– Да Боже упаси! Что вы! Я же все прекрасно понимаю! – Мария Савельевна несколько экзальтированно приложила пухлую руку с ярким маникюром к не менее пухлой груди. Она сразу уловила настрой предстоящей беседы, и все последующее время чувствовала себя, как рыба в воде. Но прежде, предпочла предложить гостю кофе и эклеры, которые появились на её столе, как по мановению волшебной палочки.
Дубовик с удовольствием взял в руки хрупкую чашечку с ароматным напитком, но от пирожных отказался, назвав их женской забавой.
Выпив кофе и похвалив хозяйку кабинета за угощение, подполковник сказал:
– Меня интересуют несколько человек. Я вам назову их фамилии, а вы, пожалуйста, расскажите мне все, что знаете о них. Пусть это будут даже просто ваши наблюдения, нечаянные разговоры, одним словом, любые мелочи.
– Я поняла вас, – откусывая добрую половину пирожного и смачно облизывая губы, сказала Мария Савельевна. Отпив из чашки кофе, она отодвинула её и вытерла уголки губ салфеткой, при этом вытягивая их трубочкой.
– О ком бы вы хотели поговорить в первую очередь?
– Вот фамилии, – Дубовик положил перед женщиной листок, – очередность выбирайте сами.
– Так, так… Я расскажу вам про Гука, мне удалось нечаянно узнать его секрет. Ведь он, когда я его спросила о цели визита в наш город, лишь буркнул что-то, разговаривать со мной отказался, лишь попросил одноместный номер. Но таких не было, тогда он настоял, чтобы к нему никого не подселяли. Я согласилась, тем более, что он заплатил за второе место, – поймав скрытую усмешку Дубовика, женщина поспешно добавила, – по квитанции, как положено. Хотя это и не принято у нас.
Подполковник на её откровение лишь пошевелил успокоительно пальцами, приподняв ладонь над столом.
– Так вот, этот Гук постоянно куда-то уходил по утрам, приходил на обед и опять удалялся. Верите, любопытство меня разобрало, но поделать ничего не могла, даже нервничать начала, – Мария Савельевна вдруг раскатилась мелким смешком, который больше походил на похрюкивание и повизгивание. Дубовик тоже улыбнулся, но скорее, от вида колышущейся полной груди и издаваемых ею звуков.
Женщина опять жеманно протерла уголки губ и провела пальцами под глазами, вытирая мелкие слезы.
– А в это воскресенье я пошла на рынок, и вот там… В одном укромном месте я увидела Гука, который разговаривал с какой-то молодой женщиной. Та тащила за руку маленькую девочку, а Гук шел следом и так размахивал руками, что мне подумалось, будто он хотел ударить женщину. Я пошла за ними. Они завернули за угол, и тут я услышала их разговор. Женщина кричала, что никогда не простит его, что он больше их не увидит, что он напрасно приехал, а Гук кричал, даже с каким-то надрывом, что в плен он попал случайно, будучи раненным, а когда вернулся, его отправили в сталинские лагеря. Говорил, что ни в чем не виноват, просил его выслушать, иначе он просто умрет, потому что у него нет никого, кроме дочери и внучки. Тут уж мне стало все понятно!..
– Так вот в чем дело!.. Да, долго ещё война будет о себе напоминать… – вздохнул Дубовик.
– Я хочу предложить ему содействие в примирении с дочерью. Как думаете, примет он эту помощь?
Услышав подобное заявление от этой женщины, подполковник удивленно посмотрел на неё, но тут же взгляд его потеплел:
– Надо просто найти правильные слова. Думаю, у вас получится.
– Спасибо, я попробую… – она вздохнула всей своей могучей грудью, а Дубовик подумал, что в ней вполне могут умещаться и жесткость, и доброта. – На вопрос о Гуке я ответила?
– Да, вполне. Давайте о следующих.
– Вот этот Карпень, Олег Робертович, довольно неприятная личность. Такой, знаете ли, сластолюбивый карлик, – при этом Мария Савельевна почиркала ребром ладони по своей пышной груди. – Постоянно обхаживает моих девочек-дежурных. А у самого в паспорте штамп о браке и двое детей. Неприятный тип! – повторила она. – Несколько раз приходил после одиннадцати. Вы знаете, что у нас исключения делаются только для… – женщина замялась, но Дубовик, улыбнулся и сказал, что понял, о ком идет речь.
