– Рита, успокойтесь и объясните мне все подробно, – Калошин нетерпеливо сжал её руку ниже локтя.
– Понимаете, Геннадий, мой отец вернулся с войны с контузией. Она в обычное время никак не проявлялась, но стоило ему выпить хотя бы рюмку водки – и всё!.. Он начинал фантазировать, приписывать себе несуществующие заслуги, участие в каких-то сомнительных кампаниях, разведывательных действиях!.. Одним словом, он становился другим человеком. Я обращалась к доктору Хижину, но он сказал, что эта контузия не проявляется агрессией, и дальше слов никогда не пойдёт. Поэтому я старалась только ограничивать потребление алкоголя. Вот так получилось и с мальчиком. После очередного возлияния, правда, совсем в небольшом количестве, отец прочитал в газете о его исчезновении, где, кстати сказать, указывались все приметы. Отец сразу возомнил себя свидетелем и отправился в милицию. А так как он постоянно гулял по той дороге, что ведет за школой в лес, ему было не трудно описать все, в том числе и приметы мальчика. Он и мне доказывал, что видел его, идущим в лес. А потом, когда протрезвел, уже просто ничего не помнил. Я отцу говорила, чтобы он сходил и признался, что все придумал. Но он не желал делать этого, может быть, ему было стыдно. И по-прежнему доказывал, что всё было так, как он сказал.
– Мальчик, действительно, не мог пойти в лес, он страдал… мм… гилофобией, – Калошин облегченно выдохнул, вспомнив трудное слово, – то есть боязнью леса.
– Ну вот, я же говорила! Если бы его не послушали, может быть нашли бы ребенка? Как вы думаете? – Рита заглянула в глаза майору.
– Трудно сказать… – Калошин вздохнул. – Но всё равно спасибо вам, Рита, за откровенность. Теперь хотя бы понятно, что эта версия была несостоятельна.
Они ещё немного посидели, выпили чаю, посокрушались над непрофессиональными действиями тех, кто участвовал в поисках мальчика, поговорили о детях. Рита искренне порадовалась за Варю, даже всплакнула, вспомнив Марину и их молодость. Но уходил от неё Калошин с тяжелым сердцем.
Глава 5
Моршанский рвал и метал:
– Кто позволил возобновить дело Науменко? Я буду решать, в каком направлении вести расследование по убийству Слепцовой и исчезновению Арбенина! Дело Науменко закрыто! Закрыто! Я, конечно, понимаю, откуда ветер дует! Это ваш конторский мозги всем промывает, умник!
Сухарев смотрел на следователя недоуменно: Калошина за самовольство не оправдывал, но прекрасно понимал, что тот действовал только из лучших побуждений. А уж что говорить о том, какую оплошность допустили год назад, расследуя исчезновение мальчика! И если есть возможность исправить свои ошибки, то этим никак нельзя пренебречь, даже себе во вред. Об этом он сказал Моршанскому, когда тот выпустил, наконец, пар.
Но следователь не сдавался:
– Мальчика, наверняка, нет в живых, так что изменится для его родителей? Так хоть остается надежда! – он поджал толстые губы.
– Герман Борисович! – воскликнул Сухарев. – Вы ведь служитель закона, а так цинично рассуждаете! Ладно, вы не любите Дубовика, вам не нравится, что мои подчиненные проявляют инициативу, но говорить о тех, кто нуждается в нашей помощи, в таком русле – это… это… да я даже слов не подберу! А к прокурору я поеду сам! – он с силой ударил по столу и повернулся к Калошину: – Геннадий Евсеевич, напиши объяснительную и приложи к ней показания родителей и… как её?
– Ясенева, – подсказал майор.
– Будем разгребать прошлогоднее дерьмо! Свободен! – кивнул Сухарев Калошину, тот, козырнув, вышел. – Не смотри так на меня, товарищ Моршанский! При всей моей стервозности, я уважаю своих подчиненных, и разбрасываться кадрами не намерен! А уж про Андрея Ефимовича!.. Даже спорить не хочу!
Моршанский зло фыркнул и, собрав бумаги, вышел из кабинета, хлопнув дверью.
Воронцов с Дорониным в ожидании начальника писали отчёты, Жернов строчил что-то в своем блокноте, изредка о чем-то сосредоточено думая.
