Полтинник

Галина Щекина

Писатель, журналист, поэт

Родилась в 1952 в Воронеже, там же закончила университет (экономфак). В Вологде с 1979 года.

Начала писать в 1985, публиковалась в местной периодике, газетах: «Книжное обозрение», «Дружба народов» (1996), «Литературная Россия»; журналах: «Журналист», «Вологодский Лад», альманахах «Илья», в литературном журнале «Стороны Света» (Нью-Йорк).

В 2008 вышли книги «Ор» и «Графоманка», в 2010 «Горящая рукопись».

Автор романов: «Тебе все можно», «Несвадебный марш».

Пишет прозу, критику, пьесы. стихи. В разные годы вышло пять сборников стихов.

Работала: экономистом, корреспондентом газеты, ведущей Гостиной в библиотеке, руководителем литературной студии «Лист»,

более десяти лет была старостой литартели «Ступени», основала молодежную литературную студию «Лист». Издавала журнал «Свеча», альманах «Листва».

Член Союза российских писателей с 1996, основатель Вологодского отделения СРП. Награждена премией фонда «Демократия» в 1996, памятной именной медалью Ильи Тюрина в 2007.Финалист премии «Русский Букер» в 2008. Секретарь Премии «Эхо». Участник Анчаровского движения.

Вспоминая Юрия Леднева

В декабре 2019 Юрию Макаровичу Ледневу исполнилось бы 90.

11 января 2020 ссорились члены ЛитО «Ступени», которое более 48 лет назад появилось на свет благодаря Ледневу. Решили вспомнить, кто что смог. Большинство его первых литовцев покинуло этот мир, в живых осталось мало. Но его облик рождественского дедушки с его доброй улыбкой и серебряной бородой – это не размывается временем.

Журналист и поэт, Леднев вписал в литературную историю Вологды яркую страницу и своим творчеством, и созданием литобъединения «Ступени», сейчас единственного в Вологде. Скольким он передал секреты ремесла, терпения и тепла! Он очень заботился о судьбе Нины Бахтиной, Валентины Якуничевой, Михаила Жаравина, Ларисы Новолодской, Валерия Архипова, Юрия Каранина… Еще задолго до моего появления он опекал Ларису Мокшеву, Владислава Кокорина, Наталью Маслову, Вячеслава Белкова. Ведь именно с подачи Леднева я заинтересовалась судьбой Масловой и к 40-летиюЛитО собрала посмертный сборник ее стихов «Север мой серебряный». Сборник Масловой на торжестве 40-летия представила театральная студия В. Шахова и Т. Слинкиной (Центр Творчества детей и подростков).

Когда я впервые пришла на ЛитО при содействии Ольги Кузнецовой-Смирновой в конце 1988, там было два руководителя – Юрий Леднев и Михаил Сопин. Они затевали споры, они раскручивали публику. Я была новенькая, никого не знала, и никто меня не знал, а Леднев взял и прочитал мой рассказ выразительно и артистично. Ему зааплодировали. Я была поражена. Незнакомые люди стали смотреть на меня с интересом.

Именно Юрий Макарович Леднев добился моей первой публикации в газете «Красный Север» в 1989 году. Таких, как я, тогда не печатали.

Однажды я зашла к нему за рукописью рассказов про Басю, а получила еще и рюмочку, и хрусткий гриб на вилке… «Ты должна писать, – убеждал он, – и не конспект, не пересказ. А вотпрямо от сердца. Ты должна описать эту маленькую девочку. И как она взрослеет». И мне пришлось вспомнитьсебя в детстве. Сначала-то я вспоминала, чтоб детям рассказать, а потом – для книжки. В качестве рукописи рассказы про Басю рассмотрели на одном из семинаров Союза писателей Росии, это заслуга Леднева. Комментарии дали: Балакшин, Оботуров, Цыганов и сам Леднев.

Я послушалась совета и дописала еще несколько рассказов. В 1995 вышел первый вариант книжки «Бася или десять несказок про девочку» (типография ВПЗ). В этой бедной книге направо были четные, налево – нечетные страницы. То есть – все наоборот. В ней были нарушены все законы полиграфии. Рисунки Л. Старикова были прелестны… Но макет… Одна девушка, помню, защитила курсовую, описывая этот типографский брак. Я реагировала рыданиями, но зато рассказы не лежали в столе. Их понемногу читали люди.

