Глава 38. Ничего нет лучше плохой погоды
Париж. Январь 2019.
Вопреки моим опасениям, Ратманов понравился Марго. Мадам Юсупова убрала коготки и вполне мирно приняла нас с Андреем, напоила неизбежным чаем с какими-то вкусными сладостями и весьма любезно улыбалась молодому человеку. Чем уж таким он ее покорил, не знаю. Но Марго была сама любезность.
Вот только улыбки улыбками, а Андрей все равно был тщательно допрошен и ему пришлось поведать свою историю, не только про знакомство с моим крестным, но и про всю свою жизнь: про учебу в Строгановке, про то, как очутился во Франции и ответить на множество других вопросов въедливой мадам, которая с умением профессиональной дознавательницы прощупала молодого человека со всех сторон…
Из ответов Андрея на пристрастные расспросы Марго, я узнавала многое о своем постояльце. Я ведь так и не удосужилась подробно расспросить своего гостя. Марго, словно специально спрашивала Ратманова о таких вещах, о которых мне нужно было узнать в первую очередь.
О своей семье Ратманов рассказал вскользь, мама – преподаватель французского языка в школе, отец – руководитель какого-то закрытого конструкторского бюро, про родителей он отвечал очень неохотно. Насколько я поняла, отношения в семье были напряженные. Но какое это имело для меня значение, мне с ним детей не крестить и всю его подноготную знать я не хотела.
А вот про свою учебу в Строгановке Андрей говорил охотно. Рисовать он начал еще в раннем детстве, посещал художественную школу, но в Строгановскую академию поступил, уже отслужив срочную. Марго особенно интересовал вопрос почему Андрей, будучи по профессии человеком далеким от политики, вдруг так увлекся деятельностью группы Геннадия Петровича.
Оказалось, что с Геннадием их познакомил армейский друг Андрея, а с Клодом они встретились на одном из собраний на квартире у моего крестного. Побывав там в первый раз, Ратманов увлекся идеями новых друзей. Его привлекло то, что это были люди с твердыми убеждениями и обширными знаниями, те, кого можно было назвать интеллектуалами, они были друзья и единомышленники моего отца. Они разработали программу преобразований в России, основанную на тщательно собранных материалах и расчетах, а не на тех фейковых данных, которые втюхивают народу. Автором программы и ее руководителем был профессор Шатов, мой отец. Клод приклонялся перед ним. А меня жгла обида на отца за то, что он сделал с моей памятью, за то, что испробовал на мне свой экспериментальный аппарат, не проверив его действие. Он уничтожил мою память, изменил на сто восемьдесят градусов мою судьбу. Это отец оставил меня на скамейке бульвара и вместе с мамой скрылся, а потом и вовсе пропал. Что бы ни говорил Геннадий, как бы не объяснял причины почему так вышло, мне от этого не стало легче. Это было как, если бы кто-то стал утешать ослепшего человека тем, что в результате слепоты у него значительно улучшилось обоняние. Я давно считала отца виновником всех моих несчастий.
Но Ратманов не подозревал о моих обидах, о моих чувствах, да и зачем ему? Все, что было важно для него – это, что сподвижники профессора Шатова настоящие мужики, герои и интересы страны ставят прежде собственных.
Он знал цену убеждений, принципов, они были важны в его системе ценностей. Служба в специальных войсках, участие в операциях в горячих точках провели водораздел в его оценках интересов политиканов и долгом перед родиной, верностью присяге и предательством руководителей страны. Из армии он вернулся в мирную жизнь зрелым мужчиной с собственным представлением о том, где правда, где ложь. Ратманов не декларировал свое отношение к тому, что происходило в стране, но по его оценкам и по тому, как он говорил об этом, было ясно на какой он стороне.
