Викинг. Страсти по Владимиру Святому

Рогволод от таких слов зарычал, пытаясь порвать путы, веревка попала на не сросшуюся еще кость, и в глазах у полоцкого князя почернело. Сквозь меркнущее сознание он услышал, как в покои вернулся Добрыня и посоветовал:

– Бери ее, Владимир, уж скорей, да уходим. Горожане собираться начали, как бы беды не накликать.

По указке Добрыни из покоев наружу с ним вышли четверо, в самой комнате кроме Владимира и Словиши остались еще двое. У молодого князя с дядей был уговор перекинуть Рогнеду через седло и умчать в Новгород, мол, куда она там денется – и разуть согласится, и детей рожать тоже. И Рогволод не станет противиться, пришлет людей с миром.

Но когда Добрыня приказал брать Рогнеду, и Словиша, и сам Владимир поняли совсем иначе. Собирающиеся горожане увезти сворованную княжну не позволят, значит, Добрыня имел в виду совсем иное?

Словиша об уговоре князя и его дяди не знал, а потому в словах Добрыни не усомнился.

Рогнеда стояла, озираясь и ища спасения, которого не было.

Она заметила облизывающегося Словишу, который, видно, прикидывал, что будет первым, кто получит заносчивую полочанку.

Мать Рогнеды повисла на руках у дружинников без памяти. Ее просто положили на ковер.

Владимир вдруг решил не сразу отдать Рогнеду дружинникам, а самому сначала взять ее. Так поступали варяги – первым брал самую красивую женщину тот, кто возглавлял набег, если женщина нравилась и было желание.

Рогнеда нравилась, и желание появилось. На мгновение Владимир даже пожалел, что так все сложилось, согласись она выйти за него замуж, красивая жена была бы и дети красивые.

Даже будь у Рогнеды ее кинжал, с пятью сильными мужчинами все равно не справилась, но хотя бы вонзила его себе в сердце. Но она была безоружна – только ногти и зубы. Поняв, что сейчас произойдет, девушка в ужасе закричала и стала отбиваться, как разъяренная кошка. Рогнеда рычала, кусалась, царапалась… Ее крик привел в чувство и отца, и мать, но помочь дочери Рогволод с женой не могли. Князь лишь в бессильной ярости катался связанным по полу, а княгиня била ближайшего дружинника по ногам, пока тот не ударил ее саму по голове, чтобы затихла.

Ударить пришлось и Рогнеду. Потеряв сознание, она не перестала биться под Владимиром, видно, слишком страшно терять честь. Но вскоре и Рогнеда обмякла. Сопротивление поваленной на пол княжны только распалило князя, он наскочил так, как не наскакивал на девок даже во время набегов на соседские заимки, когда нужно было очень спешить. Рядом стоял в ожидании своей очереди Словиша.

Но очередь не дошла.

В дверь ворвался встревоженный Добрыня, окинул взглядом неприглядную картину, понял, что племянник принял совет взять девушку буквально и последовал ему, но ругать было некогда.

– Князь, уходим! Да брось ты эту девку, слышишь? Пошли скорей!

В голосе Добрыни звучала тревога. Это плохой признак.

Владимир вскочил, не глядя на распростертую на полу Рогнеду, на вопрос Словиши «А с этими что делать?», заданный о родителях девушки, не задумываясь, сделал жест поперек горла.

О Рогнеде и желании ею обладать Словиша забыл уже через несколько мгновений за дверью покоев, когда на его голову опустилось что-то тяжелое. Правда, слуга, обрушивший на новгородца первое, что подвернулось под руку, – бадью, тут же был убит дружинником, но раскроить череп бывшему свату и убийце князей успел.

Из княжьего терема Владимир и Добрыня со своими людьми выбирались, разя слуг налево и направо, к воротам пробивались сквозь толпу возмущенных горожан, а выходили и вовсе под защитой тучи выпущенных стрел и прикрывшись щитами.

В Полоцке уже поняли, что у князей не все в порядке, поспешили на двор, а там незваные гости навстречу… Против стрел и мечей безоружные полочане поделать ничего могли. От неожиданности горожане промедлили и позволили князю с его дружиной выйти и даже удрать.

