Но свет в домиках горит

Шарик

Ночь. Зима. Одинокая и грустная собачка из квартиры сверху играет сама с собой в стеклянный шарик. Прокатывает над моей макушкой, бежит за ним и где-то у самого окна настигает. Радуется, прыгает на всех шести лапах; бережно, словно голову хозяина, несет в зубах обратно. Но в сантиметре от финиша что-то ее смешит, она роняет шарик прямо мне в уши, долго фиксирует его лапами и после мгновения звенящей тишины снова запускает куда-то в дальние уголки меня.

Я прямо чувствую, как он катится во мне, будто в замедленном сном пинбольном автомате, огибая препятствия, ненужные воспоминания, страшные эпизоды, закономерные повторы, маленькие глупости, большие упущения. Уверена, что если всё это встряхнуть, внутри не станет падать снег, а проснутся люди и снова попросят выпустить их оттуда. Но куда их выпустишь – везде ночь.

Вот и катаем этот шарик туда-сюда до самого утра, притворяясь то собачкой, то неспящей соседкой снизу, которая не до конца еще всё разгадала, но слишком много слышит за своим стеклом.

Бесполезные вещи

В каждом доме есть вещь, глядя на которую, вы сокрушаетесь, что захламили свою жизнь чем-то бесполезным. Я всегда в этом случае нейтрализую вспышки совести за необдуманно потраченные деньги простым аргументом: хоть раз, но пригодилась. А нестерпимое желание купить эту вещь за несколько секунд до взмаха карты над терминалом оправдываю универсальным «если очень хочется, то можно».

Радость обладания такой вещью в первые минуты обладания излечивает головную боль, притупляет чувства голода и мести, открывает сердце для любви, провожает до дома. Вещь для одноразовой радости нужна, чтобы в какой-нибудь четверг, если тебе очень хочется испечь пирог, ты не одалживал духовку у соседа; а если приспичило покрутить обруч – не искал по всему телефонному справочнику службу срочной доставки обручей.

У меня таких вещей в доме три: пианино, велосипед и выжигательный аппарат.

Или-или

Однажды на вопрос «Что делать?» мне ответили «ОК», и я вспомнила.

Была у нас учительница, которая на вопросы формата или-или всегда отвечала «да».

«Серафима Лаврентьевна, – спрашивали мы, хотя звали ее совсем не так, – а вот в этой задачке лучше ту самую формулу применить, которой вы нас сегодня научили, или можно на счетах, как мы привыкли?» И она, выписывая что-то очень красивое и греческое на крыльях доски, рассеянно отвечала: «Да».

«Матильда Феофилактовна, – робко окликали мы ее на перемене, хотя еще во вторник она отзывалась на Михаила Петровича, – у нас контрольная в пятницу или все-таки никогда?» И она отвечала: «Да».

«Мы едем на экскурсию в Коломну, Чойбалсан или Бужумбуру? И почему опять на автобусе?» – задавали мы Зинаиде Сильвестровне вопрос посложнее. И она отвечала: «Да».

Она была очень хорошая, наша Ифигения Полуэктовна, поэтому никому даже в голову не приходило приближаться, переспрашивать, уточнять, то ли она имела в виду. Мы просто говорили «ладно» и шли заниматься своими делами – дежурить, выжигать на фанерке или сдавать книжки в библиотеку. Ведь «да» – оно и в Африке «да», особенно если на северо-восточном побережье озера Танганьика закат разливается слева направо.

Звезда с витрины

Проходила мимо киоска «Союзпечать» или как они там теперь называются. Обычно я на выдохе что ли прохожу, а тут получилось на вдохе. И вдохнула облако запахов из детства – новых книг, открыток, розовых китайских ластиков. Вернулась на два шага, стою, разглядываю – газеты, журналы, снежинки, наклейки и даже гипсовых мышей.

– Дайте мне что-нибудь, – даже не говорю, а почти вскрикиваю я, – что-нибудь из этого. Пожалуйста!

– Что именно? – говорит сказочная бабуля, придерживая воображаемые резные наличники.

– Да буквально что угодно, – говорю, – корону или наклейку с машинкой, шариковую ручку или мышь. Пожалуйста!

