Суйгинки. Рассказики обо всём

8.Матрёна

И сейчас берег реки поселковые называют её именем: пойти купаться на Матрёну, причалить у Матрёны… Именно здесь, вдали от деревни, и стоял дом этой странной семьи.

О Матрене говорили, что она городская, из приличной семьи, что её родственники занимают хорошие должности. Тем более было удивительно, как могла угодить городская неглупая девчонка в рабскую зависимость к не то баптисту, не то просто к сексуальному извращенцу. Про них болтали всякое, но каждый раз истории сводились к одной теме: в семье сексуальная жизнь на виду у детей, детей надо спасать. И первый повод для решительных действий власти и общественности был дан: дети перестали ходить в школу…

Большой комиссией забирали испуганных и ревущих ребятишек зимой, усадив в устеленные сеном сани. Босая Матрёна долго бежала следом, подвывая и спотыкаясь на выглаженной полозьями дороге. Только хозяин дома остался невозмутим: «Нечего плакать. Ещё нарожаем». И они ещё нарожали, и Матрёна по —прежнему беспрекословно подчинялась мужу, угождая любым его фантазиям.

Обрывками долетали до деревни их семейные забавы: то ранним утром рыбаки увидят в чем мать родила Матрену, выгоняющую после утренней дойки корову, то малолетняя дочка ненароком проговорится про взрослые игры в маму и папу со старшими братьями. А однажды эта странная пара совсем заигралась. Явились они вдвоём свататься в дом, где заневестилась пышнотелая хохлушка. Говорила больше Матрёна, расхваливая жениха, уверяла, что работать по дому второй жене не придётся, будет жить полной хозяйкой, только то надо и всего: мужа ублажать… Родители онемевшей девки гнали сватов батогами до самых ворот… А деревня ещё долго сотрясалась, смакуя подробности незабываемого сватовства.

Новые дети Матрены уже учились в младших классах, когда она решилась наконец вырваться из этого дома. Что послужило последней каплей, можно только предположить, ведь развод разбирался на закрытом судебном заседании, но в итоге Матрёниной свободы, затейливый бывший оказался в местах не столь отдалённых. Вернулся он через несколько лет совсем старой развалиной и доживал свой век изгоем…

Забранные в детдом Матренины дети никогда в посёлок не возвращались, жизнь раскидала их по неизвестным углам. Только однажды сельские девчонки столкнулись с одной из старшеньких: студентка медучилища было грозой общежития, дерзкая и нахальная, не церемонилась ни соседками, ни с многочисленными ухажёрами, привлеченными её вызывающей раскованностью.

Младшим детям легче было влиться в обычную жизнь, но прошлое не отпускает полностью: и сегодня шокирует односельчан своими любовными похождениями Матрёнина младшая дочь. Но это уже совсем другая история…

9.Наша улица

Нашей улицей мы называли часть Кулацкой, официальное название Кооперативная так и не прижилось у деревенских, от речки до общественного колодца на углу с переулком Змеиным.

Нашими были все поколения соседей с их укладом и перенесёнными из разных уголков страны традициями, частицы которых плотно приросли в общую жизнь. Эти семьи были примерно одинаковыми по достатку, преимущественно многодетными и большая часть времени ребятишек проходила в компаниях «нашей» улицы. И нам никогда не было скучно. В дошкольном возрасте, находясь под присмотром старших детей, родители с утра до позднего вечера в работе, и сами себя занять умели бесконечными выдумками и с удовольствием принимали забавы старших. А вспомнить есть что! Очень часто собирались в нашем доме, родители не запрещали, и устраивали коллективные просмотры диафильмов, направив фильмоскоп на белый бок русской печи. Малышня читать ещё не умела и с восторгом могла смотреть эти фильмы бесконечно, запоминая наизусть озвученные титры.

