Они разговаривали часа полтора. Евгений почти протрезвел за это время. И когда Людмилка сказала о могиле, он подумал насмешливо, что только этим всю жизнь и занимается. Как ей это объяснить? Да никак не объяснишь.
– Люсенька, просто вспомни, кем я работаю.
– Ой, да ладно! Ты же не опер и не в группе немедленного реагирования.
Палашов промолчал. Женщина говорила правду. Они наскоро распрощались, потому что времени для сна почти не оставалось. Стояла глубокая ночь. Засыпал мужчина с решимостью пройти путь к своему Солнцу маленькими, но решительными шагами. Он обозначит себе эти вполне достижимые цели и, поднимаясь на каждую новую ступеньку, не спеша выйдет на свет.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Жаркое лето
А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных.
Евангелие от Матфея, Глава 5, 44-46.
Июль 2015 года.
Острое чувство стыда пронзает её существо. Нельзя вот так взять и покинуть столь любимых им детей, любимых ими детей. Нельзя забрать с собой ещё одну невинную жизнь. Да и он не покинет их. Вон как старательно работает его сердце! Она запрещает ему останавливаться!
…Она писала фрагмент реки. Кувшинки на воде. Даже не писала, а дописывала. Эта вода, эти блики на воде её совсем заворожили. За окном буйствовала весна, и гомон птиц не прекращался ни на секунду. Ванечка ходил ещё в детский сад, но совсем скоро они соберутся на дачу. Там парнишка будет играть с Василиской. Угораздило же Марью Антоновну! Муж будет объявляться набегами, а она будет трепетать при виде него, как осиновый лист. Она привыкла смотреть на него сквозь внешность, но тут уж она будет подмечать каждую новую морщинку, каждый непривычный завиток, улавливать малейшие движения в его настроении. Ей страшно с ним расставаться – воображает Бог знает что и ревнует к каждой юбке.
В коридоре послышалась возня, и она прислушалась, продолжая работать. Она превратила их просторную комнату наполовину в мастерскую. И запах их жизни наполнился запахами красок. Удивительно, как Женька это терпит? Все женщины пахнут роскошными духами, а она въедливым крепким запахом растворителя. При этом и руки были в стойких пятнах, а очистить их под ногтями и вовсе не удавалось.
Она улыбнулась, продолжая взирать на картину, когда услышала его голос:
– Графинечка, это я.
Время от времени он всё ещё называл её этим дурацким прозвищем.
Она не стала спрашивать, что он делает дома в этот неурочный час. Он пустил воду в ванне. Последние дни он возвращался поздно, уставший, и, наскоро перекусив, бухался спать. Это означало – у него тяжёлое дело в суде. И вдруг сегодня днём он дома!
Он тихо подошёл к ней сзади, вероятно разглядывая картину. Она почувствовала запах его туалетной воды с горьковатой ноткой лаванды и свежее сигаретное дыхание, пошевелившее выбившиеся из причёски волоски у неё на шее.
– Привет, – прошептала она, не отрываясь от работы. Сейчас она наносила мазки стоя, хотя поблизости находился стул.
Он легонько прикоснулся двумя пальцами к её коже рядом с воротом халатика и осторожным плавным движением обнажил левое плечо. Его губы прильнули на секунду к сгибу шеи, а затем поднялись к уху, и она услышала его тихий напряжённый голос:
– Я хочу тебя.
Её мгновенно прожгла волна жара, и язычки пламени побежали по телу. Она лениво улыбнулась, но продолжала работать кистью. Ей хотелось, чтобы он изощрился и сам оторвал её от этого занятия. И тут он почему-то вышел из комнаты. Она растерянно посмотрела ему вслед и вернулась к работе.
Через пару минут он подошёл, ступая ещё тише. Он приблизился к ней сзади, и его горячие ещё влажные от воды руки заскользили по её ногам вверх, а потом вниз, освобождая её от трусиков, пока те сами не соскользнули на пол. Тогда он положил руки ей на талию и потянул за собой на стул. Подняв халатик и помогая себе рукой, он вот так сразу нанизал её на себя, наслаждаясь лёгким стоном. Наконец она выронила кисть на пол. Он был полностью обнажён под ней. Она почувствовала, как кровь прилила к щекам. Женщина только жгуче чувствовала под собой своего мужчину, но не видела его. Двигались одни его руки, нежно, но нетерпеливо высвобождая из халатика, оглаживая живот, ласково терзая грудь. Она млела между его горячей грудью и неугомонными руками, откинув голову ему на плечо. Когда она приоткрывала глаза, перед ними цвели и плыли жёлтые кувшинки. Это и по сей день любимая их картина. Она висит в детской комнате.
