18
Подходило время Рождества, и я по-прежнему не разговаривал с Сойкой, хотя она предпринимала попытки помириться, но я не хотел и знать ее: уж слишком сильна была моя обида.
Я узнал, чем занимался Милон. Он давал нуждающимся деньги под проценты, а когда подходило время, и заемщик не отдавал долг, в дело вступал Малый: выезжал к должнику и там уже был особый разговор. Малый был кем-то вроде бешеного пса, которого спускали по особым случаям. И судя по тому, как часто он разъезжал, случаев предоставлялось немало.
Незадолго до праздника я случайно подслушал, что в Птичьей долине собралось несколько злостных неплательщиков, и Малый должен был вскоре туда выехать. Это был мой шанс, который я просто не мог упустить, но я и понятия не имел, как обратиться с моей просьбой к жестокому убийце, от взгляда которого покрываешься ледяными мурашками.
Когда наступил вечер, я написал письмо, обреченно вздохнул и крадучись выбежал из дома. Дом Малого стоял в самом тупике, где обрывалась дорога и начиналась роща. Его дом был настолько маленьким, что я удивился, как такой великан мог там помещаться. В окнах горел свет, и я с замиранием сердца постучал в дверь.
Он открыл дверь, и его массивная фигура заслонила лампу, подвешенную на потолке. В тот миг мне показалось, что свет померк не только в моих глазах, но и вообще померк навсегда в моей жизни. Изумленно уставившись на меня, он тяжелым, угрюмым басом спросил:
– Чего тебе нужно?
– Хорошего тебе вечера, Малый, – неуверенно и как-то по-нищенски начал я, совершенно не представляя с чего начать разговор. – Я так, решил зайти в гости, попросить об одном одолжении.
– В гости? – недоверчиво рыкнул он. – А ты что, не боишься, что я тебе шею сверну?
– Вообще-то боюсь, но я думаю, тебе сейчас не выгодно сворачивать мне шею. Да? Все же будут знать, что это ты сделал, – сказал я, подумав, что мой аргумент звучит совсем неубедительно, но Малый отчего-то согласился:
– Это верно. Ну, проходи, раз пришел.
Он посторонился, давая мне протиснуться в узкий дверной проем. Я засомневался, стоит ли входить, но все же прошел, ожидая увидеть мрачную, грязную берлогу, но совсем растерялся, когда зашел в небольшую, но удивительно светлую и уютную комнату с довольно высокими потолками. На маленьких окошках были развешены белые, легкие занавески, а возле стены стоял круглый, лакированный стол, на котором кокетливо лежала голубая вязаная салфетка. Все вещи были аккуратно разложены по своим местам, и было так чисто, будто в доме прибиралась рука женщины. В довершении ко всему в пространстве кружил ароматный запах свежеиспеченного хлеба.
– Ты здесь один живешь? – спросил я.
– Да, один.
– И еду себе сам готовишь?
– Да. А кто еще?
– И ты сам убираешься в доме?
– Слушай, ты чего прицепился?
– Извини, ты…
– Да, можешь не продолжать, я знаю, что я тупой, отвратительный, мерзкий урод.
– Нет, ты не так подумал… – начал я, но запнулся от его тяжелого взгляда и понял, что лучше не продолжать.
– Садись, – он подтолкнул мне табурет. – Чай будешь? Закипел только.
– Хорошо, давай, – неуверенно согласился я.
– Ты тут помешал мне, – недовольно буркнул он. – Я это… булки пеку.
Он отодвинул в сторону тяжелую металлическую заслонку, закрывавшую духовку внизу печи, и вытащил поддон с румяной, уложенной ровными рядами, выпечкой.
– Готовы. Не подгорели, – довольно проговорил он и, поставив на стол плоскую тарелку, выложил несколько булок. – Попробуй. Они с вареньем. Ну, что смотришь? Пробуй, не отравлены, я для себя их спек.
– А если не для себя? – спросил я, откусывая кусочек: я решил, что лучше уважить хозяина. – Тогда они были бы отравлены?
– О-тож, – ухмыльнулся он, – сомневаешься что ли?
Он разлил по кружкам чай и сел напротив меня. А я продолжал жевать булку и удивляться: до чего же было вкусное и мягкое тесто. Нашей кухарке Ясиньке следовало бы поучиться. И чуть не спрыснул со смеху, представляя, как огромный Малый учит нашу крикливую, маленькую Ясиньку замешивать тесто.