Под особое творческое настроение старшаки устраивали импровизированные кукольные спектакли: натягивалось покрывало в проёме двери, в ход шли все имеющиеся игрушки, и… действие неслось в необузданной фантазии артистов! А то устраивали конкурс на лучшую фигуру из пластелина, очень серьёзно боролись за победу и были обескуражены подчас итогами. Однажды один мальчик вылепил избушку на курьих ножках, дверь открывается… а там, о ужас девочкам, неприличная часть мужского тела! В этот раз в конкурсе победителей не определили- визг, потасовка и многоголосый гогот наполнил весь дом. Игра в бирюльки, вместо мелких предметов-спички, в карты на копеечки тоже проходили со всей страстной серьёзностью. Но чаще мы общались собственно на самой улице, и игры наши определялись посезонно сибирской погодой.

Долгая зима с трескучими морозами радовала нас катаниями на санках всех мастей, а позднее школьными лыжами, которые давали детям и на выходные, а вот на коньках не катались, видимо не по карману был этот инвентарь. Строили снежные крепости и рыли туннели под огромными сугробами, устилая для комфортного ползания сеном, прыгали с крыш домов прямо в пушистые кучи снега и гордились своей крутостью перед уличными. Иногда заледеневали так, что валенки с натянутыми на нах штанами с начёсом стояли колом, а на русской печке отходившие от холода руки, щеки начинали пощипывать и чесаться до ойканья. Но громко жаловаться боялись, строгая мама не только пирожка горячего подаст на печку, но и больно шлёпнет тряпкой, чтоб не шлялись так долго.

Долгожданную раннюю весну встречали корабликами на первых ручейках, затем резались ловко в ножички, а особенно азартно проходили игры в кульду и лапту, теперь совершенно забытые на сельских улочках. Чуть только становилась потеплее вода в местном озерце или заполненных дождевой водой ямах после выемки песка, пренебрежительно названными «лужами», нас невозможно было дождаться дома. С посиневшими от купания губами согревались у костерка, вконец оголодавшие намеревались добежать до дома, а по пути непременнно останавливались попрыгать на горячей резине складированных у гаража шин. Прыгали до изнеможения и, разгорячённые, опять возвращались купаться. Бродили по окрестным полянкам, лакомились земляникой, морошкой, жевали живицу, конский щавель, ещё какие-то кисленькие травки и уж совсем поздно возвращались домой.

Наши игры, бывало, доходили до шалостей, доводивших до жалоб от соседей и наказания родителей. Считалось опасным шиком залезть в чужой огород за ягодой или подсолнухами, это называлось почему-то «гонять хорька». Будоражило наше сознание ощущение рискованного приключения, особой секретности и неважно, что предмет добычи мог произрастать на своих усадьбах. Иногда по темноте доводили мы до белого каления соседских старух и дурацкой забавой: привязывали на длинной нитке к оконному стеклу картофелину и, спрятавшись поблизости, стучали. Старухи спросонья думали, что кто-то стучит по делу, подходили, спрашивали и, не получив ответа в очередной раз, разряжались русским матом. Мы ржали, как кобыляки, и разбегались.

Деревенские дети нашего времени росли на улице и вместе с улицей. В нашем распоряжении были берег реки с потрясающе вкусной родниковой водой, лес, который кормил ягодами, грибами, орехами, скрывал построенные нами «домики» и даже давал возможность заработать: в местном лесхозе принимали собранную нами сосновую шишку.

У нас было озорное солнечное детство, где царила босоногая свобода и свойская справедливость. Мы не были идеальными детьми, но не позволяли жестокости, за своих стояли горой и даже, когда ссорились, то не злобно, а по особенной «наше уличной» моде обзывались простенькими и, конечно же, не без ненормативной лексики стишками. До сих пор вызывает улыбку строчка из такой перепалки: «Сейчас как двину, так и вы….шь дубину». И побеждал в этом конфликте не сильный, за спиной каждого была достойная команда, а самый артистичный и языкатый.

И при всей счастливой беззаботности нашего уличного детства, мы успевали выполнять каждодневные домашние обязанности: а забот в деревне хватало. В нашей семье детской обязанностью считалось немало: с первого класса мы делали уборку в доме, у каждого своя часть по очереди, принести дров и воды, сходить за хлебом в магазин, а в летний период это могла быть целая многочасовая история. Огород в двадцать соток требовал ухода всех членов семьи: и посадка, и прополка, и полив, и особенно тяжкое дело- окучивание и копка картошки.

