Синдром отсутствующего ёжика

– Слушаю вас, женщина!

– Мне вот в этот дом! – решила я пойти ва-банк. Что-то подсказывало мне, что ноги привели меня сюда не случайно.

– Зачем? – вполне доброжелательно поинтересовался охранник.

– Я… Мне нужен Вадим Хисейкин.

– Номер квартиры не знаете? – все так же дружелюбно продолжал разговор охранник, чуть высунувшись в окно. Из приоткрытого окошка пошел пар.

– Нет, но… – Увидев, что он собрался закрыть окно, я заторопилась объяснить: – Это мой бывший муж. Он живет здесь с семьей. Точнее, я так думаю, что он, скорей всего, здесь живет… Он врач… хирург, и я… Я ищу свою дочку, она… у него…

Охранник оглядел меня с ног до головы, небрежно цокнул языком и закрыл окно. Я подождала, все же надеясь, что он выйдет… Но он лишь сделал погромче телевизор в своей будке и демонстративно повернулся ко мне спиной. Понятно. Мои пробивные способности давно известны. Уговорить, сторговаться, пройти с Ийкой по одному билету в детский театр… Почему-то мне это никогда не удавалось. Возможно, я не умею просить. А любого человека, наверно, можно сломить, позволив ему сказать: «Ну, ладно! Я, такой сильный и всевластный, позволяю тебе пройти. Я еще и проницательный – я вижу, что ты не террористка и не воровка…»

Я постояла у запертой ограды, вглядываясь в гуляющих во дворе мамаш и нянь. Нет ли там среди них и моей дочки, неожиданно ставшей няней в пятнадцать лет? В сумке у меня зазвучал мобильный. Нежным Ийкиным голосом телефон пропел: «Осенью в дождливый серый день пробежал по городу олень…» Ийка пела, чуть-чуть не попадая в ноты. Но какая разница, какие ноты, когда поет твой ребенок!.. Я вытащила телефон из сумки и увидела, что на дисплее высветилось: «Иечка».

– Да, малыш, – постаралась ответить я как можно спокойнее.

– Мам… – сказала Ийка и надолго замолчала, так что я даже решила, что отключилась связь.

– Иечка? Я слушаю тебя! Как у тебя дела?

– Мам… я… У меня… все хорошо… но… – Она опять замолчала.

Я представляла, как Ийка стоит сейчас в своем коротком сером пальтишке, в котором она ушла, оставив дома теплую, но немодную куртку, конечно, без шапки или берета, кутается в яркий бесполезный шарф, тепла от которого не больше, чем от летней косыночки, и ковыряет левой ногой землю. У нее вся обувь стерта на носке левой ноги.

– Ийка, ну что ты, малыш…

Я осеклась, потому что среди гуляющих во дворе мамаш я увидела тонкую фигурку в сером пальто. Или мне показалось… Я слишком четко ее себе представила, вот и показалось. Девушка, засунув одну руку в карман, другой держала телефон, то и дело поправляя пестрый легкий шарф на шее. А ногой ковыряла почерневший плотный снег…

– Ийка! – закричала я, не надеясь, что она меня услышит. Девушка в сером пальто вздрогнула и чуть выпрямилась. – Ийка, – уже спокойнее сказала я в телефон, – подойди, пожалуйста, к ограде.

Девушка вдали стала оглядываться, увидев меня, застыла на мгновение, потом наклонилась к маленькому мальчику, что-то ему сказала и заспешила к ограде. Да, конечно, это она. И это действительно тот дом, где живет Хисейкин. Права я была, когда плохо о нем думала, – он и впрямь просил привозить Ийку для недолгих встреч прямо к своему дому. И где-то здесь моя Ийка теперь спит, ест и зарабатывает себе на недостающий комфорт.

– Мам, привет! – Ийка взглянула на меня и тут же отвела глаза.

– Здравствуй, малыш.

– А… как ты меня нашла?

– Вот, шла-шла и нашла… – Я попыталась протянуть руку через ограду и погладить ее по плечу. Ийка отстраняться не стала, но и не подошла ближе. – Ну, как у тебя дела?

– У меня все хорошо. Мам, понимаешь… Ты не могла бы мне дать… немного денег, пока я не получила первую зарплату…

Я внимательно смотрела на Ийку.