С Клодом у них сразу возникла взаимная симпатия, а потом и дружба. Во время приездов Клода в Москву, друзья обсуждали темы, которые интересовали обоих. От Клода Ратманов узнал, как засекреченные транснациональные сообщества политиков и богатейших людей стали настоящими хозяевами жизни на планете, об их деятельности. Как-то раз Клод показал Андрею материалы, которые он получал от своих информаторов, списки членов этих самых тайных, самых опасных обществ. Он признался, что организует экспедиции по обнаружению и уничтожению секретных лабораторий, где выращиваются смертельные вирусы.
По возвращении Клода в Париж, друзья общались в даркнете, чтобы избежать отслежки и однажды мой друг пригласил Андрея приехать во Францию, сказал, что вышел на след производителей химических и биологических лаборатой, создающих препараты массового поражения и ему нужна помощь Андрея. Разговор предстоял настолько секретный, что Клод хотел говорить только тет-а-тет. Приглашение пришло Ратманову незадолго до убийства Клода.
Ратманов прилетел в Париж, но попал уже на похороны. Там, на кладбище он и увидел меня, хотел подойти, выразить соболезнования, поговорить, но я упала в обморок. Понятно, что мне было не до его соболезнований, и мы не встретились.
После похорон друга Андрей решил какое-то время не возвращаться в Москву, благо визу ему Клод сделал на год, вроде бы для ухода за одиноким родственником. Он остался, чтобы путешествовать, посмотреть страну, писать картины и, возможно, выйти на людей, которые могли знать где Клод хранил материалы своих экспедиций и прочие секретные материалы. Ратманов не сомневался, что убийство друга было заказным.
– Вот так я здесь и застрял… Пока денег хватало, поездил, страну посмотрел… А на юге захотел задержаться, решил – буду жить тем, что продаю картины. Остался в Ницце. Мне на жизнь хватало. Да я еще и подрабатывал "по-черному", с рыбаками в море выходил. Крутился понемногу, жил бедно, но мне нравилось… А документы? Когда виза закончилась, я был готов к тому, что, если меня застукают, то и жалеть не о чем – пусть высылают, вернусь обратно в Москву. Но меня так ни разу не проверили, повезло, да я и не высовывался, не светился, никаких законов не нарушал.
Марго слушала, кивала.
– А теперь, значит, будете работать с Александрой? Делать выставку ваших работ?
– Ну, да, Наташа предложила. Мне интересно. Неплохая идея – персональная выставка в ее галерее… Денег заработаю… А пока Париж посмотрю… На выставки похожу… Хотя, работ своих у меня осталось мало. Что было продал, нужно новое писать… Но я быстро пишу, вот только мастерскую подыщу… Может, с документами что-то придумаю, теперь есть стимул, здесь остаться хочу, выставку хочу. Наташин проект мне нравится.
Железная леди сидела, выпрямив спину, постукивая холеными пальцами по подлокотнику кресла и глядела на Андрея, как василиск на жертву. Меня бы уже давно всю трясло, а Ратманова ничего не брало. Его коронная улыбочка! Он беспечно прихлебывал из чашки, переводя взгляд с Маргариты на меня.
– Чай у вас, Маргарита Юрьевна, просто божественный, давно не пил ничего вкуснее. Еще одно пирожное позволите?
Марго любезно кивнула и продолжила допрос.
– Хорошо, я понимаю… У вас с Александрой совместные планы, ее проект… Но все-таки, Андрей, вы так и не сказали, что конкретно вы знаете? Что вам успел рассказать ваш друг? Клод оставил вам хоть что-то: записи, видео, еще что-то? Если у вас ничего нет, то все ваши планы найти убийц Клода кажутся простой авантюрой. К тому же, без поддержки и средств вам не стоит даже пытаться приближаться к этим тайным обществам. Насколько я понимаю, Клод не оставил вам никакой информации откуда он брал средства для своих экспедиций. Понимаете, насколько эти люди влиятельны и сколько у них связей и возможностей, чтобы уничтожить вас, если узнают, что у вас есть хоть какой-то материал против них? Вы не только сами пропадете, но и Александру потянете за собой, а у нее неприятностей и так хватает! И вот еще что, не называйте ее Наташей, здесь не знают о ее прошлом, она давно сменила имя. Это небезопасно.
