– Я попытаюсь объяснить вам простым языком все, что выудил из этой статьи. Скажу сразу, то, что описывается в этой статье, гениально. Но!.. Представьте себе, что мозг человека – это некое устройство, недоступное постороннему вмешательству. Но вот появляется некий злой гений, который находит лазейку для проникновения в самые недра этого устройства: он вживляет в него крошечную микросхему с определенной информацией, на ней записан так называемый «язык общения» с тем самым устройством, каковым является мозг. Специальная антенна улавливает посылаемые этой микросхеме импульсы откуда-то извне. А уже она в свою очередь переводит и отправляет определенные команды на мозг. Человек четко их слышит. Причем, он абсолютно подчинен этим командам. Даже его тело претерпевает некие изменения. Что может совершить такой индивид, остается тайной за семью печатями. Но, думаю, что очень многое. Здесь изложена теория. Повторяю: теория! И звучит, согласен, фантастично. Но, рискну предположить, что некие эксперименты все же проводились, и довольно успешно, судя по вашему интересу к этой статье. Сейчас наука очень далеко ушла, об опытах немецких ученых на мозге человека весь мир наслышан. Чего стоили эксперименты одного только Зигмунда Рашера! А уж какие тайны скрывались в закрытых лабораториях Третьего Рейха, до конца никто, наверное, не знает. И вот, возвращаясь к вашему вопросу об этике ученого, скажу: здесь нет ни общечеловеческих норм морали, ни порядочности, ни добродетели. Если представить, что Полежаев разрабатывал эту теорию, учитывая совокупность собранной у него литературы, то это как раз тот случай, когда физика является основоопределяющей наукой, а психиатрия – лишь побочный объект исследования. Но я склоняюсь к мысли, что профессор был лишь необходимым звеном в чьей-то страшной игре, и работал вслепую, то есть не представлял конечного результата этой работы.
– Значит, он мог оказывать помощь в создании этого, как вы говорите, устройства, не зная об истинном его предназначении? – поинтересовался Дубовик. – Такое возможно?
– Конечно. Это как завод с несколькими цехами – каждый создает свою часть общего продукта, но не знает, что получается на выходе.
Пока Дубовик с Калошиным слушали эксперта, позвонил Доронин и сообщил обнадёживающую новость: Пескова прислала телеграмму из Москвы с просьбой уволить ее. Но это требовало тщательной проверки, так как, ни Дубовик, ни Калошин не поверили такому счастливому исходу поисков женщины. И розыск теперь приходилось перенести в Москву. Это здорово тормозило расследование в Энске, но делать было нечего, приходилось мириться с таким положением и ждать.
К вечеру, один за другим, стали приходить участковые с докладом о проведенном поквартирном обходе. Заканчивал рабочий день и старшина Забелин. Возле дома Доронина он повстречал Галочку и остановился поболтать с ней. Вытащил из планшета фотографию Вагнера и протянул девушке. Пока она ее разглядывала, к ним присоединился сосед Гаврилов, вышедший погулять. Тяжело опираясь на палку, он дрожащей рукой взял у Галочки снимок и внимательно вгляделся в него.
– А я ведь видел этого человека, и не раз, – хрипловато произнес он, возвращая карточку старшине.
Забелин возбужденно схватил старика за рукав:
– Где, где вы его видели?
– На рынке, в парке, у озера… Да разве я могу упомнить все места в городе, где с кем-то встречаюсь? Тем более, что это было не вчера. – Он обратился к Галочке: – Вы ведь знаете, милая, что я теперь редко, где бываю. Ходить уже трудно – возраст.
Девушка кивнула.
– Хорошо. Я доложу об этом начальству. А вы, пожалуйста, вспомните, где точно могли его видеть. Завтра с утра я забегу к вам, – уже на ходу, спеша в отделение с новостью, крикнул старшина. Старик махнул ему вслед.