– Может быть, ты вернешься домой? Через два дня идти в школу. Не стоит переходить в другую. Там у тебя друзья…

– Мам… – Ийка дернулась. – Я так и знала! Ты всегда не о том говоришь! У меня нет денег, понимаешь? Я же не могу все просить у Марины! Или у папы…

– Да, конечно. А что ты хочешь купить?

– Мам! Я взрослый человек! Я уже работаю! Мало ли что… Сухарики… или колготки… И… мне надо заплатить за телефон.

– Господи… – Я вздохнула. – За телефон я заплачу. А может, ты будешь работать, живя дома?

Ийка отвернулась.

– Понятно. Тебе нравится здесь… Все нравится, да?

– Да! Да, мама! Как ты не понимаешь! Все нравится! Там – все остальные. – Она показала рукой за ограду, за мою спину, и я увидела, как покраснело от холода ее голое запястье. – А здесь – только избранные… Знаешь, кто живет в этом доме?

– Подтяни рукава свитера, ты же мерзнешь, – сказала я и достала кошелек. То время, когда просто словами можно было убедить маленькую Ийку, давно прошло.

Вернее, оно давно упущено. Что-то она не так поняла про эту жизнь. И виновата не она, а я. Как хорошо, что у меня с собой оказались деньги. Я протянула ей три тысячи рублей. – Этого хватит на первое время?

Ийка пожала плечами.

– Наверно. Спасибо, мам. Ты заплатишь за телефон? Ну, я пойду, да? А то Кирюша упадет опять с качелей или с горки…

– Ийка, подожди, пожалуйста… Тебе бабушка с дедушкой привет передают. И я… я очень скучаю о тебе… Мне кажется, ты можешь работать, если уж так тебе хочется самостоятельности, и живя дома.

– Ага! – Ийка улыбнулась. – Ну, все, мам! Пока! Бабушке с дедушкой я позвоню, ладно. Только если они не будут меня ругать за то, что я ушла из дома. Скажи им, хорошо? Что у меня теперь другой дом…

Произнесла она последнюю фразу или мне только показалось? Наверно, показалось.

Ну вот, я и повидалась с Ийкой. Надо уходить. И совершенно незачем здесь стоять. Я взглянула на охранника, который так и не открыл мне дверь. Я видела его в профиль в зарешеченном окне кирпичного флигеля. Он читал журнал и под моим взглядом опять повернулся спиной к окну.

«Не называй девочку таким именем, – говорила мне моя мама, когда родилась Ия, – в имени должны быть согласные, и чем больше, тем лучше». Наверно, она была права. Бескостная, бесхребетная Ийка всегда с трудом поддавалась моим педагогическим стараниям. С трех лет я водила ее на спектакли, а она могла просидеть оба действия, отвернувшись от сцены и рассматривая зал, соседей… Если я потом спрашивала ее, кто сидел рядом или какая люстра висела на потолке, она пожимала плечами и молчала. То ли не знала, то ли не хотела со мной об этом говорить – я ведь смотрела в другую сторону.

Когда она была маленькой, я каждый вечер читала ей перед сном книжки, а она наблюдала, как перемещаются по комнате тени, плохо слушая меня, но и про тени говорить со мной не хотела, отворачивалась и быстро засыпала. Среди ночи она часто прибегала ко мне, и то тесно прижималась всем своим худеньким телом, то, хмурясь во сне, убирала мою руку – и тогда я уверяла себя, что Ийке снилось что-то очень плохое, ко мне не имеющее отношения. Когда она была маленькой…

Глава 5

– Жизнь – это горький пончик? Или сладкий?

– Откуда мне знать? – говорит пекарь. – Надо купить, надо съесть. Тогда и узнаете.

Ализ Мошони. Сказки из Будапешта

Я медленно пошла по направлению к метро. Как хорошо мне было, оказывается, еще час назад, когда у меня была четкая цель: найти Ийку. Как энергично я взялась за поиски, ноги сами несли меня к этому некрасивому серому дому, в котором живут какие-то известные люди и где-то ютится, дожидаясь первой зарплаты, моя глупая маленькая Ийка.

А теперь… Теперь надо идти домой, в опустевший без Ийки дом, бессмысленный и тусклый, и сидеть там, ждать следующего дня. Только так.

– Извините… – Вылезающий из машины мужчина слегка задел меня дверью.

– Ничего… – Я взглянула на него.