– Да, я знаю, больше не буду. Полную информацию о Ратусе, я думаю, Клод где-то хорошо спрятал. Будем ее искать. То, что планируют эти ублюдки, грозит катастрофой такого масштаба, что мало никому не покажется! Я полностью с вами согласен, нужна серьезная подготовка. И, если материалы Клода не найдутся, придется начинать все сначала, а это – время. И так вон уже сколько лет прошло! Я уверен, что, если речь идет о вирусе, то он уже давно готов и теперь нужно ждать вспышки пандемии, не знаю где именно, не знаю какой это будет вирус, но, уверен, это будет глобальная эпидемия. Как только найдем материалы Клода, будем готовить операцию. Опытные люди есть, матобеспечение тоже. Возможно, потребуется ваша помощь, Марго, и помощь Наташи, ой, извините, Александры.
Я оторопело уставилась на Ратманова. Постой, постой, ему нужно к выставке готовиться, писать, а он строит планы куда-то отправиться, лаборатории разыскивать на краю света! А как же мой проект, как же выставка? Что я Завадовскому скажу? Вот негодяй, меня всю трясло от негодования, мог бы мне раньше сказать! У меня все планы по проекту летят к черту! Что же он раньше молчал? Меня он тоже намерен использовать в этой авантюре? Думает: вот вовремя дуреха подвернулась! И где я ему эту флэшку искать буду?! Клода уже как пять лет нет в живых! Уж за это время, если бы она была дома, то я бы ее нашла. Я шумно задышала и уже готова была обрушить на художника свой праведный гнев, так и хотелось залепить оплеуху этому интригану!
Но тут заговорила Марго:
– Если, – она сделала акцент на слове "если" и подняла указательный палец, – вы найдете эту флэшку. А представьте, что ее вообще не было, или, если кто-то другой уже нашел ее! Да мало ли этих "если"! Но в чем вы правы, так это в том, что времени упущено действительно много!
Маргарита потерла виски, вздохнула и сказала:
– Ох, не даром у меня все последнее время были какие-то нехорошие предчувствия! – Наставница вслух думала о своем. – Начнешь узнавать, попробуешь приблизиться к ним, так они все свои дозоры поднимут. Нет, пока нужно тихо себя вести. Темные не лыком шиты. У них свои специалисты имеются. Блоков везде понаставили, к ним не подступишься. Просто стоят на страже, близко к себе не подпускают. Слишком настойчиво к ним лезть нельзя, иначе они быстро обнаружат тех, кто ими так интересуются. Меня они как облупленную знают. Там одна Марина Морлан чего стоит!
Госпожа Юсупова задумалась, пальцы ее отбивали ритм по подлокотнику кресла. Наконец, сказала:
– А знаете, думаю, эта задача все-таки решаема! Есть у меня кое-какие идеи… Вы сейчас идите, у вас наверняка дела есть… Я позвоню, скажу, когда вам снова прийти. Думаю, вдвоем с Александрой мы справимся. – Я замахала руками, давая понять, что не буду принимать участие ни в какой авантюре. – Да, Саша, не возражайте, вы будете мне нужны в первую очередь. Ну, все, идите, мне подумать надо…
Мадам Юсупова буквально выставляла нас из дома. Я еще раз подумала, какой же у нее все-таки несносный характер! Настоящая ведьма!
На пороге Марго напомнила:
– Алекс, когда в следующий раз приедете, возьмите что-нибудь их вещей Клода, у вас ведь еще остались его вещи? Не обязательно одежду, можно ручку, любимую книгу, лучше всего фотографию, что угодно, что-то, чего он часто касался. Вы, – Марго посмотрела на Ратманова, – тоже будете нужны. Я позвоню.