– Очень вкусно! – похвалил я. – У тебя талант в выпечке.
– Спасибо, – буркнул он, – ты первый мне это сказал.
– Неужели раньше никто не хвалил?
– Нет. Ты первый человек, который ест мою стряпню. И ты первый человек, который пришел ко мне в дом, – он съежился, как огромная гора, поросшая колючими, сухими деревьями. – Так зачем ты пришел?
– У меня есть к тебе просьба, – начал я, сомневаясь в своей затее. – Я понимаю, с моей стороны это наглость просить тебя об этом. Ты можешь даже выкинуть меня из дома, если хочешь. Но я не могу не попытаться. Мне просто не к кому больше обратиться…
– Короче, – подтолкнул Малый, пристально уставившись на меня.
– Да, конечно… В общем, я слышал ты едешь завтра в Птичью долину, и мне нужно, чтобы ты передал письмо одной женщине. Ее зовут Варида. А она, когда прочтет письмо, должна передать тебе ответ. Вот, в этом моя просьба, – закончил я, и Малый тяжело исподлобья посмотрел на меня, словно на таракана, которого нужно было в ту же минуту прихлопнуть. – У меня есть немного денег, – испугавшись, затараторил я, – если нужно найду еще, вот, смотри, – я вытряхнул из кармана вместе с шелухой пару монет, – если этого мало, то я найду, обязательно найду, только…– я осекся и сжался в комок: тонкие губы Малого сжались, а ноздри раздулись, как у разгневанного быка, готового броситься на наглого слизняка, посмелевшего махнуть перед ним красной тряпкой.
«Может, он сейчас достанет топор?» – промелькнула страшная мысль. И он, размахнувшись, будто подсекая дерево, с мощью обрушил кулак на стол, отчего блюдца с кружками жалобно звякнули, как котята.
– Хорошо! Давай письмо.
– Что? Письмо? И ты не убьешь меня? – запричитал я, секунду назад уже попрощавшись с жизнью.
– Это я так, представление для устрашения. Помнишь тогда, я и в колодец твой плевался для устрашения. Стою, жую соломину, когда Милон с тобой толковал, думаю, дай-ка начну харкать в воду, чтобы никто не забывал, что я тупой и загадочный. Кто знает, что мне в голову сбредет в следующую минуту. Правильно?
– Правильно, – выдавил я.
– Ну, так давай письмо, и я буду спать укладываться. Завтра подниматься в самую рань.
Я быстро положил письмо на стол, несуразно поблагодарил и с огромным недоумением чуть ли не выкатился из его дома.
В тот же день, вечером, после отъезда Малого, испортилась погода. Сначала усилился ветер, застучал голыми ветвями деревьев по окнам и крыше, потом начал гудеть в печной трубе, как стая голодных волков, а после, когда повалил снег, будто сумасшедший зверь принялся раскидывать в разные стороны охапки снега.
– Давно такой бури не было, – пропыхтел трубкой Милон, выглядывая в окно. – Будем надеяться, что к Рождеству погода прояснится.
Но погода не улучшилась и на следующий день. Снег все также заметал все вокруг, будто там, на небе, за много лет скопилось неприлично много лишнего, и именно сейчас нужно было все свалить на головы людей. Малый, если он благополучно добрался до Птичьей долины, похоже, застрял там надолго. И мое нетерпение все усиливалось и усиливалось.
Сойка уже не пыталась со мной примириться, будто смирилась навсегда, и мне время от времени становилось ее жалко: она ходила мрачная и поникшая. Честно признаться, я уже и сам остыл, и мне было скучно без наших игр и ее веселого смеха. Перед Рождеством, от нечего делать, я забрел на кухню. Завтра с утра намечалось празднование в доме, должны были прибыть гости Милона, какие-то знатные люди, и кухарка Ясинька, с грубым лицом, словно высеченным из камня, в поте лица готовила праздничный обед. И даже с каким-то удовольствием чертыхалась и ругалась. Подле нее невозмутимо сидела Сойка и чистила овощи.
– Можно я помогу? – спросил я.
– А ты разве что-нибудь можешь? – кухарка недоверчиво скривила лицо.
– Да, я многое умею. Могу чистить и резать.