Он напрягся и поднялся вместе с нею, через пару его шагов она оказалась животом и грудью на хлопковом шершавом покрывале кровати, а коленями на прохладном полу. Его ноги оставались между её ног, делясь теплом. Он не прижимался больше к спине, он её гладил, развёл на покрывале в стороны её руки, проведя по ним ладонями до самых кистей. Налёг телом и легонько куснул за ухо, а когда щекотливое блаженство разлилось, достигнув каждого её уголка, позволил себе несколько глубоких движений с оттяжкой, от которых голова окончательно пошла кругом и тела залились жаром. Затем он толкнул её на немыслимое акробатическое упражнение: не прерывая с нею контакта, перевернулся на спину и осторожно развернул лицом к себе. Она отлично помнила взгляд его глаз, серьёзных и поглощающих, без тени улыбки. Два серых омута. Помнила, как руки с наслаждением, даже упоением, ощупывали горячую кожу, непослушные упругие волосы, шероховатый ароматный подбородок, твёрдый, упрямый. А потом он притянул её для долгого ненасытного поцелуя. Поцелуи были его слабостью, поэтому он никогда не злоупотреблял ими. Слияние губ настолько заводило, что невозможно было остановиться, не выработав завод. Он тут же очутился сверху и безжалостно начал строчить её, приводя в экстаз, до самой своей последней капли. Она чувствовала себя одухотворённой и совершенно безумной, совершенной. Будь её воля, она бы непрерывно корчилась под ним в сладких муках, будь он нежным бризом или жестоким ураганом.
Освободив её, он остался лежать рядом, держа её руку в своей руке, пока не восстановил дыхание и не обрёл безмятежное лицо. Только тогда он ей улыбнулся, чмокнул в нос со словами «я хочу ребёнка» и поднялся, оставив растрёпанной и озадаченной лежать на кровати.
Вскоре он вернулся в костюме, деловой и отчуждённый, а вот лицо оставалось родным и тёплым. Она всё ещё лежала на кровати. Он наклонился и уткнулся лицом в её шею, буркнул: «Люблю тебя», – неохотно оторвался, накрыл вторым концом покрывала и ушёл.
С этого дня она понесла. Оба её ребёнка зачаты в страсти, но первый зародился в боли, а второй – в упоении. Второго она начала предчувствовать уже со слов мужа: «Я хочу ребёнка». Все признаки не заставили себя долго ждать: утренняя тошнота, непереносимость некоторых запахов, раздражительность и плаксивость, повышенная утомляемость и кулинарные капризы. Все эти мучения выпали на летний период, как раз когда из заключения вернулся Глухов. И если во время беременности Ванечкой Женя выбрал максимальную дистанцию между ними, то с Варькой он продолжал любить её до самого позднего возможного срока. Он просто обмирал по ней, бледной и пузатой, и неустанно продолжал сводить с ума. И чем ближе были роды, тем ближе, внимательнее и заботливее становился муж. А дочка родилась страшненькая и хохлатая – копия маленького Женьки. Назвали её в честь рано усопшей бабушки. А папка любил повторять ей, пока дочь не начала расцветать:
– Ничего, Варюньчик, до свадьбы мы с тобой похорошеем…
I
Москва. Июль 2002 года.
Палашов замер на секунду перед дверью, отделявшей его от самых дорогих его сердцу людей, и нажал кнопку поющего звонка, пряча за спиной букет лиловых хризантем. Дверь открыла Галина Ивановна. В её лице он разглядел подавленную радость и некоторое облегчение.
– Здравствуйте, Женя! Какая честь! Неужели вы наконец-то почтили нас своим присутствием! Входите!
Женщина посторонилась, пропуская дорогого гостя в дом.
– Здравствуйте, Галина Ивановна. Не издевайтесь. Я вполне с серьёзными намереньями. Отлично выглядите!
– Спасибо! – Она окинула его внимательным взглядом. – Вы тоже.