– А возьмите звезду с витрины? – говорит бабуля и показывает мерцающую звезду, подключенную к перемотанному изолентой тройнику.

Звезда переливается синим, красным и зелёным. Если долго на неё смотреть, можно уже не ехать на работу.

И я беру звезду. И дальше, как в детстве, строгая тетя в очереди, отодвигает меня локтем от волшебного окошка и произносит туда, в сказку:

– «Аргументы и факты», пожалуйста.

Солнце на качелях

Мальчик лет трех в новых синих сапожках с уточками по краям измеряет глубину лужи. Молодая мама терпеливо стоит на берегу и кажется, что считает шаги. Лужа голубая и зелёная, по большей стороне три шага в длину, в самом углу её прячется краешек солнца. Мальчик выходит на середину лужи, так что уточки касаются воды, и проводит по солнцу веткой. Солнце отклоняется вправо, потом влево, снова вправо и снова влево, а потом дрожит, будто хохоча. Мальчик тоже хохочет и поднимает на маму глаза, полные восторга.

«Ну что, Мишка, опять у тебя солнце на качелях?» – улыбается мама.

Лето в луже мёрзнет и дрожит, будто пятна Моне, пока Мишка раскачивает солнце.

Фармацевт

Аглая Поликарповна, фармацевт аптеки на углу, женщина серьезная и участливая, наслаждается общением с каждым клиентом. Их тут немного – может быть, один в час. В аптеке тихо и светло, полы и стеклянные шкафы сверкают космической чистотой. Миниатюрная Аглая Поликарповна в хрустящем накрахмаленном халате едва видна из-за прилавка, легкий ветерок из кондиционера шевелит ее голубые волосы, былая красота блестит в уголках ее глаз.

«Сейчас-сейчас, – суетится молодой человек, отсчитывая мелочь, – десять, двадцать, двадцать пять, двадцать семь, двадцать восемь…»

«Ничего-ничего», – говорит она, едва не добавляя «внучек».

«Ох, вот еще два, три, получилось!» – ликует покупатель, завершая пирамиду из монеток.

«Ничего-ничего, – грустно вздыхает Аглая Поликарповна, закрывая чек, – я не тороплюсь».

И долго еще провожает юношу глазами – до двери, до второй двери, до крылечка, до остановки.

Мышь

Вечер. Ресторан одного мебельного магазина. Кто-то уронил на пол мышь. Молодую, красивую, белую, с длинным ярлыком про стирку.

Маленький мальчик, семеня за маминой тележкой, замечает упавшую, поднимает, долго смотрит ей в глаза, оглядывается, встречается взглядом со мной, спрашивает, моя ли. Я мотаю головой, у меня пирог. Мальчик подходит к большому семейному столу, протискивается между отцом семейства и бабушкой, держа мышь на вытянутой руке, взгляд у него сосредоточенный и важный. Ребенка никто не замечает. У всех суп грибной из пакетика, утка, брокколи, кофе по жетону и фрикадельки с брусничным соусом и шведским флагом.

– Петя! – раздается обыкновенный крик матери, дети которой всегда ровно семенят за тележкой, а потом отвлекаются на солдат, пожар, баню, мышь, хотя, по ощущениям, продолжают семенить за тележкой, но потом оказывается, что их нет уже полчаса.

– Петя! – кричит мама на высоте в три Пети, потом замечает сына и направляется к нему.

– Петя, – в третий раз произносит мама, настигнув мальчика и схватив за петельку.

Мальчик делает три приставных шага влево и предпринимает последнюю попытку найти хозяина мыши. Протиснувшись между столом и тележкой с желтой сумкой, он трогает за локоть девушку лет двадцати. Она оборачивается, Пётр подносит животное прямо к её глазам и говорит ангельским голосом:

– Мысь.

Звуковая волна уносит шестнадцать фрикаделек в неизвестном направлении, в спину мыши вонзается зубочистка со шведским флагом. Неравнодушный Петя аккуратно кладет мышь на прежнее место, обводит мелком и возвращается к маме.

Никто её не ронял.

Бедные

На фудкорте девушка подбегает к молодому человеку:

– Саша, Саша, дай мне денег!