Конечно, это лишь небольшая часть хозяйственных работ, лежащих на плечах родителей, но в сельской семье лодырем вырасти почти невозможно. Хотя встречались удивительные исключения и на нашей кулацкой улице, но об этом в другом рассказе.

10.Вера

Церквей в нашем посёлке, в отличие от старинных сёл, отродясь не бывало. Младенцев однако же крестили местные бабки, а точнее «погружали», так правильно назывался этот обряд, в том числе и детей нашей семьи. Во многих домах хранились православные иконы, у кого просто как семейная реликвия в комодах, у кого на видном месте, как и у нас. Отец соорудил на кухне над буфетом небольшой угол, где поставили мамин крест, родительское благословение в самостоятельную жизнь, и принесённый в дом от чужих людей складень. Мамин крест до сих пор висит у меня в кабинете над рабочим столом как символ связи поколений нашего рода. А складень, принесённый в дом когда-то неверующим отцом, достался по наследству брату, который жил всегда рядом.

Мама нам позволяла во многом хозяйничать по- своему: и мебель переставить, и немодные на то время вышивки снять со стен и бросить на чердак- только наш комсомольский порыв убрать иконы остудила, сказала как отрезала: «Не вами поставлено, не вами и убираться будет».

Мама считала себя верующим человеком, молилась перед сном короткой молитвой, прося у небес за детей и защиты на сон грядущий. Церковные ритуалы были от неё далеки, главное, говорила она, верить в душе. А в семье до сих пор сохранились традиции по заведённому ею порядку праздновать пасху и троицу. Мы абсолютно ничего в этих торжествах не понимали, но с удовольствием принимали условности празднований: крашеные яйца, куличи и наблюдения, как мама говорила, за «играющим» солнцем.

Стать воцерквлёнными из нас никто потребности не заимел, но к желанию других верить и соблюдать церковные ритуалы относились спокойно, даже с неким пониманием.

Я смотрела на религию всегда философски, и с большим интересом изучала в институте краткий курс «Научный атеизм», который благодаря новым веяниям времён перестройки стал по сути лекциями об основах религиозных течений. И в моей юной голове зародилась мысль, которой и сейчас придерживаюсь: нет плохих религих, есть фанатично настроенные люди, которые любые хорошие традиции способны превратить в абсурд и во зло.

И как пример верующего, который, даже оказавшись в сектанстве, остаётся хорошим человеком, возникает в моей памяти образ деда Савкина.

Дед Савкин частенько заходил к нам домой поговорить с отцом о житейском, и отец, бывало, подшучивал над гостем, который в очередной раз собирался ехать на сектантские сборища в небольшой районного уровня городок. В своих шутках острый на язычок отец намекал на якобы существующий в этой секте ритуал кровосмешения. Дед Савкин смущался, конечно же, опровергал такое непотребство и переводил разговор в другое русло. Никогда никого он не призывал вступить в ряды своей веры: ни жена, ни дети не разделяли убеждений деда, правда поговаривали, что старшая дочь, живущая в далёкой Одессе, была приверженицей именно этого направления религии.

Удивительно, как этот человек из глухой сибирской деревушки мог оказаться втянутым в редкое по тем временам верование. Дед о деталях своего вероучения никогда не рассказывал, а вот на вопрос, как такой думающий человек, ветеран войны мог «вляпаться», поведал свою фронтовую историю.

В первые дни войны солдат крошило неисчислимо. Кто матерился, кто молился, каждый искал опору, как умел. А дед обратил внимание на солдата, который в бою чувствовал себя спокойно и уверенно. И конечно же, дед Савкин не мог не расспросить этого бойца о причине такого поведения. Оказалось, что боец верит в пришествие Армагеддона, конца света, когда в последней битве добра и зла обязательно останутся живы только приверженцы их веры. Деду очень было страшно и очень хотелось жить… И с каждой молитвой, с каждой вновь обретённой догмой, росла уверенность вчерашнего комсомольца, в том что он обязательно выживет.