Рогнеда пришла в себя не сразу, а когда открыла глаза, пожалела, что открыла.

Она с трудом поднялась на корточки, подползла к отцу и матери, с ужасом вглядываясь и не веря, что самое страшное произошло, прошептала:

– Родные, простите, что не умерла, прежде чем он обесчестил меня… Я отомщу…

И без сил упала поперек родительских тел без чувств.

Так ее и нашли слуги.

Через день в Полоцк вернулись братья Рогволодовичи.

Они почернели от страшных новостей.

Рогволодовичи решили, что жизнь положат, чтобы отомстить новгородскому убийце.

– Удрал тать в Новгород, не догонишь. А если и догнать, то с новгородцами воевать придется.

Рогволодовичи понимали, что на их стороне правда и Полоцк силен, но воевать с Новгородом только со своей дружиной значило положить лучших в ней людей. За родителей отомстят, но княжество погубят. Было решено собрать и вооружить еще людей, чтобы не с голыми руками, не с рогатинами на Новгород идти.

А вот просить помощь в Киеве почему-то в голову не пришло. Но и Ярополк не подумал отомстить за убийство несостоявшегося тестя. Он даже не поинтересовался судьбой своей невесты, чему та была рада.

В Полоцке решили:

– Сами отомстим!

Только что теперь делать с сестрой, Рогнеда крута, может и в Полоту с верхней башни прыгнуть. Или вон в погребальный родительский костер.

Рогнеда поняла их сомнения, глядя сухими горящими глазами, заверила:

– Я ничего с собой не сделаю, пока не отомщу. Сама в седло сяду и меч в руки возьму, чтобы иметь возможность ему горло перерезать!

Все, кто слышал, не усомнились, что так и будет.

Погребальный костер полоцкого князя был огромен. Вместе с ним по настоянию Рогнеды положили и всех полочан, погибших во время ужасного визита новгородского князя. В основном это были слуги, вставшие на пути людей Владимира, безоружные против вооруженных, они были посечены.

Троих убитых новгородцев хоронить не стали и родственникам их трупы отдавать тоже, выбросили за городские стены на съедение птицам и зверям.

В центре города на площади, где князь Рогволод совсем недавно собирал людей, чтобы объявить о предстоящей свадьбе своей дочери Рогнеды с киевским князем Ярополком Святославичем, теперь бушевало пламя. И Рогнеда, глядя на рвущиеся к небу языки, шептала клятву о мести, обещая убить князя Владимира Святославича!

Княжну поддержали и кривичи, Рогволода, несмотря на его жесткую руку, любили и уважали, страшная гибель князя была ударом для его людей. Как ни скрывали, но большинство догадалось о бесчестье Рогнеды Рогволодовны, особенно когда князь Ярополк не забрал названную невесту в Киев. В том не было ее вины, но поплатилась она. Владимир не просто убил родителей полоцкой княжны, он погубил и ее жизнь. Теперь им вдвоем не жить.

Отомстить и за смерть родителей, и за сестру должны Рогволодовичи, это их святая обязанность.

Сразу после погребальной тризны в разные концы Полоцкого княжества поспешили гонцы с сообщением о подлости князя Владимира Святославича. Несли весть об убийстве князей, об отвергнутом сватовстве, вот только о бесчестии Рогнеды ни слова. Не стали братья о том никому поверять, даже из слуг мало кто знал, хотя многие быстро догадались…

В ответ на страшную весть в Полоцк потекли вооруженные люди, княжество было готово мстить за Рогволода и его княгиню.

– Не Новгороду объявляем войну, но князю Владимиру Святославичу! Пусть его выдадут на расправу! – такое послание полетело на Волхов.

Но Рогволодовичи опоздали…

Глава 2
Варяг

В Новгороде была ночь, когда в дверь княжьей опочивальни постучал слуга:

– Князь, тебя Добрыня Никитич кличет. Срочно.

На постели вскинулась Алохия:

– Что случилось?

Владимир раздраженно отмахнулся:

– Ничего, спи!

Нелюбимая жена не радовала даже пышным, послушным телом. Именно послушанием и раздражала, своей готовностью подстроиться, сделать, как лучше ему. А князю хотелось сопротивления, уже которую ночь он невольно вспоминал бешеную ярость полоцкой княжны. А Алохия? Наверное, и в таком страшном случае постаралась, чтобы насильнику было удобней!