– Ну нет, мы так не договаривались, – говорит Саша и тут же открывает бумажник.

– Я триста возьму. Хотя нет, пятьсот! – говорит девушка и убегает в сторону черных чебуреков.

– Чуду блэк! – выкрикивает королева прилавка.

– Лиза! Лиза! – кричит Саша девушке вслед.

Лиза вопросительно оглядывается.

– Лиза, помни, мы – бедные!

Лиана

– Что-то конкретное ищете? – выплыла нарядным тральщиком из-под сыров и творогов уютная продавщица. На ее кармане вышито «Лиана».

Выходные на рынке – они больше про говорить, чем про купить. Хотя в итоге все покупают. Но насыщаются не этим.

– Сыр, – говорю, – ищу, – и добавляю, – наверно.

– Вы прибыли к месту назначения! – говорит королева сыров и раскрадывает теплые зимние щеки в самой сердечной улыбке.

– Только, – говорю, – не адыгейский, не вот это вот всё, а простой советский сыр. Почему-то, – говорю, – его хочется сейчас, так-то я адыгейский очень люблю.

– Сейчас я вам такой сыр покажу! – говорят прекрасные щеки. – Вы потом полгода ко мне ходить будете. Бежать даже будете за добавкой, а потом сыр кончится, потому что в мае я домой поеду.

– Ох, даже не знаю, – говорю я, а слюни уже текут.

– Но я вернусь! – продолжает дилер, вытирая огромный нож и доставая с прилавка сыр без ценника. – Вы главное прямо как на рынок войдёте, кричите: «Где Лиана!» А там уж я появлюсь.

– Договорились, – говорю, а сама жадно смотрю, как нож в сыр входит, и всё во мне сжимается.

– Вот, – подъезжает к моему носу нож с сыром на борту, – чур, пробовать.

Я пробую каждый карат этого тоненького, почти прозрачного кусочка, и когда последняя крошка исчезает во мне, уже наступает вечер.

Я говорю: «Божественно». И в этом нет ни грамма преувеличения.

– Удивила? – улыбается Лиана.

– Ожидала, – улыбаюсь я на ту же ширину.

Завтра опять пойду.

Маленький смешной алкоголь

Взяла в магазине по дороге домой бутылку вина, потом подумала и добавила мерзавчик просеки на случай, если ничего не почувствую. Ну и ещё батон колбасы, сачок и кошачий наполнитель, чтоб всех запутать. Пробиваю это всё.

– Не пробивается, – говорит кассир Элеонора, указывая на вино.

– Как, – говорю, – не пробивается?? – и чуть не добавляю. – Блин!

– Его уже кто-то до вас купил, – говорит Элеонора.

Я моргаю, чтобы не заплакать. Даже не пытаюсь понять, как это может быть, чтобы кто-то купил до меня, и поэтому мне не могут продать и даже подарить.

– Пойдете менять? – понимающе уточняет женщина.

Я оцениваю новые три километра до винного отдела и решительно говорю:

– Нет.

Элеонора пробивает колбасу, мешок цемента и сачок – сосредоточенно и спокойно, будто это стандартный набор для одинокой девушки после работы. Но тут к ней по ленте подъезжает одинокий мерзавчик просеки, и королеву штрих-кодов пробивает на «хи-хи». Она смеётся сочно, глубоко, во всю грудь, похрюкивая на слабые доли.

– Какой у вас, а-ха-ха, маленький и смешной алкоголь! – еле выговаривает она сквозь смех. – Маленький и смешной алкоголь, ах-ха-ха-ха!

Никогда не чувствовала себя такой беспомощной.

Добро

– Не сюда! – преградила мне путь женщина, когда я, задумавшись, едва не шагнула на траволатор, едущий на меня.

– О боже, спасибо, – сказала я, успев отпрыгнуть, и подумала: «Все-таки, как ни крути, добрые люди меня окружают».

– А у нас, кстати, акция! – прервала спасительница мои размышления о добре и указала на витрину.

– А? – не сразу отозвалась я.

– Акция у нас! – повторила гений стратегического маркетинга. – Беспроводные наушники за одну тысячу рублей.