– Ну, раз можешь, бери нож и садись, помогай крале нашей, а то она и до второго пришествия Христа не управится.
Я подставил табурет и сел напротив Сойки, склонившейся над ведром, куда тонкой змейкой сползала срезанная картофельная кожура.
– Сойка, – шепнул я, – давай помиримся? Мне надоело уже на тебя обижаться.
Она даже не посмотрела на меня, а только сильнее склонила голову, повязанную ситцевым платком.
– Сойка, ну ладно, я переборщил с обидой. Давай помиримся, а?
Уголки ее губ дернулись и чуть поползли вверх.
– Ну же, давай уже будем дружить? Мне скучно без тебя.
Она уже вовсю улыбалась, но все также не поднимала голову и толстым слоем срезала кожуру.
– Ну, что скажешь, мир? – она не поддавалась, скалила зубы и молчала. – Ну, да я знаю, ты сто раз просила прощение, а я не хотел с тобой разговаривать. Да, я говорил, что никогда больше с тобой не буду дружить. Ну, ладно, давай уже забудем эту глупую ссору, завтра же Рождество. Что ты хочешь в качестве подарка?
Наконец она подняла голову, задорно посмотрела на меня и без тени смущения произнесла:
– Я хочу поцелуй.
– Ээ, что это за подарок такой?
– Это обычный хороший подарок.
– Ну, давай я сейчас тебя чмокну, пока Ясинька не видит, подставляй щеку.
– Нет, я хочу поцелуй в губы. И точка.
– Но мы же с тобой друзья. Друзья не целуются в губы! – отчаянно попытался я вразумить ее.
– Ты спросил, чего я хочу? Я сказала. Поцелуй и все. Не хочешь дарить подарок, значит, никакой дружбы.
– Чего вы там болтаете и ничего не делаете, а? – прикрикнула на нас кухарка, заглянула в кастрюлю и завопила: – Это кто так почистил картошку? – она достала обкорнанную картофелину с островками кожуры. – Вы хотите, чтобы меня удар хватил? Тут дел до самого утра, мне уже пирог нужно ставить, а они милуются и шушукаются! Ты посмотри на нее, вся раскраснелась, друг сердешный пришел! Так, а ну, давай иди отсюда! – махнула она рукой, прогоняя меня. – Хватит, напомогался уже! Иди-иди, чего стал?
На следующий день снег, наконец, закончил валить, и к дому, перекатываясь с трудом, как большие снежные шары, начали прибывать гости. Некоторые из-за сильного снегопада не смогли приехать, так что еды потребовалось меньше, чем было приготовлено, что страшно разозлило кухарку. Я надел заранее пошитый по мне костюм, и предстал в самом лучшем свете как подопечный Милона. Сойка разносила и подвала еду на стол, и она была чрезвычайно хороша в своем белоснежном переднике и праздничном платье. Она то и дело бросала на меня многозначительные взгляды, улыбалась и, проходя мимо, исподтишка щипала.
Вечером, когда гости разбрелись, а не некоторые, оставшиеся на ночлег, улеглись дремать после обильного ужина, я направился в дальнюю пристройку дома, где находились комнаты прислуги. Я помнил про «подарок» и обреченно, на ватных ногах, двинулся к комнате Сойки. Постучал в дверь, и она тут же распахнулась, будто от ветра. Передо мной, в вышитой ночной сорочке, с длинными распущенными волосами, похожая на русалку, стояла, горделиво задрав подбородок и изогнув тонкие брови, Сойка. Она смотрела на меня с лукавым прищуром, словно вопрошала: «Чего изволите?»
– Ой, я не знал, что ты уже спать собираешься. Думал, ты еще одета. Я тогда потом зайду.
– Когда потом? – грозно спросила она. – Потом будет поздно. Рождество сегодня заканчивается.
– А, ну тогда да.
– Проходи.
– А тебе ничего не будет, что я здесь? Ну, может, поругают…
– Глупости не неси. Никому дела нет. Ясинька наябедничать может, но она уже давно от усталости дрыхнет в своей комнате. Ну, зачем пришел?
– Ну я это… то самое.
– Что, то самое?
– Ну, подарок.
– Ну, давай свой подарок, – она невозмутимо уставилась на меня своими коварными, зелеными глазами. – Я жду.