– О том, что постояльцы нарушают режим, вам докладывают дежурные, если я правильно понимаю?
– Да, они обязаны это делать! – Мария Савельевна сказала это так строго, будто перед ней стояли те самые дежурные.
– Но согласитесь, что между словом «обязаны» и «делают» существует некая разница, – подполковник развел в разные стороны указательные пальцы.
– Если бы я узнала о невыполнение правил с их стороны, сразу бы строго наказала. Девочки об этом прекрасно знают, – администраторша с вызовом посмотрела на Дубовика, но вспомнив, кто перед ней, несколько смешалась.
– А в какие дни этот Карпень приходил поздно, вы можете мне сказать?
– Да, конечно! У нас дежурства по графику.
– Тогда, напишите мне эти даты. Что ещё вы можете сказать об этом человеке?
– Однажды так поздно он пришел при мне, правда, одиннадцати ещё не было, но он решил оправдаться, шепнул, дескать, был у женщины. Только это не правда!
– Почему? – заинтересованно спросил Дубовик.
– Мужчина, пришедший со свидания, выглядит иначе, я это знаю хорошо. Вот если вы…
– Обо мне не надо, – протестующе поднял ладонь подполковник.
– Извините!.. Так вот, Карпень выглядел довольно, но по какой-то другой причине, поверьте мне – в этих делах я искушенный человек! И, знаете, он незаметно поглаживал карман, будто там у него драгоценность!
Подполковник удовлетворенно наклонил голову: «Угу».
Женщина, помолчав, добавила:
– Что ещё? Да, собственно, больше ничего… Если только?.. Важно ли это, не знаю…
– Вы говорите, говорите! Не стесняйтесь! Я смогу «очистить зерна от плевел», – при этом Дубовик ободряюще улыбнулся.
– Пластырь у него на руке, вот здесь, – Мария Савельевна потерла между указательным и большим пальцем. – Ну, поранился, бывает, только вот уборщица из душа сказала мне, что там у него какая-то наколка, точно она не разглядела, но решила, что этот Карпень «сидел». Понимаете?
– Да уж как не понять! – засмеялся подполковник. – Давайте дальше!
– Да, ещё: один раз он не ночевал вообще, а однажды пришел очень злой, даже нагрубил уборщице.
– Вот как? Неплохо было бы узнать даты тех дней, когда это случилось. – Нечайло кивнула.
– Ну, о нем всё! – женщина развела в стороны пухлые руки.
– Там есть ещё двое! Рассказывайте! – Дубовик склонил голову к своему блокноту и что-то быстро написал.
– Ой, эти-то у нас приметные, особенно Шаронов! Почти каждый вечер надираются портвейна, благо ресторан рядом. Зябликов, как идет оттуда, так и карманы у него оттопыриваются. Утром две-три пустые бутылки уборщица уносит. Я им грозила выселением, но уж больно жалким показался мне этот Модест Романович, когда приходил извиняться. А Зябликов по секрету шепнул, что, дескать, болен тот, алкоголик, то есть. Вот и отправили его подальше от Москвы читать лекции. У него трое детей, в паспорте записаны, потому начальство его жалеет.
– А Зябликов?
– У этого все построже, правда, пару раз я заходила и сама видела – выпивал. Но спать ложатся вовремя, режим не нарушают. О них-то и сказать особо нечего. Только Николай Иванович, Зябликов, то есть, на работу свою ходит мало, да и то сказать, что это за работа: старые песни свадебные собирать? Так, в основном, в номере и торчит, кроссворды отгадывает. Раза три съездил по деревням, теперь непогодой отговаривается. Да и то сказать, приехал однажды весь вымокший, наследил мокрыми ботинками, потом уборщица ругалась, что сушил их на радиаторе. Теперь сидит, «согревается». А что? Начальства рядом нет, напишет статью – и отчитался!
– Послушайте, Мария Савельевна, а ботинки-то что, дорогие были? От радиаторов кожа портится, – как бы, между прочим, спросил Дубовик.