И они выжили, а после войны дед Савкин не мог быть неблагодарным сослуживцу, и слово данное держал до конца жизни… Вера это была или долг, и сам дед, наверное, до конца не понимал.

11. Весёленькие

Определение «весёленькие» закрепилось в обиходе нашей семьи за людьми крайне легкомысленными, но вполне беззлобными по отношению к окружающим, и если и сыпались несчастья, то только на их собственные головы, да ещё часто на непутёвое потомство.

На нашей улице жила одна такая семья Кучаевых, и в силу близкого возраста мы общались больше с сестрами-близняшками, которые обе откликались на материнское Ир-Рая. Девчонки заметно отличались от своих старших братьев и сестер, были на равных с одноклассниками, и казалось, судьба их сложится удачнее, и избегут они участи «весёленьких»…

Детей в семье воспитывала одна мать, когда сестрёнки были в детсадовском возрасте, отца семейства нашли зарезанным на сельской улице, и убийцу так и не нашли.

Мать семейства добродушная и не очень расторопная Марфа тянула детей как могла. Старшая дочь ещё при жизни мужа почему-то росла у бабушки с дедушкой, людей аккуратных и строгих правил, которые привили девочке правильные понятия. Именно старшенькой удалось устроить свою жизнь благополучно.

Ну а середина этой оравы получилась до крайности ленивая и развлекающая себя только пьянством.

Сама хозяйка дома, женщина округлых пышных форм, всю жизнь работала в пекарне. С раннего утра до позднего вечера она месила тесто, выпекала хлеб, да и печь топить тоже приходилось. Зато наградой за такой беспросветный труд в конце дня была полная сумка душистого хлеба да бутылочка сэкономленного растительного масла.

И орава росла как на дрожжах, хотя хозяйства в отличие от большинства на нашей улице они никогда не держали, огород был чахлый, даже картошка иногда оставалась под снегом.

Серединная орава состояла из трёх девчонок и одного пацана на всю семью. Все девочки не отличались большой сообразительностью и внешней привлекательностью и рассчитывать на удачное замужество не могли. Лишь одна из них, способная трудиться без стенания и психических вывихов, вышла замуж за такого же простого работягу вербованного и уехала навсегда из Сибири. Самая ленивая из девчонок в пору обязательного трудоустройства проявляла чудеса изобретательности и мазахизма в стремлении не работать. Когда не удавалось придумать следующую причину в бесконечной череде отмазок: проспала, заболела, опоздала на рабочий автобус- дошла до крайности: уговорила соседку облить ноги кипятком. Та от страха перестаралась, и симулянтка пробыла на больничном долго и с большим удовольствием.

Самая страшненькая и даже мужиковатая из этой компании вышла замуж за местного умельца, плотника и печника в одном лице. Будь Люська немного посообразительнее, и не такой большой любительницей халявной выпивки, как сыр бы в масле каталась. Заказов в деревне мужу было много, а её умишка хватало лишь на то, чтобы дожидаться во дворе заказчика окончания работ, когда работника, а заодно и мозолившую глаза жёнушку посадят за стол отужинать и нальют с устатку. А потом ещё и ещё, пока стоимость за отлично сделанную печь или сруб не превратится в сущие копейки. Гуляй, рванина! Даже если заказчик окажется совестливым и разочтётся по-честному, толку не будет: всё спустит на водку весёленькая парочка.

Единственный мальчишка этой семьи ни на какой работе долго не задерживался, любой труд ему патологически оказывался противопоказан. Людей такого склада называли когда-то бичами, а сейчас, когда свобода выбора свалилась полная, таким персонажам только одна дорога – бомжи, чем собственно и закончил единственный наследник этого весёленького рода.

