Любвеобильные Бонапарты

Драма Дезире

Весной 1795 года Наполеон встретился с Дезире в Марселе и Монтредоне, где находился летний дом семьи Клари. Судя по письмам, во время их прогулок Дезире позволила ему некоторые вольности. Впоследствии Наполеон вспоминал, что лишил Дезире девственности в Марселе и потому сделал впоследствии Бернадотта маршалом и королем Швеции. Он будто бы просветил мать Дезире на сей счет, и 21 апреля 1795 года состоялась официальная помолвка. Но о точной дате свадьбы пока не могло быть и речи, ибо его отправили в Западную армию подавлять восстание в Вандее. Для Дезире расставание было душераздирающим. Сохранившийся черновик ее писем к Бонапарту залит слезами и исписан многочисленными заглавными буквами «Б».

То, что произошло с Наполеоном в Париже, хорошо известно. Подробности можно прочитать в новелле «Жозефина, раба любви» в моей книге «Музы героев». Невзирая на свой ранг, Бонапарт все еще имел кругозор провинциального офицерика и впервые осознал ту власть, которой обладали парижанки, о чем и поделился в письме брату Жозефу:

«Женщины присутствуют повсюду: на спектаклях, на прогулках, в библиотеках… Женщине требуется шесть месяцев в Париже, чтобы осознать, то, что ей причитается и какова ее власть».

Наполеон активно переписывался с Дезире и даже упрекал ее в холодности и пренебрежении его чувствами, но, по-видимому, парижанки произвели на него такое впечатление, что ему стало ясно как Божий день: жена-провинциалка станет обузой на его пути к славе. Известен тот факт, что после 13 вандемьера он делал предложение приятельнице своей матери еще с корсиканских времен, мадам Пермон-Комнен, матери двух девочек, причем своей цели не скрывал:

– С моей точки зрения возраст женщины, на которой я женюсь, мне безразличен, если она, как вы, выглядит на тридцать лет. Мне нужна жена очаровательная, добрая, милая и принадлежащая к Сен-Жерменскому предместью.

Мадам Пермон-Комнен даже не сочла нужным серьезно отнестись к этому предложению. Зато от безысходности, несколько поломавшись, дабы набить себе цену, его приняла увядшая вдовая виконтесса Роза де Богарне, за которой прочно закрепилась репутация самой дорогой куртизанки Парижа. Она буквально околдовала его совершенным владением всех тайн любовных утех. Общеизвестно, что этот брак вызвал бешеное негодование семьи Бонапартов, не утихавшее вплоть до развода. От Дезире Наполеон ловко отделался, потребовав, чтобы она немедленно вырвала у брата и матери согласие на их брак. Но девушки восемнадцатого века не выходили замуж, их выдавали родители.

«Но с чего начать мне, чтобы обрисовать вам то ужасное положение, в каковое вы погрузили меня вашим письмом? Но каково было ваше намерение? Удручить меня? Ах! Вы слишком преуспели в сем. Да, жестокий, вы низвергли меня в отчаяние. Слово «порвать всю связь» заставило меня затрепетать. Я полагала обрести в вас друга, которого любила бы всю жизнь. Совсем нет, надобно, чтобы я перестала вас любить; ибо мое воображение не находит никакого средства получить разрешение на наш союз. Я никогда не решусь поговорить со своими родителями…»

Дезире погрузилась в глубочайшую меланхолию, вообразив себя героиней модных тогда романтических книг, притом настолько сильно, что, как писала в своих воспоминаниях дочь мадам Пермон, Лора, герцогиня д’Абрантес, эта поза сильно смахивала на помешательство. Конечно, положение брошенной невесты сильно подпортило ее репутацию, и она в сопровождении матери постаралась уехать из Марселя, где ее история была известна всем и каждому. Теперь они тенью следовали за Жюли, супругой Жозефа Бонапарта.