– Да ну что вы! Самые обыкновенные, фабрики «Скороход». Почти все в таких ходят… – пожала плечами женщина.
– Почти? А кто не в «таких»?
– Не знаю… На ноги мало смотрю… Вот разве что ревизор… У него щегольские такие ботинки. Но ничего удивительного – торговый работник!
– Ну, спасибо! Вы просто кладезь информации, так хорошо знаете своих постояльцев!
Женщина горделиво улыбнулась:
– Только вы не думайте, что я интересуюсь и вашими делами! И всему персоналу строго наказала, о вас ни с кем и нигде не разговаривать!
– А вот это правильно! Теперь я точно вижу – вы на своем месте! Но у меня есть ещё один нерешенный вопрос: к вам сюда ходит журналист Жернов. Как давно?
– А, это тот милый мальчик? – Мария Савельевна жеманно поджала губы: – Необыкновенно вежлив, воспитан, но, как вся московская молодежь, несколько избалован. Увидел двух девочек, те, что приехали к отцу на могилу – провинциальные, но весьма прелестные, особенно старшая, так вот, увидел и – сразу ухаживать! Пришел вместе с ними, положил мне на стойку шоколад и попросил разрешения пройти к ним в номер. Потом ещё раза два приходил, но порядок ничем не нарушал, удалялся до одиннадцати.
– А теперь?
– Товарищ… подполковник, вы же сами знаете, к кому он сейчас ходит… Я не ханжа, но меня это несколько покоробило. Хотя… он прекрасно понял, что с моей стороны последовало осуждение его поступкам, и потому решил оправдаться.
– Каким образом?
– Сказал, что это очень серьёзно. И потом… девочки, безусловно, проигрывают вашей прокурорше. Да они, по-моему, особо и не обиделись на молодого человека. Видимо, их отношения не успели зайти столь далеко, чтобы предъявлять претензии.
– Мария Савельевна, я попрошу вас под каким-нибудь предлогом собрать у нескольких постояльцев паспорта, буквально, на полдня. Список я вам напишу, – он взял карандаш и быстро набросал на листке несколько имен. – Ещё прошу предоставить мне схему расположения комнат с обозначением фамилий постояльцев – всех! И график дежурств. Я буду у себя в номере.
Калошин тем временем шагал по замерзшей улице к дому участкового инспектора Стукина.
Хозяин встретил его на крыльце:
– О, а я собрался на работу! Проходи, Геннадий Евсеевич! – он широко распахнул дверь.
– Нет, Сергей Валерьевич! Идем со мной к нашим милым старушкам! – Калошин махнул рукой вдоль улицы. – Надо разобраться с ними до конца! Такое у нас с тобой будет задание.
– Все-таки вопрос об отравленных грибах остается? – спросил Стукин.
– И не только… Понимаешь, Сергей Валерьевич, дело тут в чем? Одна из женщин может знать преступника, убившего Иконникова и Войтович. Солопеева видела этого человека, но её отравили, и, видимо, именно за это. Но за столом на поминках были одни старушки. Так?
– Ну, ещё трое стариков, – добавил участковый.
– А они разве прислуживали за столом? Не-ет, а ведь кто-то принес отравленные грибы и поставил их перед Солопеевой? Вот нам и предстоит дознаться, кто это мог быть. То, что это одна из женщин – факт! Она же должна быть знакома и с убийцей, и выполнить его просьбу – устранить свидетеля. И уж если она соглашается на преступление, то это должен быть или близкий ей человек, или…
– За деньги? – высказал свою догадку Стукин.
– Именно так!
– Да ну! Разве может женщина пойти на злодейство ради денег? Да и нет среди наших таких! – с горячностью заступился за старушек участковый. – Я их почти всех знаю давно!
– Ну, значит, легче будет найти… – пробормотал Калошин, сам мало веря в это. – И грибы… Кто-то любит их собирать, понимает, а кто-то никогда этим не занимался.
– Да женщины наши, особенно когда было голодное время, все грибами занимались, только… Я вот что думаю, товарищ майор, тот, кто принес банку с отравленными грибами, знал, что в банке яд. Это что, заранее было подготовлено? Для каких целей? – спросил Стукин, широко шагая по скользким колеям, изредка поскальзываясь и хватаясь за рукав Калошина.