Поздно вечером домой вернулся Василий. Галочка, радостно встретив его, сразу же потащила на кухню. Расставляя на столе тарелки, она шепотом, чтобы не разбудить соседей, рассказывала мужу о последних новостях. Он, так же, шепотом, отвечал ей. Они были безмерно рады своей встрече, и ещё долго не могли успокоиться. Болтали милые глупости, прыскали в одеяло. Потом вдруг начинали говорить о серьезном. Галочка спросила Василия, что за человека они разыскивают. Не связано ли это с делом погибших ребят и профессора?
– Ну что ты! Дело закрыто. Ты ведь знаешь, что это преступление совершил Чижов. Жаль, что он ушел от наказания, – повздыхал для порядка Доронин. – Но что возьмёшь с психически больного человека?
– Сестра его, говорят, собирается уезжать. Бедная женщина! Но она ведь ни в чем не виновата? – Галочка заглянула в лицо мужа, освещенное тусклым светом луны. – Её все взялись травить. Особенно преуспевает в этом деле мадам Мелюкова. Видите ли, ее девочки получили психическую травму. А то, что мать погибшего паренька умирает от горя и болезни, это никого не волнует. А я думаю, что девочки уже давно пришли в себя. Просто их мамаше необходимо внимание всего города, – Галочка оперлась локотком в подушку, положив кудрявую голову на мягкую белую ладошку.
Василий ласково посмотрел на нее и тихо прошептал:
– Какое же у тебя доброе сердечко! Только нам пора спать. У меня завтра трудный день, – он громко зевнул. – Мне ещё и Гаврилова надо допросить. Начальство с утра затребует отчета, – уже засыпая, прошептал Василий.
Галочка положила голову ему на плечо, и они дружно засопели, отдаваясь во власть сладкого сна.
Доронину показалось, что он только сомкнул ресницы, и Галочка просто собирается повернуться на другой бок, тыча в мужа локотком. Он хотел убрать её руку, и даже рассердился, когда она хлопнула его по щеке. Открыл глаза и увидел, что комната залита розоватым светом раннего утра. Галочка стояла одетая у кровати и трясла его за плечо.
– Что? Уже вставать? – он потер пальцами глаза, пытаясь прогнать сон.
– Вася, соседу очень плохо. К нему приехал врач. Говорит, что срочно нужен кислород. Ольга Евгеньевна просит тебя сбегать в аптеку, – Галочка глядела на него немного виновато от того, что пришлось разбудить уставшего с дороги мужа раньше времени, но Доронин быстро поднялся и уже через две минуты натягивал на плечи китель, беря на ходу деньги из рук растерянной соседки.
Когда, вернувшись с полной подушкой чистого кислорода, он вошел в комнату соседа, понял, что опоздал. Но не это потрясло его: на белой простыне старого дивана лежал мертвый полуголый человек с красивым байроновским профилем и большим шрамом на боку.
Глава 28.
В кабинете Сухарева висела тягостная тишина. Все понимали, что преступник нанес им ощутимый удар. В том, что умерший сосед Доронина был тем самым Вагнером, ни у кого не вызывало сомнения. Калошин опознал его сразу. Если в последние годы жизни тот выглядел слабым чахоточным старцем со сгорбленной спиной, то смерть, буквально, преобразила его: разгладились морщины, и на лицо легла печать величавого достоинства властного человека.
Первым нарушил молчание, как обычно, Дубовик: он негромко, попыхивая папиросой и вертя между пальцами зажигалку, начал говорить:
– Знаете, давно, в конце войны, в Германии, мне довелось по работе близко сойтись с двумя американцами. Когда прощались, они подарили мне журнал комиксов. Это такой сборник рассказов в картинках, – пояснил он. Увидев, что все на него смотрят с удивлением, грустно улыбнулся и продолжил: – Картинки эти не для детей, это, так называемые, сказки для взрослых. Так вот в них действуют два героя: это Бэтмен – человек, делающий добро, и Джокер, чудовищный суперзлодей – недосягаемый, неубиваемый, сумасшедший и очень коварный. Так вот, Вагнер таким был и по своей сути, и по жизни.
– А я думал, что джокер – это карта, – несмело произнес Доронин.