Тот после возвышения брата получил дипломатическую должность и отправился сначала в Геную, а затем в Рим, где Жозеф был возведен в ранг посла при Святом престоле. Наполеон время от времени присылал к бывшей невесте свататься то одного, то другого генерала, которые совершенно откровенно признавались, что просят ее руки по указанию Бонапарта. Дезире очень сдружилась с семьей Бонапартов и теперь смотрела на мир их глазами, в первую очередь, проклиная Жозефину, «старуху», испортившую жизнь самого даровитого сына мадам Летиции. В конце концов, она приняла предложение генерала Матюрен-Леонарда Дюфо, которого в первую очередь привлекали ее приданое и возможность войти в ближний круг Наполеона. Ради этого он отказался от старой любовницы, с которой прижил сына. Но буквально накануне свадьбы, 30 декабря 1797 года, генерал был смертельно ранен во время антифранцузского бунта около резиденции посла, палаццо Корсини (каковой бунт был частично спровоцирован неумелыми действиями Жозефа Бонапарта) и скончался на руках у невесты.

Семья Клари вместе с Жозефом возвратилась в Париж. Хотя Жозеф единственный изо всего клана Бонапартов мог ссылаться на приданое жены как источник своего состояния, по Парижу немедленно поползли слухи, что он привез из Италии большие деньги. Это наглядно подтверждалось покупкой великолепного особняка поблизости от улицы Победы (бывшей Шантрен с гнездышком Жозефины). Вскоре Жозеф также приобрел замок Мортфонтен с обширными землями, на которых располагались леса и озера. Современники почти ничего не рассказывают о том, что предшествовало замужеству Дезире с генералом Жан-Батистом Бернадотом, которое состоялось 17 августа 1798 года. В то время он занимал пост посла в Вене. Дезире впоследствии имела обыкновение говорить, что приняла его предложение только тогда, когда ей сказали, что этот энергичный и амбициозный человек может сделать карьеру не менее блестящую, чем Наполеон.

Похоже, муж оправдал ее надежды, ибо в 1799 году он был назначен военным министром Директории. Известно, что Наполеон при подготовке переворота 18 брюмера весьма опасался Бернадота, человека сильных республиканских убеждений, считая его самым сильным своим соперником. В отношении Бонапартов он вел себя весьма независимо, и, невзирая на мольбы Дезире и Жюли, отказался проживать в одном особняке с Жозефом. Кстати, Бернадот был единственным генералом, вернувшимся из Италии без состояния, тогда как все остальные без зазрения совести грабили завоеванные территории. Ходили слухи, что Наполеон привез оттуда три миллиона франков. Бернадот же для покупки небольшого дома в предместье Парижа был вынужден занять пятьдесят тысяч франков у банкира Габриэля Уврара и добросовестно выплатил их.

Когда генерал стал министром, то обнаружил, что братья Наполеона держат его под надзором. Каждый вечер, возвращаясь из министерства, он непременно находил дома одного из Бонапартов – либо Люсьена, либо Жозефа, либо Жюли под тем предлогом, что Дезире еще не вполне оправилась после рождения своего единственного сына Оскара. В последние дни заговора перед переворотом Наполеон попросил Жозефину приложить все усилия, чтобы «очаровать» Бернадота. Теперь эти две супружеские пары чуть ли не ежедневно встречались в каком-либо из домов семьи Бонапарт. Жан-Батист не скрывал своей враждебности к Наполеону, и, когда его попросили принять участие в торжественном обеде, устраиваемом по подписке в честь возвращения Главнокомандующего из египетской кампании, он заявил, что обед следует отложить до тех пор, пока Бонапарт «не объяснит удовлетворительным образом причины, по которым он оставил свою армию в Египте». Бернадот также добавил, что «этот человек не прошел карантин и, вполне возможно, привез с собой чуму, и я не намерен обедать с генералом, зараженным чумой».