Когда Калошин вошел, ребята встали. Майор махнул рукой: «Сидите!» Своего настроения он ничем не выдал.
– Товарищ майор, – Доронин подошел к столу начальника и положил перед ним большой лист, – мы тут всё расписали, получается, что все, так или иначе, видели друг друга, и из библиотеки ушли все. Но есть один очень интересный момент… – он показал пальцем на одну фамилию, – вот этот товарищ, Сергеев, видел там одного старика Иконникова, он книги не берет, потому его в нашем списке нет, а ходит читать газеты, журналы. Порой по целым дням в библиотеке просиживает, живет один, скучно ему, вот и ошивается там. Беседы на разные темы ведет со знакомыми.
– Ну-у?
– Костя, расскажи, что вам поведал этот Сергеев, – Доронин повернулся к Воронцову.
– Значит так, товарищ майор… В общем, Сергеев пришел с женой, себе выбрал книгу быстро и сел к столу, где читал газеты Иконников, дожидаться жену. Сам тоже уткнулся в какую-то статью, зачитался, но краем глаза увидел, что старик посмотрел на кого-то через его плечо и кивнул, а Слепцова сказала кому-то, вроде того, что, дескать, книги выбирайте, потом запишем. И про паспорт спросила. Тот, к кому она обращалась, что-то буркнул. Это и жена Сергеева слышала, но стояла так, что ей не было видно вошедшего. Тут зашли двое молодых людей, с ними мы тоже поговорили, их Слепцова стала отчитывать за то, что неаккуратно читают и книги подолгу задерживают. Парни отнекивались, спорили. Сергеев наблюдал за этой перепалкой, а потом подошла его жена, и они ушли. По его словам, мы составили схему, – вот она, – видите, получается, что незнакомец прошел к полкам с научной литературой, и его не было видно никому из присутствующих. Вслед за парнями, по нашим раскладкам, получается, что пришли ещё две девушки, они были последними. Кстати, Иконников при них уже уходил. Даже попрощался с девчатами. Те видели парней, даже познакомились и разговаривали с ними. Это подтвердили и те, и другие, сказали, что Слепцова на них ворчала, дескать, библиотека – не танцплощадка, а вот никакого незнакомца они уже не встретили. Но девушки помнят, что Слепцова зашла за тот стеллаж, где должен был находиться незнакомец, и сказала что-то вроде того, что ушел, видимо, ничего не выбрав. О ком она говорила, они не поняли. Ушли вместе с ребятами, и было это без десяти десять. Слепцова уже тоже собиралась домой. Как вам такое? – Воронцов торжествующе посмотрел на Калошина.
– Как? А так, что всё подтверждается, только вот, ребята, надо было к Иконникову сходить, – попенял им майор. – Получается, что незнакомец раньше в библиотеку не ходил и Слепцовой знаком не был, коль она про паспорт спросила, а вот Иконников его знает, кивнул – поздоровался.
– А мы, товарищ майор, уже сходили, только его не было дома, оставили повестку, – сказал Воронцов.
– И всё-таки, попозже вечером зайдите к нему. Это, лейтенант, касается и тебя, – обратился Калошин к Доронину. – Ведь если он один, – Слепцова уже не в счет, – видел незнакомца, да ещё и знает его, ему может грозить опасность.
– Товарищ майор, я хотел бы пойти с ними, – Жернов поднял глаза от своих записей. – Вы не будете возражать?
– Ну, если ребята не против этого, тогда – пожалуйста! Только давайте договоримся, что все свои заметки вы предоставите мне для ознакомления. Не вся правда бывает полезна, порой она даже вредна. А расследованию так и просто может повредить. И преступник ускользнет от нас, благодаря даже самой незначительной детали, указанной в статье. Вам это понятно?
– Более чем! – Жернов поднял руку ладонью вверх. – Обещаю, что все написанное ляжет вам на стол, – несколько театрально поклонился он.
Калошину что-то в его словах и жесте показалось не столько наигранным, сколько натянутым, будто он заведомо лгал. Тогда майор решил для себя строго проследить за его действиями. Поэтому он поручил Доронину не спускать глаз с журналиста и не особо говорить о деле.