– Да, Василий, и карта тоже. Но в нашем случае, это, все-таки, злой гений. Хотя, если начать с момента его появления в нашей стране, можно сказать, что он постоянно вытаскивал из колоды карточного джокера: был и тузом, и королем. Все для него сходилось, как нельзя лучше. Сначала удачная встреча со Шнайдером, потом с Мелюковым, который помог ему с документами, в клинике – влюбленная Пескова, оберегающая свято его тайны, потом Гаврилова. А уж нечаянное соседство с милиционером стало для него настоящим подарком.
Доронин, прикрыв глаза, тяжело вздохнул.
– Ты, Василий, себя не кори, – видя его метания, мягко сказал Дубовик. – Сколько раз за все время ты видел этого человека? Сколько раз общался с ним непосредственно, скажем, сидя за одним столом? Ты его фотографию увидел впервые несколько дней назад. Так чего же ты так себя винишь?
– Вот-вот, я ведь то же самое ему говорю! – погрозил пальцем Сухарев. – Нет, все твердит: «Должен был, должен был…».
– Вы не забывайте, что этот человек был прекрасным психологом, обладал, кроме всего прочего, даром внушения. Женщин просто подавлял своим обаянием. Сменить внешний вид для него не составило никакого труда. Мы же предполагали, что он мог отрастить усы и бороду? Привык горбиться, взял тросточку в руки, стал прихрамывать. Да и вообще, за десять лет изменился. А как ловко обыграл сцену с фотографией! Ведь участковый даже заподозрить не смог лжи. Так и уходил от правосудия, верша свои злые дела. Ушел и на этот раз. Теперь, надеюсь, навсегда. Похоже, моя работа здесь заканчивается.
Последние слова Дубовика услышал входящий в кабинет Карнаухов:
– Чемодан собираешь, Андрей Ефимович? А я к вам с актом вскрытия, – он вынул из папки документ и, загадочно глядя на всех, сказал: – «Король умер! Да здравствует король!»
– Ну-ка, ну-ка! Выкладывай свои скелеты! – все взоры обратились к судмедэксперту.
– Выкладываю: убили вашего Вагнера. Да, да, убили! Очень хитро, очень коварно.
– Иван Леонидович! Не тяни кота за хвост! – прикрикнул Сухарев.
Карнаухов поднял руки:
– Всё, всё! – уселся за стол и стал объяснять: – Умер этот человек от быстротекущей вторичной пневмонии, возникшей на фоне хронического бронхита. Сюда же присовокупился эндокардит, а так как сердце у покойного было без патологий, то можно предположить, что воспаление внутренней сердечной оболочки могло быть вызвано инфицированием путем введения в вену лекарственных веществ. Собственно, это я понял позже, когда обнаружил у него на шее небольшую язвочку с проколом посередине. Исследовав под микроскопом гнойное содержимое этой язвы, я обнаружил там стрептококки, которые присутствовали и в ткани легкого, и эндокарда.
– И что это значит? Ты можешь выражаться яснее? – теряя терпение, опять повысил голос Сухарев.
– А куда яснее? Ему в вену ввели так называемый пневмолизин – токсин, причем в оч-чень большой дозе. Где его взяли – вопрос не ко мне. Но в аптеке его, уж точно, не найдете. Это могут сказать бактериологи. Работа для твоей «епархии», Андрей Ефимович. Но скажу, что будь на моем месте менее опытный судмедэксперт, все прошло бы гладко. Грамотно отправили покойничка на тот свет: и пневмония, и эндокардит – всё вписывается в картину осложнения запущенного бронхита.
– Молодец, Карнаухов. Все сделал быстро, оперативно. Отмечу всех вас у начальства, – пристукнул ладонями по столу Сухарев и обратился с вопросом к Дубовику:
– Выходит, что незнакомец в маске вертится рядом? Но как он смог убрать Вагнера?
– Узнаем, – сухо произнес майор.
Потом он позвонил Моршанскому на квартиру Доронина, где тот находился с утра вместе с Воронцовым: сначала пытался беседовать с Гавриловой, потом они проводили обыск. Майор попросил его задержаться, сам же вместе с Дорониным отправился туда же.