Не успел он пересечь порог дома, как из комнат послышался голос приближающейся Милы:
– Мамочка, кто там?
Но отвечать не потребовалось – она вышла в коридор.
– Женя! – удивлённо и растерянно, и как будто даже испуганно произнесла она и облокотилась на дверки шкафа, глядя на него округлившимися зелёными глазами.
Она не могла оторвать глаз от его лица, чтобы разглядеть и оценить его фигуру и одежду, перемену в них. Непрошеный гость не сводил с неё внимательных ласкающих глаз. Они замерли так, и Галина Ивановна тут же почувствовала себя лишней в этой продолжительной немой сцене, бросилась закрывать за ним дверь.
– Мама, присмотри, пожалуйста, за Ванечкой… – опомнившись, попросила Мила.
Тут же она схватила Евгения за руку и повлекла в мамину комнату. Он едва успел растерянно улыбнуться и передать букет Галине Ивановне. В голове его только воспалённо прокрутилось: «Что это с ней? Целовать ведёт или убивать?»
Она поспешно втащила его в комнату и захлопнула за ним дверь. Он ничего вокруг не видел: его испепеляли зелёным огнём разъярённые глаза. Но тут он заметил два кулака, летящих ему в грудь, словно это не грудь вовсе, а запертая дверь, по которой отчаянно собираются барабанить, потеряв надежду открыть. Он рефлекторно перехватил за запястье летящую вперёд руку, резко развернул девушку спиной к себе и прижал к груди. Поднёс губы к её правому уху и тихо сказал:
– Не делай этого. Тебе будет больнее, ведь ты другого хочешь.
Она возмущённо воскликнула:
– Значит, всяким тигрицам можно, а мне нет?!
– Ну, хорошо. Давай!
Он также резко развернул её лицом к себе и отпустил. В глазах, которые она тут же снова увидела, стояли жалость и боль. Вместо того чтобы обрушиться ему на грудь с кулаками, она бросилась на неё со слезами. Он тут же безоговорочно принял её, прижав осторожно одной рукой под спину, а другой нежно взяв за шею и волосы. Всё, что он смог подумать в этот миг: «Господи, наконец-то!» Сквозь рыдания услышал:
– Если ты ещё раз пропадёшь так надолго, лучше совсем не приходи…
Мила зацепила нужную струну. Слова полились пылким бредом:
– Красивая моя, любимая, родная! Наконец-то! Графинечка…
Он гладил её по спине, взъерошивал волосы, тёрся о них лицом.
– Как у тебя волосы отросли! Ты такая худая! От тебя почти ничего не осталось… Бедная моя! Я тебя откормлю! Тучка, перестань реветь! Я же здесь, я с тобой! Ты меня теперь не выгонишь! Глупышка! Ты меня сейчас утопишь слезами! Улыбнись мне. Ну же!
Он отстранился в ожидании, и она всё-таки улыбнулась:
– Сумасшедший!
– А кто в этом виноват?
Она прижалась к нему. Он испытал такое упоение, такое тепло, что с радостью бы сейчас умер, только бы никогда не чувствовать ничего другого.
– Пойдём! Я хочу говорить с тобой при твоей маме. И я хочу взять на руки… нашего сына. Я столько ждал, больше нет сил…
У Милы кружилась голова, и, прижавшись теснее, она улыбалась ему в грудь.
– Сейчас, сейчас…
Через полминуты она оторвалась от него волевым усилием, стараясь придать серьёзное выражение лицу.
– Пойдём! Мне не терпится послушать, что ты скажешь.
Мужчина смело, по-хозяйски, пошёл вперёд. Зайдя в Милину комнату, он сразу заметил развёрнутый к окну мольберт. Диван и кроватка располагались рядом вдоль стены. В комнате почти ничего не изменилось. Из-за спины Галины Ивановны виднелись только ножки в жёлтых штанишках. Мужчина, затаив дыхание, осторожно обошёл качающую младенца женщину. Мила замерла у порога.
– Дайте его мне, – прошептал Евгений, но женщина почему-то всё равно вздрогнула.
