Джим и едва смог подавить смешок. – Настоящего папочку.
– Вам нужно прийти в себя, – начала она, помогая ему подняться с тротуара. – Вы здесь совсем замёрзнете. Пойдёмте ко мне. Я напою Вас чаем.
Казалось, что этими словами она пытается успокоить в первую очередь себя. Слегка пошатываясь, они вместе медленно пошли к ней домой. Идти было недалеко. На улице уже зажглись сонные, печальные фонари, освещавшие им путь вместо звёзд, дремлющих за тяжёлыми, громоздкими тучами. Джим был ей дорог, он казался Виктории таким родным, близким, таким понятным и светлым. Даже сейчас, когда он был жутко пьян, она не чувствовала к нему отвращения. Они пришли. Грустно скрипнула и стукнула входная дверь. Она отвела его в гостиную, в которой они сидели тогда, в день смерти Луиса, казалось, что с этого момента прошла целая вечность. В их жизни уже изменилось многое.
Джим устало рухнул на мягкий, удобный диван, запрокинув голову на спинку. Включив в комнате свет Виктория увидела, что молодой полицейский порезался о разбитую им бутылку. Из раны на ладони обильно сочилась алая, горячая кровь. Девушка пошла за аптечкой, лежавшей в небольшом, аккуратном шкафчике в коридоре, достав её она снова вернулась в гостиную, молча села на диван рядом с ним и начала бережно обрабатывать рану. Джим ухмылялся, глядя на собственную кровь. Ему хотелось смеяться. Он вспоминал порезы Дина, глубокие и ровные, со временем превращающиеся в белёсые шрамы.
– Ложитесь спать, – закончив обработку и перевязку раны мягко произнесла девушка. – Вам нужно отдохнуть.
– Виктория, – устало прикрыв глаза и схватив её за руку начал Джим. – Если бы Вы знали, что я чувствую к Вам. Если бы Вы знали…
– Джим, Вам нужно отдохнуть…
– Нет, нет, – сказав это он ещё сильнее сжал её руку и немного подался вперёд. – Послушайте… Мне сейчас очень плохо. Я словно блуждаю во тьме, но Вы, Виктория, Вы мой свет во мраке. И я… Мне кажется, что я люблю Вас. Верно, страстно и искренне. Да, это кажется бредом, безумием. Мы мало знакомы… но я уверен в силе своих чувств…
– Если бы это было правдой, – она горько усмехнулась. – Но это всего лишь алкоголь. Это он говорит за Вас.
– Нет. Послушай… – взмолился Джим и потянул её на себя, но Виктория ловко высвободила руку и слегка отстранилась.
– Вам нужно отдохнуть, – произнесла девушка и встала с дивана. Утерев первые, робкие слёзы она собрала аптечку и неторопливо направилась к шкафчику.
Джим устало растянулся на диване. Ему было плохо, его голова кружилась. Он закрыл лицо руками и тяжело вздохнул.
– Виктория, скажите, а Вы верите в Бога? – хриплым голосом спросил он.
– Да, – тихо ответила она бесшумно входя в комнату, словно ясное, прекрасное видение. – Но только он гневлив. Он забрал Луиса, – после этих слов она села на край дивана рядом с Джимом и зарыдала. Она казалась такой беззащитной, хрупкой, фарфоровой куклой, нуждающейся в заботливом и нежном хозяине. Он хотел быть им, её владельцем. Хотел охранять и защищать её до конца своих дней. – У него были мечты, планы на будущее. Он так хотел жить…
– Не плачьте, Виктория, – присев рядом с ней попытался успокоить её Джим. – Простите, что я потревожил вашу боль своими глупыми вопросами.
– Не нужно извиняться, – покачала головой девушка. – Его смерть давит на меня, она давит на всю нашу семью. Кэти не может прийти в себя. Джек сам едва находит силы. Они на грани. Бедный Луис. Это всё человек, тот самый человек в чёрном.