Имела место вполне пикантная сцена, когда Бонапарты и Бернадоты были вынуждены совершить четырехчасовое путешествие в одной карете в поместье Жозефа Мортфонтен. Наполеон попросил жену излить все свои чары на супружескую чету, но все ее старания были затрачены впустую. Дезире по приезде тотчас же поспешила к своей сестре, где не без злорадства принялась передразнивать томную манеру Жозефины. Все остальные два дня, проведенные в гостях, были полны размолвок. Дезире ревновала Наполеона к Жозефине, а все попытки Наполеона переговорить с Бернадотом наталкивались на его враждебность. Наполеону оставалось только надеяться, что в день переворота он проявит нейтральность.

Жена Первого консула

После того, как Наполеон стал Первым консулом, положение Жозефины радикально изменилось. Хотя под аркадами Палэ-Рояля из-под полы вовсю торговали книжонками типа «Распутная жизнь мадам Бонапарт», теперь и тень подозрения не должна была касаться первой дамы Франции. Больше всего на свете она теперь боялась сделать лишний faux pas^[3], допустить неправильно истолкованное движение. Окружающие заметили, что Жозефина постоянно искала взгляда мужа, следила за его реакцией на ее поведение. Первый консул заявил, что хочет не только объединить французский народ, но и вернуться к старомодным семейным ценностям и приличиям в одежде. Когда кому-то случалось упомянуть правление Директории, он взрывался:

– Мной не будут управлять проститутки!

Наполеон запретил Жозефине видеться с любой женщиной, чья репутация не слыла идеально безупречной; визитерша была обязана предъявить овальный билетик, подписанный секретарем Бурьеном по приказу Первого консула. В покоях Жозефины уже тогда подлежало неукоснительному соблюдению правило, сформулированное Наполеоном несколько позднее, при установлении этикета императорского двора: «В своих внутренних апартаментах императрица принимает лишь тех мужчин, которые состоят в ее штате». Ее текущий распорядок дня включал днем занятия благотворительностью в сопровождении дочери Гортензии, после ужина в пять часов – игра в карты с двумя другими консулами. Он пожелал, чтобы Жозефина ввела в моду лионские шелка и бархаты – «дабы освободить нас от дани, выплачиваемой англичанам», ибо столь любимый Жозефиной муслин импортировался из Великобритании. Когда Наполеон узнавал, что его жена и падчерица собираются нарядиться в муслин, он просто-напросто разрывал платья сверху донизу.

В 1800 году Бонапарты переехали в королевский дворец Тюильри, где в коридорах еще можно было наткнуться на следы засохшей крови сторонников Людовика ХVI и швейцарских гвардейцев, мужественно защищавших августейшее семейство в августе 1792 года. Наполеон занял комнаты короля, Жозефина – Марии-Антуанетты. Муж каждую ночь проводил в постели с ней, она чувствовала, что ее физиологическое притяжение оставалось еще очень сильным, но теперь стала безумно бояться его внезапных приступов гнева, регулярной кошмарной повинности признания своих огромных долгов^[4] и более всего – развода.

Жозефина немного успокоилась, когда узнала, что Полина Фурэ – «Нильская Клеопатра» – вернулась, наконец, из Египта, но Наполеон не пожелал принять ее, хотя передал ей деньги, подарил особняк под Парижем и нашел подходящего мужа в лице некого Анри де Раншу. Надо полагать, он был военным, весьма вероятно, сложившим голову в наполеоновских войнах, ибо в 1816 году Полина вновь вышла замуж за отставного гвардейского офицера^[5]. Конечно, теперь Жозефина даже в мыслях не могла позволить себе не только бросить заинтересованный взгляд на постороннего мужчину, но даже и допустить греховного помысла. Она, которая не могла переломить себя написать несколько строк мужу во время итальянского похода, теперь садилась за стол, как только последний всадник свиты мужа скрывался за дворцовыми воротами. Ее писем мужу почти не сохранилось, но можно привести для примера одно, написанное в 1804 году, когда тот инспектировал побережье Ла-Манша, проверяя готовность своего воинства к вторжению в Англию.