Между нами не раз кошка пробегала, да к тому же черная, на 25-летии ЛитО «Ступени» в помещении картинной галереи (ныне отдел РПЦ). Это было огромное мероприятие с приглашением литераторов из районов. Четыре презентации новых книжек (точно помню, что одна книжка Андрея ГШироглазова «Когда кончается игра"и сборник Наты Сучковой, может, «Нежнейшая пытка»). На этом вечере состоялся исторический запуск Сергеем Фаустовым Птицы счастья. Он, запуская ее, сказал: «В кого попадет – тот прославится». И Птица упала на Клеопатру Тимофеевну Головань, которая потом прославилась фольклорными рассказами, как Татьяна Вертосельга! И по ней целый словарь создали. В разгар праздника выступил отец – основатель и осудил наши попытки жить и писать. «Не туда пошли!» – заявил Леднев перед всей публикой. Я готова была провалиться от стыда. Все зашумели.

В машине, когда ехали в Кадуй, он, морщась, говорил, что на 25-летии все это сделал под нажимом Союза… Было понятно, что таковы обстоятельства… Иначе бы мы никогда не расстались… Я работала в журнале, который он начинал делать… Он стоял у истоков журнала «Мезон», где редактором стал И. Подольный. По следам той поездки в Кадуй я написала миниатюру «Сердце Свирида».

Но Сергей Фаустов сказал: «Я с Ледневым лично был незнаком. Вживую видел однажды, были у него дома с Г. Щекиной один только раз, я в беседе не участвовал. Фактов нет, о чем бы можно рассказать. Но я расскажу об ощущениях. После приезда в Вологду Астафьева я обратил внимание на вологодскую литературу. В. Астафьев учился на ВЛК у моего дяди Михаила Еремина. На ВЛК были еще Коротаевы, Виктор и Олег, вроде бы Владимир Шириков, он потом уехал на Шпицберген искать новые темы. Они пришли в гости к нам домой, приехал Михаил Павлович, все сидели за столом. Звали Белова, но он, по словам Коротаева, куда—то уехал. Мой дядя – говорун, его никому не переговорить. Но когда после рюмки водки заговорил В. Астафьев, стало понятно, что никто его не переговорит.

Тогда я посмотрел на вологодскую писательскую организацию вблизи. Вторая половина семидесятых. Я ходил в Дом книги постоянно. Искал новое, увлекался Вознесенским. И никакого ЛитО еще не было. Я был просто пассивный наблюдатель вологодской литературы. В Доме Книги были полки с вологодской литературой. Раскрывая книжки, я испытал недоумение и стыд. Что это было такое по сравнению с Вознесенским? Я внутренне смеялся, этой притворной стилизации под все деревенское. («Это тебе было смешно, а у Леднева, может, крик души»). Конечно, хорошо, что Леднев освоил лексику девятнадцатого века и в любой момент мог писать стихи, но уж нового тут точно ничего не было. Или Чулков, который в конце жизни писал переводы немецких поэтов. (Макарова – у Карачева намного смешнее). (Общий смех). Карачева я тогда не знал. Вы читали эпиграммы в газете «Вологжане улыбаются»? Галерея этих авторов – счастливые люди. (Смех). Кто был в этом Союзе, они взяли от этого Союза все. И немудрено, что система заставляла их писать – так. Выступать – так. И они писали, как положено. Не буду говорить, какой Леднев поэт. Для меня Леднев – функционер, работавший в той системе. Надо было «это отребье» опустить (начинающих)? Он опустил.

Сопина: «Он вел политику компромиссов, работал на два фронта – и нашим и вашим. И я тут ничего плохого не вижу».

Щекина – Так зачем же было на людях! на 25-летии! опускать, а в машине признаваться, что я всех люблю? Это горько было слышать.

П. Широглазов прислал его любимое стихотворение Леднева «Ты назови его Иваном» Стихи у Леднева были именно такие – традиционные, складные, умилительные.