После этих слов девушка зарыдала ещё сильнее. Её плечи вздрагивали в такт всхлипываниям. От неожиданно нахлынувших сильных чувств, Джим прижал её к себе и начал нежно гладить по голове.
За стеклянной, белой, обшарпанной дверью, ведущей на террасу, быстро темнело. Наступил тёмный вечер. На часах было 5:47.
9
Дин сидел на кладбище и, зябко ёжась и машинально поправляя воротник своего пальто, нервно курил. Небо было пепельно-серым, а свет, исходивший от него, густым и синим. Он заливал окружающее пространство, наполняя его загадкой и мистикой. Бен и Райан уже начали копать, со звоном вонзая в холодную, бесплодную, замёрзшую землю сверкающие в полумраке лопаты. Отец Адамс сидел рядом с Дином на высоком надгробии и читал свои записи. Он был в чёрном, тёплом свитере, поверх которого была накинута утеплённая, синяя парка с мехом, и тёмных джинсах. Губы его шевелились в такт написанным словам и буквам, а взгляд сделался задумчивым и проницательным. Неожиданно у Дина зазвонил телефон. Он поднял трубку. Это звонила Марго. Голос её казался взволнованным, слышались нотки нарастающей паники и истерики. Она почти кричала.
– Он не вернулся, – начала она, но сорвалась, послышались всхлипывания. Быстро взяв себя в руки она продолжила, едва сдерживая слёзы, душившие её изнутри. – Это всё они, проклятые фанатики, поклоняющиеся Ангелам Смерти. Прошу Вас приезжайте. Но не ко мне, к фамильному дому Дэвидсов. Я скоро буду там.
– Еду, – бросил Дин и положил трубку.
Бен и Райан прекратили копать, а отец Адамс оторвался от своих записей и тревожно посмотрел на шерифа.
– Звонила Марго Сиетл, – выбрасывая окурок сигареты произнёс Дин. – Я думаю, что вас заинтересует это. Она говорила что то при сектантов и фамильный дом Дэвидсов, в котором сейчас проживает отец Джима, Семуэль Девидс. Мы поедем к нему, как она и попросила.
– Вы приглашаете нас поучаствовать в облаве? – прищурившись спросил отец Адамс.
– Нет, – мягко улыбнулся шериф. – Я приглашаю вас, как свидетелей на допрос особо опасных преступников. Но если у вас будет при себе оружие, то меня это весьма порадует.
– Мне нравится этот коп, – засмеялся Райан, облокотившись на свою лопату.
– Но только вы должны будете забыть многое из того, что там случиться, – пристально рассматривая двух байкеров и священника предупредил Дин.
– Мы согласны, – хищно улыбнувшись произнёс отец Адамс. – У нас есть оружие. Оно спрятано здесь, в церкви. В наше время нельзя полагаться только на слово Божие. Оно на спасёт нас от других людей. И знай, шериф Саммерс, те, кто ходят в рясе священнослужителя, умеют молчать.
Сложив лопаты в кладовке в церкви и взяв с собой оружие и патроны они сели в машину Дина и покатили по сонной, мрачной Соннет-Хилл-Стрит к фамильному дому Дэвидсов. Ехали они быстро, в окнах мелькали мутные образы укутанных туманной дымкой фонарей. Вскоре их снова обступила темнота и замелькал могучий, чёрный лес. Они остановились. Недалеко от города, прячась от любопытных, опасных взоров стоял старинный особняк, окружённый мёртвым, зимним садом. Окна тоже были мертвы, в них не горел свет. В тени деревьев суматошно бродила одинокая тень. Они вышли из машины и направились к ней, освещая себе дорогу белёсым светом мощного фонаря. Тень остановилась. Они подошли к ней вплотную. Это была Марго Сиетл. Она выглядела неопрятной, потерянной и уставшей. Прожитые годы давили на неё с титанической силой, пытались сломать эту гордую, волевую женщину. Волосы её были распущенны, их трепал безжалостный, избавившийся от пут осени ветер. Её глаза раскраснелись от слёз. Она не рыдала, она словно бы больше не чувствовала боли. Марго подбежала к Дину и теперь можно было разглядеть домашний халат, скрывавшийся под утеплённым, зимним пальто и лёгкие туфли. Присутствие здесь байкеров и священника её абсолютно не напугало и не смутило.