Жизнь к младшеньким Ир-Рае повернулась поприветливее. Каждое лето в старших классах их забирала в город погостить старшая сестра. В ту пору она ещё не обзавелась собственными детьми и, будучи замужем за вполне обеспеченным человеком, могла позволить себе девчонок побаловать модными обновками и вообще познакомить с другой жизнью. После школы близняшки определились в медицинское училище, и так как всю жизнь держались вместе, то и по распределению отправились работать в один городок. Девушки симпатичные и заметные смогли отхватить в мужья не последних в этом местечке женихов. Обе подбили своих мужей перебраться в областной центр и квартирный вопрос решили удачно: на одном земельном участке родственник- умелец очень удачно и практически задаром выстроил два дома. Живи и радуйся: дом, дети, заботливые мужья. Но как часто бывает к сорока годам у той и другой почти одновременно в семейных отношениях наступил кризис: мужья загуляли. Сначала ушёл из семьи один хозяин, правда быстро нагулялся и вернулся обратно, а вот второй ушёл навсегда.

Сестры и раньше любили устраивать весёлые посиделки, а теперь повод распустить «сопли» и пожалобиться на несчастную жизнь был законным. Ну а весёленьких родственников особенно и приглашать не надо: они всегда в полной готовности составить компанию и «погрустить» за кружкой любой бухашки.

Все меняется быстро, и вроде улеглась кутерьма с бабскими страданиями, как случилось непоправимое в жизни Ир-Раи: в автомобильной аварии погибла одна и двойняшек. Летела она с мужем по немноголюдной трассе к своим весёленьким родственникам в гости или по делу – неизвестно.

После похорон оставшаяся из Ир-Рай засобиралась свой дом продать: невыносимо ей было видеть опустевшую половину общей усадьбы. Вскорести покупатели нашлись, и сделка состоялась. Весёленькая по крови хозяйка решила напоследок устроить прощальную вечеринку для близких. Гуляли с размахом, а под утро соседи вызвали уже ненужных пожарных- дом сгорел вместе с хозяйкой…

Как-то грустно осознавать неотвратимость человеческих судеб. Мы чего-то копошимся, бежим, как думается, к лучшему, а Кто-то уже записал некоторых именно в категорию «весёленькие».

12.Мустафа

Этот чудоковатый персонаж неопределённого статуса и возраста появился в посёлке вместе с сыном и снохой. Но жили они всегда не по-семейному отчуждённо, и многие из местных жителей даже не догадывались об их родстве. Невестка работала в школе учительницей и имела определённое тем временем положение, а сын, хоть и был всю жизнь простым работягой- трактористом, как-то держался в стороне от сыновьих обязанностей. Ну а двое внуков, особенно прослывший гордецом старшенький, умный и статный мальчик, и вовсе слышать не желали о существовании странной бабушки с не менее странным прозвищем Мустафа.

А бабушка их действительно была очень необычной. Жила она на сельском перекрёстке в половинке полуразвалившегося барака, весь двор которого был завален деревянными ящиками, использованной тарой местных магазинов. Ими Мустафа отапливала свою лачугу, заготавливать дрова, как делали это все деревенские, она не могла видимо из-за отсутствия на то даже копеечных по тем временам средств. Вероятно по этой же причине Мустафа на деревенскую диковинку сидела с удочкой на бережку среди местной пацанвы и добывала на ушицу и жарёху рыбёшки. Сын заботу о матери не проявлял и в самом необходимом, только бывало изрядно навеселе усаживал мать в коляску мотоцикла, состряпанную из старой ванны, и гонял по деревне, демонстрируя сыновью любовь и внимание.

Все Мустафу считали с большим приветом, особенно потешали сельских ребятишек рассказы чудной старушонки про её революционную молодость. Если в сельском клубе в очередной раз показывали легендарный фильм «Чапаев», Мустафа непременно оказывалась в числе зрителей, двадцать копеек на билет каким-то чудом у неё всегда находились для такого случая. Усаживалась она каждый раз в первых рядах среди детворы и в ожидании начала сеанса громко вещала и о своём героическом прошлом. А прошлое Мустафы, по её воспоминаниям, было фантастически озарённое великими именами и событиями. Особенно ярким моментом этой «биографии» для любопытствующих ребятишек стал эпизод переправы ни кого-нибудь, а самого Ленина на обласке через не то реку, не то озеро, где вождь скрывался конечно же от врагов революции. И переправу великой личности доверили именно такому надёжному товарищу как Мария Ивановна (именно здесь публика впервые узнавала имя отчество старушки).