«Вся моя печаль улетучилась, когда я прочла твое трогательное письмо и излияние твоих чувств ко мне. Как я благодарна тебе за то, что ты уделил время дабы написать столь подробно своей Жозефине. Ты не можешь представить, сколько радости ты дал женщине, которую любишь… Я всегда буду хранить твое письмо, которое прижимаю к сердцу. Оно будет утешать меня в твое отсутствие и направлять, когда я пребываю подле тебя, ибо я всегда хочу присутствовать в твоих глазах, как того желаешь и ты, чтобы я существовала, твоя милая и нежная Жозефина, со своей жизнью, посвященной только твоему счастью.

Когда ты счастлив или на мгновение печален, смоги излить свою радость или свое горе на груди твоей преданной жены; да не посетят тебя чувства, которые я не разделяю. Все мои желания сводятся лишь к тому, чтобы угодить тебе и сделать тебя счастливым… Прощай, Бонапарт, я никогда не забуду последнее предложение твоего письма. Я запечатлела его в своем сердце. Как глубоко оно отпечаталось там и с каким исступленным восторгом мое собственное сердце ответило ему! Да, о да, сие есть также мое желание – угодить тебе и любить тебя – или, скорее, обожать тебя…»

Театральные романы

Как бы ни уверяла Жозефина мужа в том, что любовь к нему составляет все счастье ее бытия, ей уже не было суждено знать покоя, ибо на жизненном пути ее супруга одна за другой возникали новые соперницы. Началось все вроде бы с несерьезных интрижек с легкомысленными служительницами подмостков сцены, каковые испокон веков увивались вокруг известных личностей и особой опасности их семейному счастью не представляли.

Первой стала известная итальянская певица Джузеппина Грассини (1773–1850), обладавшая чувственным контральто, глубоким, с бархатистым тембром, проникавшим до самого сердца, и, вдобавок, ярко выраженным актерским даром и броской внешностью. Диапазон ее голоса был очень широк, причем она с равным успехом выступала как в комических, так и в драматических ролях. Родилась Джузеппина в Варезе, в бедной итальянской семье, единственный соловей из 18 отпрысков. Получив азы певческого образования у церковного органиста, она по его рекомендации отправилась продолжать обучение в Милан. Там 14-летняя девочка нашла своего первого покровителя в лице графа Альберико Бельджойзо, способствовавшего не только совершенствованию ее природных данных, но и первым шагам на сцене. Она с большим успехом дебютировала в 16 лет в Парме и с тех пор делила свои ангажементы между двумя лучшими театрами Северной Италии – миланским «Ла Скала» и венецианским «Ла Фениче».

Перед знаменитой победой в битве при Маренго Наполеон, любивший оперу, посетил в Милане спектакль с ее участием. Хитрая певица решила пойти ва-банк и спела «Марсельезу», после чего была удостоена аудиенции. Там она откровенно напомнила Наполеону:

– Во время вашего первого пребывания в Милане, когда вся Италия была у моих ног и я пребывала в самом расцвете моих красоты и таланта, услаждая все взоры и воспламеняя все сердца, когда не утихали разговоры о моем выступлении в «Деве солнца»^[6], лишь вы остались холодны! Но теперь, когда я недостойна вас^[7], вы снизошли бросить взгляд на меня.

Певица сделала верный ход и стала его любовницей. По воспоминаниям Бурьена, «Наполеон был околдован восхитительным голосом мадам Грассини и, если бы его обязанности повелителя позволяли, он бы в экстазе часами слушал ее пение». Певица последовала за Бонапартом в Париж, где он поселил ее в небольшом доме наподалеку от улицы Победы, известной тем, что когда-то на ней находился особняк Жозефины, и снабдил денежным довольствием в размере 15 тысяч франков в месяц. Она с огромным успехом выступала в театре и на концертах во дворце.