Понимал, что несправедлив к жене, нечестен с ней, но поделать с собой ничего не мог.

Но сейчас не до Алохии. Дядя никогда не звал его посреди ночи, если возникали какие-то вопросы, решал их сам и только потом вскользь упоминал об этом племяннику. Новгородом правил Добрыня, а не его племянник-князь. И с этим никто не спорил, в том числе сам Владимир.

Вызов посреди ночи означал какую-то немыслимую опасность.

Что душой кривить, Владимир и сам понимал, откуда может быть эта опасность, но он все равно надеялся на умение дяди все рассчитать заранее, обо всем договориться или защитить, если договориться не удастся.

И все же, что случилось? Оскорбленный Ярополк вызывает его в Киев? Вознамерился устроить судилище там?

Добрыня Никитич мерил шагами свою опочивальню, покусывая ус.

Впервые в жизни Владимир видел, чтобы дядя был так встревожен. Князю казалось, что Добрыня Никитич всегда спокоен и уверен в себе, его ничем не испугать, он знает, что и когда сделать, как поступить, и словно предвидит последствия любого поступка.

Почему же теперь он так волнуется?

Но спрашивать об этом нельзя, не ответит.

Добрыня сказал сам:

– Из Полоцка весть принесли. Рогволодовичи против тебя силу собирают и в Новгород прислали, чтобы тебя выдали за убийство князей. Я пока гонца перехватил, да только надолго ли спрячешь.

– А… Рогнеда? – осторожно поинтересовался князь.

– Сдалась тебе эта девка! – разозлился Добрыня. – Попугал бы и ладно, так нет, полез со своим… на непаханое поле. А Рогволода зачем убить приказал?

Дядя обвинял его в том, что сам же и затеял. Это означало, что дело плохо.

– Что теперь делать?

– Не знаю! – почти взревел Добрыня. – Если новгородцы узнают, в чем Рогволодовичи тебя обвиняют, то, чем подвиги совершал, сами отрежут.

Мгновение Владимир смотрел на дядю с недоумением, да ведь Добрыня сам призвал наказать девку в случае отказа, пусть, мол, Ярополку достанется порченой. Сказать об этом не успел, Добрыня заявил:

– Бежать надо спешно.

– Бежать?!

– Завтра будет поздно.

– Ночь на дворе. Алохия с Вышеславом спят.

– Ты никак бабу с собой тащить собрался? Племянник, ты глуп. На кону его жизнь, а он о бабе думает. Алохию отец защитит, у него силы достанет, а тебя некому.

– Так и я могу Ставровых людей поднять, к тому же наши собственные дружинники есть. Да новгородцы встанут. Неужели полочан не осилим?

– Думаешь, Ставр станет за блудливого зятя своих людей класть? Или новгородцы за тебя стеной встанут, чтобы ты и дальше их девок портил? Нет, Владимир, Новгород больше не твой, он тебя выдаст на съедение. Хорошо если твоего Вышеслава княжить оставят. Бежим.

– С Алохией и сыном попрощаться хочу.

Но Добрыня не позволил и этого. Бежали как тати в ночи на небольшой ладье с тремя только дружинниками, захватив запасную одежду, оружие и большой ковчежец с золотом. Владимир смотрел на чернеющие на предрассветном небе крепостные стены новгородского Детинца и гадал, сможет ли вернуться. И вообще, куда они плывут, где может найти пристанище опальный князь?

А вот это загадка, ведь в Киев ему нельзя, Ярополк только и ждет, чтобы наказать обидчика. Вернее, пока не ждет, но дурные вести быстро летят.

Владимир с дядей плыли на север, как сказал Добрыня, сначала по Волхову в Альдейгью, а там будет видно. Погони не было, но в Альдейгье все равно рассиживаться нельзя.

Чтобы быстрей уйти от Новгорода, взялись за весла все, в том числе и князь.

Владимир работал веслом и размышлял. Он был чужим в Киеве, братья смотрели свысока, не обижали, нет, но и в свою компанию не брали. Ярополк и Олег сыновья Преславы, а он робичич, рожденный Малушей. Владимир мог быть сильней, умней, хитрей, но всегда был на ступеньку ниже потому, что его мать носила на руке связку ключей от княжьих закромов.