– Это они, я уверенна, – едва приблизившись к нему горячо зашептала она. – Служители Ангелов смерти. Мой сын по их мнению следующий пёс. Мой муж был одним из них. Он растил его на убой, своего собственного сына. Он знал, что Израил не просто ребёнок. Он знал это с самого его рождения. Он хотел принести его тогда в жертву своим ангелам, хранителям пустынной дороги смерти. Но я смогла спасти его, своего маленького сыночка. Я защитила его. Всё было похоже на несчастный случай. Я постаралась. Никто ничего не заподозрил. Но теперь они пришли снова. Я не заметила их, допустила ошибку. Не смогла уберечь, не смогла спрятать. Это они забрали моего мальчика. Убейте их. Уничтожьте…
– Где они? – спокойно спросил Дин.
– За домом есть уличный вход в подвал, в котором вы найдёте маленькую дверь, ведущую в систему подземных коридоров. Идите прямо и никуда не сворачивайте. Так вы выйдите в главный зал. У них сегодня должно быть собрание. Вход подвал с левой стороны от чёрного входа среди роз.
– Идите домой. Мы справимся, я обещаю, – сочувственно произнёс отец Адамс погладив её по плечу, но в глазах его уже зажёгся огонь жажды дикой охоты. Марго молча кивнула. Казалось, что она потеряла нить реальности и больше не осознаёт, что сейчас происходит вокруг неё. Она побрела в сторону дома не чувствуя холода и усталости и вскоре её силуэт проглотила тьма. Они пошли к чёрному входу, рядом с которым оказалась, как и говорила Марго, двустворчатая дверь в подвал. Она была открыта. Они вошли внутрь, их поглотила тьма, запах сырости и плесени. В задней стене была словно бы вдавлена небольшая, разбухшая от влаги дверца. Она скрипнула, открывая чёрное нутро извилистых, змееподобных коридоров. Они вошли в них, помня, что они должны были идти только вперёд. Высокие стены заброшенного подземелья поросли мхом и от вечной сырости покрылись липкой, зеленоватой слизью. Дрожащий свет фонаря иногда выхватывал из сумрака жуткие, полустёртые барельефы над сводчатыми арками. Темнота давила со всех сторон, спёртый воздух перехватывал дыхание. Казалось, что они шли целую вечность по ветвистым туннелям проклятого подземелья. Наконец луч фонаря осветил старую, заржавевшую железную дверь с изображением огромного ангела с потрескавшемся от неисчислимых лет лицом. Дин потянул её на себя, петли негромко вскрикнули, словно испугавшись его мягкого прикосновения. Они вошли. Перед ними открылся огромный зал со сводчатыми серыми стенами, украшенными почти исчезнувшими и едва просматривающимися барельефами. Сами они стояли на небольшом балконе с обрушившейся оградкой от которого вдоль покатых стен полусферической комнаты спускались вниз две лестницы. Этот огромный зал был освещён неярким, дрожащим светом сотни чёрных свеч, рождавших своей горячей, мутной дымкой сумрак, приятно пахнущий воском. Вдоль стены напротив них находились двухметровые, искусно нарисованные картины, украшенные чёрной шёлковой, струящейся тканью. С них сурово и гордо взирали словно живые грозные ангелы смерти.
Первым слева был изображён архангел Михаил. У него были длинные, вьющиеся, каштановые волосы, неровными волнами спускавшиеся ему на серебряный, сияющий доспех. Кремовая мантия струилась к его ногам, коричневые огромные крылья замерли на картине. У него были серые, бездонные глаза, приятные, не грубые и казалось идеальные черты юного лица. В руках он держал посох, украшенный янтарём, жемчугом и алмазами, наверху которого был человеческий череп и сидящий на нём ворон.