Обыск на квартире не дал практически ничего, за исключением снотворного – апробарбитала, который Моршанский обнаружил в кармане пиджака покойного. Гаврилова сказала, что тот никогда не пользовался никакими успокоительными средствами. Даже если мучился от бессонницы, то предпочитал травы, которые заваривала ему Ольга Евгеньевна.
С самой Гавриловой разговаривать было очень сложно. Женщина отказывалась поверить в то, что человек, с которым она провела вместе целых десять лет, оказался преступником. Ей было тяжело от самой его смерти, произошедшей на её глазах, а надо было ещё рассказывать о том, что предшествовало всем событиям нынешнего времени. Но Дубовик настойчиво добивался, чтобы она рассказала о своем знакомстве с покойным, так как от этого, возможно, зависела судьба других людей.
С тяжелыми вздохами, судорожными всхлипами, она, наконец, поведала о событиях сорок четвертого года.
Дело было так: они с мужем и двумя сыновьями до войны жили в селе Т***. Сам Гаврилов, будучи еще молодым, воевал в Гражданскую, был серьезно ранен, и это повлияло на его здоровье в последующей жизни. На фронт по случаю ранения его не взяли, а вот сыновья их в сорок втором году погибли один за другим с разницей в два месяца. Это окончательно подкосило мужчину. Он стал много пить, и это приводило постепенно к психическим расстройствам. А однажды, когда стало совсем плохо, Ольга Евгеньевна, будучи сама женщиной очень волевой, решила отправить мужа на лечение к психиатру, тем более, что война уже заканчивалась, и стоило начинать строить новую жизнь. Женщина даже мечтала взять на воспитание хотя бы одного ребенка – в сиротах не было недостатка.
В клинику они с мужем приехали вечером, когда уже стемнело. Их встретила медсестра Пескова, которая проводила приехавших к доктору Шнайдеру. Он сразу понравился Ольге Евгеньевне – было в нем что-то демоническое, притягательное. На нее доктор тоже смотрел с интересом. Мужа определили в какую-то палату до утра, а женщину доктор увел к себе в кабинет, напоил чаем и расспросил обо всем очень подробно и профессионально, что было вполне естественно для врача. Она, не таясь, рассказывала об их совместной жизни с мужем. На дворе была уже ночь, и Шнайдер предложил Ольге Евгеньевне отдохнуть. Утром она уехала домой, успокоенная доктором, что с мужем будет все хорошо. Через два дня она приехала навестить его, но Шнайдер вынужден был поставить её перед страшным фактом: муж умер от сердечного приступа. Что с ней случилось в этот миг, она помнит плохо. Но потом, когда пришла в себя, ей стало намного легче, и она не чувствовала той тяжести от потери мужа, какую испытала в первый момент. Шнайдер очень долго с ней беседовал, не отпуская от себя. Ольге Евгеньевне до сей поры не понятно, как она, самостоятельная, твердая характером женщина полностью попала под влияние этого мужчины. Он сказал ей, что мужа все равно уже не воскресить, да и, вряд ли, он остался бы прежним, но зато она может помочь самому доктору. Дело в том, что он выбрал неправильное лечение для одного высокопоставленного лица, как он сам рассказал, и тот умер. А теперь доктора ждет суровое наказание. Каким оно могло быть, в те годы даже гадать не надо было. Он предложил ей переехать в Энск, объяснив на прежнем месте жительства, что едет она жить рядом с больным мужем. Село расположено довольно далеко от Энска, да и, вряд ли, кому-то пришло бы в голову проверять ее слова. Мужа доктор обещал похоронить сам, ей было лучше его не видеть мертвым. Она собрала вещи, уехала в Энск, сняла там угол у какой-то старухи, а через некоторое время приехал Шнайдер. Он отпустил бороду и усы, чтобы походить на её мужа. Фотография в паспорте была не очень удачная, а лишняя растительность на лице только сыграла им на руку. В дальнейшем они смогли даже получить комнату в коммунальной квартире, куда несколько лет спустя заселился и Доронин со своей молодой женой. О прожитых годах с доктором Ольга Евгеньевна не жалела, он был настоящим мужчиной, и не дал ей ни малейшего повода для разочарования. Единственное на что он не согласился – это ребенок, пусть даже подросток. Объяснялось это возрастом и застарелой болезнью Шнайдера. И тогда, всю свою нерастраченную любовь, и весь остаток жизни эта женщина отдала этому, как оказалось, монстру.