Всю свою недолгую пока жизнь Владимир разрывался между желанием стать выше братьев, подчинить себе весь мир или уйти в вольное братство сильных мужчин, где никто не считается с происхождением, где главное ты сам, а не то, кем была твоя мать.

Совсем недавно казалось, что возможно первое, он был князем Новгорода, способного потягаться силой с Киевом, теперь же оставалось только второе.

В детстве маленький Владимир с завистью смотрел на рослых, огромных по сравнению с ним бородатых мужчин, хохотавших и разговаривающих грубыми голосами, на их обветренные лица, заплетенные в косички бороды, блестящие доспехи, на то, как легко они ворочают огромные тяжеленные весла. Варяги…

Княжич попытался и взяться за такое весло, но не сумел даже поднять его над водой. И меч варяжский ему был не по силам.

Прошли годы, не только поднимать меч, но и рубить им научился, а весло вот теперь пришлось взять в руки. И легче оно за это время не стало.

Владимир чувствовал, что это весло вообще тяжелеет с каждым гребком, а руки просто отваливаются.

Ничего, золото позволит нанять варяжскую дружину и вернуться с силой, которой и Рогволодовичи вряд ли смогут противостоять! Конечно, обидно вот так – тайно, но бывает, когда беда оборачивается победой. Едва стены Новгорода скрылись из вида, Владимир воспрянул духом. Нет, новгородцы не станут гнаться за своим князем, им проще признать, что он бежал, и развести руками.

В Альдейгье почувствовали сложное положение князя и его дяди и этим воспользовались. За хорошую ладью, способную идти под парусом и пересечь хотя бы Русское море, запросили столько, что ни о каком найме варяжской дружины речи после этого идти не могло. Но и выхода не было. Добрыня купил кнорр – небольшой драккар викингов, годный больше для перевозки товаров, чем для войны, но они не собирались воевать. Владимиру объяснил просто:

– В Хедебю или Сигтуну не пойдем, а здесь и кнорра с его скоростью хватит.

– А куда пойдем?

Ответа не получил…

Владимир усмехнулся: князь-изгнанник… Да нет, не изгнанник, сам сбежал, что еще хуже. На Руси князь, который бежал, больше князем не считался.

Нево озеро-море строптивое, еще седмица – и начнутся бури, на которые оно гораздо. Говорят, что Озерный бог с Морским спорят, все поделить бывшее море, которое теперь озеро, не могут, потому и гневливое оно.

Золота в ковчежце осталось на дне, ради такого и грабить глупо. Команду на сам кнорр подобрали такую, что с ней тоже только грабить. Покупка оружия «съела» последние деньги, но без него никак. Что толку от отменного меча у князя, если его люди на его судне без щитов и хороших луков?

Только кормчего Добрыня взял опытного, из новгородских. Кормчий на судне главный, он важней конунга, особенно если в море. В бою распоряжается конунг, а в море кормчий.

Добрыня о чем-то долго беседовал с ним в стороне, они рисовали прутиками на земле и сразу стирали, закончилось все недоуменным вопросом кормчего и утвердительным ответом Добрыни, после чего и его собеседник тоже кивнул.

На следующий день после того вышли из Альдейгьи.

Владимир никогда не ходил в эту сторону, сюда вообще без надобности не ходили. Не только Нево строптиво, и на Волхове пороги пройти непросто. Но вот жизнь заставила…

Князь слышал, что купеческие ладьи, как выйдут из устья Волхова, поворачивают на запад, чтобы, обогнув большой мыс, войти в реку Нево, соединяющую Нево с Варяжским морем. Река тоже строптива, как и все в этих краях, у нее пороги, а осенью ветер разворачивает воду обратно из моря в Нево, из-за чего Озерный злится и начинаются бури.

Но, выйдя из Волхова, они почему-то повернули на восток и пошли на виду у берега, который скоро свернул на север. Владимир услышал, как заворчали гребцы, но кормчий прикрикнул на них, и все смолкло.