– Сашка! – недоверчиво и радостно ахнул мужчина. – Не узнала?

Как же не узнать. Только час назад думала о нем, перебирая людей, с кем можно поговорить и посоветоваться насчет моей неожиданной беды, чтобы не оставаться с ней наедине.

– Привет, Олежка. – Я заставила себя улыбнуться. – Как раз тебя вспоминала сегодня. Удивительно.

– Ох, не верю! Но все равно приятно! А я тебя и не забывал. Ты спешишь? Я на минутку должен заскочить в одну контору, а потом мы могли бы с тобой зайти куда-нибудь… А, Саш? Сто лет не виделись! Хорошо… выглядишь… – сказал он обычные мужские слова, которые говорят при встрече женщине. Но, видимо, я так плохо выглядела, что он даже споткнулся, произнося их.

Я вздохнула:

– Нет, я не спешу. Но… Впрочем… Хорошо, я подожду тебя.

Он повнимательнее взглянул на меня:

– Ты чем-то расстроена?

– Нет, то есть да… Нет! Просто замерзла.

– А, так ты садись в машину! Я включу мотор, согреешься. – Олег открыл мне дверцу своего автомобиля. – Садись. Вот так сделаешь, если станет жарко, сюда нажми. Только запрись изнутри.

Я смотрела, как Олег быстрым шагом вошел в дверь какого-то офиса. И даже вздрогнула от неожиданно пришедшей мне в голову мысли. Все-таки некоторые мысли как будто действительно откуда-то приходят, оттуда, где они живут… Не в моей же голове жила мысль, что я, наверно, уже никогда не буду близка с мужчиной. У меня это было так давно, что теперь казалось невероятным. В долгом отсутствии физической близости есть особая прелесть. Появляется ощущение своей чистоты, некоей цельности. И ненужности одновременно. Мне уже несколько лет даже в день рождения никто не желает любви. Наверно, со стороны виднее…

Я набрала Ийкин номер и долго-долго слушала длинные гудки. Иечка… Ну как же так могло произойти в нашей жизни? Моя маленькая, хрупкая, беззащитная Иечка, долгие-долгие годы даже во сне державшаяся за меня… Чем же я так ее допекла? Неужели моим несоответствием нынешней жизни? И, значит, мало сказать: «Вся эта блестящая и манящая роскошь на самом деле – мишура и суета сует». И даже мало самой не нуждаться в ней. Вот мне ничего не надо из той жизни за забором, бдительно охраняемой хамоватым охранником, а моей дочке Ийке – надо. Может быть, виной тому моя половинчатость – я ведь не аскет и не отшельник, мне тоже нравятся некоторые атрибуты нового мира, но не настолько, чтобы все бросить и посвятить жизнь погоне за ними.

А вот Хисейкин, в редкие часы наших встреч… Он, наверно, каждый раз потрясал ее маленькую душу, приходя из другого мира, где остро и волнующе пахнут салоны удобных, быстрых автомобилей, где легко и беззаботно тратятся деньги, которых всегда много, где покупают вещи ради развлечения, едят что-то необыкновенное и пьют дорогие напитки, где только смеются, не думая ни о чем плохом, – так, наверно, представлялась ей та жизнь, по другую сторону неумолимой границы, разделяющей богатство и бедность.

– Пойдем пообедаем куда-нибудь, да? – Олег сел в машину, обдав меня пряным ароматом туалетной воды.

Я запоздало огляделась в автомобиле. А по какую сторону я сейчас нахожусь? Там, куда рвутся крепко надушенные девушки в отчаянной надежде навеки остаться вдали от бед, нищеты, болезней, мрачных вонючих подъездов, набитых по утрам промерзших автобусов? Смог мой институтский друг попасть туда, где покупают больше, чем съедают, отдают одежду бедным после первой стирки и много путешествуют?

– Да, наверно, не знаю, пойдем…

– Ты замерзла и очень расстроена. Но это поправимо, – улыбнулся Олег и тронул с места машину. – Так, я знаю, куда мы можем пойти. Есть одно отличное место, здесь рядом, проедем переулками. Я рад тебя видеть. Знаешь, я иногда думаю: «Позвонить, что ли, Сашке…» И не звоню.