– Вы уже разобрались? Так быстро? – тихо спросила Галина Ивановна, осторожно перекладывая малыша в протянутые руки. – Он засыпает… Удивительно… вы совсем не боитесь брать такого кроху…
– Да мы с ним оба мужики, чего бояться-то? Да, Ванюшка? – Евгений смотрел в глаза оживившемуся при виде нового лица ребёнку. – С мамкой твоей мне ещё разбираться и разбираться. Мила, иди сюда, посмотри…
Она подошла. Сын был спокоен в сильных уверенных руках. Его тёмно-серые глаза начали менять цвет вокруг зрачков, пипка-нос торчал над пухлыми щёчками, губки уже были крупными. Тельце скрывал жёлтый комбинезончик, а ручки – хлопковые варежки. Он очень напоминал Ваню Себрова. Очень…
– Он сейчас должен спать? – Евгений перевёл взгляд с ребёнка на мать.
– Да, он покушал, погулял, теперь пора баиньки.
Мужчина поцеловал розовощёкого малыша в лобик и протянул мамке.
– Иди ко мне, мой хороший! – Мила обняла Ванечку и понесла к кроватке.
Палашов провожал глазами худенькую фигурку в пёстром трикотажном домашнем костюме с заметно выступающей грудью. Мила уложила сына, бережно накрыла одеялком, перекрестила и прошептала:
– Спи, мой родной…
Мужчину поразило вдохновенное ласковое лицо. «Как же ей идёт быть матерью! Прижаться бы также безнаказанно и невинно к её великолепной груди!»
Галина Ивановна, подавая пример, вышла. Евгений и Мила последовали за ней в соседнюю комнату. Посреди комнаты он повернулся к Миле, и она застыла перед ним.
– Мам, ты присядь и послушай, Женя хочет говорить при тебе. Женя, мы тебя внимательно слушаем.
Галина Ивановна разместилась на диване и наблюдала оттуда.
– Мила, ты хотела бы, наверное, услышать эти слова из уст совсем другого мужчины…
Он подошёл к ней вплотную, смотрел сверху вниз ей в лицо, скулы его порозовели.
– Только скажу их тебе я… Выходи за меня замуж.
Предложение звучало уверенно, взвешенно. Мила часто заморгала и пустила слезу. Она взглянула на мать. Та подняла брови и смущённо улыбнулась. Галина Ивановна дождалась-таки этого мгновенья и немало удивилась, когда услышала от дочери, снова обратившей взгляд на мужчину:
– Нет.
В нём что-то разорвалось и разлилось по жилам. Складка в форме неправильной буквы «Z» обозначилась сильнее. Он не понимал, как губы могут говорить «нет», а глаза – «да, да, да». «Ты меня закаляешь, чертовка? Сколько можно? Лучше бы ты била меня маленькими кулачками! И за что? Это месть такая изощрённая, да? Всё равно будешь моей! Хоть сто раз скажи «нет»! Я ведь помню, очень хорошо помню, как ты мне отдавалась всем существом, когда я привёз тебя домой тогда. Я не слышу твоего «нет», поняла?!»
Все эти мысли молнией пронеслись у него в голове. Мила тут же почувствовала, что он понимает её «нет» неверно. Она взяла его за руки так заботливо, так чувственно, что морщина на его лице тут же разгладилась.
– Женечка, – её голос сейчас усмирил бы даже льва, – я имела в виду Ваню. Ты же о нём сказал «другой мужчина»? В моём положении… Я вообще не чаяла когда-либо услышать… Я боялась даже мечтать об этом. Но я хочу знать: это из-за обещания, данного мне в августе? Если так, я освобождаю тебя от него. Ты не обязан…
Когда Евгений понял, что это не отказ, он с облегчением рассмеялся. Теперь насторожилась Мила. Отсмеявшись, он обнял её и снова заглянул в глаза.
– О какой обязанности может быть речь? Больше всего на свете я хочу быть с вами! Я было подумал, что ты пытаешься мне отказать. Но ведь это невозможно, да? Я так долго этого ждал!
– А я едва пережила испытание, которое ты нам устроил. Каждый день плакала и хоронила себя заживо, думая, что никогда тебя больше не увижу, не прикоснусь к тебе. Страшное это слово – никогда.
– Такого больше не повторится.
– Не обещай ничего. Никаких обязательств! Иначе я буду только страдать.
– Так ты согласна?
– Зачем ты спрашиваешь? Ты же отказа не примешь!
Он держал Милу в объятиях. Как же хорошо. Теперь она рядом.