Нево пожалело их, не наслав бури или даже сильного встречного ветра, что часто бывает в этих местах. Все равно мощь озера-моря чувствовалась, они шли в виду одного берега, а другой оставался где-то далеко на заход солнца. Кормчий сказал, что ширина Нево больше шестидесяти верст, а длина и вовсе две сотни. Северный берег весь, как у сканов, изрезан шхерами, в северной половине острова с удобными бухтами.

– Чем они живут?

Добрыня с изумлением посмотрел на задавшего вопрос племянника:

– Грабежом!

– Кого здесь грабить, даже рыбаков не видно?

– Здесь два пути проходят от сканов – в Новгород и дальше на юг и через Белое озеро и булгар в Хвалисское море к арабам.

– И караваны грабят?

Добрыня довольно хмыкнул:

– А как же!

– Надо навести порядок.

– Об этом, князь, нужно было думать, пока в Новгороде сидел. Об этом, а не о девках.

Хотелось спросить, как надеется дядя пройти мимо этих самых грабителей, но Владимир не решился, понимая, что дядя снова его высмеет.

Князь покрепче ухватил рукоять весла. Вода здесь такая, что ли, но весло становилось с каждым взмахом все тяжелей.

К вечеру пристали к берегу, быстро разбили лагерь, но широко располагаться не стали, и кормчий, и сам Добрыня Никитич явно чего-то боялись. Вокруг ни дыма, и с воды ничего не было видно, чего они пугаются?

– Здесь воинственные местные жители?

Добрыня помотал головой:

– Нет, опасность там, на воде…

Значит, дядя все же боится этих самых озерных разбойников.

С первыми лучами двинулись дальше, к полудню вместе с берегом повернули снова на запад, и тут произошла встреча, которую явно ждали и которой боялись. Впереди показались три драккара, тут же поспешивших к их кнорру. Добрыня крикнул:

– Щит!

Племянник, недавно сменившийся на веслах, бросился подать ему обычный червленый щит, но дядя отмахнулся, принимая другой у ближайшего дружинника. Щит странный – внутри он был белым. Именно этой стороной Добрыня и прикрепил его на нос. Только тут Владимир заметил, что голова дракона снята, а ее место пустует.

Да, он слышал о таком обычае: голову снимали и прикрепляли белый щит, чтобы показать, что идут с миром.

Верно, с тремя двадцативесельными драккарами одним кнорром не повоюешь. Но что-то подсказывало, что Добрыня сам искал встречи с этими людьми. Варяги? Но золота больше нет, нанять их не на что, самим наниматься в дружину, конечно, почетно, но едва ли возьмут…

С приблизившегося первым драккара что-то закричали, в ответ Добрыня упомянул имя Харальда Свирепого.

Их кнорр окружили, на борт прыгнули несколько хорошо вооруженных крепких викингов, а к рулевому веслу встал еще один. Дальше следовали именно так: впереди шел один драккар, позади другой, третий отправился дальше по своим делам, но и этих двух хватило бы в случае сопротивления. Однако никто сопротивляться не собирался.

Они подошли к большому острову, оказавшемуся группой островов с множеством удобных бухт и хорошими проходами во внутренние озера.

На берегу заметили приближение конвоируемого драккарами кнорра, как обычно, вперед выступили похватавшие оружие мужчины. Даже при том, что два драккара свои, опасаться все равно стоило.

На берег новгородцы сошли спокойно, но в окружении вооруженных крепких людей чувствовать себя уверенно не получалось. Добрыня оглядывался…

– Эй, Добрыня Хитрый, ты ли это? – раздался громоподобный голос со стороны. При звуках этого голоса варяги повели себя иначе, они расступились, явно выказывая уважение его обладателю.

– Харальд, я не ошибся, когда направлял нашу ладью сюда, – обрадовался Добрыня.

Владимир смотрел на дядю во все глаза, значит, тот знал, куда плывет, он знаком с хозяином этих мест? Почему же не сказал?

– Как ты узнал, что я здесь?

– Брунгильда сказала.

Харальд хмыкнул чуть смущенно, хотя казалось, что смутить эту гору мышц невозможно:

– Эта женщина всегда все знала. Куда спешишь?

– Сейчас никуда. Мы переживем у тебя зиму?

Харальд нахмурился:

– Тебе нужна помощь?

– Нужна.