– Почему? – Я начала жалеть, что села в машину. Ведь придется поддерживать разговор. А мне сейчас хочется думать совсем о другом. Но после встречи с Ийкой у меня совсем пропало желание говорить с кем-то о ней. Да и вряд ли Олег для этого приглашает меня в ресторан.

– Почему… – Он быстро посмотрел на меня и перевел взгляд на дорогу. – Ладно. Ты в поликлинике работаешь?

– Да.

– Довольна?

– Конечно.

Олег кивнул.

– Я так и думал. А муж?

– Мы же давно развелись, Олег.

– А, ну да. Я помню, да… А мы вот с Валентиной все живем… Ох… – Он тяжело вздохнул и стал припарковывать машину к тротуару.

Только не это. Только не разговоры о скверной семейной жизни и обязательствах перед вредной, ревнивой женой. Пожаловаться всласть, чтобы потом пойти и радостно замахать хвостиком перед той самой женой. Или не говори, или хвостом не виляй, мне так кажется. Хотя подчас, жалуясь на близких, человек и пар выпускает, и осознает, что и жаловаться-то ровным счетом не на что – все проблемы яйца выеденного не стоят, если вдуматься.

С большими сомнениями я зашла в небольшой ресторан и огляделась. Красиво, ничего не скажешь. Как маленький кусочек Италии, в которой я так и не побывала. Странно, почему-то с некоторых пор мне перестало казаться, что у меня все впереди. Может, оттого, что выросла Ийка и неожиданно забрезжила где-то совсем близко цифра «сорок», после которой трудно надеяться на резкие повороты судьбы и щедрые ее подарки.

Мы сели друг напротив друга за темный деревянный стол. Официантка тут же постелила перед нами клетчатые салфетки и положила меню в рыжих кожаных обложках.

– Голодный, как черт… – Олег листал меню с интересом проголодавшегося человека.

А я подумала о том, как же мужчины физиологично устроены. Не помню, не слышала, чтобы взрослый мужчина, к примеру, терял интерес к еде из-за каких-то личных переживаний. Или финансовых проблем. Проблемы проблемами, а подкрепиться – первым делом.

– Ты выбрала?

Я кивнула, пробегая глазами по живописным названиям. Чего тут только нет. И неаполитанские соусы, и филе морского языка с каперсами, и всякое разное… Невкусное и ненужное. Я бы лучше сейчас налила тарелочку свежего супа, положила туда ложку густой сметаны, пододвинула бы Ийке и смотрела, как она ест, отодвигая вареные овощи и поглядывая на баночку со сметаной. И тогда бы я дала ей маленькую ложку, и она бы стала есть сметану, облизываясь, как чистенький, озорной котенок…

Олег махнул официантке.

– Я готов! Свинина под пряным соусом, апельсиновый сок… или лучше грейпфрутовый, свежевыжатый. У вас есть розовые грейпфруты? – Олег вопросительно взглянул на девушку в длинном черном переднике и с красными ленточками в тугих задорных косичках.

Та вежливо улыбнулась и кивнула.

– А мне вот это… – Я показала в меню на сложное название блюда, около которого стояла не слишком высокая цена. – И салат какой-нибудь… овощной, например.

– Девушке моей вина еще какого-нибудь принесите, получше, – вмешался Олег. – Ты выпьешь? – запоздало поинтересовался он.

Я кивнула, зная, что лучше сейчас не спорить, а потом попробовать вино и отставить в сторону. Давно меня не поили вином мужчины. Давно-давно. И не называли девушкой, тем более своей.

– Рассказывай, – попросил Олег и приготовился слушать.

Да, правда, когда-то давно я рассказывала ему все. И про свои домашние проблемы, про маленькие ссоры с родителями, и про подружек, и всякое другое. А он все слушал.

– Как раньше, да? Помнишь, мы пошли смотреть фильм «Зеленые муравьи», и весь фильм я тебе рассказывала, о чем собираюсь писать курсовую работу…

– Слушал, а что же мне оставалось делать? – улыбнулся Олег. – Целоваться ты со мной не хотела, вот я и слушал.

– Целоваться? – удивилась я и тут же одернула себя – что же это я так глупо и сразу начинаю кокетничать, разговор на тему поцелуев поддерживать. Я замолчала, но под его внимательным взглядом продолжила, совершенно неожиданно для себя: – Вот уж не знала, что ты хотел меня поцеловать… Ты, кажется, никогда не пробовал.