– Ты и сам упадешь, и меня за собой прихватишь, – проворчал майор.
– Извини, валенки пора надевать, – Стукин пошел по снежному насту, прокладывая свежую тропинку. – Так я что говорю-то, специально ядовитые грибы вместе с сыроежками в банку заложили, ещё осенью. Так получается?
– Именно так! Страшный человек тот, кто это сделал, – вздохнул Калошин. – А о крысином выводке ты не слышал ни от кого из ваших женщин?
– О чём? – Стукин даже приостановился, глядя с неприкрытым удивлением на майора. – Какие крысы? Какой выводок?
Калошин усмехнулся, глядя на выпученные глаза участкового, и объяснил ему, что означают его слова. Тот облегченно вздохнул и сказал:
– Об этом надо поспрашивать всех, может быть, с какой-то фамилией связано?
– Возможно, только я думаю, что это, скорее, характеристика преступника.
Так, за разговорами, добрались до одного из домов. Но, к сожалению, хозяйка этого двора ничего нового не рассказала, не вспомнили никаких подробностей и ещё несколько женщин. День близился к закату, когда Калошин со Стукиным подошли к дому Степаниды Разуваевой, которая колола во дворе дрова.
Увидев мужчин, она встретила их радушно, не спрашивая, зачем пришли, сразу пригласила к столу. Успевшие устать и замерзнуть, те с удовольствием приняли её приглашение, и с огромным удовольствием принялись поглощать горячий наваристый борщ.
– Ну, мужики, знаю, что зря ноги бить не станете, дело у вас серьезное. Думаю, не можете разобраться вы со смертями этими. Спрашивайте, может, чем и помогу, – подкладывая на тарелки разваристую картошку, Степанида решила, наконец, заговорить о причине визита милиционеров.
– Да вопросы-то у нас всё те же. Кто у нас в грибниках числится? – спросил Стукин.
– Уж ты, Сергей Валерьевич, будто и сам не знаешь, что каждый второй у нас знаток, а то, что грибы, отравленные, на стол поставили, так это намеренно было сделано. Мне ещё моя мать рассказывала, как у них в деревне одна бабка специально такие грибы заготавливала. Вот захочет кто-то недруга своего извести, грибками-то и угощает. Их, эти поганки соленными-то и различить с хорошими трудно. Вот и держит кто-то в погребочке смерть невидимую.
– Ну и страсти ты наговорила, Степанида Макеевна, – покачал головой Калошин. – Это ж как надо ненавидеть, чтобы вот так, запросто, отправить человека на тот свет!
– А и ненавидят! Что ж думаешь, все честные да праведные? Иной злодей так вид сделает, что хочется за спину ему заглянуть: нет ли там крыльев!
– Да вы философ! – засмеялся майор. – А вот скажите, нет ли каких общих знакомых у Войтович и Солопеевой, или родственников?
– Знакомых-то – вся улица, а вы, как я понимаю, спрашиваете о тех, кого мы не знаем? Так ведь? – мужчины дружно кивнули в ответ. – Так потому и не знаем, что они нам неизвестны, – рассудительно ответила женщина.
Калошин посмотрел на неё с одобрением и задал ещё один вопрос, на который уже не ждал ответа:
– Солопеева, будучи в беспамятстве, бормотала о каких-то крысах, или крысином выводке, вы не знаете, что это такое может быть?
Степанида выпрямилась от печной топки, в которую подкидывала дрова и всем телом повернулась к мужчинам:
– Как ты сказал? Выводок крысиный? Постой-постой… – она присела к столу и нахмурила брови.
– Вы что-то вспомнили? – взволнованно спросил Калошин.
– Да как вам сказать?.. Я это и не забывала, да вот значения этому не придавала… – женщина посерьезнела, – а ведь именно это и могло связывать их обоих: Марфу и Ираиду!.. Как же я раньше не догадалась!..
– Так, Степанида Макеевна! Давайте по порядку, рассказывайте, чтобы всё было понятно, только не тяните!
Женщина уселась поудобнее и начала обстоятельный рассказ:
– Значит так, было это в сорок третьем году. Я к тому времени уже вдовела – похоронку на мужа с полгода, как получила, а у Ираиды с семейным положением все было в порядке, муж воевал, постоянно слал ей письма. И состояли мы с ней при нашем госпитале санитарками.