– Хорошо. Пойдемте в дом. Ветер поднимается. А это кто? – Он кивнул на Владимира, смерив князя цепким взглядом с головы до ног.

– Это мой племянник Владимир, сын Малуши.

– Постой, постой… Малушин сын ведь князь в Новгороде, я так слышал.

– Был князем. Говорю же – помощь нужна.

Очередной порыв ветра хлестнул их ледяными брызгами, даже варяги не любили зря мокнуть, потому все отправились в большой длинный дом, темневший в стороне.

По пути Владимир осторожно поинтересовался:

– Откуда ты знаешь этого Харальда?

– Наши матери сестры.

– Ты сын варяжки?!

– Нет! Мою тетку захватили на торге в Киеве, никто из киевлян не вступился, когда Хамунд Рыжий Любаву увез. Только через много лет она сумела весточку передать, что замуж за викинга вышла, троих сыновей и пять дочерей родила. Один из этих сыновей – Харальд. Он бывал в Киеве, когда ты был совсем малышом. Тогда мы и встретились. У него наш знак родовой, по знаку догадался, а уж потом он рассказал о матери со славянскими корнями.

– А кто такая Брунгильда?

– Тебе лучше не знать. – Когда у Добрыни такой голос, то продолжать расспросы бесполезно и даже вредно для здоровья. Владимир перевел разговор на другое.

Ели, пили, славили в тостах Харальда Свирепого и его отца Хамунда Рыжего… Снова ели, снова пили… На Владимира уже перестали обращать внимание, рядом с рослыми, сильными мужчинами он чувствовал себя мальчишкой.

К Владимиру подсел молодой мужчина:

– Я Торкиль, сын Харальда. Мы с тобой двоюродные братья, если наши бабки сестры.

– Да, наверное, так.

– Я слышал, что ты конунг в своей земле?

– Был конунгом, – постарался скрыть вздох Владимир.

– Тебя выгнали?

Князь с неохотой процедил сквозь зубы:

– Нет, сам ушел.

– Ладно, – согласился Торкиль, – потом расскажешь. Это мои старшие братья от первой жены Харальда Торн, Бьерн и Эйнар. Не советую с ними связываться, сначала убивают, потом думают. Но они завтра уйдут на свой остров.

Горы мускулов имели маленькие головки, причем с совершенно плоскими лбами, Владимир даже подумал, что убивают они головами, оттого и сплющились. Но его внимание привлекли следующие слова нового брата:

– А это моя сестра Хельга.

Князь едва не распустил слюни от восторга – варяжка была хороша какой-то дикой грацией и спутанной кое-как копной светлых волос. Но услышал уточнение Торкиль и понял, что ко всем нужно подходить с особой осторожностью:

– Она замужем вон за тем рослым воином. Это Хеги, он берсерк.

Владимир слышал о таких воинах, которые впадают в бессознательное состояние, когда начинают биться, зато они практически непобедимы, а сами способны уничтожить толпы врагов. Толпой можно и берсерка одолеть, но обычно толпа при виде этакого просто редеет, а поредевшая толпа уже не толпа, а собрание будущих трупов.

Вообще-то все люди на Земле собрание будущих трупов, но одним до этого состояния еще далеко, а вот тот, кто встал на пути у берсерка, приблизился к таковому вплотную.

Князю как-то сразу расхотелось разглядывать змеиную грацию Хельги, но на всякий случай уточнил:

– А разве берсерки имеют жен?

– Почему нет? – удивился Торкиль. – Не всегда же он в трансе, только когда в бою.

– А у тебя есть жена?

– Была.

Так они беседовали, смешивая славянские слова со сканскими, что-то переспрашивая, что-то объясняя. Постепенно Владимир успокоился, никто не собирался нанизывать его на вертел, хотя дядя словно забыл о племяннике.

Торкиль предложил отправиться спать к нему в дом, сказав, что места хватит.

Спросить у дяди? Но этим он покажет, что держится за полу одежды Добрыни. Владимир кивнул:

– Если твой отец не против.

– Отец? Как он может быть против?

– Но ведь он хозяин этого дома.

– Он конунг, ему принадлежит многое, но не наши жизни, когда мы не в бою и не в деле. Каждый волен жить своей жизнью. Я не могу пойти к монахам или уйти с острова, не сказав об этом конунгу, просто потому, что он должен знать, почему меня нет рядом. А спать или есть, брать женщину или заводить детей могу.