Что еще запомнилось из творчества Юрия Макаровича. Общеизвестно, что он писал стихи и рассказы для детей. Сборник таких рассказов «Домашние фокусы» написан, как говорят, твердым пером. Они все имеют сюжет, просты по идее и по содержанию, всегда есть дидактика, то есть урок, который читатель вынесет из прочитанного. С одной стороны – навязчиво. С другой – всегда есть идеал – то, к чему можно стремиться. Поражает любовь к белой собаке Снежке, ей посвящено несколько глав. Зеркальное отражение в тексте «Кошкин слуга». Они про синеглазого Пашку, который очень любит и жалеет кошек. Иногда мне, взрослому читателю, синих глаз и веснушек для образа кажется маловато, но зато необъяснимая доброта Пашки – она же от автора. Ведь Макарыч сам был очень добрый. Начнут его на ЛитО критиковать, а он только руками разводит: «Но, друзья мои…». Он стеснялся обсуждать свои тексты, а мы тогда еще ничего не понимали. А нам тогда отнестись бы к нему с таким же, как у него, милосердием.

Рассказ «Фигли-мигли» – это прямо карикатура на межнациональную рознь. Честно говоря, в той простенькой книжке никак не ожидаешь столкновения с трагедией, но как раз «Тарелка супа» про голодного человека и «Елка» – это тихая, но трагедия. И автор смог рассказать об этой трагедии осторожно и тактично, не пытаясь навязать читателю представление, что все, дескать, хорошо и прекрасно. Нет, конечно, есть и беда, она рядом… Я его в состоянии беды только раз видела. Шел по улице Мира такой обессиленный, постаревший. «Дача у меня сгорела», – только и смог сказать. Может, эта беда и приблизила его инсульт?

Пьеса «Никола Рынин» запомнилась, стихи из книги «Сон на заре». Помню, эту книжку про Рынина брала в детской библиотеке. Потом сканировала дома. Книжку с пьесой дал, опять же, Малоземов. Он был тогда единственный человек, к которому можно было прибежать, спросить. И Ледневу он тоже много книг сделал.

Макарычу всегда хотелось пьесы писать. Он, помню, написал пьесу про Рубцова по просьбе какого-то тетра. Но театр так ничего и не ответил на текст. Он-то и заразил меня желанием написать пьесу. Втолковывал про единство места и времени действия, про минимум персонажей…

Мне понравилась пьеса «Никола Рынин» своей темой и своим героем. Рубцов к тому времени был очень избит, в смысле темы. А Рынин – страдалец и помощник народный – никому не известен. Кроме того, это максимально выражало личность Макарыча, бесконечно доброго и гуманного человека. В Рынине он видел спасение для обиженных жизнью людей. Да и форма – пьеса в стихах – ему была по плечу. Что делает Рынин? Пророчествует, но не для себя. Не для вящей славы, а для людей. Очень это подкупает, к тому же сработало учтенное автором железное правило драматургии – хороший человек в тяжелой ситуации, а именно в тяжелые ситуации Рынин попадал постоянно. Важно и то, что это историческая личность. Об этом есть в аннотации.

Содержание пьесы: деяния Николы Рынина, чудеса. Начинается с того, что бывший вор спрашивает: «Что за звон?» А заканчивается тем, что вор молится Рынину, как святому. По моему мнению, тема личности и толпы, выраженная в этой пьесе, до сих пор не устарела.

Я говорила о его первой книге «Сон на заре», которая состоит из исторических баек, только стихотворных. Некоторые действительно трогают, не при Фаустове говоря. Говорили и другие о пьесе Леднева «Никола Рынин», которая передает в иносказательном историю святого.

Нина Писарчик написала хорошую рецензию на эту пьесу (Н. Писарчик: Юрий Леднев НИКОЛА РЫНИН: рецензия на пьесу https://www.proza.ru/2012/10/19/637):

«Короткая пьеса Юрия Макаровича Леднева об юродивом Николе Рынине настолько масштабна по заполненности сцены (приезд губернатора, сцена похорон), что вряд ли она постановочна в театре. Возможно, она задумывалась как киносценарий. Но прописанные диалоги слишком коротки, материала явно мало для художественного фильма, даже если будет вставлена масса красивых картинок «с натуры».