И вот в один из дней привезли к нам на излечение одного генерала, пожилого, в годах, но был он ещё в мужской силе, хорош собой! И… В общем, раньше не рассказала бы, а теперь чего уж!.. Ираиды, все одно, на свете уж нет, да и я не девочка, чтобы стесняться! Одним словом, влюбились мы обе в этого генерала, только на меня-то он не смотрел, хоть я и на целый десяток моложе Ираиды, на неё он глаз положил. Ну, видать завертелось у них, а меня, понятное дело, ревность жгучая разбирала, подглядывала за ними, всё хотела на «горячем» поймать да сказать ей, что мужу её всё отпишу. Теперь-то понимаю – зря злилась, у него и семья была, да и партийный!.. Вылечился потом, и уехал с концами! Только речь не о том.
В одно из дежурств смотрю – Ираиды нет! Ну, я подхватилась и кинулась искать её, чтобы, значит, поймать!.. А у нас в парке была скамеечка укромная, для свиданий. Туда многие девчонки бегали к раненым бойцам. Ну, крадусь, голоса тихие слышу, всё, думаю, попались, голубчики! Остановилась за деревом, прислушалась и поняла, что разговаривает Ираида с Солопеихой, с Марфой, то есть. Интересно стало, о чем это они, думала, может, про генерала этого. А у них, значит, разговор такой… Расскажу, как помню. Ираида говорит: «Душегуб он! Как мне ему отвечать?» Марфа спрашивает: «Почему ты думаешь, что он такой? Многие сейчас в лагерях сидят по навету!», а та ей отвечает: «Знаю, о чем говорю! Помнишь, когда в райцентре семью крысы загрызли? Уверена, что это он их напустил!» Тут я вспомнила, что до войны ещё, года за два, действительно, была статья в газете, что в городе одна семья была загрызена крысами: муж с женой и двое детей, но мало того, они были и ограблены. Только тогда никого так и не нашли, и вот вдруг Ираида об этом говорит. А в сороковом про неё говорили, что у неё какого-то родственника арестовали по пятьдесят восьмой статье. Кто это был – не знаю, врать не буду. А тут вдруг такое слышу. Ну, Марфа-то и спрашивает: «С чего ты взяла, что это он?» А та отвечает: «Он ведь всякие опыты ставил, и дома у него жили крысы. Денег у меня просил на всякие химикаты, да у меня не было. Вот он их и ограбил! Говорил, что открытие какое-то сделал. Да только на нары теперь попал»! Солопеиха говорит ей, дескать, надо заявить, но Ираида отмахнулась, не было у неё доказательств. Якобы к тому времени он и крыс всех уничтожил. Вот тогда Марфа и назвала его крысиным выродком! Вот так!
В комнате повисла тягостная тишина.
– Ну, Степанида Макеевна, да вы просто кладезь информации! Это ж надо выдать такое! – наконец заговорил Калошин. – Почему же вы раньше ничего об этом никому не сказали? Ведь, похоже, что этот человек до сей поры сеет зло вокруг себя!
– Так кто бы мне поверил? Ведь я просто подслушивала! Сама Ираида не была совершенно уверена во всем этом… И потом… Я даже не знаю, о ком они говорили… – Степанида махнула рукой: – Да нет, проще было в те годы молчать!.. Вы уж меня правильно поймите! – она просительно глянула на Калошина.
– Не волнуйтесь, никто вас ни в чем обвинять не собирается! Это, скорее, вина самой Войтович. Зная о преступлении близкого человека, она рассказала об этом Солопеевой, тем самым разделила с той ответственность за укрывательство. Да ещё и, хоть и невольно, но явилась причиной её смерти.
– Да уж!.. – вздохнул Стукин. – Но Марфа Игнатьевна перед смертью успела-таки открыть во-он какую тайну!
– Ох, уж мне эти тайны!.. Вот они уже, где у меня! – Калошин чиркнул ребром ладони по шее. – И, всё равно, огромное вам спасибо! – он встал из-за стола: – А за вкусный ужин отдельная благодарность!
Стукин поддержал его, и, тепло попрощавшись с хозяйкой, мужчины удалились.