Повестка в почтовом ящике старика Иконникова торчала голубым уголком. Стало понятно, что хозяина по-прежнему нет дома. Добродушный пес подошел к воротам и, умильно махая хвостом, стал нюхать протянутую руку Доронина.
–Та-ак! Старичок где-то загулял… – Василий оглядел пустынную улицу. – Придется обратиться к соседям.
– Слышь, лейтенант, а ведь старик-то может просиживать штаны в библиотеке, – вспомнил Воронцов.
– Точно, и как же мы об этом не подумали? И кто пойдёт туда? – хитро посмотрел на него Доронин.
– Если спрашиваешь меня, скажу: иди ты… – оба засмеялись двусмысленности фразы. – А если приказываешь, то… пошёл я… – Воронцов развернулся на каблуках и быстрым шагом направился в библиотеку.
Доронин с Жерновым остались стоять у калитки. Лейтенант разглядывал через забор двор старика. Дорожка к дому была очищена от снега и чисто выметена. Такая же, только поуже, вела к дровяному сараю. Вообще, во всем чувствовалась хозяйская рука.
Собака, по-прежнему сидевшая по ту сторону калитки, стала повизгивать и переминаться на лапах.
– Что, лохматина, скучаешь? Где же твой хозяин пропадает? – Доронин потрепал пса по холке. Тот лизнул ему руку.
В конце улицы показалась женщина с полной продуктовой сумкой. Лейтенант направился навстречу ей.
– Скажите, вы не знаете Иконникова?
– Петра Петровича? Как же не знаю, мы здесь все уже по многу лет живем, все друг друга знаем, – она переложила сумку в другую руку, а на предложение Доронина помочь, ответила отказом: – Я привычная, не беспокойтесь. Да и идти мне недалеко, вон мой дом, – она показала рукой на флюгер, видневшийся из-за крыши соседнего дома.
– А вы Петра Петровича сегодня не видели? – спросил её Доронин.
– Вчера видела точно! А сегодня?.. – она вдруг остановилась и поставила сумку. – Знаете, а ведь и печь с утра не топилась. Странно… Такого ещё не было… Может быть, заболел?
– А уйти или уехать к кому-нибудь он не мог? – обеспокоенно спросил Доронин.
– Так он только в магазин, больницу и библиотеку ходит. У него никого нет, даже друзей – совершенно одинокий старик. Может быть, зайдём? – женщина вопросительно посмотрела на Василия. – Одна-то я что-то страшусь…
– Пока переждем. Сейчас подойдет наш сотрудник, и тогда решим, – остановил её Доронин.
– Тогда я пока отнесу продукты и подойду, – и соседка заспешила к своему дому.
Старик Иконников лежал возле берёзовой поленницы с огромной раной в голове. Кровь растеклась по его седым волосам, запекшись черными корками. Разлетевшиеся кровавые брызги красными ягодами повисли на белых поленьях.
Шедший впереди Доронин, увидев страшную картину, резко остановился и громко выругался. Повернувшись к следовавшим за ним Воронцову и Жернову, он замахал рукой, показывая, чтобы они остановили соседку, уже спешащую по тропинке к дому.
Но женщина опередила всех. Она оттолкнула Жернова и через плечо Воронцова заглянула под навес с дровами. Увиденное лишило её дара речи: она, охнув, просто осела в сугроб и только хватала открытым ртом воздух.
Через полчаса двор и дом Иконникова заполнились людьми.
После того, как Гулько поработал на кухне, Калошин пригласил туда соседку, которую Карнаухов уже привел в чувство. Рядом с ней топтался её муж, уговаривая пойти домой и лечь. Но она упорно отталкивала его и сама обо всем рассказывала майору, не дожидаясь его вопросов. Но пока в её рассказе присутствовали одни эмоции. Тогда Калошин хмуро сказал:
– Всё, что касается личности убитого, я принял во внимание, спасибо! Но у меня есть к вам конкретные вопросы.
– Всё скажу, спрашивайте! Мы хоть и не особо общались, но все друг у друга на виду, – зачастила опять женщина.
Калошин досадливо поднял руку, останавливая её трескотню:
– Здесь, в доме, вы часто бывали?
– Заходила иногда, муж бывал у него, он скажет, – махнула она головой на стоящего у неё за спиной мужчину.