– У вас здесь много детей?

– Немного, но есть. Здесь мало свободных женщин, потому и детей мало.

– А нельзя привезти больше?

– От женщин одна беда. Достаточно рабынь. Они и по дому поработают, и одежду сошьют, и ночью ублажат. У меня есть пара симпатичных. Пойдем.

Ночь получилась приятной, две рабыни ублажали их до самого рассвета, причем девушки явно были обучены этому занятию, Владимир остался доволен.

– Где ты их взял?

Торкиль пожал плечами:

– Купил на невольничьем рынке. Они рады этому, лучше ласкать одного меня или моих друзей, как ты, которых не бывает слишком много, чем очень многих за плату.

– У них не бывает детей?

– Нет, они знают, как этого избегать.

Разумно, разумно…

Утром, выйдя из хижины, чтобы отлить, Владимир увидел, как одна из рабынь пытается одновременно отогнать большущую свинью и закрыть калитку. Это ей удалось бы, но калитка перекосилась, чтобы починить, требовалось всего лишь стукнуть лежавшим рядом обухом топора. Видно, это и собиралась сделать девушка, но не успела, пришлось бороться с настырной свиньей, решившей выбраться на волю во что бы то ни стало.

Рассмеявшись, Владимир подхватил топор и привел калитку в надлежащее состояние.

– Спасибо, – поблагодарила девушка и, подхватив большую бадью, поспешила к следующему загону.

Князь попытался вспомнить, она ли была так ласкова во тьме, но, прикинув объемы фигуры, решил, что не она. А жаль…

– Эй, мужчина должен держать в руках меч, весло, кружку с добрым пивом или бедра красивой женщины. Работу в поле и по дому оставь рабам. – Недоуменно вскинутая бровь Торкиля лучше всяких слов показала Владимиру отношение нового родственника к ситуации. Князь отбросил топор в сторону.

– Это не она была с нами ночью?

– Нет, конечно. Эта неумелая и строптивая. А еще она сумасшедшая. Но если ты ее хочешь…

– Хочу. Люблю строптивых.

– Ладно. Пойдем в дом.

Дядя не поинтересовался, где и как ночевал племянник. Зато поинтересовался Харальд:

– Вольдемар, Торкиль привел к тебе рабынь?

– Да, он дал своих.

– Двух на двоих сильных мужчин? Или ты так устал за время пути, что хватило только их? Торкиль, возьми еще пару, жена в Новгороде не должна мешать мужчине в моем доме развлекаться.

Только к вечеру у Владимира появилась возможность задать Добрыне интересовавший его вопрос:

– Ты сказал, что мы переживем зиму. А потом куда?

– Не знаю. Сейчас главное – выжить здесь.

– Мы можем не выжить?

– Конечно, особенно если ты будешь задавать глупые вопросы.

– Но ты же брат их главаря?

– Владимир, в этом мире кровное братство может значить куда меньше, чем сознательное. Большинству из них некуда деваться, кроме как служить Харальду или его соседям. Вернутся в родные места и будут казнены.

– За что?

Добрыня пожал плечами:

– Кто за что, у каждого свое.

– Так здесь преступники?

Дядя внимательно посмотрел на племянника:

– Ты считаешь себя преступником из-за убийства Рогволода?

Владимир опустил голову:

– Да. Рогволод не сделал мне ничего плохого и был гостеприимен. Он не заслуживал быть убитым.

– Если ты скажешь это здесь, то в твою сторону будут плевать с презрением. Рогволод допустил несколько ошибок. Он был слишком самоуверен и надеялся на своего будущего зятя. Полоцкий князь не выставил даже приличную охрану, не говоря уж о том, что сам не оказал никакого сопротивления.

– Он был ранен, а выставлять охрану против меня нелепо, я же брат Ярополка.

– Ты глупец, если думаешь так! Разве можно доверять брату?

– А кому тогда можно? – окончательно растерялся Владимир.

– Только тому, кому выгоден союз с тобой, и только пока он выгоден! Если ты этого не поймешь, то лучше бы оставаться в опочивальне у Алохии и не мечтать о киевском престоле.