Интересно, что клиповость мышления (что удивительно для человека прошлого века), которую я наблюдаю у молодых авторов, в данном случае помогает сделать произведение выпуклым, стереоскопичным. Объёмные говорящие фигуры на фоне жанровых картинок дают представление об историческом периоде, о провинциальных нравах и ментальности народонаселения. Это может быть любой российский угол, не обязательно Вологда. Обыграно, конечно, реальное историческое лицо – Никола Рынин – в канонической манере «жития святых». То есть, история семьи, в которой родился будущий святой, причины, по которым герой отказался от рутины обыденной жизни и стал юродивым (иноком, страстотерпцем, монахом), жизнь его в миру с гонениями и непониманием, основные подвиги – в данном случае – дар предвидения и дар целительства, смерть на миру и возвеличивание его, как святого.

Возможно, пьеса и не предназначалась автором для постановки, она просто оказалась удобной формой. Такое произведение нуждается в пояснениях. И короткие авторские ремарки дают представление о героях и событиях. Сами же диалоги полностью отвечают языку описываемого времени (по крайней мере, нашему представлению о том времени). Язык губернатора отличается от языка простой бабы, вор-бродяга начала двадцатого века отличается речью от бродяги-юродивого века предыдущего. В языковых характеристиках (в данном случае) и заключается мастерство автора. Читается пьеса легко, у автора замечательная техника. Это своего рода «Житие», но в новой, неординарной форме».

Офелия вологодской поэзии

О книгах М. Суворовой «Город об одном дне» (2012 г.), «Маленькие Марии» (2017 г.)

Вы знаете, что после медового Спаса есть Спасение как понятие? Само понятие Спаса-Всеграда стоит в Яндексе прямой цитатой из Суворовой, мне это очень понравилось. В древней славянской мифологии есть понятие Славянского Спаса. Это были люди, владеющие Славянским Спасом. Основой этого боевого искусства является способность человека к переносу своего сознания на более тонкие уровни Бытия. Эти эффектные понятия, осознанно или нет, в книге» Город…» есть, но волей автора упрятаны глубже. Стихи этой книги как раз отражают поиски души, ее метания, ее существование на разных уровнях духовного развития.

В Городе у Суворовой так холодно, что начинаешь мечтать о чем-то теплом. Лирическая героиня все время стынет и ищет тепла. Посему создается невольная мечта о чем-то утраченном, которая и связана с этим мифическим городом… Когда среда недодает тепла и жизни, воображение переносит все это в мифический город.

Авторская речь этой книги зашифрована, в ней тоже есть мифология, не древняя, а новая. Интересно описаны явления природного мира, например, в стихотворении «В городах на горах» (а какие тут города, если речь идет о зелени и о воде?) – но зелень и травы подминаются огненным змеем, все сгорает, желающие прочесть о страсти так и расшифруют, а если более общо – зной, сжигающий все живое.

Город может быть и об одном дне, как чемодан, но многие образы, напротив, очень странные, с двойным дном, иногда выглядят как оговорки по Фрейду.

Обращает на себя внимание многозначное понятие воды:

«Город, построенный на реке» – у воды, обозначение традиции;

«Как и в других городах на воде» – на воде, которой полна атмосфера;

«Лучшее время – дождь»;

«Девушки сушат у моря ласты

ждут, когда вернутся их рыбаки» – у моря, у воды, и как у пропасти, отнявшей моряков;

«В Спасе-Всеграде – городе об одном дне,

Помню, гуляли по самой холодной воде» – по воде, обозначающей холод, ну по вологодской площади, где был Спасо-Всеградский собор;

«Там, где стоял дом, и над домом текла река» – вода, которая похоронила;

«Летом кругом лишь трава, а зимой – вода» – снова природная лакуна;

«Спускаться к воде, холодной осенней воде» – возвращение в родную стихию;

«Озёрная вода по цвету брод напоминала» (а какой цвет именно – не сказано, отсыл к воображению);

«Когда мы маленькими были-жили» – вода из детства, будит воспоминания;

«На воде, на реке ты становишься рыбой, а я водолей» – среда обитания, возврат к изначальному;

«Следить, как вода изменяет свой цвет от апреля к июлю» – вода отображает течение времени;

«Заброшенный корабль давно затих,

И ждёт новоявления реки.