– На ваш взгляд, здесь ничего не изменилось? Может быть, что-нибудь пропало?
Женщина принялась оглядываться, встала, прошлась по кухне, заглянула в комнату. Потом заглянула за занавеску в углу кухни. Там висела верхняя одежда, и стояли кирзовые сапоги. Соседка перебрала всю одежду и сказала:
– Не вижу пока только его большой сумки, хозяйственной. Она у него приметная: сбоку большой карман красочный. Я всё хотела себе такую, а он шутил, дескать, помру, заберёшь. Помер, а сумки-то и нет! – горестно развела она руками.
– Сержант, посмотри в сенях, – кивнул Калошин стоящему возле двери милиционеру, а сам вновь обратился к женщине: – Топор у него был?
– А как без топора у нас? Был, был! Да вы посмотрите в сарайке-то! – она направилась к двери.
– Мы посмотрим сами, – резко остановил её Калошин. Женщина согласно кивнула и села.
Сержант доложил, что нигде не нашел никакой сумки. Топор, которым, по мнению Карнаухова, мог быть нанесен удар Иконникову, также исчез. А когда Воронцов принес большой яркий лоскут, которым, по словам соседки, оказался карман хозяйственной сумки, отрезанный и выброшенный в сугроб во дворе, стало ясно: топор преступник мог унести с собой именно в этой сумке.
Вошедший в кухню Моршанский с брезгливостью оглядел оторванный карман, на котором были явно видны следы крови.
– Видимо, окровавленным топориком злоумышленник отрезал этот карман. Видишь, не хотел светиться с приметной сумкой. Та-ак, значит, и время у него было для всех этих манипуляций. Не спешил… Как думаешь, майор, почему? – Моршанский повернулся к Калошину.
– Знал, что никто не придет. Да и время было позднее: Карнаухов сказал, что смерть наступила вчера вечером, между десятью и двенадцатью часами. – Майор повернулся к соседке: – Вчера печка у него топилась? Не заметили?
– Топилась, топилась! Ближе к вечеру я выходила во двор и заметила, что у него из трубы шел густой дым: видимо, только затопил.
– А в десять часов вечера он мог выйти за дровами? – спросил Моршанский.
– Так до ночи топим, – соседка посмотрела на мужа, тот кивнул. – Все здесь так делают. И старик тоже.
– Посторонних на улице не видели? Вчера, сегодня? – следователь прохаживался по кухне, заложив руки за спину.
– Может быть, кто и проходил, да мы не заметили, – женщина ответила за двоих, чувствовалось, что она была главной в этой паре. Моршанский посмотрел на мужчину – тот согласно кивнул.
Следователь задал ещё несколько незначительных вопросов и отпустил всех по домам.
Калошин возвращался домой поздно, но в квартире во всех окнах горел свет. Майор быстрым шагом поднялся на второй этаж и был несказанно удивлен, когда ему открыла дверь Светлана. Увидев вытянувшееся лицо самого хозяина квартиры, она весело рассмеялась и сделала приглашающий жест:
– А мы вас ждём! Ребята! – крикнула она, и в коридор вышли Дубовик с Варей. Дочь кинулась к отцу и звонко чмокнула его в щёку.
– Кто-нибудь мне объяснит, что здесь происходит? – не переставая удивляться, спросил Калошин.
– Не будем вас мучить: у меня сегодня день рождения! – Светлана улыбнулась. – Вот, набралась наглости – решила сама прийти к вам, а тут уже был один гость!.. Меня прекрасно приняли! – она опять рассмеялась, подмигнув Варе. – Ну, что же вы, майор, поздравляйте! – дождавшись, когда он разденется, потянула его за рукав.
Стол был накрыт по-царски. Чувствовалось, что к этому приложил руку Дубовик.
– И когда же вы всё это успели?! – Калошин потянул носом воздух, вдыхая ароматы вкусных блюд и ощущая приступ голода.
Под звуки «Бесаме мучо» все шумно расселись за круглым столом. Калошин вдруг почувствовал себя счастливым. Неприятности уходящего дня отступили, заслоненные радостью присутствия близких людей. Единственное, что его смущало, это отсутствие подарка для Светланы, но он горячо заверил, что завтра же исправит эту ошибку, случившуюся, кстати, не по его вине, в чем его все дружно заверили.