Владимир хотел сказать, что он и не мечтает, но не рискнул возражать, дядя был слишком яростен.

Добрыня смягчил тон:

– Я не знаю, сумеем ли мы вернуться, но пока ты здесь, постарайся научиться как можно большему, то, что умеют варяги, может пригодиться кому угодно.

– Владеть мечом?

– Не только. Скорее брать от жизни то, что хочешь взять. Жизнь короткая штука, если упустишь время, другого может не оказаться.

Ночью к нему пришла та самая девушка.

– Как тебя зовут?

– Торви. Но я не сплю с мужчинами.

– Зачем тогда пришла?

– Ты другой. Помоги мне бежать.

– Что?! Куда здесь можно бежать, вокруг же море?

– Не море – большое озеро. Но это не важно. Я христианка, а здесь есть монастырь. Помоги мне бежать туда?

Владимир слышал о христианах, крещеной была его бабка княгиня Ольга, рядом с ней всегда вились старухи-приживалки, которые только и знали бормотать свои молитвы, сложив кисти рук, узловатые от прожитых лет. Они шамкали беззубыми ртами и смотрели на него с ненавистью, шипя: «Язычник!»

– Разве христианки бывают молодыми и красивыми? – рассмеялся князь.

– Тсс! – приложила палец к его губам Торви.

– Ну, хорошо, мы что-нибудь придумаем. Но чтобы не заподозрили, ты все же должна спать со мной. Иначе мне будет трудно объяснить…

Он и сам не знал, что именно объяснить, но понимал, что в надежде получить помощь, она будет сговорчивей. Почему-то не хотелось насиловать эту девушку, напротив, хотелось, чтобы она была покладистой. Делая внушение, Владимир стянул с нее рубаху и привлек к себе на ложе. Рука ловко нырнула в нужное место и…

– Ты беременна?!

– Тсс! Да, – зашептала на ухо Торви. – Ты можешь взять меня столько раз, сколько пожелаешь, но никому не говори о моей беременности и помоги бежать.

Желание брать ее пропало. Владимир отстранился, он ожидал получить девственницу, а христианка оказалась ушлой женщиной.

– Куда ты собираешься бежать?

– Я же сказала – в монастырь. Там мне помогут. Я не хочу, чтобы мой ребенок родился рабом!

– Эй, о чем это вы шепчетесь? Идите лучше к нам, вместе будет веселей, – позвал из-за тонкой дощатой стенки Торкиль.

Торви с ужасом и мольбой уставилась на Владимира. Тот усмехнулся:

– Нам и вдвоем хорошо, верно, Торви?

Юная женщина что-то проворковала и решительно уселась на князя верхом. Он блаженствовал и без умелых рабынь Торкиля. Торви умела не меньше и сама получала удовольствие от их близости, несмотря на осторожность из-за большого уже плода.

Возможно, из-за этого Торви вдруг перестала просить о побеге, ублажая Владимира несколько ночей подряд.

Но без конца это продолжаться не могло, ее живот рос, и скоро это стало бы заметно женщинам, с которыми она вместе работала, ела, мылась… Все знали, что Торви не спала с мужчинами, сразу возник бы вопрос: чей ребенок. Об этом жестко спросил и Владимир.

– Я дочь короля. Христианского короля.

– А ребенок чей?

Торви молчала.

– Чей?!

– Одного человека. Не спрашивай, ты же все равно не знаешь.

Владимиру надоели ее секреты, стало противно, и он согласился:

– Беги, когда хочешь. А почему ты не можешь бежать днем?

– Днем рядом со мной всегда Старуха и другие женщины. К тому же сразу увидят. Нужно ночью. Завтра сделаешь вид, что ты много выпил и заснул…

Он сделал, вернее, действительно слишком много выпил и действительно заснул. Сквозь дрему слышал, как она поцеловала и легко, несмотря на свое положение, скользнула с ложа прочь.

А утром сообщили, что Торви попыталась бежать, но до рассвета не успела пробраться вокруг озера, видно, не подозревала, что то, что издали выглядит как лесная опушка, в действительности берег внутреннего озера. Она не дошла до монастыря, но не пожелала быть пойманной и вернуться обратно и бросилась в море.