Справа крайним был архангел Гавриил с золотыми, сверкающими волосами, открытыми и тёплыми голубыми глазами и такими же прекрасными чертами лица. На нём был золотой доспех и небесно голубая мантия. Его огромные бежевые крылья были тоже сложены и касались земли. В его руках был прямой, ровный серебряный кинжал инкрустированный голубыми агатами, жемчугами и алмазами. Это было его оружие, его сила.
Следующим слева было изображение Ниарцинеля. Длинные, серебристые волосы ровными волнами спускались по его плечам, почти сливаясь с серым гиматием. У него были острые скулы, прямой, ровный нос, глаза миндалевидной формы цвета расплавленной ртути, огромные крылья сверху цвета графита, драконьи, заканчивающиеся чёрными перьями. В руках он держал сосуд с ядом, обильно усыпанный жемчугами, дымчатыми топазами, алмазами и обсидианами.
Вторым справа было изображение Самаэля. Его гиматий был чёрным, волосы пепельно-серыми с ярко алыми прядями, красные, словно гроздья рябины, глаза были обрамлены длинными, пушистыми белыми ресницами. Он был жутко худощав, на огромных, чёрных, драконьих крыльях проступали алые прожилки. В своих белёсых, изящных руках он сжимал кривой зазубренный кинжал из серебра с рубинами, гранатами, чёрными обсидианами и алмазами.
Слева ближайшим к центру было изображение могучего Азраила. Он был таким, каким его видел последний раз Дин, тогда, на пустынной дороге смерти. В чёрном рваном гиматие, с крыльями, темнее ночи, испещрёнными синими, внимательными глазами. В руках он держал тот самый меч. А рядом с ним находилось изображение Абаддона. Даже здесь они были рядом. Он тоже был таким, каким видел его в своём безумном, болезненном бреду Дин. Он смотрел с картины всё так же холодно и безразлично, обжигая своими изумрудными глазами. В его руках находилась та самая чаша, полная яда, украшенная ярко горящими, тёмными изумрудами.
В центре зала на коленях стояли пять сектантов в чёрных балахонах. Она молились своим Ангелам Смерти, великим и непокорным владыкам. Дин ловко достал пистолет из кобуры и смело вышел вперёд.
– Самуэль Дэвидс, – громко произнёс он и сектанты встали и обернулись, скинув капюшоны. Там был Боб, двое молодых мужчин, пожилая женщина и во главе этого праздного, проклятого сборища стоял отец Джима. – Не ожидал Вас здесь увидеть. И тебя мой старый, добрый Боби. О, да тут и Софи. Как странно и прекрасно, что мы тут собрались, не правда ли?
– Что Вам нужно? – спокойно спросил Самуэль. – Мы ни в чём не повинны. У нас даже оружия нет. Чего Вы хотите?
– Возмездия, – прошипел сквозь стиснутые зубы Дин и выстрелил в незнакомого сектанта. Тот упал замертво. В ужасе все отстранились от его бездыханного тела, но Самуэль даже не дрогнул. Из тени осмелев вышли Райан, Бен и Дуглас.
– Возмездия? Но мы ничего не сделали! – возмущённо вскричал Сэм.
– А как же убийства невинных детей? – хищно скалясь спросил отец Адамс. Было видно, что он получает от происходящего тёмное, дикое удовлетворение. – Или кровавая жатва, так это правильно называется?