После ужина, пока Варя со Светланой убирали со стола грязную посуду и готовили всё к чаю, Калошин вкратце успел рассказать Дубовику о событиях последнего дня. Тот погрузился в раздумье, за что получил от Вари замечание, на которое ответил улыбкой и пообещал вести себя «соответствующим образом», тут же пригласив девушку танцевать.
За чаем обсуждали предстоящую свадьбу. Светлана сразу же предложила свои услуги. После этого все отправились спать. Калошин уступил свою спальню Светлане, сам вместе с Дубовиком занял большую комнату. Им просто необходимо было поговорить.
– Знаешь, Геннадий Евсеевич, я тут на досуге подумал об исчезновении мальчика, и кое-что пришло мне на ум, – Дубовик, по обыкновению, курил в темноте, лежа на раскладушке. – Давай сходим вместе в школу, вечером, когда никого, кроме сторожа, там не будет. Хочу осмотреться, не привлекая ничьего внимания. Как ты на это смотришь?
– Я бы очень удивился, если бы не услышал сейчас нечто подобное от тебя, – хохотнул Калошин. – Конечно же, сходим. Твою хватку я знаю: уж если уцепился за что, пока не вытащишь – не успокоишься.
– Правильно! Но теперь давай будем тянуть вместе? Дело сложное, тут лишние мозги – не лишние, пардон за тавтологию. Кстати, что думаешь насчет этого убитого старика?
– А что тут думать? Ясно, как день: убили, как свидетеля. Серьёзное дело с этой библиотекой.
– Это понятно! Что же в этих книгах такого, что люди гибнут? Хотя, я думаю, что преступник, убийства, скорее всего, не планировал. Ведь не мог же он знать, что женщина вернется…
– Я тоже уверен, что со Слепцовой – это случайное убийство, а Иконников – как следствие этой случайности.
– Думаю, ещё тебе надо бы разобраться с книгами. Какая-то абракадабра получается… – Дубовик затушил папиросу и повернулся к Калошину. – Первую книгу Арбенин взял до исчезновения мальчика, так? Так. Взял и почти сразу вернул. Вторую он берет через месяц после исчезновения, возвращает. Зачем берет вторично почти год спустя? Вернуть не успевает – исчезает сам, а с ним и вторая книга. Третья находилась в школьной библиотеке, её он якобы возвращает, но её на месте нет. Но если предположить, что вторую книгу из квартиры Арбенина взял преступник, судя по беспорядку на книжной полке, то он же мог взять и в школьной библиотеке третью? Но в школу с улицы никто не придет? Значит?..
– Думаешь, свой кто-то был? – спросил Калошин.
– Да ни черта я не думаю! Вот скажи, для чего преступник унес с собой топор? Казалось, чего проще, протри от отпечатков пальцев – и всё! Так нет же, забирает и сумку, и топор! Что за эксцентричная выходка? Ведь чем-то этот поступок обусловлен?
– Значит, надо отвечать и на этот вопрос… – Калошин вздохнул.
Дубовик молчал.
– Андрей? Спишь, что ли? – майор приподнялся на локте, стараясь разглядеть в тусклом свете луны лицо подполковника.
– Всё, не приставай! Я хочу кое о чем подумать, – Дубовик повернулся на другой бок.
– Ладно, думай! А я спать буду, – ворчливо произнес Калошин и засопел.
Глава 6
– Геннадий Евсеевич! Товарищ майор! – Маргарита Васильевна была возбуждена. – Я нашла книгу «Занимательная химия»! Ту, что брал Арбенин! Вы приедете за ней?
– Да-да, конечно! Я буду у вас через двадцать минут! – Калошин бросил трубку и быстрым шагом направился к машине.
В школе уже начались уроки, поэтому и в библиотеке стояла полная тишина. Маргарита Васильевна, увидев входившего Калошина, поднялась ему навстречу, держа в руках небольшую книгу.
– Вот, пожалуйста! Представляете, нашлась! Но где?.. Совершенно на другой полке, наверху, куда я составляю самую нечитаемую литературу. Как она туда попала? Ведь она во втором ряду стояла! Кто же это сделал? Мне даже трудно туда что-то убрать, не то, что детям! – всё удивлялась женщина.