– Ну, во-первых, пробовал, ты просто забыла. – Олег секунду помолчал, постукивая пальцами по столу и глядя на меня, потом засмеялся. – Да ладно! Ты же все время в кого-то другого была влюблена. То в преподавателя философии, то в будущего мужа… И рассказывала мне об этом…

– Извини.

– Ни за что! По крайней мере, не так просто… Я, можно сказать, всю жизнь раненый хожу, после того, как одна девушка прогнала меня в самый неподходящий момент… А ты – «извини»!

Олег снова засмеялся, а я, уже вспомнив тот случай, который мы сейчас так легко и весело обсудили, заодно по привычке быстро оценила здоровье пациента по его зубам и всему внешнему виду. Зубы ничего. Леченые, но, похоже, свои. Волосы, конечно, чуть поредели, но по всей голове, без залысин. Под глазами морщинки есть, мешков нет. Второго подбородка тоже нет… Появилась только некоторая общая округлость лица, наел мой бывший друг щечки, не очень плохо, наверно, жил все эти годы…

– Что так смотришь?

– Вредные привычки ищу.

– Вот, первая, – он достал пачку сигарет. – Помнишь, ты говорила: «Ты не мой мужчина, раз куришь. Мне нравятся некурящие…» А сейчас?

– А сейчас мне никто не нравится.

– Как это? – спросил с чисто мужской наивностью Олег.

– Физиология другая, вот как. Одинокому мужчине понравится та, которая не откажет, а женщина не откажет тому…

– … кто понравится! – договорил за меня Олег и снова засмеялся. – Ну ладно! Не расстраивай меня перед обедом! Я помню, ты еще и раньше всё делила мир на мужчин и женщин.

– А как иначе? Так он и делится. Разные миры, соприкасающиеся и пересекающиеся лишь с одной целью… Не нами так задумано.

Олег пододвинул ко мне бокал с темно-красным вином, который только что наполнила официантка.

– У тебя очень красивые и грустные глаза, ты по-прежнему мало красишься, тебе это идет… И мне трудно поверить, что мы почти ровесники. Как бы мне хотелось доказать тебе, что точек пересечения у нас гораздо больше, чем та, о которой ты только что сама завела разговор… Вот, например, пошла бы ты со мной на концерт Скрябина?

Я неопределенно кивнула, просто из вежливости. Почему-то мне казалось, что Олег сейчас не пойдет покупать билеты на концерт симфонической музыки, и завтра тоже.

Я старалась слушать, что он говорит, не теряя хотя бы нить. А он говорил и говорил, приятные и ни к чему не обязывающие вещи.

– Единственная женщина из тех, кого я знал в жизни, способная с удовольствием слушать сложную музыку… Или вот еще… У меня есть товарищ, тоже врач. Он стал писать картины, да так здорово, можем с тобой пойти к нему в мастерскую, там есть такая необычная картина, посмотришь – вроде просто лодочки синие стоят, уткнулись в берег, а если отойти в сторону…

Я почувствовала, что от большого глотка вина у меня застучало в ушах, и стало очень тепло. Наверно, я глотнула слишком много. Или ничего не ела с утра. И вчера вечером тоже, кажется, ничего не ела. Конечно, я села ужинать, по привычке бросив на стол две ложки, выставив две чашки, и так с ними и просидела, с этими ложками и двумя нашими с Ийкой любимыми чашками, где по бокам нарисованы как будто детской рукой оранжевые и голубые цветы. Эти вечные небьющиеся чашки старательно изучала маленькая Ийка еще, кажется, совсем недавно, совсем… «Это 'омашка, да, мам? Это 'оза, я знаю…» Только теперь я понимаю, почему мои родители всю жизнь относятся ко мне как к маленькой. Потому что я маленькая живу в их душе. Так же и Ийка. Она никогда не станет для меня взрослой…

– Ты зайдешь ко мне на минуточку? – Олег смотрел мне в глаза, и мне стало неудобно от его взгляда. Он меня держал, настойчиво, не отпуская.

– Куда? – спросила я, продолжая ощущать действие странно пьяного вина.

– Да вот сюда. – Он слегка постучал рукой по узорчатому дереву стола. – Вернись из своих далей, хотя бы пообедай со мной. Вот интересно, а! Как будто не прошло пятнадцати лет. Я, по-прежнему, видя тебя, как дурак, начинаю суетиться, а ты тут же улетаешь в мыслях далеко-далеко, продолжая снисходительно находиться рядом.