– Что? – ошарашено спросил Самуэль. Взгляд его сделался пустым и стеклянным, а сам он пребывал в некой прострации. – Нет. Это не мы. Мы не виноваты в этом…
– Было бы странно, если бы вы во всём признались, – довольно усмехнулся Дуглас. – И пусть Господь спасёт ваши души, – почувствовав силу, власть и безнаказанность, первородную, неутолимую жажду вершить человеческие судьбы он достал свой пистолет и выстрелил. В этот раз сверкающая, яростная пуля попала в Боба. Она прекратила его мучения раз и навсегда. Его бездыханное тело упало на холодный, каменный пол торжественного зала заливая его серый узор алой, горячей кровью. Лицо Самуэля сделалось каменным и непроницаемым.
– Мы не боимся смерти, – громко и спокойно произнёс он, и его звучный голос эхом отразился от сырых, крошащихся стен. – Смерть – это наш нектар. Но мы жаждем истин и справедливости перед этим бессмысленным истреблением людьми, которые ниже нас. Лишь один из вас достоин того, чтобы с ним говорили. Ты ошибся, Дин. Убив нас ты ничего не решишь. Не мы убиваем детей.
– А кто же это сделал? – яростно сверкая глазами и хищно, ядовито усмехаясь спросил отец Адамс.
– Адский пёс с окровавленной пастью, – холодно и отстранённо бросил Сэм и снова пристально посмотрел на опустившего глаза шерифа. – Ты знаешь это Дин, знаешь. Это всё чёрный шут, продавший свою душу. Он на цепи, под пристальным взглядом Ниарцинеля. Его будка – старые развалины к северу от города, среди гнилых болот. Это он убийца, оскверняющий Ангелов Смерти.
– На ваших руках кровь многих людей. И эту кровь вам не смыть,– улыбнувшись сказал Дин. Он снова поднял пистолет и начал стрелять. Третий выстрел украл жизнь у Софии, пятый заставил остановиться сердце молодого сектанта холодным свинцом, восьмой отправил Самуэля Дэвидса в небытие, на пустынную дорогу из скорбного пепла. Он не боялся смерти. Бен и Райан были шокированы происходящим, они стояли рядном со священником негромко испуганно перешёптывались. Отец Адамс самодовольно улыбался.
– Нужно немного прибраться. Сжечь, нужно всё здесь сжечь, – спокойно произнёс он, словно здесь не было стрельбы и бездыханных человеческих тел. Священнослужитель кивнул байкерам, и те молча спустились по лестнице вниз, мрачно и загадочно улыбаясь.
– Картины жалко, – наигранно, неестественно грустно произнёс Райан, хватая изящный старинный подсвечник.
Она сорвали чёрные, струящиеся шторы, нашли, спрятанные в углу запасы быстровоспламеняющегося масла, для огромных, слегка поржавевших жаровен, полили им тела. Они бросили один подсвечник на залитый горючей жидкостью пол и быстро поднявшись по лестнице скрылись в тёмном проёме жуткого коридора. Отец Адамс снисходительно похлопал Дина по плечу и отправился за ними. Теперь шериф остался здесь один. Вокруг всё поедали жадные, голодные языки жаркого, дрожащего пламени. Тело Израила возможно всё ещё покоилось где то здесь, гнило в тени этих повидавших многое стен. Неожиданно в отблесках огня Дин увидел его. Он стоял рядом с Шутом, тем самым безумцем из снов, и пристально, пронзительно смотрел на медленно теряющего рассудок шерифа. Он улыбался. Нет, Дина не сковал страх. ОН чувствовал близкую смерть, она была рядом. Он знал это изначально, но прятал в глубинах больного сознания, пытаясь спасти свой рассудок. Теперь он открылся самому себе, он знал, кто виновен, кто его истинная цель.
10
Джим проснулся. Он находился в светлой небольшой спальне, сделанной в пастельно-бежевых тонах. Рядом с ним сладко спала его любимая Виктория. В ночном полумраке изгибы её тел были особенно волнующими и желанными. Он не хотел её будить. Неожиданно в комнату вошёл Пит. Он встал, прислонившись к дверному проёму и сжимая в руках небольшую чашку кофе. Джим резко подскочил, испуганно и смущённо глядя на него.