Наполеон навещал ее лишь на короткое время и в обстановке большой секретности. Грассини, женщине бурных страстей, это быстро надоело, она изменила своему высокому покровителю со скрипачом Пьером Родом и отправилась гастролировать по Европе, время от времени возвращаясь в Париж. В 1806 году Наполеон призвал ее в столицу, даровав звание «Первой певицы его императорского величества». Она пела вместе со своим учителем, кастратом Джиролами Крешентини, получала жалованье 36 тысяч франков, 15 тысяч пенсии и доход от ежегодного бенефиса. Как-то в 1810 году пара пела в спектакле «Ромео и Джульетта» в Тюильри. Наполеон пришел в такой восторг от исполнителей, что пожаловал певцу высокий орден Железной короны, а Грассини послал клочок бумаги, на котором было написан приказ казначейству: «Выдать 20 000 франков. Наполеон».

Во время реставрации Бурбонов Джузеппина стала любовницей герцога Веллингтона, победителя Наполеона при Ватерлоо, назначенного послом Великобритании в Париже. Он настолько выставлял напоказ свое увлечение Грассини, что его бедная жена буквально сгорала от стыда. В 1823 году певица покинула сцену и делила свое время между Миланом и Парижем, где у нее был свой салон, в котором певица принимала музыкальных знаменитостей. Одетая пестро, как тропическая птичка, она на забавной смеси итальянского с французским откровенно потчевала посетителей историями своих успехов, подкрепляя их наглядными свидетельствами:

– Наполеон подарил мне сию табакерку для нюхательного табака как-то утром, когда я пришла повидать его в Тюильри…Он действительно был великим человеком, но не захотел послушать моего совета. Ему надо было договориться с этим милым Вилантоном. Кстати, сей мужественный герцог подарил мне вот эту брошь… А под Неаполем меня однажды ограбили бандиты, забрали все дочиста. Ну как может слабая женщина противостоять разбойникам с большой дороги? Я сказала: «Забирайте все, только оставьте портрет моего дорогого императора!» Они сломали и забрали медальон, а вот этот портрет оставили мне!

Грассини держала салон не только из любви к искусству, но также и для того, чтобы дать успешный старт карьерам своих племянниц, дочерей сестры Джованны: выдающимся певицам Джудитте и Джулии, а также балерине Карлотте Гризи. Джулия пользовалась репутацией одной из лучших певиц ХIХ века, примерно такого же положения достигла в царстве Терпсихоры Карлотта, для которой ее муж, хореограф Шарль Перро, поставил балет «Жизель», эту жемчужину балетного жанра.

Сохранилось одно из писем Жозефины ее старой подруге мадам де Крени:

«Я так несчастна, дорогая, каждый день сцены с Бонапартом, безо всякой причины… Я попыталась предположить объяснение и узнала, что Грассини провела в Париже последнюю неделю, явно, она есть причина всех моих неприятностей. Прошу узнать, где живет эта женщина и посещает ли он ее, или же она наведывается к нему сюда».

В 1802 году Наполеон счел нужным переместить свой двор из весьма скромного сельского особняка поместья Мальмезон в роскошно отделанный дворец Сен-Клу. Там Наполеон впервые решил спать в отдельной опочивальне. На Св. Елене он так высказался по поводу прав жены: «Мы были очень буржуазной четой, нежной и сплоченной, разделявшей спальню и ложе. Сие важно для супружеской пары, закрепляя как влияние жены, так и зависимость мужа, поддерживая близость и нравственность… Пока сей обычай длился, ни одна моя мысль, ни один поступок не укрывались от Жозефины. Она угадывала, она знала все, что временами было неудобно для меня. Всему пришел конец после одной из ее сцен ревности. Я решил больше не возвращаться к своей подчиненности». Впоследствии, во втором браке, он боялся, что Мария-Луиза будет настаивать на общем ложе, ибо «я бы сдался. Сие суть истинная прерогатива, истинное право женщины».

Иногда, в халате, с головой, покрытой носовым платком от холода, он шел по коридорам в ее спальню, камердинер Констан освещал ему путь свечой. Обычно он покидал жену в восемь утра, Жозефина призывала своих фрейлин и умышленно сообщала им, где ее муж провел ночь, томно добавляя:

– Вот почему я нынче поздно встала. – Теперь ей приходилось притворяться, что неверность мужа не имеет для нее особого значения. Прелюбодеяние и для него ныне не имело значения, Наполеон, казалось, забыл, как терял голову в разлуке с ней или страдал от ее измен.