В тот момент мое сердце устроило бешеную пляску сродни пьяному мужику в кабаке. Мои ладони так вспотели, что мне казалось, из них льется вода, как из дырявого корыта. Я все стоял и не двигался, и только змеиные Сойкины глаза плыли в тумане передо мной и шептали, как эхо в горах: «Я ждууууу.... ждууу…
Не выдержав нахлынувшего на меня ужаса, я резко схватил ее голову, раскрыл рот, словно хотел откусить большой кусок, и, успев заметить ее распахнутые от ужаса глаза, впился губами в лицо. Мой рот, помимо ее губ, захватил еще и нос, и она, с отвращением отпихнув меня, возмущенно завизжала:
– Это омерзительно! Ты что, никогда не видел, как целуются люди?
Я сокрушенно покачал головой.
– Эх, ты! Вот, как это надо делать! – она притянула меня за рубашку, и ее сомкнутые губы мягко коснулись моих, она на секунду задержалась и отстранилась. – Вот так вот надо. Ох, уж и подарочек получился. Мне теперь кошмары будут сниться, – она вытолкала меня прочь и недовольно захлопнула дверь.
В тот момент я понял: поцелуи – это не мое. И клятвенно пообещал себе, никогда, ни при каких обстоятельствах не ввязываться больше в это гиблое дело.
Малый приехал только через сутки. Занимаясь арифметикой, я заметил в окне его суровую медвежью фигуру, закутанную в огромный овечий тулуп, выходящую из кабинета Милона. Он увидел меня и устало кивнул. С нетерпением дождавшись вечера, я побежал к его дому.
– Письма нет, – сказал он, разводя руками.
– Как нет?
– Вот так вот и нет. Садись, расскажу. Женщина, которую ты ищешь, Варида эта, умерла еще в ноябре, в прошлом году. Говорят, приехала она с какой-то поездки и вскоре заболела. Да только померла она не своей смертью, убил ее кто-то. Топором зарубил на кусочки. Я сам ездил сам на кладбище, видел ее могилу.
Я потрясенно смотрел в пол, не зная, что и сказать: такую новость я никак не ожидал. Я уже хотел поблагодарить Малого и уходить, как он продолжил:
– Но я твое письмо прочитал-то, раз некому было на него отвечать. Подумал, может, чем другим помогу. Ты там соседской девчонкой интересуешься, Марией. Так вот, с ней тоже беда приключилась. Люди говорят, что отец и мачеха этой девочки в ноябре также заболели: начали стареть, с ума выживать, а потом они пропали, вышли из дома и не вернулись. А в доме малышня осталась да Мария. Девочку эту видели часто: побираться ходила, еду искала. Да вот недавно пропала она, вместе с малышней. Говорят, видели дорогую коляску, проезжавшую через Птичью долину. Коляска укатила в неизвестном направлении, и дети тогда же пропали.
Я до слез благодарен был Малому за его неоценимую помощь, ведь он выполнил ту работу, о которой я даже и не просил. С трудом передвигая ногами, будто налившимися свинцом, я вышел из дома, и мысли нахлынули безумной волной: все оказалось не просто так, как я предчувствовал, но все было намного хуже. С болью в сердце я подумал о Вариде, я так и не смог отблагодарить эту женщину, я даже забыл сказать ей спасибо. А Мария? Где же может быть эта несчастная, одинокая девочка? Я задрал голову вверх, выбрал самую яркую звезду, сверкавшую на морозном небе, и прошептал: «Береги себя, Мария».
Часть II
1
Пять лет в Холмах прошли незаметно. Я ни в чем не нуждался и получил достойное образование, такое, о котором не мечтал ни один школьник из всех ближайших селений. Мне были предоставлены любые книги и все газеты, которые можно было достать в нашей округе. Газеты, правда, поступали нечасто, и с большим запозданием по числу, бывало, проходило месяца два или три с момента выпуска, и только тогда они попадали в мои руки. Но это было не так важно, главное, что у меня имелся доступ ко всем важным событиям, происходившим в мире. Из газет я узнал, что есть чудо-машинки, способные печатать на бумаге, и я даже посмел представить в мечтах, что когда-нибудь обрету такую невероятную вещь. Да что там машинки, писали, что лошадей скоро заменят автомобили, работающие на топливе. И когда я, страшно удивляясь, показывал Милону напечатанные рисунки будущего транспорта, он смеялся и говорил: «Ерунда! Разве сможет такая образина проехать по нашим дорогам? Встанет где-нибудь посреди безлюдной местности, да и сиди, чеши себе голову, кумекай, как выбраться оттуда. Нет, ничего лучше надежных лошадей не будет!».