Однажды среди самых впечатлительных слушателей Мустафы оказались и девчонки нашей улицы. Воображение, подстёгнутое детским любопытством, привело их к дому революционного товарища. В подарок юные пионерки приготовили школьные тетрадки и ручки, видимо, чтобы героиня могла запечатлеть свои легендарные воспоминания не только в умах пионерии. Гости ломились в запертые изнутри двери, а потом и в каждое окно, почти вросшее в землю, но никто не открывал. Девочки позаглядывали в мутные стекла, побродили среди развалов ящиков, покричали призывно «Мария Ивановна!» и ушли восвояси. Наверное, Мустафе в этот момент было не до воспоминаний.

Жила Мустафа очень обособленно, почти изгоем, но было в её жизни и можно сказать революционное по тем временам развлечение. Любила эта старушенция, а по возрасту это было далеко не так, принимать у себя на ночные утехи прибывших домой молодых солдатиков. Как расплачивались оголодавшие по женской ласке дембеля, неизвестно, но Мустафа была востребованной постоянно. Слухи о её услугах распространялись крайне ограниченно в силу известных обстоятельств, но поселковая жизнь очень кучная и открытая, и время от времени какие-то интимные моменты открывались посторонним.

Как и случилось в этот раз. Дембелизованный солдатик уже успел побывать в объятиях революционной старушки, как на парня нахлынули чувства к приехавшей на каникулы хорошенькой студентке. Вчерашняя школьница, жившая по соседству, за два года службы солдата превратилась в изящную девушку, не только миловидную, но и знающую себе цену. Солдата закрутило. Каждый вечер приглашал девушку в кино или на танцы, провожал поздним вечером домой, не смея взять девчушку под руку. Про ночные забеги в гостеприимную лачужку и думать забыл. Да видимо, революционерке этот солдатик чем-то особенно запомнился…

Однажды вечером, направляясь с девушкой в дом культуры, паренёк издали заметил идущую навстречу Мустафу. Сделав вид, что противоположная сторона дороги более удобная, подхватив девчонку под локоток, он перепархнул на другую сторону. Мустафа тоже перешла на эту часть дороги. Парень засуетился и, бормоча что-то невразумительное, перетянул изумлённую девушку снова на противоположную сторону дороги.

Настойчивая революционерка, подстегиваемая марш-бросками полюбившегося клиента, демонстративно перешла на сторону парочки. Неизбежную встречу парень старался сделать незаметной, намеренно громко и отчаянно жестикулируя, начал рассказывать недоумевающей спутнице солдатскую байку. Подойдя близко, Мустафа с улыбочкой посмотрела на отвернувшегося паренька и ласково сказала: «Здравствуй, Коленька!». Солдатик мгновенно покраснел и пробормотал: « Да пошла ты, Мустафа…» Закусившаяся революционерка не унималась: «Как ночью е…..я так Марья Ивановна, как днём так Мустафа?!» Оставшуюся часть дороги парочка прошла молча, казалось, издевательский смех оскорблённой старушонки звучал ещё долго…

Больше солдатик хорошенькой студентке на глаза не попадался.

Ну а Мустафа жила как и прежде по заведённому ею распорядку, до глубокой старости. Сын и сноха, так чуравшиеся странной старушки, оказались ничуть не лучше своей родственницы. С возрастом эта пара превратилась в опустившихся пьяньчушек, живущих в вечном бедламе и передавших своим наследникам насквозь прогнившие гены.

Да и не о них речь. Интересной и загадочной осталась в памяти односельчан фигура самой Мустафы с непонятным прозвищем и странными фантазиями о своей революционной биографии. А может и было что-то этакое в судьбе этой женщины, и не случайно прозвищем её стало мужское мусульманское имя, означающее «Избранный». Чего только не могло быть в нашей стране в век непрекращающихся и поныне эпохе глобальных исторических перемен…