Мне не трудно было сообразить, что Марго собирается вызвать фантом Клода, а я ей нужна как приманка. Вспомнилась моя благодетельница, общение с Агнией Аркадьевной не прошло даром. Она успела мне рассказать, как можно общаться с теми, кто ушел от нас, с теми, кого мы любим и помним. Вот ведь Марго, хитрая ведьма! Опять в своем подземелье колдовать будет, с книгами своими советоваться… Интересно, как она это будет делать? Ладно, пусть колдует, любые способы хороши, только бы сработали.
– Пройдемся? – предложил Андрей, едва ворота дома закрылись за нами.
– Давай…
– Саш, – начал Ратманов, – объясни, что это было. К чему все эти расспросы, таинственность, кто такая Маргарита? Я тебе подыграл, теперь колись! Ты во что-то вляпалась? Давай рассказывай, и, желательно, в деталях.
Если бы Марго не решила, что Андрей тоже должен принять участие в задуманном ей ритуале, то фиг бы я ему что рассказала. Я и в гости к мадам Юсуповой его привела только для того, чтобы эта въедливая мадам от меня отстала. Поэтому выворачиваться наизнанку, вываливать все я не собиралась, но любопытство молодого человека хоть немножко, решила удовлетворить.
– Андрей, ни во что я не вляпалась. Марго – старинная знакомая моей московской наставницы. Та написала мне и посоветовала, чтобы я познакомилась с Маргаритой. Она была ученицей Агнии Аркадьевны. Ну, ты понимаешь?..
– Нет, Саша, пока ничего не понимаю. Продолжай.
Вот ведь стервец! Ну, ладно, сейчас получит, сейчас я продолжу! Расскажу голубчику кто такая Маргарита Юсупова!
– Так вот, Маргарита – ведьма, ну, колдунья. Теперь понятно?
– Понятно, – Ратманов и бровью не повел, даже, если и удивился, то не показал.
Он остановился, посмотрел мне в глаза и сказал:
– Значит, вляпалась…
Помолчал, все так же глядя на меня, и я снова заметила смеющихся чертей в синих глазах.
– Ну, ведьма, так ведьма, где наша не пропадала, – Ратманов махнул рукой и не стал больше задавать вопросов.
Он взял меня за руку, крепко сжал. В этом его жесте чувствовалась поддержка. Но в душе не стихала тревога. С момента возвращения в Париж у меня не было времени обдумать свою дальнейшую жизнь и решить, как быть дальше. А ведь нужно было решать, что делать с Д’Иссеньи, он просто так меня не отпустит, это ясно, как Божий день. Хоть Марго и отвадила от меня бывшего любовника, но честно предупредила, что это не насовсем.
Пока мы шлепали по мокрым улицам, я размышляла о том, что кроме своих дурацких планов, которые мне успел навязать Андрей, а именно: его намерение найти какие-то документы, относящиеся к экспедициям Клода, у меня есть моя работа, мне нужно готовить выставку, мой совместный с Ильей проект выставки, от которого уже невозможно ни отказаться, ни что-либо изменить, слишком много людей уже работают на него. А Ратманов упорно вовлекает меня в свои планы!
На город опустился вечер, в домах засветились окна, уличные фонари бросали вокруг рассеянный свет, воздух был влажным с капельками изморози и чувствовалось, что вот-вот пойдет дождь.
Мы шли молча, Андрей держал меня за руку. Размеренный ритм шагов, как всегда, выстраивал мысли в порядок, а теплая рука мужчины грела мои холодные пальцы. В тот момент я чувствовала в моем спутнике что-то такое надежное, очень мужское, такое, чего мне очень давно не хватало. Да, неожиданное ощущение. Совсем недавно, каких-то несколько часов назад этот человек раздражал, казался лишним в моем доме, бесил меня своей ухмылкой и иронией. А сейчас мне было приятно идти рядом с ним. Я чувствовала, что после того, как он был принят Марго, мое недоверие к нему поуменьшилось, преграда, разделяющая нас, истончилась и появмлась вера, что этот человек меня не подведет.