– Идите к нам, Галина Ивановна! Я и вас хочу обнять!
Женщина растроганная и прослезившаяся подошла к молодым и тут же была смята в охапку.
– Потише, молодой человек, а то останетесь без тёщи!
Уняв безудержную радость, Палашов отпустил будущую тёщу, но оставил под крылом невесту.
– Мила, ты должна всё обо мне знать. Теперь я больше не следователь. Я работаю адвокатом в Москве, контора недалеко отсюда. Сегодня же перевезу тебя и ребёнка в двухкомнатную квартиру, которую я снял тоже неподалёку. Так что вы, Галина Ивановна, сможете навещать нас, когда захотите. Мила, собери всё самое необходимое. Кроватка и игрушки там уже есть. Постепенно всё перевезём…
– Стой, стой, стой! Не спеши! – перебила Мила. – Ты уверен, что хочешь меня с таким приданным? Жизнь твоя в ближайшее время превратится в ад. Орущий по ночам ребёнок – у него ночью бывают колики. Невыспавшаяся истеричка-жена, тощая как лагерница. Не приготовленный вовремя ужин. Невыглаженная рубашка. Разговоры о том, как мы пописали, как покакали. В довершении всего мой страх перед телесной близостью с мужчиной. Все тридцать три удовольствия обеспечены!
Палашов улыбался.
– Пугаешь меня, да? Ты забыла, я уже пуганый! Я подготовился основательно: выспался, много читал и спрашивал знакомых о маленьких детях. С рубашками и готовкой я давно справляюсь сам, ты знаешь. С твоим страхом мы справимся вместе, думаю, уже сегодня. Единственное, что меня не греет, – это спать со скелетом. Впрочем, я так люблю эти косточки!
– Мама, посмотри на него! Он же сумасшедший!
– О да! – рассмеялась Галина Ивановна. – Мне это известно.
– Кстати, о свадьбе. Я бы предпочёл тихую и скромную, но решать тебе. Я согласен на всё. Завтра подадим заявление в загс. У меня к тебе, ангел мой, одна единственная просьба. Одна единственная.
Мила развернулась к нему, выбравшись из-под его руки.
– Да?
– Когда вы с Ванечкой чуть-чуть подрастёте, роди, пожалуйста, ещё одного ребёнка. Я буду любить их одинаково сильно.
– При условии, что ты поможешь мне справиться со страхом и болью.
– Не сомневайся, сегодня же…
– Так скоро?
Вместо ответа он притянул её к себе и поцеловал в лоб, а потом добавил:
– Не волнуйся. Со мной всё будет иначе. Верь мне.
И через небольшую паузу:
– Давай, графинечка, собирайся! – Он легонько подтолкнул её в спину в сторону выхода. – Я не хочу даром потратить этот день.
– Я на кухню, – заявила Галина Ивановна. – Дочь, когда соберёшься, приходи, я вас покормлю. Голодных не отпущу. А то Бог вас знает, чем вы там собираетесь заниматься! Дойдёт ли дело до наполнения желудков? А вы, молодой человек, можете мне пока помочь. Заодно проверим, сможете ли вы откормить мою дочь.
II
Венёв. Ноябрь 2001 года.
Прохождение через ад. Палашов. Шаг 1.
– Можно? – спросил Палашов, открыв дверь в кабинет Лашина.
– Что тебе, Евгений Фёдорыч? Проходи, садись. Я как раз заканчиваю.
– Поговорить хочу о личном, – бросил, выполняя указания, Евгений.
Он уселся на стуле подле начальника, положил руки с локтями на стол, сцепил кисти в замок и начал:
– Леонид Аркадьевич, я хочу жениться.
Лашин оторвался от бумаг и вскинул взгляд на собеседника:
– Что ж, молодец, дело хорошее.
– Я подаю в отставку, Леонид Аркадьевич.
– Что так?
– Перееду поближе к ней. Она москвичка…
– А!.. Так и знал, так и знал! – с улыбкой пробормотал Леонид Аркадьевич и, уткнувшись в бумаги, буднично заговорил: – Что ж, ты достаточно на нас потрудился! Сколько? Семь лет? Как щас помню, приехал к нам молодой, зелёный, худой. Глазища – во! – Он жестами обеих рук показал свои пол-лица. – Я сразу подумал: этот долго у нас не протянет. Уйдёт на повышение. А ты, смотри-ка, семь лет оттрубил. Я доволен, хоть и с горчинкой этот мёд. А чего не переводом, а в отставку?