Слушая исповедь женщины, оперативники в очередной раз убеждались в коварстве покойного Вагнера, в его умении манипулировать чужими жизнями и уходить всегда безнаказанным за свои злодеяния. В этот раз его кто-то остановил, не менее коварный и страшный.
– Он с кем-нибудь встречался? – спросил Дубовик.
– При мне нет, никогда. Но раз в месяц он уезжал в Москву. Во всяком случае, он мне так говорил. Причину этих поездок не объяснял, а я не спрашивала. Понимала, что у него была скрытая от меня вторая жизнь, ведь, по сути, он не был моим настоящим мужем.
– Чем он занимался дома?
– Что-то чертил все время, писал. Я даже не спрашивала – он не любил, когда я даже нечаянно заглядывала в его бумаги. Складывал их в папку и уносил.
– Где он был вчера?
– Ходил на прогулку.
– Как часто он так прогуливался?
– Почти каждый вечер, когда тепло.
– Ходил один?
– Иногда приглашал меня.
– Вчера тоже прогуливался в одиночестве?
– Да. Пришел довольно поздно, и почти сразу почувствовал себя плохо. Я хотела сразу вызвать врача, но он строго настрого запретил мне это делать. Я понимала такое его поведение, ведь он всё это время просто прятался от властей и лишний раз старался не показываться людям не глаза. Вызвала я «скорую» только когда он начал терять сознание.
– Получал ли он какие-нибудь письма? Звонил ли ему кто-нибудь? Звонил ли он кому-нибудь? – в ответ на эти вопросы женщина только отрицательно качала головой.
По возвращении в отделение Дубовик собрал всех в кабинете Сухарева и сообщил, что вынужден уехать в Москву, так как дело переходит полностью под контроль Комитета и Генпрокуратуры. Розыск Песковой, Турова и неизвестного в маске будет вестись на Федеральном уровне. Убийца профессора и молодых людей найден. Гибель Берсенева остается под вопросом, но так как это произошло в Москве, то и вести его будут столичные оперативники.
– Но вас из дела никто не выводит, так как и здесь остаются незаконченные дела. Как думаешь, Геннадий Евсеевич? – задав этот вопрос, Дубовик дипломатично как бы передал Калошину право на дальнейшее проведение оперативных действий, полностью полагаясь на его опыт и знания.
– Вопросы есть. Во-первых, нам следует узнать, кто же все-таки ехал с Чижовым в электричке? Почему его удивило это обстоятельство? Во-вторых, с кем вчера встречался Вагнер? Возможно, кто-то это видел. Ясно, что таблетки ему в карман подложил тот же, кто сделал укол. В-третьих, хочу попросить у прокурора санкцию на обыск в доме Каретникова.
– Не дает покоя?
– Нет. И думаю, что прав. Кстати, когда я был у него последний раз, то обратил внимание на то, что как будто в доме чего-то не хватает. Понял позже: не было той самой вазы, которую он так трепетно охранял от нас.
– Ну, тут я тебе препятствий создавать не буду, но все же звоните, советуйтесь, чтобы дров не наломать. При таком раскладе можно ожидать всего, что угодно. Обдумывайте каждый свой шаг. И, прошу вас, будьте осторожны, ребята.
– А что с Мелюковым? Как он попал в сети Вагнера? – спросил Доронин.