– Я думаю, что Арбенин сам её туда поставил, – успокаивающе положив руку на её плечо, сказал Калошин.
– Но зачем?
– Позже ответим и на этот вопрос. А формуляр, как я понимаю, так и не нашелся?
– Нет, я всё перебрала, – покачала головой Маргарита Васильевна. – Скажу, что ничего подобного за время моей работы не случалось.
– Ну, уж, коль книга нашлась, об остальном, прошу вас, никому ничего пока не говорить. А на книгу я напишу расписку, – Калошин взял ручку и обмакнул в чернила. – Договорились?
– Да, разумеется, – кивнула женщина.
– Скажите, а вы хорошо знали Арбенина? Может быть, вам что-нибудь известно о его личной жизни?
Маргарита Васильевна смутилась:
– Я, конечно, не одна об этом знаю, но всё-таки… – она замешкалась.
– Вы имеете в виду его связь с Прасковьей Петровной?
– Вы тоже об этом знаете? Ну, тогда мне остаётся только подтвердить то, что известно всем, хотя Прасковья Петровна тщательно это скрывает. А зря… Ведь её никто не может за это осудить: семьи она не разбивала, отца от детей не уводила… А право на счастье есть у каждого…
– Тут я с вами абсолютно солидарен! – кивнул Калошин. – Так, может быть, вам известны какие-нибудь… – майор повертел пальцами, подбирая слово, – … нюансы их отношений? Ведь что-то же случилось с ним?
– В их отношениях я не заметила ничего негативного, а вот сам Денис Иванович… – Маргарита Васильевна замялась.
– Что Денис Иванович? – нетерпеливо спросил Калошин.
– Он стал каким-то не то чтобы рассеянным, а, точнее сказать, потерянным! Понимаете? Ведь то, что мальчик пропал, его никто в этом не обвинял. Леня ушел из школы, а куда направился потом, Арбенин за это не в ответе! Но он почему-то корил себя, хотя никому об этом напрямую не говорил. Но мы видели всё и понимали. – Женщина замолчала, обдумывая что-то, потом вдруг сказала: – Вы знаете, я кое-что вспомнила, не знаю, поможет ли это вам в его поисках, но, думаю, что это немаловажно.
– Так-так, говорите!
– Когда он выбирал книги две недели назад, он стоял у полки с научной литературой и листал одну книгу, я заглянула к нему и спросила, выбрал ли он то, что ему надо, так как спешила и собиралась уже закрывать библиотеку. Знаете, что меня насторожило в этот момент? Он так медленно повернулся ко мне, будто смотрел сквозь меня, и я удивилась его глазам: то ли радость, то ли возбуждение, то ли страх был в них, или все вместе, сказать точно не могу. Но у меня мелькнула мысль, что он нашел нечто в этой книге, что его так поразило!
– Что это была за книга?
– Так вот теперь-то я и вспомнила: та, что у вас в руках! – возбужденно воскликнула женщина.
Калошин с потаенным удивлением повертел книгу: небольшая брошюра в мягком переплёте. Что же в ней такого ценного могло быть? На этот вопрос должны ответить эксперты.
Калошин поблагодарил женщину и отправился к директору школы.
Никита Сергеевич Васильков был чрезвычайно худ и высок. Очки в тяжелой роговой оправе увеличивали и без того большие выпуклые глаза, делая их обладателя похожим на большую длинную рыбу. Полные губы полностью дополняли эту картину.
Документы Калошина директор смотреть не стал – знал его много лет, лишь крепко пожал ему руку и предложил место на мягком диване, который своим видом выбивался из общей аскетической обстановки, больше соответствующей духу исправительного учреждения, нежели обыкновенной советской школы.