Глава 15
В своем номере Дубовик внимательно изучил схему гостиничных номеров, со всей тщательностью начерченную Марией Савельевной. Сделав кое-какие пометки в своем блокноте, он вышел в коридор. Спустившись вниз, поинтересовался у дежурной, кто сейчас находится в своих номерах. Получив ответ, удовлетворенно кивнул и вернулся к себе в номер.
Подойдя к зеркалу, Дубовик проделал несколько манипуляций со своим внешним видом: расслабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу шелковой сорочки, небрежно закатал рукава и чуть взъерошил волосы. Внимательно оглядев себя, удовлетворенно кивнул своему отражению, взял за горлышко отпитую бутылку коньяка и пошел, как он выразился про себя, «искать собутыльников».
Постучав в нужный ему номер и услышав: «Войдите!», беспардонно шагнул в комнату, широко распахнув дверь.
Быстро охватив взглядом весь номер, он остановился на созерцании двух, довольно своеобразных по своему внешнему виду, мужчин. Кто есть кто, подполковник безошибочно определил сразу. На ближней кровати, даже не лежал, а валялся в смятой одежде худой мужчина с огромными мешками под глазами. При виде незнакомца с бутылкой в руке он оживился, опустил ноги в старые стоптанные тапочки. Второй был толстоват какой-то одутловатой полнотой. Лицо его с большой лысиной, окруженной седыми кудрями, было покрыто пигментными пятнами, а рука при пожатии, неожиданно для Дубовика, оказалась совершенно холодной и липкой. Подполковник с трудом удержался от желания вытереть руку. И пока он оценивал Зябликова, к ним на полусогнутых ногах, подошел Шаронов и протянул свою очень худую, но при этом, в отличие от руки фольклориста, тёплую ладонь.
– Мужики! Поддержите компанию! – в несколько развязном тоне произнес Дубовик. – Никого, кроме вас, во всей гостинице нет! Черт знает, что такое! А выпить требуется!
– Да, да, проходите! – Зябликов показал рукой на стол, на котором стояли пустые стаканы и тарелка с яблоками. Возле ножки стола была видна пустая бутылка из-под портвейна. – Только… Простите, гостей не ждали, закуски нет…
– Ну, коньяк может пережить и одиночество! Согласны? – плеснув в стаканы янтарный напиток, Дубовик вальяжно расселся на стуле.
Первым к столу проследовал Шаронов. Трясущейся рукой он взял стакан и, не дожидаясь никого, выпил залпом. – Извините! Болею со вчерашнего! – он стыдливо опустил глаза.
– Ничего! Бывает! – со снисходительной улыбкой произнес Дубовик, наливая в стакан лектора ещё одну порцию коньяка. – А вы? – он повернулся к Зябликову.
– Видите ли… Я пью редко и немного… – он, поморщившись, потер правый бок: – Пошаливает… Ну, хорошо, поддержу вас! – он сделал небольшой глоток и присел рядом с подполковником. – Так вы, говорите, в командировке тут? – он испытующе посмотрел в глаза Дубовику.
– Ты бы не лез к человеку со своими вопросами, – похмелившись, Шаронов вдруг осмелел. В его голосе появились грубые нотки. – Здесь все в командировке, и «по одной статье»! – хохотнул лектор.
– Вот-вот! И я о том же! Одни… пьют беспробудно, – Зябликов кивнул головой на Шаронова, – другие шляются по бабам!
– Ну, я тоже пью! – развязно произнес Дубовик. – А кто же здесь относится ко второй категории? Что-то не встречал таких!
– Это он про ревизора! – выпив вторую порцию, заявил Шаронов. – Тот, видишь ли, каждый вечер довольный возвращается. На морде – хоть блины пеки! Ха-ха-ха! – рассыпался он пьяным смешком.
– Ну, про этого ничего не скажу, а вот журналистик здесь один шатается! Говорит, что серьезные статьи пишет, а сам уже вторую бабу околпачивает! Тьфу! Вы обратите, обратите на него внимание! Он же весь в разврате!
– А тебе что, завидно? Сам-то ты много наработал? – дыша винными парами прямо в лицо Зябликова, спросил Шаронов. – Что делаешь? Кроссворды отгадываешь? Книжки почитываешь?