Всё равно верю в добро.

Шесть парковочных мест

И вдруг выбежал из кустов, подтягивая на ходу штаны, дальнобой, занявший шесть парковочных мест, и ко мне (ну а к кому ещё на абсолютно пустой улице ночью):

– Девушка, девушка!

Ну я, понятное дело, отпрыгнула вбок на шестнадцать метров, инстинкты-с.

– Да ой всё, – говорит, – да я деньги отнимать не буду, погодите.

Ну, раз не будет, вернулась.

– Вы вот подскажите, я сказал навигатору «Булатниковская», а он меня хрен знает куда завез, к наркологической больнице, а куда там грузить?

– Ну я бы попросила: не хрен знает куда, а на Болотниковскую, это почти центр, а вам до МКАДа надо.

– И чо я, и куда я, – говорит, – и где МКАД этот?

– Да вон туда, – говорю, – потом направо. Вот как я иду, за мной прямо поезжайте.

– Так, может, это – подбросить?

Рядом ехал, в общем, шесть парковочных мест и я.

Бун бо нам бо!

– Что-то ещё? – спрашивает девушка с бейджиком Тхань.

Я посмотрела, Тхань – хорошее слово, значит порядочная, интеллигентная, воспитанная. Но повар зовет ее Дилхох.

– Что-то ещё? – повторяет Тхань-Дилхох.

– Да, – говорю, – щас, – говорю и, набирая полные лёгкие воздуха, заказываю, – Бун бо нам бо!

– Зураб, бун бо нам бо! – кричит она в глубину кухни.

– Бун бо нам бо! – эхом повторяет Зураб (или Фонг, или Хьен).

И я жду, что все вокруг начнут танцевать.

Был в опере

Или, например, Леша. Он может взять да и написать среди ночи: «Был в опере».

А ты сиди и гадай, какая драма за этим. Потому что где Леша, а где опера. Это как если бы я сообщила, что была на выставке ковров, и пусть все потом головы ломают, какую игрушку-сверкалочку мне на 8 Марта дарить.

И я говорю: «Леша, спокойно, ты можешь рассказать мне всё. Буквально всю правду. На всякий случай у меня есть коньяк».

«В общем, маньяк-убийца в красном, – с готовностью начинает Леша, – много лет гоняется за каким-то оборванцем, потому что тот был влюблен в его сестру, они хотели бежать, но их застукал папа».

Я наливаю. Говорю: «Продолжай, не нужно держать в себе, пустое это. Ночь, зима. Плакать на морозе – глаза слипнутся, брови инеем покроются, очки запотеют. Нервничать на льду ночью – упадешь, будешь лежать беспомощный. Вон, вся тропинка в старушках».

«В общем, это вышло случайно: он уронил пистолет на пол и случайно убил папу. – оправдывает Леша убийцу, а я забываю, что было до этого – человек-паук или тореадор. – А в финале маньяк находит жертву и сам от его руки погибает, но до этого успевает убить сестру, которая пятнадцать лет маскировалась под отшельника в соседней пещере».

Приятное чувство завершенности сюжета разливается по всему телу.

– А как ты всё это понял? – спрашиваю я минуту спустя.

– Что именно? – настороженно уточняет Леша.

– Ну вот что Альваро убил Карлоса, а тот прикончил Леонору? Они так понятно пели или так убедительно ходили?

– Откуда ты знаешь про Леонору? – прилетает напряженное сообщение, и в ту же секунду зеленый огонек гаснет.

За окном завывает ветер. Все, кто выдал себя, стоят над пропастью, каждый над своей.

Планетарий

Москва. Планетарий. Незнакомая малышня из первого «Д» сидит на полу и коллективно раскручивает Марс.

– Какое небесное тело больше: Земля или Марс? – спрашивает экскурсовод, женщина с красными волосами.

– Скучно, скучно, скучно, скучно, – бурчит, проходя мимо, отбившийся от своей группы мальчик, похожий на Знайку.

– Где меньше притяжение: на Луне или на Венере? – продолжает работать с детьми экскурсовод.

– Мам, пойдём в буфет? – дергает маму за рукав мальчик поменьше.