И ждёт, начнётся вдруг прилив» – символ возрождения.

В книгеесть любовная лирика, хотя она и не выглядит таковой.

Поэтому в книге как-то чужеродно выглядят тексты о маме и бабушке, написанные прозой, это для совсем другой книги, наверное. Но зато они изображают особый срез памяти. А может, так и надо, чтобы внутри одной книги росла другая, как заложено в моем любимом стихотворении «Сливовая косточка»… Это означает, что внутри книги поэзии уже растет понемногу книга прозы. И жанровые рамки становятся второстепенными, когда автору есть, что сказать. А Суворовой есть, что сказать читателю. Ее слово давно уже переросло рамки лирического дневника, оно становится более масштабным, задевая вопросы памяти, веры, обретения себя и своей родины. Лирический герой Суворовой не желает быть «Иваном, не помнящим родства», наоборот, герой обретает себя через сложные родственные и общественные связи.

На протяжении двух этих поэтических книг мы видим, как меняется сложный язык Суворовой, его содержание и форма. Иногда он напоминает прекрасный лепет, иногда плакатную резкость, иногда строки складываются мягко, классически, иногда эмоциональный напор выплескивается через верлибры. В целом литературная состоятельность текстов Марии Суворовой не вызывает у меня никаких сомнений. Это сложный яркий необычный автор. Во многом благодаря этой необычности о Марии Суворовой сейчас много пишут, например, Н. Сучкова, М. Перченкова.

Д. Романенко, основатель поэтического клуба «Новый Диоген»: «Книга Марии Суворовой – актуальная поэзия. Меня эти стихи очень тронули: в душе возник тот резонанс, который происходит только благодаря хорошим стихам. На мой взгляд, это дневник жителя города или самого города, состоящий из миниатюр. Здесь город представлен как живое существо: его душа, его одежда, его настроение, его реки и травы. У меня есть простое правило оценки стихов: если я их читаю, и после этого мне хочется писать, значит, я прочитал что-то очень хорошее, стóящее. И после прочтения Машиной книги я сразу взялся за перо».

Не всегда комплиментарно пишут. Приведу цитату из статьи д. ф. н. Романа Красильникова:

«Читая книгу Суворовой, я поймал себя на мысли, что в ней чего-то не хватает для молодой поэтессы. По-моему, нет эротической темы, нет экспрессивного крика, свойственного начинающим авторам. Это зрелая поэзия, которая выходит за рамки личного и склонна более к философичности и рефлексивности, к тютчевской традиции».

***

В книге Марии Суворовой «Маленькие Марии» множество нежных женских имен – Мария, Алина, Майя, Юля… Но сколько бы их ни было, речь ведется от лица одной и той же лирической героини. Потому что манера изложения и тематика не меняются. Это медленный рассказ о холодных домах, непогоде, о враждебной среде. И о маленьких уголках, где можно укрыться. Трогательно упоминание вологодских улиц, но дело не в них. Все события – внутри самой героини. У нее только один адресат – ты.

Тот самый ты, из-за которого приходится пить невкусное сухое вино.

Или правильно варитькашу, перебирая крупу.

Или наблюдать за плывущим одеялом-облаком.

Грубый быт пересекается с природными образами очень неожиданно. И в этом особенность поэзии Суворовой. Особенности языка. Стихи направления верлибр очень зыбкие по форме. В них нет ниритмики, ни рифмы, они сами подобны облакам. Этакие словарные акварели. Красиво, непонятно, но хорошо. Среда, по-прежнему, лед и вода. Вода в озере и реке. Жизнь на этом фоне кажется такой хрупкой, это напоминает о бренности и краткости бытия. Цитата:

кажется, каждый в своём горе —

внутренней тишине.

этот песок найдут у него в ладони

или на дне.

этот песок отмерял время,

не более чем,

и по минуте снова и снова

падал, тонул, тлел.