– Любовь на самом деле не существует, – высказался он как-то. Это – вымышленное чувство, порожденное обществом. Возможно, я мало пригоден судить об этом, ибо являюсь слишком здравомыслящим…

Бонапарт теперь даже не делал попыток скрывать от жены свои интрижки с актрисами. Когда Бурьен был отправлен в отставку из-за темных финансовых махинаций, Наполеон потребовал ключи от комнаты секретаря, расположенной рядом с его кабинетом. Это помещение меньше всего напоминало деловой кабинет. Весьма ценно для потомков его описание в мемуарах знаменитой трагедийной французской актрисы мадмуазель Жорж: «В глубине комнаты огромная кровать, на окнах плотные занавеси из зеленого шелка, просторный диван; перед камином возвышение. Массивные канделябры с зажженными свечами, большая люстра».

Отныне комната предназначалась для его свиданий, и каждый день мадам Бернар, снабжавшая покои Жозефины свежими цветами, была обязана украшать ими и это помещение. Через своих осведомителей супруга консула узнала о курьезной истории визита к Наполеону актрисы Катрин-Жозефины Дюшенуа. Актриса была некрасива – по меткому выражению писателя Александра Дюма, «ее лицо напоминало тех фаянсовых львов, которых устанавливают на балюстрадах». Но она была сложена как Венера Милосская и, по его же словам, спешила продемонстрировать эти достоинства и отдаться поклоннику как можно скорее, дабы незамедлительно сгладить первое неблагоприятное впечатление от ее внешности. Камердинер Констан препроводил актрису в комнату и постучал в дверь кабинета Наполеона, сообщив о ее прибытии.

– Пусть подождет!

Через час Констан стуком напомнил ему об ожидавшей даме и услышал в ответ:

– Пусть раздевается и ложится!

Когда еще через час Констан вновь напомнил ему о посетительнице, поглощенный работой консул приказал:

– Пусть одевается и уходит!

Дрожавшей от холода актрисе не оставалось ничего другого, как удалиться, проклиная свое невезение.

Однако, его интерес к молоденькой актрисе «Комеди Франсез» Мари-Терезе Бургуэн (1781–1833) оставил некоторый след в ее карьере. Эта дочь парижского сапожника с младых ногтей мечтала о сцене и начинала балериной, но затем у нее открылся драматический талант, и она с успехом блистала в роли молодых героинь. Что касается личной жизни, то Мари-Тереза очень быстро получила прозвище «богини радости и удовольствия». Ее официальным покровителем стал Жан-Антуан Шапталь (1756–1832), химик с европейской известностью, положивший много сил на продвижение развития отечественной промышленности. Когда англичане отрезали пути снабжения Франции продукцией из ее заморских колоний и тростниковый сахар превратился в невиданное лакомство, именно он разработал промышленную технологию производства оного из сахарной свеклы. Наполеон назначил его министром внутренних дел, причем Шапталь не стеснялся резать Первому консулу правду-матку и яростно спорить с ним, за что тот наградил его прозвищем «Папаша-клистир». Одним поздним вечерком 1804 года, когда Шапталь работал вместе с Бонапартом в его кабинете, почти тотчас же после его коронации, Констан доложил:

– Мадмуазель Бургуэн!

– Пусть она подождет! – бросил император.

Шапталю было нетрудно догадаться, что означал визит актрисы к императору в столь поздний час. Он ушел и на другой день подал прошение об отставке. Актриса же почувствовала себя смертельно оскорбленной императором.

В 1808 году во время конгресса в Эрфурте Наполеон для разлечения августейших участников выписал из Парижа театральную труппу, в составе которой была и Мари-Тереза. Актриса очень понравилась Александру I, и Наполеон повелел ей отправиться в Санкт-Петербург, где она с большим успехом играла на сцене в течение двух лет, и молва приписала ей честь быть любовницей императора. Затем она вернулась в Париж и продолжала выступать на сцене «Комеди Франсез», пока ее не вытеснило молодое поколение актрис.