– К Земле летит вот такая махина, – разводит руки экскурсовод, – какая часть её долетит?

– Вот такая! – показывает ладошку девочка из первого «Д».

– Вот такая! – показывает ладошку побольше – мальчик.

– Бабушка, мне страшно! – плачет девочка детсадовского возраста с маленьким пони в руках.

– Летите на Марс! – скандирует экскурсовод. – Вы там построите исследовательские базы!

– Простите, – поднимает руку мальчик со справочником.

– Да, конечно, формулируй, – улыбается экскурсовод.

– Я читал, что Луна врежется в Землю, и Земля разрушится, – старательно формулирует мальчик.

– Луна улетает от Земли на четыре сантиметра в год, – успокаивает экскурсовод, – у нас будет много других неприятностей, но Земля не разрушится.

Все облегченно вздыхают.

– Так, первый дэ, встаем, встаем, встаем! – командует молодая учительница.

– А что случилось? – спрашивает тревожная девочка.

– А зарядка!

Топпинг

Пожилой иностранец пытается позавтракать в одной сетевой кофейне.

– Добрий ден. Каща, – старательно произносит он, затем сжимает губы для нового сложного слова, но «пожалуйста» сказать не берется.

– Каша? – улыбается девушка за прилавком.

– Каща, – печально повторяет иностранец.

– Гречневая, рисовая, овсяная? – улыбается девушка.

– Да, – кивает мужчина. – Плыз.

– Каша гречневая, рисовая, овсяная? – старательно артикулирует девушка, даже не пытаясь переключить раскладку.

– Оф-сьяная, – повторяет что успел голодный клиент.

– Что-то ещё? – спрашивает девушка.

– Ягода, – говорит иностранец и показывает что-то вроде движений на спиритическом сеансе над воображаемой тарелкой с кашей.

– Топпинг? – догадывается девушка, думая, что продолжает говорить по-русски.

– Ес! Ес! Топпинг! Ес! Ёр инглиш из гюд!

– Клубника, малина, земляника? – улыбается девушка шире щелкунчика.

– Ммм…? – вопросительно мычит иностранец.

– Къ-луб-ни-ка, ма-ли-на и-ли зем-ля-ни-ка? – не менее вопросительно артикулируют работница месяца.

– И-лы-зем-лья-ны-ка, – кивает иностранец, отирая лоб платком с монограммой.

Я примерно так же ем за границей – что успею услышать, то и повторяю. А там уж как повезёт – енот там в манго или припущенная редиска в аспарагусе. Заказал – ешь, уважай чужие традиции.

Морковь

У прилавка с морковью бородатый мужчина лет пятидесяти шести с благородной сединой и в модных очках долго смотрит в одну точку, затем достает телефон.

– Офелия, здравствуй. – говорит он торжественно голосом лектора с каруселью слайдов в диапроекторе. – Чем занимаешься?

В трубке что-то долго и обстоятельно отвечают, он кивает, ещё раз и ещё.

– Да, я читал другую книгу того же автора, – говорит он, перекладывая пакеты с морковью, словно мерчандайзер, – очень неплохо, очень. Обсудим с тобой обязательно.

Офелия опять что-то говорит, бородач кивает.

– Ну, знаешь, Белинский вот сомневался в поэтическом призвании Кантемира, и что теперь, своего мнения не иметь? – говорит лектор, поправляя очки.

Морковь, уставшая от бестактных бесед в её присутствии, падает на пол.

– Малыш, позови маму, пожалуйста, – просит любитель силлабики, поднимая пакет с пола, и через пять секунд говорит голосом уставшего грузчика, – Зин, ну тут есть большая, маленькая, мытая, немытая, я, думаешь, знаю, какая тебе нужна?

Соседи

Приснилось, что купила себе какое-то жилье за три копейки в городе, о котором раньше и не слышала. Просто ткнула наугад на карте ближайших областей – захотелось такого безопасного места, где точно нет никаких знакомых, куда можно уезжать на выходные или насовсем и выращивать вриезии и трахикарпусы на универсальном почвогрунте.