– Об этом я вам смогу рассказать позже. Пока его только вызвали на беседу. Ну, друзья, благодарю вас за работу. Понимаю, что дело осталось незавершенным, но и такое в нашей практике бывает. Возможно, ещё ни один месяц пройдёт, прежде чем мы вздохнем спокойно. Будем работать! – он пожал протянутую руку Сухарева, который взялся за трубку звонившего телефона. Из первых слов приветствия стало ясно, что звонил прокурор. Все поспешно покинули кабинет начальника и отправились к себе.
Дубовик приглашающим жестом показал на стол Калошина, куда выставил коньяк и закуску. Все тут же столпились вокруг. С удовольствием выпили. Закурили. Калошин достал из своей папки журнал, раскрыл его и, вздохнув, произнес:
– Да, поздно мы тебя нашли. Забирай, Андрей Ефимович, журнальчик этот. Кое в чем он нам все-таки помог.
В этот момент в кабинет, тихонько постучавшись, вошла дочь Калошина Варя. Извинившись, она сказала отцу, что ей срочно нужны деньги на краски, которые привезла из Москвы подруга. Пока Калошин доставал и отсчитывал купюры, Варя пролистывала журнал. Остановившись на странице со снимком Вагнера, она, наклонив голову, разглядывая фотографию, сказала:
– Какой красивый мужчина, просто глаз не оторвать. – Потом, сморщив носик, добавила: – Только фамилия ему подошла бы другая: например, Кёниг – король! А то Вагнер – каретник какой-то!
От этих слов все буквально застыли.
– Что?! Что ты сказала?! – хриплым голосом спросил Калошин.
– Пап, да что с тобой? – Она повернулась к остальным: – Что-то не так?
– Ты просто повтори свои последние слова, – тихо, будто боясь спугнуть удачу, проговорил Калошин.
– Про Вагнера? Ну, в переводе это значит каретных дел мастер или просто каретник. – Варя, удивленно пожав плечами, взяла у отца из рук деньги и тихонько вышла.
– Вот! Вот оно! Андрей Ефимович! Дорогой! Вот она – связь! Всё! Он у нас в руках! – Калошин трепал снисходительно улыбающегося Дубовика за грудки. Потом вдруг застыл и, мгновение спустя, со всей силы хлопнул себя по лбу:
– Какой же я дурак! Как я мог не вспомнить такой малости! – он блестящими глазами оглядел всех: – Помните, что я говорил, как у меня постоянно всплывает какая-то картинка и тут же исчезает? Помните? – Все дружно закивали. – Так вот: когда мы первый раз разговаривали с Каретниковым, чёрт его дери, он достал платок и вытер кончики пальцев, как-то по-своему, брезгливо. Вагнер сделал то же самое тогда, в сорок первом, когда его задержали. Значит, все-таки, это отец и сын!
Эпилог
Через несколько дней, когда уже последнее осеннее тепло прощалось с небольшим городком, озеро волновалось мелкой рябью, качающей на прозрачных водах желтую листву оголившихся в миг деревьев, когда вдруг зачастили дожди, смывая с берега последние воспоминания о страшных событиях сентября, всем оперативникам невольно пришлось ещё раз окунуться в них с головой; узнать, наконец, обо всем подробно.
Сухарев проводил утреннее совещание, когда в кабинет размашистым шагом с приветливой улыбкой, поблёскивая модными очками, вошел Дубовик. Подхватив общее возбуждение, возникшее при его внезапном появлении, он стал хлопать по плечам кинувшихся к нему ребят, жать им руки. После всех приветствий, когда все, наконец, расселись по своим местам, Дубовик обратился к оперативникам:
– Скажу сразу, что ни Туров, ни Пескова нами пока не найдены. Не знаем мы и о судьбе Кривец. Возможно, что в процессе расследования откроются и ещё какие-нибудь преступления Вагнера. Знаю, что всех особенно интересует сын, так называемый Каретников. Ну, это крепкий орешек. С ним работает психолог, но он в полном замешательстве. Настолько неравнозначно Каретников ведет себя, что доктор не может, по его словам, точно определить даже психотип этого человека. Иногда он идет на сближение, но вдруг замыкается, рассказывает немного и далеко не все. Создается ощущение, что он пытается выбирать какие-то крохи из всего случившегося, а самое зерно истины остается в тайне. Но почему? Возможно, что просто играет с нами. Мои коллеги пока бояться применять к нему спецсредства. Есть опасение, что он, сломавшись, окончательно замолчит, а то, чего доброго, уйдет на тот свет со своими секретами. Расскажу только то, что нам пока известно, хотя это и не мало. – Он помолчал, покрутил между пальцами изящную зажигалку.