Газеты и книги давали мне выход в мир, так как мой мир был ограничен стенами дома. Несмотря на то, что Милон часто говорил, что я стал ему как сын, да и я сам, безусловно, понимал, что он спас меня, и был искренне ему благодарен, несмотря на все это, я чувствовал себя запертым в клетке. Целыми днями я погружался в расчеты, счета, векселя, ценные бумаги, подоходные и расходные, оформлял закладные, перекладные и отказные, уведомительные и предупредительные, и еще бог только знает какие бумаги, от которых кругом шла голова. Я понимал, что за добро, которое хоть я и не просил, мне придется расплачиваться. Я должен был стать незаменимым помощником и правой рукой Милона, хотел я этого или нет.
Милон нередко выезжал по делам, но никогда с собой меня не брал, возможно, он не доверял мне, или, может, боялся, что мне взбредет в голову что-нибудь дурное. Кто знает. И долгие годы я не выезжал никуда дальше холмов. Весь мой мир был ограничен учителями, подворьем и домашними людьми: кучером Яном, дворничихой Мартой, кухаркой Ясинькой, парой мужиков, работающих в поле и, конечно же, Малым и Сойкой.
К Малому, после того как он неожиданно помог мне, оказав незаменимую помощь, я стал понемногу присматриваться. Я стал замечать, что он, напуская на себя угрюмость, суровость и некую внешнюю жестокость, на самом деле не совсем такой, каким стремился показаться. Какая-то затаившаяся боль мелькала в его больших карих глазах, которые Сойка назвала «жабьими». Иногда сталкиваясь с ним в подворье, мы перекидывались парой ничего не значащих фраз. Я спрашивал как дорога, погода и обстановка в том или ином селении, куда он ездил по поручениям. А он отвечал охотно и живо, будто был рад, что я интересуюсь, что им вообще хоть кто-то интересуется, так как остальные избегали его и скрывались с места, едва завидев, будто он был прокаженный. И я охотно понимал их: ведь все знали, что Малый был жестоким убийцей, зарубившим свою семью. Но почему я его не избегал? Тогда я не мог дать себе на это ответ. Может быть, я просто чувствовал себя одиноким и знал, что он такой же одинокий. Конечно, иногда я от мальчишечьего любопытства хотел спросить его о том страшном прошлом, но никак решался, полагая, что он сам бы рассказал, если бы хотел.
Милон однажды узнал, что я сдружился с Малым, и категорически запретил мне общаться с ним, но я, несмотря на запрет, изредка прибегал к Малому домой, чтобы поболтать на всякие интересные жизненные темы. Как-то сидя у него дома и наблюдая, как он штопал себе штаны, я спросил, почему он не женится. Малый сначала нахмурился, но потом невозмутимо подставил свою голову ближе к свету, чтобы я мог хорошенько разглядеть его, и сказал:
– Ты видел мою рожу? Думаешь, хоть кто-нибудь захочет за меня пойти? Я знаю, что я урод, каких поискать еще нужно. Да и неужто Милон не рассказал, что я сделал?
– Рассказал, – сказал я, и мне почему-то стало стыдно.
– То-то, – буркнул он, – я все думаю, как ты со мной разговаривать-то не боишься.
– Поначалу боялся, а теперь нет. Знаешь почему? Когда я пас овец, как-то потерялась одна овца, и я пошел искать ее. Тогда я набрел на болото. И Бахмен, мой друг, сказал мне, что болото – оно как люди. Часто под ним скрывается река, а под рекой – болото. Все дело в том, что нужно заглядывать внутрь, а многие люди не глядят, они просто видят и верят тому, что видят.
– Хочешь сказать, что не боишься меня, потому что я выгляжу как болото, но ты разглядел что-то другое?– скептически поинтересовался он.
– Именно так.
– Хм… соглашусь в том, что моя жизнь похожа на болото, только вот я давно в нем утонул. В детстве еще утонул, когда все это случилось… Так что теперь, как ни старайся, ничего не увидишь, – он оторвался от штопки и испытующе посмотрел на меня: – Хочешь знать, как это все произошло? Как я зарубил свою семью?