Но отношения великой французской актрисы мадмуазель Жорж – в миру Маргериты-Жозефины Ваймер (1787–1867) – с Наполеоном были более длительными и даже носили некоторый оттенок серьезности, если верить ее мемуарам, тщательно отредактированным известной французской поэтессой М. Дебор-Вальмор. Она была заклятой соперницей мадмуазель Дюшенуа: если та блистала в ролях лирических персонажей, то Жорж рвала страсти в клочья, изображая сильных, несгибаемых женщин. Ей в 1804 году было всего семнадцать лет, но она уже обладала той величественной внешностью благородной римлянки, которая делала ее незаменимой для ролей в трагедиях французского классицизма. Эта дочь актрисы и музыканта начала выступать на сцене с пяти лет и в полной мере испытала на себе уколы всех терний закулисной жизни

Она была неглупа и остроумна; познала любовь в четырнадцать лет с собратом по ремеслу, затем была любовницей Люсьена Бонапарта до того, как он женился на мадам Жубертон, а после его обращения к утехам семейной жизни утешилась в объятиях польского князя Сапеги. Наполеон обратил на нее внимание 28 ноября 1802 года в «Комеди Франсез» на представлении «Ифигении в Авлиде». В тот же самый вечер Констан явился к актрисе с приглашением от господина Первого консула посетить его на следующий день в восемь вечера во дворце Сен-Клу, поскольку тот пожелал лично выразить восторг ее игрой. Оторопевшая актриса быстро взяла себя в руки, изъявила свое согласие и попросила Констана, чтобы он заехал за ней не домой, а в театр – несомненно, она желала, чтобы вся труппа знала об оказанной ей чести. Мадмуазель Жорж облачилась в легкое белое платье из муслина, на голову накинула кружевную вуаль, а на плечи – роскошную кашемировую шаль, ибо на улице было более чем зябко.

Спустившись по лестнице, подобно весталке, готовящейся к выполнению священного обряда, физически ощущая на себе взгляды всех коллег, прилипших к окнам и снедаемых нескрываемой завистью, актриса села в карету с гербом Первого консула. Она тотчас же попросила Констана отвезти ее домой и извиниться от ее имени перед Бонапартом – ею-де настолько овладел страх, что она опасается показаться ему последней дурой. Камердинер с улыбкой заверил красавицу, что мадмуазель будет принята самым обходительным образом, так что все страхи моментально улетучатся.

Наполеон, облаченный в военный мундир, действительно принял ее чрезвычайно любезно, посетовал, что она не приехала к нему раньше с благодарностью за три тысячи франков, присланные им за удовольствие, доставленное ему ее игрой в спектакле «Эмилия». Страх у лукавой актрисы все еще не проходил, она потребовала, чтобы камердинер погасил свечи в люстре и половине канделябров, что и было исполнено. Наполеон поинтересовался как ее зовут; по его мнению, ей больше подходило имя Жоржина. Первое свидание продлилось в оживленной беседе будто бы до пяти утра и ничего греховного не произошло. Единственно, узнав, что кружевная вуаль является подарком князя Сапеги, Наполеон порвал ее «на тысячу мелких клочков» и послал Констана принести «синюю кашемировую шаль и большую вуаль из английского кружева», надо полагать, умыкнутых из обширного гардероба Жозефины.