– Я свое дела уже почти сделал! Дождусь ещё одной свадьбы, в колхозе, напишу статью и сделаю… сделаю выводы! – Зябликов говорил медленно, будто подбирая слова, в то время как лектор сыпал словами быстро, не задумываясь. За что толстяк одарил его недобрым взглядом.
Посидев ещё немного, Дубовик, прикрывая соловело глаза, распрощался и побрел к двери, чуть споткнувшись и оперевшись рукой на стоящую у кровати тумбочку.
– Простите, – он поднял рассыпавшиеся журналы.
За дверью чуть задержался и услышал, как Зябликов зло сказал Шаронову:
– Чего ты языком, как помелом мелешь? Мы ведь не знаем, кто он! Накапает начальству, чем мы тут занимаемся! Куда потом пойдешь?
– Так я и тебя не знаю! Может быть, ты сам и накапаешь! – пьяно пробормотал лектор.
– Дурак! – голос приблизился к двери.
Дубовик бесшумно отскочил в сторону, и, тихо напевая, побрел к своему номеру, спиной чувствуя, как за ним через узкую щель смотрят внимательным взглядом.
Войдя в свой номер, он опешил: в кресле сидела Рустемова в элегантном домашнем платье из китайского шелка.
– Нас поменяли местами? У вас в номере ремонт? – он остановился, засунув руки в карманы брюк.
– Вы невежливы, подполковник! – женщина разглядывала его сквозь полуопущенные ресницы. – Вы не рады гостям?
– Я не помню, чтобы кого-то приглашал. Или заходить в номер в отсутствии хозяина – это теперь норма? – Дубовик намеренно говорил жестко.
– Я постучала, у вас было открыто, – она старалась не замечать колкости подполковника.
– Хорошо, с «политесами» закончим. Чем обязан вашему визиту? – Дубовик по-прежнему стоял у двери, чувствуя нарастающий протест против вмешательства этой женщины в его жизнь.
Рустемова, будто не замечая или не допуская подобного настроения подполковника, встала и подошла к нему на такое близкое расстояние, что он видел маленькие бисеринка пота у неё на верхней губе и чувствовал горячее дыхание, обволакивавшее его облаком неприкрытого желания и жгучего томления.
– Мне надоела эта игра, поэтому хочу поговорить напрямую, – она посмотрела в его глаза пронзительным взглядом. – Вы мне нравитесь, Андрей! И, думаю, что не ошибусь, сказав, что это взаимно, – женщина положила свою горячую ладонь на его грудь, ощущая учащенное сердцебиение мужчины, принимая это, как подтверждение своих слов.
Дубовик внимательно оглядел её, и, аккуратно сняв руку женщины, легонько отодвинул и прошел к креслу.
– А если ошибетесь? – закинув ногу на ногу, он достал портсигар и, открыв, протянул Рустемовой, которая, не скрывая своей досады, вынуждена была занять кресло напротив. Этот жест мужчины был, скорее, желанием отгородиться от бесстыдного посягательства на его четко выработанную концепцию своего нынешнего поведения в роли жениха, которая вызывала в нем уважение к самому себе.
– Я курю сигареты, причем дорогие! – Рустемова барским жестом отодвинула от себя портсигар.
– Простите, не знал о ваших пристрастиях! – он насмешливо улыбнулся, радуясь тому, что её ответ вызвал в нем лишь ещё одну негативную реакцию: он терпеть не мог курящих женщин. – Так о чем мы говорили?
– Оставьте вашу глумливость! Вы просто боитесь себя! А мужчинам я не могу не нравиться! Вы не исключение! До сей поры никто мне не отказывал! – она начинала заметно злиться, при этом не оставляя своего властного тона женщины, уже заранее расставившей все приоритеты в этой любовной игре и не допускающей других правил.
Если бы она захотела и правильно поняла его взгляд, то этот разговор мог закончиться уже на последующих словах подполковника:
– Значит, с этой поры будет по-другому! Во всяком случае, со мной! – Дубовик поправил двумя пальцами очки и теперь посмотрел на женщину уже без улыбки.
Зато усмехнулась она, по-прежнему не желая сдавать своих позиций и не скрывая желаний:
– А если я смогу убедить вас в обратном? А я смогу, нужно только ваше согласие!