Я съежился от страха и кивнул.
– Хм, – усмехнулся он, – знаю, язык у тебя уже давно чесался спросить. Я все думал, когда же ты не выдержишь? Ну, слушай… Когда все это случилось мне было десять лет, и уже тогда все замечали, насколько я рос крепким и сильным. Я был третьим ребенком в семье, так что моя жизнь была вполне обычной, как и у многих тут, за одним исключением, – моя семья жила богато, богаче, чем все остальные в округе. И вот с раннего детства я начал интересоваться железом. Все вертелся возле ног нашего кузнеца, а тот, да и стал меня обучать, как точить ножи, косы, тяпки и топоры… А что, силы у меня достаточно было, все было в не тягость. Ну так я и проводил целые дни за полировкой, помогал кузнецу. Мне начали приносить работу и даже платили кое-какие деньги, которые я оставлял себе. Отец поощрял меня и хвалил. Все были довольны, и я был доволен. Можно сказать, что я был счастливым ребенком. И сейчас, наверное, ты просто сгораешь от нетерпения, чтобы узнать, какого черта мне понадобилось укокошивать мою семью, если меня все устраивало? Так вот, ответа на этот вопрос у меня нет. Я не знаю… В то утро, это было начало весны, я проснулся. Помню, как открыл глаза и первое, что увидел, это была моя рука. Она была вся в крови и сжимала рядом лежащий на кровати топор, будто игрушку. И он был таким блестящим, будто его обмакнули в растопленное масло, только красного цвета. Я в ужасе отшвырнул его, а потом увидел в кровати тело моего брата и заорал так, будто изнутри меня разъедали пчелы. Побежал в комнату родителей, но там тоже повсюду были кровь и тела. Они будто спали, но так странно, словно их поломали. В таком же состоянии я увидел и сестер. Потом прибежали люди. Я ничего не понимал. Они кричали, вопили и бегали. Потом пришел Милон и спас меня. Я сначала жил с ним в доме, он стал моим опекуном, но когда я стал подрастать, он решил, что меня нужно переселить отдельно. В этом доме раньше жил наш кузнец, а теперь я.
– Подожди, я не понял: дом, в котором я живу сейчас, раньше был твоим домом?
Он, нахмурившись, кивнул.
– Вот это да… – протянул я, озадачившись совсем. – Твоя история мутнее, чем само болото. Мне кажется, ты не убивал свою семью.
– Ты думаешь?
– Думаю, тебя подставили. Зачем бы ты их убивал, если тебе хорошо жилось?
– Вот и я не знаю. Сколько живу, вместо молитвы перед сном задаю себе этот вопрос, зачем я это сделал? И я хочу найти хоть какой-нибудь ответ, похожий на правду, но никак: в моей башке пусто, как у дятла в дупле.
– Скажи, не было ли людей, кому выгодно было убить твою семью?
– Да насколько я могу судить, многим это могло быть выгодно, – пожал плечами Малый и как-то странно на меня посмотрел, будто он знал ответ, но не хотел говорить.
– А что насчет Милона?
– А что?
– Ему выгодно было?
– Нет, ему не выгодно было, – он нетерпеливо встал и засуетился, стараясь не смотреть мне в глаза, и резко сказал: – Все, хватит об этом.
– Ладно, мне пора, – сказал я. – Малый, знаешь что? А ты совсем не глупый. Ты умнее большинства. И я думаю, ты добрый. А раз ты добрый, то единственное не могу понять, как тебе удается вытряхивать деньги с должников?
– А я хватаю их заворот, таращу глаза, рычу, и из них, как из свиной шкатулки сыплются деньги.
– И даже с женщинами так поступаешь?
– И с ними тоже.
– А с бедняками как? Вдруг у них денег нет?
– Если он и вправду бедняк, и взять с него нечего. Я вычеркиваю его из списка должников и предупреждаю, чтобы никогда больше, под страхом смерти, не брал заем у Милона.
– И неужели Милон соглашается с этим?
– А он ничего не знает. За этого бедняка я отдаю ему свои деньги, а он думает, что заемщик рассчитался.
Я посмотрел на него с нескрываемым изумлением, кивнул на прощанье и вышел. Прав был Бахмен, что многое скрыто в болоте.