Он устремил лицо к Палашову.
– Подамся в адвокаты.
– А!.. В адвокаты, значит! Будешь их теперь защищать?
– Да. Попробую.
– Так-так, жениться и в адвокаты. Деньги на содержание семьи зарабатывать.
– Я бы с радостью остался, но… Вы сами понимаете.
– Да не тушуйся! Где наша не пропадала! Да и радости в твоём лице давно не наблюдается. Так что не обманывайся насчёт радости. Позволь поинтересоваться, что за девица моего лучшего бойца увела? Что, хороша собой? Ладная? Добрая?
– Невероятная. – Палашов улыбнулся. – С характером дамочка. Я пытался сопротивляться, но… поработила.
– Я заметил, ты последнее время сам не свой.
– Да. Очумел малость.
– Я подмечаю, что ты за последние месяцы очень изменился. Дело это… пацана… Себрова… очень быстро передал в суд. Причёску сменил. По-моему, осунулся как-то. Ну, ничего. Сейчас семьёй обзаведёшься, всё наладится, толстым ещё станешь. Когда покидаешь нас, боец?
– Самое позднее – через месяц.
– Уже и место нашёл?
– Ищу.
– Ну, ты смотри там. Что успеешь, закрывай. Остальные дела передавай потихонечку. Буду искать нового удальца. Одна надежда теперь на Бургасова. Ты с ним связь держи!
– Бургасов – симпатяга, наш человек!
Венёв. Декабрь 2001 года.
Прохождение через ад. Палашов. Шаг 2.
Рожа у Кирилла выглядела, как у сытого довольного кота. Чтобы посидеть с ним вот так, на прощание в кафе, Палашову пришлось, что называется, «записываться заранее». Позавчера он передал Бургасову большинство неоконченных дел. При этом друг улыбался, конечно, не содержимому папок, а тому, как он это делает, словно каждое дело – его детище. По каждому ему было что сказать, имелись мысли, наработки, и он их доносил до коллеги. Под конец Бургасов не выдержал и сказал: «Может, ну её, эту Москву? Оставайся, Жек». Палашов выпучил глаза и черканул ладонью по шее. «Не могу», – был его ответ. Он подал заявление по собственному желанию, и вот сегодня Лашин подписал приказ. Леонид Аркадьевич ждал этого все семь лет, поэтому даже не удивился, не огорчился, пожал руку и сказал только: «Пусть тебе там будет лучше, чем здесь. Спасибо за верную службу. Мне ни разу не было за тебя стыдно».
Сегодня Палашов и Бургасов наконец-то сидели за графинчиком водки и пускали сигаретный дым навстречу друг другу. Пальто и куртку они сгрузили на тесный соседний стул.
– Скажи-ка мне, товарищ мой боевой, это правда, что я тебе, как кость в горле?
Кир смотрел на него сияющими даже сквозь сигаретный дым глазами.
– Жек, но ведь это были хорошие семь лет вместе. Поначалу сложные, тяжёлые, но ведь несомненно хорошие. Кое-чему я у тебя научился за это время. Надеюсь, у меня тоже было чему поучиться. Если бы ты знал, каково мне было влюбиться в твою женщину! Я обязан тебе по гроб жизни – сначала познакомил, а потом ещё и в сторону отошёл! Так что причин для благодарности предостаточно. Мне тебя будет очень не хватать. Надёжные товарищи, они ведь на дороге не валяются. А когда мы твою девочку в здании суда встретили, тут уж всё встало на места. Она, конечно, не Люба, но ты преобразился рядом с этой девчонкой необычайно. Никогда тебя таким не видел. Стал как пацан, настоящий, живой, влюблённый. Лет десять с плеч долой! Без неё, правда, теперь высох весь, кажешься старше наоборот. Но всё наладится, я думаю. Ведь ты отправляешься навстречу счастью. Давай выпьем за его скорейшее достижение!
Кирилл разлил водку по стопкам.
– За наших барышень и за нас! За счастье!
Пристроив сигареты на пепельницу, они чокнулись и выпили. Закуской послужили селёдка с лучком и мелкие маринованные огурчики в небольших плошках.