– Родился Каретников в Могилёве в семье Михаэля и Эльзы Вагнер, – при имени женщины все присутствующие переглянулись между собой, Дубовик, заметив это, обратился к Сухареву за разъяснениями. Тот кивнул Калошину, чтобы он объяснил:
– Мы, Андрей Ефимович, нашли вазу, которую Каретников спрятал на чердаке в соломе, аккуратно упаковав её. Это некая история семьи в картинках, причем, аж с семнадцатого века. Каждый отдельный фрагмент подписан именами предков. Работа просто филигранная. Но самое главное, что там написан общий семейный портрет и подпись, говорящая сама за себя: «Семья Вагнер Михаэль, Эльза и сын Стефан, 1910 год».
– Все сходится, – кивнул Дубовик, – в 1914 году Михаэль Вагнер эмигрировал в Германию, так как боялся, что он, как выходец из семьи немцев, может оказаться в опале. Тем более, что все предки изначально жили на своей исконной земле. Семью на время он оставил в России, и, чтобы их не преследовали, они поменяли фамилию, – кто им в этом помог, вряд ли мы узнаем, – но сделали это, довольно, своеобразно. Просто свои имена и фамилию перевели на русскую транскрипцию. Так появились Елизавета и Степан Михайлович Каретниковы.
– Но ведь на кладбище в Могилёве похоронен и Каретников? – спросил Доронин. – Или это такой же трюк с пустым гробом?
– Нет, мужчина был, и там похоронен. Какой-то Иванов, Петров, Сидоров – не знаю. Предложили деньги – он женился и взял фамилию жены. Как ушел из жизни, мы пока не знаем. Сейчас наши коллеги из Белоруссии проводят экспертизу трупа. Была ли смерть насильственной, узнаем позже. Связь с семьей Вагнер поддерживал всегда. Только канал этой связи нам пока тоже не известен. Когда нацисты пришли к власти, Вагнер, сам, будучи абсолютным националистом, смог напичкать этим ядом мозги своего отпрыска. Работая, по сведениям немецких коллег, в одной из секретных лабораторий Третьего Рейха, Вагнер создал некую модель человека-убийцы, но пока только теоретически. Внедрять в жизнь эти открытия удобнее было на территории Советского Союза, так как в это время здесь началась война, а значит, материала было предостаточно. И проще было создавать, так называемые, «модели» на месте. Ведь среди местного населения труднее найти убийцу, в то время, как чужак сразу привлечет внимание. Вот поэтому-то нам трудно найти Турова. Каретников о нем молчит; он держит его, как разменную монету, чтобы выторговать себе жизнь. Мы ведь не знаем до конца, что вложил в его голову этот сумасшедший физик. Так что, будем искать. На вас, по-прежнему, возложена та же задача. – Дубовик закурил, все так же потянулись за папиросами.