– Алия Кадимовна! Вы меня ни с кем не перепутали? – Дубовик уже начал тяготиться подобным диалогом, но природное чувство такта всё ещё не позволяло ему перейти на откровенную грубость.
– А-а, так вот в чем дело! Вы меня ревнуете к Жернову! – она весело рассмеялась, закинув голову. На её нежной шее билась жилка, и это вызывало чувство незащищенности. Но Дубовику было приятно ощущение своей непоколебимости и твердости. – Не ревнуйте, этот мальчик вам в подметки не годится! – продолжала женщина весело. Наклонившись через столик к подполковнику, она сказала уже спокойнее и тише: – Вы не пожалеете! Я скажу вам слова, которые не говорила никогда и никому: перед вами я сломлю свою гордость! – глаза её вдруг покрылись поволокой.
Дубовик почему-то внутренне содрогнулся от этого взгляда: в нем проступило что-то демоническое, в то время как перед взором мужчины вспыхивали искорки других – больших нежных глаз. Он встал и отошел к окну. Открыв, широко форточку, вдохнул морозный воздух и повернулся к Рустемовой:
– Перестаньте, вам это не идет! – он хотел добавить слово «унижаться», но решил, что и этих слов будет достаточно. – Такие женщины, как вы, за отказ отвечают мужчинам пощечинами!
– А я так всегда и поступала! – на её глаза вдруг навернулись слезы злости, она почувствовала, что этот мужчина не в её власти, но сдаться так сразу – не в её характере.
– Что же мешает сейчас?
– Вы, разумеется, вы!
– Отчего же? Ударьте! – Дубовик подошел к её креслу и, наклонившись к самому лицу, проговорил: – Перестаньте меня идеализировать! Я такой же, как все! И могу сделать женщине очень больно! Изменить свое отношение к вам не в моих силах, а неискренность моя вам не нужна! – он выпрямился. – И ваши отношения с журналистом – это не мой «интерес»!
Рустемова, наконец, встала и с гордо выпрямленной спиной пошла к двери, чем вызвала облегченный вздох Дубовика. Услышав его, помедлив, повернулась и зло сказала:
– Вы оскорбили меня!
– Помилуйте! Алия Кадимовна! Чем же?! – Дубовик вдруг совершенно непринужденно рассмеялся, не задумываясь над тем, что этой веселостью ещё больше ранит самолюбие гордячки. – Я поступил по совести: не обманул, не оскорбил! Ну, а уж сердцу не прикажешь! Это вам, как женщине, должно быть известно лучше, чем мне! – он подошел к ней, взял за локоть: – Успокойтесь, выпейте снотворного, а ещё лучше – коньяку, и хорошо выспитесь! Завтра буду рад встретить в вашем лице уважаемого коллегу по работе! – на эти слова она про себя горько усмехнулась. – И никогда даже в мыслях не делайте того, о чем можете потом пожалеть! Вы не такая! – Дубовик сказал это так твердо, что Рустемовой ничего, в конце концов, не оставалось, как попрощаться и выйти, хотя в глубине души её кипели самые противоречивые чувства. Но она вдруг подумала, что время меняет многое: возможно, когда-нибудь будет так, как задумала она. И это её, как ни странно, успокоило.
Дубовик же облегченно вздохнул и подумал: «Где эта женщина, там черту не место!» Посмотрев на часы, он вдруг заторопился: опаздывал на свидание к Варе. «С моей стороны, это будет свинство – сам назначил время». Он улыбнулся, вспомнив огромные зеленые глаза девушки и ласковую улыбку, и почувствовал, как его настроение заметно улучшилось.
Калошин провел вечер у Светланы.
Ему нравилась в этом доме всё. Он с удовольствием беседовал с её матерью, Ольгой Гавриловной. Несмотря на свое крестьянское происхождение, женщина была любознательна, могла поддержать любую беседу и живо всем интересовалась, при этом не была любопытной. Стол по русскому обычаю отличался разного рода пирогами, которые Ольга Гавриловна пекла с большой фантазией. Борщи были наваристы, а каши – рассыпчаты. И своя наливка, и варенье из ягод собственного сада поражали необыкновенным вкусом.