Не дав Калошину сказать и слова, Васильков начал говорить сам:
– Знаю, знаю, вы пришли поговорить о нашем коллеге. Мы все чрезвычайно удивлены, и даже, где-то, напуганы, – эти слова удивили Калошина, но он не подал виду, – да-да, представьте, напуганы! – Никита Сергеевич вытянул шею, заглядывая в лицо собеседника. – Вы должны нас понять, это странное происшествие с исчезновением учителя после прошлогоднего исчезновения ученика отдает какой-то мистической закономерностью, – он протестующее замахал руками, – нет-нет, я совершенный атеист, но такое… Вы меня понимаете? И думаю, что не осудите за моё визионерство? – он ещё больше приблизил свое лицо к лицу Калошина. Тот незаметно отодвинулся и, скрывая раздражение, сказал:
– Никита Сергеевич, поверьте, мне абсолютно нет никакого дела до ваших мировоззрений, пусть это интересует ваше начальство. У меня несколько другой интерес: я хотел бы побольше узнать об Арбенине, и как учителе, и просто о человеке, чтобы хоть как-то приблизится к тайне этого, как вы говорите, мистического исчезновения, – выдав эту тираду, Калошин чертыхнулся про себя и на себя.
– О, простите, увлекся!
«Заметно» – опять раздраженно подумал майор, а вслух спросил:
– Так что вы можете рассказать о вашем учителе?
– Ну, что? Человек увлекающийся, много читающий, страстно любящий свой предмет… А вы знаете, ведь в молодости он всё время мечтал совершить какое-нибудь открытие, порой даже был одержим этой идеей. Помню, когда он только пришел работать в школу, сразу попросил у меня разрешения хотя бы изредка проводить в школьной лаборатории собственные опыты. Я, было, хотел отказать, но потом подумал, что, если он будет заниматься после уроков, это никому не помешает, а потом… кто знает, вдруг выйдет из него новый Генри Кавендиш? Или Джозеф Пристли? Вы знаете, кто они такие? – Васильков несколько надменно глянул на Калошина.
Тот только хмыкнул:
– А надо?
– Да-да, конечно, вам это совсем ни к чему, – он вытянул губы трубочкой и почмокал, чем удивил майора ещё больше своим «курбетом». – Да, к сожалению, он таковым не стал… Но учитель прекрасный, к детям относится с любовью, какая только может быть присуща настоящему педагогу. Семьянином был прекрасным… Говорю: «был», потому что теперь одинок, жена умерла, дети разъехались, а… если и есть отношения с женщинами, то я стараюсь не встревать, если это не подрывает авторитета учителя, понимаете? – Калошин кивнул.
– Хорошо, характеристика его мне вполне понятна. Теперь расскажите, не заметили ли вы каких-нибудь изменений в поведении Дениса Ивановича в последнее время? Ничто вас не насторожило?
– Насторожило? Да! Но не в последнее время, а… так, это было в прошлом году…
– Когда исчез мальчик? – спросил Калошин.
– Н-нет… Но незадолго до этого, да, где-то в сентябре… А Лёня пропал в октябре. Итак, как-то вечером я зашел к нему в лабораторию, когда уже никого там не было. Арбенин читал какую-то книгу, нет, даже не читал, а лихорадочно листал. Меня он не заметил, а когда я его окликнул, испугался, будто делал что-то запрещенное. Я тогда почему-то подумал, что у него появилась литература… ммм… фривольного, так сказать, содержания. Понимаете? Что же иначе могло быть? Книгу он, как школьник, спрятал за спину, вернее, пытался спрятать, но я решил его не смущать, распрощался и ушел.
– Но вы все-таки успели заметить, что это была за книга? – настороженно спросил Калошин.
– Обложка серая, невзрачная, надпись черными буквами. Что-то из химии. Но ведь в ней могли просто лежать неприличные фотографии. На этом я и остановился. – Васильков в очередной раз заглянул в лицо майора: – Это как-то помогло вам?
– Пока не знаю. Что-то ещё можете рассказать?
– Ну, когда пропал мальчик, он совсем расклеился. Мы его утешали, как могли. Ведь никто его в исчезновении Лёни не упрекал, не обвинял, но он упорно винил себя, дескать, мальчик ушел из его кабинета. Это совсем не имело никакого значения, ведь так? – Васильков протяжно вздохнул. – Потом он вдруг увлекся какой-то идеей, стал опять много работать, оставался в лаборатории, химичил… Через какое-то время – вновь меланхолия, страдальческий взгляд. Я по-мужски старался его как-то растормошить, но всё было тщетно… Однажды опять увидел его в каком-то застывшем состоянии, причем он сидел на корточках. Странно… Мне кажется, что исчезновение мальчика явилось отправной точкой его психического, нет, не расстройства, а-а… сдвига, что ли… – Никита Сергеевич вдруг хлопнул себя по колену: – Послушайте, а не могло это вызвать у него приступ, который в свою очередь, спровоцировал его на самоубийство?