– Я могу уйти…

– Не надо. – Он поймал меня за руку, хотя я вовсе и не собиралась никуда уходить. Мне совсем некуда было спешить в тот вечер. – Не надо. Ты удивительная женщина…

– Хотя и очень плохо одетая, правда? – засмеялась я.

– Плохо? – он оглядел мою светлую водолазку. – Почему? Так все обтянуто… красиво…

Вот вам и ответ мужчины, который не очень озабочивается веяниями моды, но ездит на вполне приличной машине, насколько я могу судить, хотя и с правосторонним рулем. Тонкая водолазка обтянула ровненькую круглую грудь и прямые плечики, невысокий воротник открыл шейку, длинненькую, не заплывшую жирком и не перерезанную морщинами, – значит, и одета ты вполне прилично.

– М-м-м… – Олег оглядел свою тарелку, которую только что принесла официантка. – Потрясающе. Здесь очень хорошо готовят. У тебя тоже ничего, кажется… Что-то такое… аппетитное…

– Дать тебе попробовать?

Он быстро взглянул на меня.

– Разумеется…

Я, наверно, стала сходить с ума от одиночества. Мне показалось, что Олег имел в виду что-то совсем другое. По крайней мере, мне неожиданно стало очень неловко и в то же самое время приятно… Да, точно. Это так надвигается возраст, крича во всю глотку: «Добирай! Добирай все, чего не добрала в жизни! Успевай, пока не захлопнулись ворота, пока у кого-то еще вспыхивают глаза…»

Я точно сошла с ума. Или так подействовало вино. Я уж и не помню, когда последний раз пила вино. Кажется, на папином дне рождения. А, нет. На Новый год. Точно. Еще Ийка просила глоточек вина, а я говорила, что ей вполне хватит шампанского. И она так смешно запьянела, села на диван, взяла меня за руку, потом под руку, потом легла мне головой на колени и уснула. А я долго сидела, держа на коленях ее голову, гладя ее нежные, тонкие волосики, слегка подгибающиеся на концах, и думала, как же я счастлива, и пусть таким вот счастливым будет весь год… Вот он и вышел… очень счастливым…

Я быстро отпила еще вина и отставила бокал. Шум в ушах стал потише, но зато тело обрело приятную легкость и гибкость, и мне захотелось потанцевать под тихо льющуюся откуда-то музыку. Не знаю, заметил ли Олег перемену, происшедшую во мне, но он быстро доел, позвал официантку и расплатился.

– Предлагаю кофе выпить где-нибудь в другом месте. Пойдет? – Он чуть поддержал меня за локоть, не сразу отпустив руку, и мне от этого стало необыкновенно приятно.

Я улыбнулась, не зная, что сказать. Я в общем-то не хотела ни кофе, ни пирожных. Просто вдруг стало тепло, хорошо и приятно. Я еще раз улыбнулась. На улице стемнело, но, как это бывает ранней весной, небо было не черным, а густо-синим. Я увидела, как большая яркая звезда покачнулась вверх-вниз и снова застыла на своем месте. Надо же, и никто, кроме меня, похоже, не замечает, какие чудесные вещи происходят на небе…

– Слушай, Сашка… Ты не спешишь? Хочешь, я тебе свой дом покажу? Недавно построил… Пять лет строили… Я его видеть уже не мог, он у меня все силы отнял, и деньги, разумеется. Даже не верится, что ничего больше делать там не надо. Пока не начало где-нибудь отваливаться… или новые идеи в голову не придут…

– Хочу. – Я поежилась. На улице сильно подморозило к вечеру, и в моей шубке стоять на месте было совсем холодно. – Конечно, хочу посмотреть.