– Когда Вагнер оказался на нашей территории, он смог встретиться с сыном, передал ему все свои разработки и попросил содействия – что-то у него не срасталось. Каретников вплотную занялся этим экспериментом, и все-таки, при всей их гениальности, не все было так гладко. Кстати, между ними была налажена постоянная связь. Только канал этот Каретников пока не открыл. Похоже, что это какой-то агент. Думаю, нам ещё предстоит его раскрыть. Когда, по их мнению, все уже было готово, Каретников сделал с помощью все тех же Берсенева и Шаргина операции двоим пациентам. Но опять что-то не ладилось, – слишком много нюансов, – тогда он попросил содействия у Полежаева, которого использовал «вслепую» – тот свято верил, что это изобретение помогает вернуть память и излечить некоторые психические заболевания. И вот, с его помощью, все-таки получилось. Убийцы созданы! А дальше… Любознательный Шаргин читает журналы «Шнайдера», занимается переводом некоторых статей и, в итоге, понимает, с кем они имели дело. С этим открытием он идет к Полежаеву. Понятно, что для обоих было страшно осознавать, какую помощь они оказали нацистам. Приди они сразу к нам, все бы обошлось. Вот тогда-то Полежаев и прекратил все отношения с Каретниковым. А, по словам их коллег, изучивших все последние записи профессора, которые обнаружили у него в тайнике дома после ареста Каретникова, Полежаев пытался найти способ нейтрализовать созданных монстров. Потому-то у него появилась вся эта литература по психиатрии и нейробиологии, которую мы изъяли. Но после смерти Берсенева профессор уже не сдержался и сказал Каретникову все, что думал и знал о нем, чем обрек себя на гибель. Отца Каретников убрал, когда понял, что мы на него вышли. Вот только, как и где он достал токсин, молчит. Именно это вызывает сомнение, что отец и сын были только вдвоем. Да и к тому же вопрос с Кривец и Песковой остается открытым, Каретников говорит, что не знает где они могут быть, и клянется, что Песковой он не звонил. Ну этим всем Комитет будет заниматься вплотную. – Дубовик опять прервался, попыхтел папиросой, пуская колечки табачного дыма.
– Чижов для этих экспериментов оказался самым негодным материалом. Они просто не учли особенности русской души: род его деятельности просто принуждал постоянно принимать от благодарных клиентов щедрые подношения в виде наполненных стопок или трёшки на пиво. А как алкоголь может воздействовать на, внедренную в его голову, штуковину, они не знали. Когда потребовалось убрать Полежаева, Чижов был постоянно «подшофе». Пришлось выкрасть инструменты, чтобы хоть на время вывести его из привычного русла. Тут уж угадали точно: без инструмента сантехник – никто. Но это было лишь разовым избавлением от его пагубной привычки. Нянчиться дальше никто бы с ним не стал – проще уничтожить, потому-то уже тогда Чижов был обречен. И, когда он сидел у нас в камере, Каретников, находясь рядом, привел в действие некий разрушающий механизм. Тогда у него, если помните, с собой был портфель. Никто не обратил внимания на то, что он вынул из него дома, когда мы приехали на обыск. На столе стояла масса разных приборов, о которых тогда распрашивал шутник-сержант, и никому не пришло в голову, что один из них может быть оружием уничтожения неугодной «модели». А убийства, по словам Каретникова, в силу изложенных выше причин, Чижов совершил по своему собственному сценарию, написанному его, изъеденным алкоголем и извращенным экспериментом, сознанием. Вот так молодые люди и попали в эту мясорубку.
– А что с Мелюковым? – поинтересовался Сухарев.
– О-о, это отдельная интересная история, – Дубовик протер очки. – Вы помните дело сорок первого года о краже продуктов со склада с убийством сторожа? Тогда это дело осталось не раскрытым, потому что пришли немцы. Но вот саму кражу видел Вагнер, а совершил ее ни кто иной, как Мелюков, в то время работавший заместителем секретаря Райкома Комсомола, вместе со своим шофером. На машине Райкома они вывезли украденные продукты в загородный дом и там спрятали. И все бы прошло гладко, если бы не вездесущий Вагнер, так ловко тогда ушедший от НКВД. Как говорится, «Бог шельму метит»! И все эти годы пришлось Мелюкову расплачиваться за свое преступление: Вагнер его шантажировал, – вытянул очередного джокера, – использовал нашего функционера, как проходной билет в советское общество. Кем тот был на самом деле, Мелюков, по его словам, не знал, считал Вагнера просто дезертиром. Конечно, в эту версию мало кто поверил, её проверять надо. Но, боюсь, что мы ещё долго не увидим товарища Мелюкова. Вот такая история. – Дубовик затушил папиросу и обратился к оперативникам:
– Кстати, как вы нашли тайный ход Каретникова?