– Да, вы знаете, такое можно допустить… Что ж, проверим и эту версию, – Калошин поднялся. – В последнее время ничего не произошло?
– В какой-то момент он вдруг повеселел, если это можно так назвать, воспарял духом, что ли? А потом в глазах появился страх. Окликнешь его – он вздрагивает! Ничего не понимаю!
– Ладно, будем работать! Если что-то вспомните – звоните! – Калошин пожал руку Василькову и ушел.
Вечером Дубовик, как и было договорено, заехал за Калошиным, и они отправились в школу.
Сторож, не ожидавший столь поздних гостей, испуганно схватил со стола четвертную водки и попытался её спрятать. Но неловко повернулся, и прозрачная жидкость полилась из упавшей бутылки. Старик подхватил её, но порядочная порция напитка осталась лужей на полу. Сторож не сдержал своей досады и грубо выругался.
– Что теперь прикажете делать? – он хмуро посмотрел на вошедших.
– Думаю, работать, – спокойно ответил Калошин, протягивая мужчине удостоверение.
– Чего ты мне его тычешь, будто я тебя не знаю, – старик заметно злился. – Ты тоже из ихних? – он оглядел Дубовика снизу вверх.
– Я из КГБ, – ответил тот.
Старик заметно вздрогнул, подобрался и сразу перешел на «вы»:
– Проходите, прошу вас, – он кинулся протирать стол и беспорядочно переставлять посуду трясущимися руками. – Чем обязан?
– Вы особо не суетитесь и не тряситесь, сейчас не тридцать седьмой, – Дубовик положил ему руку на плечо и легонько придавил, заставив сесть, сам сел рядом на старый табурет, покрытый стертой клеенкой. Калошин подставил к столу колченогий стул, согнав с него рыжего ленивого кота, который улегся тут же рядом, не желая уходить.
– У нас к вам несколько вопросов, касающихся прошлогодних событий, – Дубовик подвинул к себе обрезанную жестяную банку, выполнявшую роль пепельницы, и, предложив папиросу сторожу, закурил вместе с ним.
– А какие такие события? – старик никак не мог собраться с мыслями: либо переживал потерю драгоценной жидкости, либо атавистический страх перед КГБ не оставлял его.
– Помните исчезновение мальчика?
– Этого?.. Лёньки-то? А как же, помню! Тут такое было! – старик покачал горестно головой. – Жалко мальчонку, строгий такой был, дисциплинированный… Родителей жалко! Уж так убивались!.. Особенно мать! Женщина хорошая, правильная, а такое несчастье!
– Так, лирическое отступление закончилось, переходим к делу, – Дубовик затушил папиросу. – Что лично вы знаете об этом? Видели мальчика, когда он уходил из школы?
– Не-ет, чего не видел, того не видел! За ними разве ж уследишь? Да я и не смотрю никогда. Дождусь, чтобы все ушли, пройдусь по коридорам, проверю, все ли классы закрыты, не остался ли кто, потом запираю дверь и – к себе в каморку. Если холодно, смотрю за печью в кочегарке, – старик с сожалением посмотрел на докуренную папиросу. Дубовик протянул ему портсигар. – Благодарствую, хорошие папиросы, – закурил снова.
– А как с этим делом? – Калошин щёлкнул пальцами по горлу.
– Вы на это намекаете? – старик потряс полупустой бутылкой и вздохнул: – Услужили вы мне… Я ведь теперь не работник, то есть, плохой работник…
– Как так? – удивились оба.
– Вот так все и удивляются! – старик усмехнулся. – У меня это после фронта. Там ведь как было: перед каждой атакой – сто грамм! Вот моя нервная система, как доктора говорят, и привыкла. Когда выпью, становлюсь бодрым – хоть сейчас в бой! А если без этого – с ног валюсь, спать хочу. А тут-то ведь всё время на ногах надо быть. Хотя, днем, бывает, что и посплю. А ночью-то лучше бодрствовать. Такая уж у меня работа, – он затянулся. – Только директору об этом ни-ни! Уволит! А мне и пойти некуда, здесь мой дом, здесь моя и работа.