На свежем воздухе хмель начал быстро выветриваться, еще быстрее, чем подействовал. Когда мы дошли до машины, я уже четко понимала, что, кажется, Олег имеет на меня какие-то виды, а я, вместо того, чтобы… Вместо чего? От мысли, пришедшей в голову, я даже приостановилась. Вместо того чтобы прийти домой и плакать в опустевшей без Пики квартире, я сейчас сяду и поеду к своему старому товарищу на дачу, посмотрю его новый дом, выпью чашку кофе, и если он имеет на меня виды…

Я взглянула на Олега. Он открыл машину и вопросительно смотрел на меня. С чего же это я решила? Я уже и не помню, когда кто-то имел на меня какие-то виды, разве что попросить бесплатный рецепт или рассказать, что никак не лечится диатез у ребенка. Не лечится и не лечится… Я, вероятно, проговорила последнюю фразу вслух, потому что Олег подошел ко мне ближе, вдруг взял меня за обе руки и подтвердил:

– Не лечится, Сашка. Никак. Сколько лет прошло.

– Диатез? – удивилась я.

Он засмеялся.

– Да вроде того. Детская болезнь. Как вижу тебя, забываю, куда шел. У меня всегда так было. Наверно, у нас с тобой совпадают какие-то невидимые поля. Я читал об этом.

«У меня не совпадают…» – грустно подумала я, глядя на него снизу вверх. А почему, собственно, я сразу себя останавливаю?

– А далеко дача? – быстро спросила я.

– Дом-то? Нет, не очень. По Волоколамке сорок километров. Сорок семь, если точнее. Красивое место, посмотришь. Поехали?

Я кивнула и неуверенно села в машину.

По дороге мне успели позвонить мамы трех маленьких пациентов. Я, стараясь четко выговаривать все слова, объяснила одной, как поставить грудничку клизму, другой – что делать, если все лекарства выпили, а температура как была тридцать девять, так и не сбивается, третьей – как проверить побыстрее, не беременна ли случайно пятнадцатилетняя дочка, чтобы она проверки не заметила…

Олег слушал, как я разговаривала с растерянными мамами, и с очень приятным выражением лица поглядывал на меня, когда мы останавливались у светофоров. А мне было приятно, что ему так приятно на меня смотреть. И что он не просит бесплатный рецепт, и не бросается на меня с обвинениями, как папа Владика, и не кривится от отвращения, как папа Ийки…

На трассе было мало машин, и мы помчались с огромной, как мне показалось, скоростью. Пока мы ехали, неожиданный хмель выветрился окончательно, и я с некоторым сомнением поглядывала на Олега.

Я его не видела столько лет… Случайно встретила на улице… Куда я с ним еду? Зачем? Он, как будто почувствовав мое замешательство, спросил:

– Любишь такие приключения?

– Нет, – честно ответила я.

– И никогда не любила, – кивнул он. – Ни меня, ни приключений.

Это прозвучало так странно, что у меня вдруг пересохло в горле. Вот выбросит он меня сейчас из машины, на плотный слежавшийся придорожный снежок… Или отдаст в рабство бригаде гастарбайтеров… Буду им кашу варить и служить еженощным утешением вдали от родных аулов и хуторов… Да глупости, какие глупости! Я же так хорошо знала Олега, его маму, его брата… Правда, было это лет пятнадцать назад…

Мы резко притормозили и свернули вправо.

– Почти приехали. Не устала? – он взглянул на меня. – Ты замерзла? Дрожишь вся.

– Нет… я… – Я не стала договаривать. Наверно, от переживаний прошлой недели у меня просто разыгралась фантазия. Но отчего-то мне было не по себе.

– Прошу… Ох! – он взглянул на дом, потом на меня. – Вот, веришь, пока строили, так возненавидел его, что когда забили последний гвоздь, вернее, наконец, поставили ровно забор, целый год сюда не ездил.

– А семья?

– Семья… Жена привыкла с тещей ругаться на ее даче, никак не соберется окончательно переехать, здесь же все делать самой надо… Сын, пока строилась дача, подрос. И ему неинтересно. У дочки тоже все подружки на старой даче… Проходи. Сейчас затопим камин, и если будет тяга нормальная, то через полчаса почувствуешь себя как в швейцарском шале.

– А если не будет? – спросила я, постепенно успокаиваясь и не понимая, отчего в машине у меня возникло такое отчетливое ощущение опасности.

– То будет много дыма. И мы пойдем на второй этаж и включим там рефлекторы…

Я вошла вслед за ним в не очень большой с виду дом. Внутри он был безыскусно обит деревом и – как сказала бы подружка Ирка, быстро ставшая эстеткой и любительницей роскоши за несколько лет жизни с Филимончиком, – меблирован по стенкам: диван, чтобы на него сесть, стол, чтобы поесть, стул, чтобы повесить на него свитер, перед тем как лечь на диван.