если меня оторвать от дома —

дикий вьюнок,

то ничего не останется, только помнить

стёртое в порошок.

кажется, будет не так больно

сжимать кулаки,

но ничего не останется, кроме

тоски.

Важная особенность: стихи Суворовой дают простор для толкований, и автор не устает повторять, что так и должно быть. Можно привести пример: по стихотворению Суворовой «Туман разбивается о бетон» вологодский критик Сергей Фаустов написал исследование на четырех страницах. Вот фрагмент:

«В стихотворении доминирует скрытая рифма: «море», «воет», «ноет», «успокоят», «боли». Внутренняя рифма формирует прочный структурный стержень стиха, как шампур с кусками, и не надо заботиться, чтоб катрены (куски) были одинаковыми. В своей естественности они все разные.

Существует много языков, есть обычный стандартный язык, на котором все говорят, дипломатический, и есть поэтический. В то время как стандартный язык – это система правил, которая представляет существующий порядок, поэтический язык всегда является продуктом восстания против этого существующего порядка в попытке создать новый порядок («лучшие слова в лучшем порядке», П. Вайль), непредвиденный, неожиданный, но отвечающий художественной правде. Настоящий поэт всегда бунтарь. Он использует язык, чтобы подорвать существующую систему правил, стереотипы, и сформулировать новую систему правил, основанную на уникальности, как поэта, так и читателя. Повторяю – и уникальности читателя тоже. В совместном восприятии поэтический язык способен выразить бунтарский анархизм, хаос, самоорганизующийся в художественный порядок.

Но волны оближут губы,

И успокоят.

Весь мир состоит из камней,

А камни не знают боли.

С точки зрения стандартного языка здесь все неправильно, а на поэтическом языке – шедевр».

Да, там есть светлые строфы, но в целом пространство книги это какой-то нео-декаданс. Печальное угасание, интонации баюкающие. Пусть будет для читателя загадка, ведь были же богатые обещания. Но это не болезнь роста, это такой сознательно выбранный стиль. Вся книга очень стильная. Не в смысле модная, а в смысле выражения стиля и себя самой. Есть, правда, мотивы борьбы.

Против течения грести сложно.

Справлялся с трудом.

Под лодку затягивало водоросли.

Просвечивало дно.

Всё, что ты помнишь – бурые волосы,

Зелёные водоросли,

Песчаное дно.

Всё, что я помню – хотела жемчужину

И плыть под водой.

Такова лирическая героиня Суворовой – сумрачная водяная нимфа, Офелия вологодской литературы. Эмоции не прямые, открытые, а приглушенные и будто бы условные. Если они есть -это, скорее, исключение, чем правило.

пусть этот стишок – коротенький и невзрачный,

написанный просто так, как говорится, в стол,

станет моим немного надломленным счастьем,

самым обычным счастьем,

вернувшимся в дом.

такое бывает, когда напряжённо любишь —

времени не щадя, не считаясь ни с чем,

радуешься беспредельно и даже ликуешь,

впервые за много лет – ликуешь,

не спрашивая, зачем.

Иной читатель еще подумает, светлый это стих или нет. Но для помнящих раннюю Суворову, многие тексты которой были сосредоточием горя, тот сочтет данный стих довольно светлым. По степени открытости и эмоциональности, пожалуй, выделяется стих «Это самое первое наслаждение…» Непривычный словарь, но довольно гармоничный, и в нем даже невольно проступает рифма.

после, после, но только не мне, а другим

расскажешь, как снег превратился в лёд на твоей реке,

расскажешь об уходящей под лёд воде,

и из чего складывается удача, расскажешь,

о денежке, показанной тогда луне,

монетке во внутреннем кармане на рукаве.

и всё это выстроится в неровный ряд —

белого озера невидимый циферблат.

из чего, из чего сделаны крылья твои,

бумажное оригами, папье-маше?

после, после расскажешь всё обо мне.

Психологическое напряжение книги достигает высшей точки, и центральным понятием снова становится боль, как и вранних стихах. То есть, это тот же автор. Только внутренне выросший, разветвившийся, как дерево.