И вот я уже поднимаюсь с чемоданом и комодом по лестнице на четвертый этаж в свою квартиру без евроремонта, веселая и беззаботная, читаю надписи на стенах, дописываю свои. Иду и не сразу замечаю, как навстречу мне спускается одноклассник из квартиры напротив, трое бывших коллег (они снимают вскладчину на пятом), перегоняет (не узнает, слава богу, но всё впереди) учитель домоводства Зинаида Степановна, а с перил свешивается и орёт собака, которую я всегда ненавидела.

Лынок

У рынка мужчина лет шестидесяти ведет за руку мальчика лет пяти.

– Деда! Деда! Зачем мы идем на лынок?

– Покупать огурчики, помидорчики.

– Но я не люблю огулчики, помидолчики!

– Я тоже не люблю.

– Так зачем?

– Видишь ли, Игоряша…

– Деда-деда! – нетелпеливо пелебивает Иголяша. – Давай лучше покупать ледиску и свистульки!

– Но я не люблю редиску.

– Я тоже не люблю!

– Так зачем?

– А свистульки!

Фудзияма

– Нарисуете мне сегодня цветочек? – спрашиваю баристу Кирилла.

– Нет, сегодня не цветочек, сегодня кое-что другое, я отрабатываю технику, – загадочно отвечает художник.

– Неужели наконец котика?

– Ну нет, не котика. Котик – это…

– Пошловато! – подсказывает бариста Павел.

– Пока рисуешь котика, кофе остывает. В котике в этом смысле нет никакого смысла, только котик ради котика, – философски замечает Кирилл.

– И пошловато! – подсказывает Павел.

– Ну так если прикрыть крышкой, то и не будет пошловато, а я буду знать, что там котик, – предлагаю я варианты.

– Если прикрыть крышкой, котику будет темно, – медленно произносит Кирилл, что-то вырисовывая на моем кофе. – Вы не против, если тут с краю будет немного ванильного сахара?

– Нет уж, это будет слишком сладко, – возражаю я.

– Буквально совсем крошечка, вот тут с краешку, – умоляет Кирилл.

– Вы рисуете снежные вершины? – оживляюсь я.

– Ну почти.

– Что же это, что, покажите?

– Секунду.

– Это Фудзияма?

– Нет.

– Это Джомолунгма?

– Нет.

– Это… это…

– Всё. Не получилось.

Вóда

– Сок пока не пей, пусть немного согреется, – говорит суровый на вид папа с вот такенными плечами крохотному мальчику лет трех.

– А бутербродик я буду? – мальчик показывает на два тройных бургера, каждый размером с его голову.

– Какой ты хочешь бутербродик? – папа открывает оба.

– А что там внутри? – спрашивает мальчик.

– Котлетка, сыр, помидорчик…

– Вот этот! – указывает мальчик на коробочку.

Огромный папа придвигает к ребенку бигмак, закладывая оставшийся себе в рот целиком.

– Привет! Вот тебе красный шарик! – выскакивает из-за угла менеджер месяца.

– Секундочку… – мальчик сосредоточенно отщипывает краешек булочки с кунжутом, затем поворачивается к менеджеру и улыбается ему. – Спасибо!

– Как бутербродик? – улыбается и папа, заморивший червячка.

– Очень вкусно! – мальчик доедает свой пиксел. – А что здесь написано?

– Макдональдс, – говорит папа неразборчиво.

– Накдональдс? – мальчик приставляет ладошку к уху.

– М-мак. Мак, первая «м», – артикулирует папа.

– Как машинка?

– Как машинка, как мама, как магазин.

– М-мак… – пробует мальчик слово на вкус.

– А что такое мак?

– Мак… – ненадолго задумывается папа.

– Мак!

– А! Помнишь, на маковом поле Элли заснула со Львом и с Тотошкой?

– М-мак! – повторяет мальчик. – А как делают апельсиновый сок?

– Из апельсина сок выжимают.

– И всё?

– В идеале – и всё, но тут, наверно, воду добавляют и сахар.

– Воду́.

– Вóду.

– Вóда.

– Водá.

– А лук тут есть? – крохотный мальчик возвращается к краешку булочки и заглядывает под нее, как под гриб, умещаясь почти целиком.