– Не нравится, да? – увидел Олег мой взгляд. – Не хватило у меня уже сил на мелочи. Свез сюда мебель по остаточному принципу, приятели поотдавали: если не на выброс, то друзьям на дачу. А зря. Уюта никакого, правда?

Я с сомнением огляделась. Да, не то чтобы уюта, а вообще не похоже, чтобы здесь когда-либо бывала женщина в качестве хозяйки. Либо вот такая у Олега жена, та самая, что не разрешила ему когда-то со мной общаться, хотя я и в мыслях никогда не имела сближаться с Олегом. Мне очень нравилось долго разговаривать с ним по телефону, гулять часами по пустынным вечерним улицам Измайлова, где он жил с родителями… Но не более того. Я действительно помню, что он пару раз как-то робко пытался обнять меня и даже один раз поцеловал на прощание. Но мне никогда не нравились робкие мужчины. И на вопрос: «Можно тебя поцеловать?» я только пожимала плечами, потому как мне казалось, что мужчина моей мечты просто не может задать такого вопроса.

Я смотрела на Олега и не очень узнавала в нем того юношу, который довольно невразумительно ухаживал за мной несколько лет в институте. Он с тех пор заметно поправился, и ему это шло, стал очень коротко стричься, видимо, чтобы скрыть начинающуюся лысину, и самое главное, перестал смотреть куда-то вбок, что особенно не нравилось мне в нем раньше.

– Садись, – улыбнулся он. – Можешь завернуться пока в плед. Похоже, нам повезло, сейчас будем греться у камина. Красиво сделан, да? Местный печник делал. Очень популярная сейчас, кстати, профессия. Денег кучу им платят. Вот совсем надоест лечить чужие аденомы, пойду в ученики к печнику. Ты довольна жизнью? – вдруг без перехода спросил он.

Я неуверенно кивнула. Кажется, я разучилась разговаривать с мужчинами. Повзрослев, я твердо усвоила, что дружить с ними не надо, ни к чему хорошему не приводит – либо ты влюбляешься, либо он начинает оказывать тебе знаки внимания, к дружбе не имеющие отношения. А кокетничать я, наверно, никогда не умела. За последние же годы я вообще по пальцам могу сосчитать мужчин, с которыми общалась хотя бы как-то – устно, скажем. Прежде всего, Ийкин папа, не желающий скрывать отвращения при виде меня. Очень неприятно, и трудно потом отделаться от ощущения, что я неприятна не только лично ему, а мужчинам вообще. Часто после коротких встреч с ним я в задумчивости проходила мимо парикмахерской, представляя: вот если бы я, скажем, покрасилась в жгуче-черный цвет, то выглядела бы гораздо эффектнее при своем небольшом росте… Или еще хуже… Так я незаметная и серенькая, вроде тли, а то буду похожа на клопа в женском роде. Потом это ощущение проходит, до следующей встречи, пока Хисейкин снова не выделит невидимые феромоны отвращения.

Еще один мужчина, с которым я регулярно вижусь и разговариваю, – наш главврач, грузный, высокий мужчина, когда-то, если верить Нин Иванне, бывший очень популярным среди медсестер и врачей нашей поликлиники. Но с тех пор прошло лет, думаю, двадцать. И сейчас он устал от всего – от истеричных и неумных мамаш, делающих годами одни и те же ошибки – перекармливающих детей, орущих на них, кутающих малышей не по погоде, верящих наглым и глупым рекламам и сующих любимым деткам непроверенные витамины, пищевые добавки. Устал от их болезненных детей, от сутолоки районной поликлиники, от бесконечной бедности своих врачей, как грамотных, так и безграмотных.

Когда я вхожу к нему в кабинет с чьей-то историей болезни или справкой по уходу за ребенком, которую надо продлить еще на неделю, он сначала говорит: «Ох!», отворачивается к окну, барабанит крупными пальцами по столу, как будто ожидая, что я тихонько развернусь и уйду, еще раз шумно вздыхает и только потом поворачивается ко мне. Мне каждый раз кажется, что его охи и раздражение касаются меня лично, и я пытаюсь как можно быстрее уйти из его просторного пустого кабинета, ярко освещенного старыми лампами дневного света, в котором лица становятся плоскими и зеленоватыми.