Как странно, что спустя всего несколько дней после знакомства я уже готова ему доверять, нет, я уже ему доверилась. Вот к Марго притащила, правда, та сама его затребовала! Но, Бог мой, я уже столько раз ошибалась! Доверялась людям, а в ответ – облом. Я сильно обожглась с Жоржем Д’Иссеньи, поверила человеку, тому, кто с самого начала был моим врагом. Теперь-то я понимала, что дело не обошлось без энергийных манипуляций. Я все время была, как под гипнозом. Но я и сама виновата, ведь могла же мозги включить, подумать, что мне известно о любовнике, но я плыла по течению, словно думать разучилась. Да, дорогая, нет тебе оправданий, и гормоны здесь не при чем, у всех гормоны, а я – просто идиотка. Теперь уже и не знала, можно ли вообще кому-то верить. Как это говорят? "Обжегшись на молоке, на воду дуешь".
Андрей вел меня за руку, словно это он был здесь старожилом и знал каждый переулок и закоулок. Что ж, пусть сегодня будет так, веди меня, мой Вергилий.
Париж зимой совсем не похож на то, каким он является восторженным взорам приезжих и местных аборигенов жарким летом, или прекрасной осенью. Зима нависает над городом как серая безысходность. Даже разноцветные всплески Рождества и Нового года не в состоянии разогнать налет тоскливой грусти зимних дней, а моросящие дожди слишком часто напоминают о том, что этот город имеет много лиц. Зимнее лицо этого города слишком часто залито слезами дождей.
Единственно, что я любила в зимнем дожде – это его звуки. Топая по лужам, я слышала ораторию из шороха шин, шагов, людской речи и шелеста непрерывно падающих на асфальт, на траву, на крыши домов капель. У каждого дождя в Париже была своя мелодия, свои инструменты, свои исполнители. Нужно было только прислушаться и город готов исполнить любую мелодию для каждого слушателя по-разному.
Но грусти в зимний сезон было больше, чем радости, и каждый год, внутренне сжавшись, я ждала, когда кончится тоскливая зима так не похожая на то, что мы называем зимой в России. Но, это вопрос предпочтений. Есть люди, которые просто обожают мокрый зимний Париж, видят романтику в дожде. Многие художники любили писать грустные пейзажи зимнего города, такими любителями непогоды были и Монэ, и Бланшар, и Кайботт. Они чувствовали красоту серых оттенков мокрого камня и тусклого перламутра неба.
Именно такой дрожащий от холода Париж незаметно, не напрашиваясь на любовь, все же сумел забраться мне под кожу. Я приняла его промокшего и немного жалкого, хлюпающего носом, но все равно такого родного. Я любила его всякого. Мне никогда не надоедало в любую погоду бродить по его улицам. Иногда я засматривалась на городские пейзажи, на реку и мосты, но чаще я просто шла вдоль улиц, чувствуя себя окруженной, будто одетой, этим городом. Я растворялась в нем, представляла себя невидимкой, представляла, что разрезаю его пространство собой, своим телом, что способна пройти сквозь него, как "человек, проходящий сквозь стены".
Прижиться в чужой стране и незнакомом городе, без семьи, без родных и близких было непросто. Но все получилось, я привыкла и прижилась, и полюбила Город. В этом мне, конечно, помог Клод. Однажды, размечтавшись, я сравнила свою жизнь в Париже с романом, повествующим о жизни девушки из прошлого, которую отослали очень далеко от родного дома и, прежде, чем сжиться, привыкнуть к чужому дому, она первое время испытывает страх, потом любопытство, потом начинает приспосабливаться к новому месту, к новым обычаям, свыкается с обитателями и, в конце концов, сначала робко, а потом уже взахлеб, начинает любить и новый дом и всех, кто в нем живет.
Одним словом, любовь к Парижу пришла, но пришла не сразу, не вдруг и Городу тоже пришлось за меня побороться. А как иначе! Любовь – это все-таки движение навстречу.