Актриса уверяла, что стала любовницей Бонапарта лишь на третью ночь. «Он понемногу разоблачал меня. Он изображал из себя горничную с такой веселостью, таким изяществом и приличием, что нужно было уступить ему, невзирая ни на что. И как не быть околдованной и увлеченной этим человеком? Чтобы понравиться мне, он превращался в маленького ребенка. Это больше был не консул, а, возможно, влюбленный мужчина, но в чьей любви не было ни необузданности, ни грубости; он обволакивал вас нежностью, его слова были ласковыми и стыдливыми: невозможно было не испытывать подле него то, что он испытывал сам». Наполеон восторгался ее руками, по словам поэта Теофиля Готье, «настоящими королевскими руками, созданными для скипетра». Правда, ноги ее не отличались красотой: в обществе ходила шутка, что «у мадмуазель Жорж осанка королевы и ноги короля». Тем не менее, Первый консул сам надевал на нее чулки; она пользовалась подвязками с пряжками, требовавшими навыка застегивания, отсутствие какового раздражало Наполеона. Он приказал изготовить для нее круглые подвязки, которые надо было натягивать на ногу. Как-то этот высокопоставленный любовник подарил ей сорок тысяч франков.

Его супруга была в курсе этого романа, ибо данное увлечение несколько подзатянулось, причем Наполеон часто оставался с актрисой далеко за полночь. Однажды Жозефина вместе с мадам де Ремюза ждала его в Желтой гостиной Сен-Клу до часу ночи.

– Определенно, он с мадмуазель Жорж, – заявила Жозефина, – я хочу их поймать. – Она настояла, чтобы мадам де Ремюза сопровождала ее по узкой лестнице, соединявшей два помещения. На полпути женщины услышали шаги Рустана, преданно державшего караул у двери.

– Он порежет нас на кусочки! – воскликнула Жозефина, уронила свечу, и дамы бросились вниз по лестнице в темноте, трясясь от страха.

Однажды вечером во дворец явился министр иностранных дел Талейран, которому было отказано в аудиенции, ибо Первый консул принимал мадмуазель Жорж. На другой день Талейран сказал ей:

– Я сержусь на вас, моя красавица! Вчера меня отослали из-за вас! Гордитесь, такого со мной еще никогда не случалось!

Если верить мемуарам, то мы видим портрет влюбленного Наполеона, который действительно испытывал к актрисе некоторое чувство. Мадмуазель Жорж уверяла, что Первый консул предложил выдать ее замуж за генерала.

– Само собой разумеется, вы оставите театр и будете вести порядочный образ жизни.

Но мадмуазель Жорж заявила, что она не хочет и не может выходить замуж, ибо она – актриса и предпочитает остаться таковой.

– Мне не нужен брак по договоренности, а если мне и найдут человека, который согласился бы играть эту роль, такая особа не достойна ни любви, ни уважения, – Наполеону не оставалось ничего другого, как согласиться с этими словами.

Этот роман закончился совершенно неожиданно одной ночью, когда вопли мадмуазель Жорж разнеслись по всему дворцу. У Бонапарта случился один из тех приступов судорог, сходных с эпилепсией, которые изредка одолевали его. Он, больше всего боявшийся попасть в смехотворное положение, очнулся в окружении лакеев и Жозефины, а полураздетая мадмуазель Жорж поспешно ретировалась. После этого Первый консул две недели не призывал ее к себе, и актриса утверждала, что упрекнула его:

– Я была бы слишком неразумна поверить, что я, совершенно ничего не представляющая собой в этом мире, могла бы занимать место, не скажу в вашем сердце, но в ваших мыслях. Я была простым отвлечением, вот и все. Нет, не до свидания, прощайте.

– Моя дорогая Жоржина, я не увижусь с вами некоторое время. Произойдет большое событие, которое займет все мое время, но обещаю вам, что вновь увижу вас.

Этим событием стала коронация, и мадмуазель Жорж сказала впоследствии Александру Дюма:

– Он покинул меня, чтобы стать императором.

Любовная связь с актрисой прекратилась, но оставалось восхищение ее талантом, которое не уменьшилось ни на йоту. Мадмуазель Жорж ничего не потеряла, а только выиграла, ибо к ее славе выдающейся лицедейки прибавилась еще репутация любовницы императора. Зрители валом валили в театр, дабы воочию увидеть эту неотразимую богиню. В 1807 году в числе ее поклонников появился молодой русский полковник Александр Христофорович Бенкендорф, состоявший адъютантом при российском после графа П.И. Толстом, в будущем шеф жандармов и начальник Третьего отделения канцелярии императора.