– Мне лично очень не хватало таких дружеских посиделок, если честно. – Евгений похрустывал огурчиком, глядя на дожевывающего товарища. – Раньше как-то чаще мы общались.
– Жек, ну что ты от меня хочешь? Времени не хватает! Не могу от Любы оторваться. Лечу, как дурацкий мотылёк! Сгораю, воскресаю и снова лечу. Я рад даже, что до неё у меня ни с кем не склеилось. И с тобой, к счастью, она всё же не до конца срослась. Иначе тяжко бы нам пришлось, а нам так здорово вместе. Завидуй, Палашов!
На лице Кирилла выступило неподдельное счастье и удовольствие. Оно даже перекинулось на Евгения. Не зависть, а именно слепая глупая радость.
Палашов ездил в выходной в Москву, проводил личное расследование. Изучал Соколиную гору – дома, учреждения, организации, заведения. Нашёл на проспекте Буденного адвокатскую контору, в которую намеревался пристроиться. Не чувствовал он себя больше в Москве чужим. Грела мысль и чувство, что где-то за этими кирпичными и железобетонными стенами ходит, грустит и вздыхает его графинечка. Самая желанная, самая долгожданная женщина. Полуженщина-полудитя. В начале дня ещё была некоторая внутренняя скованность, но, садясь рано потемневшим вечером в «девятку», он уже забыл об этом. В киоске приобрёл журнал и газету с объявлениями о продаже и аренде квартир. Снять квартиру в Москве стоило значительно дороже, чем в Кашире, и тем более Венёве. Пока он думал остановиться на однокомнатном жилище. Одному будет достаточно маленькой скромной площади. Что-то подсказывало, что будет он на ней только ночевать. А вот к лету найдёт нормальную двухкомнатную квартиру, в которой хватит места семье из трёх человек. Он и позвонил в пару мест, но заранее решил, что, если первая квартира его устроит, то во вторую даже и не ходить. Ну что ему одному, собственно, нужно? Завтра его уже ждали в Москве на просмотр нового предполагаемого жилища.
– Кирилл, ты ведь не ответил на мой вопрос.
– Ты для этого меня сюда вытащил? – Бургасов затянулся и смахнул пепел в пепельницу. – На допрос? Ты не кость в горле, Палашов. Ты – заноза в заднице. Сам подумай, что бы происходило, останься ты с Любой. Ну? Представил?
– Ходил бы рядом смурной Бургасов, вздыхал бы, не смел бы сказать о чувствах, считал бы ниже своего достоинства отбить у друга любимую женщину. Верно?
– В тот день ты меня братом назвал. Помнишь? Нет?
– Это когда познакомил с Любой? Ты тогда ещё про диван какую-то чушь нёс. И всё обещал разобраться, почему в самсе курицы нет.
– Да-да. Так что брось эти разговоры о костях каких-то. Ещё раз – я тебе благодарен. Бывают же, как собаки на сене: одну любят, с другой живут. А ты выше всей этой маеты. Отрезал сразу, как понял, что тебе нужна та светловолосая колдунья. Ты замечаешь в ней бесовщинку?
– Ещё бы! Ваньку за всё надо благодарить. Если бы он не влюбился в Олесю, то не пошёл бы в сарай к Глухову с ножом. Ужас, Кир!
Палашов схватился за графин, пряча в этом движении смятённые чувства, и разлил содержимое по стопкам. И добавил:
– Благодарить нужно смерть.
Евгений выпил, не чокаясь. И подождал товарища. Оба они вспомнили похороны Вани Себрова. Стояли в церкви – Марья Антоновна, Палашов, Бургасов.
Марья Антоновна…
Самое сложное оказалось для Палашова – не оборвать связь с мамой Вани Себрова. У неё нет телефона, по которому он мог бы с нею связаться. А у него самого тоже не будет некоторое время номера телефона, доступного для неё. Евгений нутром чувствовал потребность сохранить с ней контакт. Ей может понадобиться его помощь. Он должен знать, что всё у неё нормально, она ни в чём не нуждается, ребёнок в целости и сохранности.
– Мы, конечно, теперь будем далеко друг от друга, что усложнит наши взаимоотношения, но, если тебе понадобится, я в любое время готов встать плечом к плечу или спиной к спине. Дай только знать.