Город старался изо всех сил, соблазнял меня бриллиантовой брошью ночной Эйфелевой башни, цитриновым свечением купола мазариниевой библиотеки, строгими росчерками Трокадеро, мавританской красотой Сакрэ Кёр. Прекрасное было повсюду, оно соблазняло и очаровывало, но окончательно я сдалась Парижу перед диковатой, грубой красотой набережных Сены. Обручи мостов прошли навылет сквозь мое сердце и скрепили навсегда мою любовь к этому апокалептическому монстру, городу-мечте. Спустя время, думая о Париже, я определилась в природе своего чувства, нашла его суть. Я поняла, что он – это вечная тайна. Именно то, что его никогда не разгадать и не постигнуть тянет нас в его бездну. Кажется, именно в этой бездне заключена разгадка и мы погружаемся в этот Город, проходим точку невозврата и уже пути назад нет. Ты – раб, ты в его вечном плену…
В первое время было восхищение, как у большинства, кто впервые увидел город-мечту. Потом был испуг. Страх возник при мысли о том, что я осталась наедине с незнакомым местом и не знала свое будущее, не знала когда вернусь обратно в дорогую моему сердцу Москву, в свой дом. Понятно, что никго из родных там нет, в том доме меня не ждут, что никто не встретит на пороге, не к кому кинуться на шею: "мам-пап, это я, я вернулась!" Да, остались Агния Аркадьевна, дядя Гена с Татьяной, но родных кровинок там уже не было, а с друзьями я не могла общаться даже в соцсетях, не говоря уж о телефонных звонках. Их контакты наверняка отслеживали, я не могла никому ни позвонить, ни написать, не могла, чтобы никому не навредить и не раскрыть место, где живу сама. Мысль о том, что меня ищут люди могущественные и способные на любую подлость, останавливала фантазии по поводу возвращения домой.
Мы уже долго шли пешком, я устала и замерзла, потянуло в тепло, домой. К тому же, как и ожидалось, припустил дождь. Куртка моя промокла, плечи ощущали прикосновение холодной мокрой ткани, еще немного и я промокну до последней нитки, меня начинало знобить. А Ратманову, казалось, все было нипочем. Этот великан шагал по лужам в своих непромокаемых всепогодных ботинках и совершенно, казалось, не обращал внимания на дождь.
– Андрей, я думаю, нужно спускаться в метро, или вызывать Убер. Я уже вся мокрая, сапоги промокли совсем, – я дернула Ратманова за руку и громко чихнула.
Он вздрогнул, похоже, тоже был весь в своих мыслях.
– Что? Замерзла? – он остановился, взял мои ладони, растер. – О-о-о, да ты вся, как ледышка. Конечно, давай возьмем такси, или Убер. Загулялись мы с тобой, так ты и заболеть можешь…
Он вынул из-за пазухи телефон, набрал и через секунду объявил:
– Сейчас Убер подъедет, минуты три подожди.
Мы встали под козырек ближайшего дома, прячась от дождя. Андрей распахнул куртку, обхватил меня, прижал к себе, стал растирать плечи и спину.
– Наташ, ой, нет, нет, ошибся, теперь буду тебя звать как все – Алекс. Извини, все забываю. Нужно было раньше вызвать машину. Чего не сказала, что совсем продрогла?
Уткнувшись носом в колючий свитер, я дышала его теплым запахом. Кедр и ветивер, если не ошибаюсь. Приятный одеколон, никогда не слышала такого аромата раньше. Сквозь одеколон я унюхала своим чутким носом запах его тела. Отрываться от груди не хотелось, а наоборот мне хотелось так стоять как можно дольше. Я внюхивалась в мужчину, обнимавшего меня и, кажется, уже просто совсем неприлично сопела.
Неожиданно я почувствовала, как Андрей приподнял мой подбородок указательным пальцем, наклонился к моему лицу. И опять меня поразил цвет его глаз, такой голубой. Глаза не смеялись, в них не было его коронной усмешки, а только тревога, думал я и вправду заболею? Стер ладонью дождевые капли с моего лица. И, как бы в подтверждение его опасений, я снова громко чихнула.
В этот момент раздался короткий сигнал клаксона, это подъехал вызванный Убер.