Ложится на пол, подгибает ноги у груди. Несколько минут тишины.
ОН – (громко кричит) ааааааа! (вскакивает) Ты, что ненормальная? (подбегает к девушке, нагибается к ней) зачем ты на меня дышала? Заняться нечем. Пошла отсюда. Пошла! (хочет схватить, девушка сторонится). Сначала руками ледяными меня хватаешь, потом дышишь на меня холодом. (девушка показывает указательным пальцем в темный угол). Что там? (девушка снова указывает в угол и шевелит губами). Мне посмотреть? Ты этого хочешь?(девушка кивает). Слава Богу, ты хоть не глухая. Сейчас посмотрю. (подходит к лампаде, берет ее, направляется в другую сторону, освещая путь, в углу видит ту же девушку). Что? Ты? (бежит обратно, там опять та же девушка). Черт! Черт! Черт меня. (бежит обратно, возвращается обратно). (со вздохом) зеркало! (смеется) вот дурак, зеркала испугался. (ставит лампаду обратно). А ты я смотрю, играть любишь! Да! Знала, знала, что там зеркало есть. Не отвечай, знаю, что знала. Знала, знала. Вот и показала. Смышлёная. (молчание) Что же нам делать? Надо предполагать, что нас все равно отпустят, да, товарищ по несчастью. Два несчастья. Два несчастья. Ты да я, да мы с тобой. (снова садится на пол). Ага, давай изобразим, что ты меня прибила. Если за нами следит баба, то она так и ждет, когда ты меня чик (показывает под горлом) и тяпнешь. А? Давай изобразим? А? Так-так! Во! Гладильная доска будет носилками. Сейчас я ее сложу. Подожди, сучка крашенная или натуральная, сейчас насладишься моей муууу-чительной смертью! (встает, идет к гладильной доске, складывает ее). Готово. (поет) Носилки, носилки, носилки мои. (танцует вприсядку) носилки, носилки (запыхался). Так хорош! Ну что, дорогая, преступница, я ложусь и претворяюсь мертвым. А ты… а ты не знаю, делай что-то, бегай, кричи: «Я не хотела, я не хотела его убивать!».(молчание). Вот черт, опять забыл. Она же не-ма-я. Или не моя? Не-ма-я, не-мо-я… да какая разница, все равно все к одному…(ложится на гладильную доску, складывает руки крестом на груди) ну вот, я и мертв. Мертвецки мертв. Всегда мечтал оказаться в гробу в белых тапочках. Именно в белых. Не в дорогих туфлях из лакированной блестящей кожи, а в белых, пушистых, меховых тапочках. Да, да, теплые такие и только у меня такие в аду, или в раю, неважно. Всегда мечтал, чтоб у меня было что-то, что нет у других. Машина такая, какой нет у соседа, жена, такая, какой нет у друга, да даже пусть ручка была, чтоб круче и чтоб начальник мой обзавидывался. (поднимается) а ты знаешь моего босса? Нет!? Сейчас я тебе объясню. Он – сволочь, настоящая сволочь. Тебе ясно! Больше сказать нечего о нем, я все сказал. Ты поняла меня? Я все сказал! (обратно ложится) вот и жизнь кончилась, не успев начаться. Вот ты думаешь, что я успел сделать? Вот тебе ответ – ни-че-го! Ничегошеньки! Тьфу, аж самому противно. Зачем жил? Что после себя оставил? Всю жизнь прогулял, даже семьи своей не создал, дом не построил, сына не родил, дерево и то не посадил. А как хотел. Как хотел, чтоб по утрам будила любимая женщина, по дому бегали, шлёпая босыми ногами по полу, мои дети, чтоб по выходным я увозил их за город и жарил для них шашлыки. А потом мы бы возвращались домой, пропахшие ядовитым костром, укладывали детей и…. под отупевший фильм занимались бы супружеским сексом. Ох-ох-ох! Как все упущено! А ты знаешь, что у меня было. Ни-че-го. Работа в Макдоналдсе, шлюха раз в месяц, бухло в холодильнике и жирная рожа в зеркале. Точно, надо посмотреть на себя перед смертью. Вот посмотрю сейчас и спокойно уйду. Никчёмный человек не должен топтать священную землю. (молчание) О, как сказал! (встает и идет за лампадой, девушка сидит там же, берет лампаду и идет к зеркалу). Вот, посмотрите, ни кожи, одна рожа. (стоит, кривляется) ночью топором не отмашешься, или в цирк клоун без грима готов на полставки. Короче, образина еще та. Зачем меня только мать родила. На какой спрашивается черт? Рожала, мучилась, ночами не спала, укачивала, с ложки кормила, в садик, в школу водила, переживала за меня, как курица на сеновале: «Куд –куда, куд-куда». Зачем все это было? (поет)