– Спасибо, Кирюх. Прости, что бросаю тебя здесь. Рассчитывай на меня тоже.
– Я не девчонка, чтобы меня бросать. Просто раньше мы работали вместе, а теперь будем работать врозь. Только и всего. Главное – не теряться.
– Да. Сейчас как в воронку засосёт – дела, работа, столичная суета.
– Захочешь вырваться из воронки, вырвешься. Я тебе всегда буду рад. Как говорится, добро пожаловать в Венёв. А сейчас я тебя покину ненадолго.
Бургасов поднялся и с хмельным напряжением в походке отправился в сторону туалета. Палашов от безделья начал шарить глазами по старомодному, советских времён залу и наткнулся на знакомое лицо. Память на лица у него была отменная. Женщина, словно почувствовав его взгляд, перевела на него глаза, и он узнал Лилиану, которая скрашивала ему одиночество в этом же кафе месяца три назад. Напротив неё сидел розовощёкий пацанчик, в прошлый раз он располагался в уголке и буравил женщину глазами. Евгений запомнил и его. Теперь парень составлял ей компанию. Палашов поймал её взгляд, убедился, что она его тоже узнала. Его стопка отсалютовала за её здоровье и опрокинулась в рот. Лилиана вернула ему улыбку, чем вызвала к нему повышенный интерес своего спутника. Пришлось подмигнуть парню. Но тут вернулся Кирилл и отгородил Палашова от старой знакомой парочки широкой спиной.
– Кир, мне нужна твоя помощь. Она потребует некоторых затрат. У меня в Спиридоновке осталась женщина, с ней важно не потеряться.
Лицо Бургасова вытянулось в удивлении:
– Как? Ещё одна?
– Да. Но не в том смысле, что ты вообразил. Это Марья Антоновна, мать Вани Себрова. Помнишь, в церкви с ней стояли? Со смерти сына она одна-одинёшенька, и она в положении. Да не смотри ты так на меня. Отец ребёнка сидит в тюрьме. Вполне в моих силах ей помочь.
– Да, помню. Мы стояли вместе на отпевании. Что конкретно нужно сделать?
– Нравится мне твой подход. Я позвоню тебе из Москвы, как только устроюсь. Ты будешь знать мой номер телефона. Сгоняй, пожалуйста, в деревню и передай его женщине. Я бы мог письмом отправить, но оно придёт только через месяц. Целый месяц! Что угодно может случиться! У неё всегда под рукой должен быть мой номер.
– Ладно. Только найду брешь в графике.
– Добро. Спасибо тебе.
– Брось!
– Узнай ещё для меня, какой приговор вынесет суд Глухову, Певунову и Рысеву.
– Это, пожалуй, проще даже, чем ехать специально в деревню. Хорошо.
Прикончив графин разгорячившего их напитка, селёдочку и огурчики, мужчины незамедлительно нырнули в рукава пальто и куртки. Затягивать прощание им не хотелось, поэтому они крепко сцепились в рукопожатии и, как обычно, толкнулись плечами.
– Береги себя, брат, – сказал на прощание Палашов.
– Держись! И во всём тебе удачи! – ответил Бургасов.
Прохождение через ад. Палашов. Шаг 3.
Палашов снёс заранее приготовленный мешок с картошкой на второй этаж и поставил возле двери в квартиру соседки бабы Лиды. Поднялся назад к себе и забрал упаковку молока. Старался не шуметь, но не успел воспользоваться звонком, как дверь сама распахнулась и на пороге возникла бабуля в цветастом фланелевом халате и с неизменным белым платочком на голове.
– Женька, соколик мой, чтой-то ты тут затеваешь?
И, внимательно окинув взглядом мешок с коробкой, воскликнула:
– Неужто прощаться пришёл?
– Здравствуй, родненькая моя! – Палашов даже засмущался такой проницательности. – Вот скажи на милость, откуда вы, обыкновенные старушенции, всегда всё знаете?
– Да всё ж очень просто. Ты кто у нас? Следователь, да? Ну так вот, а я прокурор. А что это значит? Означает это, что я вечно свой любопытный нос в чужие дела сую.
Палашов засмеялся и махнул рукой.
– Ладно, бабуль. Дай-ка я к тебе зайду на минутку.