Мир сказок грустных, веселых, ироничных и печальных

Многие оборачиваются, стихают разговоры.

– Очень приятно, – Рахиль протягивает руку, она сама любезность, – Ксюша о вас говорит с такой теплотой! – Рахиль явно веселит эта ситуация, приятно поиграть в кошки-мышки со снобами.

– Правда? А вот и мой благоверный, знакомься Сергей, простите, не расслышала вашего отчества.

– Ну, что за церемонии, можно и просто по имени. Успели посмотреть картины? Вы, конечно, знаете, что постмодернизм нынче уже вчерашний день, как, впрочем, и концептуализм Кабакова. Или вы поклонники нонконформизма Зверева и Плавинского? – ерничает Рахиль.

Любаша и Сергей совершенно ошарашены, но Любаша, как всегда, берёт инициативу в свои руки:

– Стыдно признаться, но нам с мужем больше по душе Шилов.

– Ну что же тут стыдного?! – Рахиль развлекается вовсю, надменность «хозяев» по отношению к подруге она никак простить не может. – Он очень знаменит. И нарасхват. Его любят заказчики, что естественно, ведь ещё Ницше заметил, что человек стремится стать произведением искусства, нежели его творцом. Кстати, Любовь Александровна, вам никто не говорил, что у вас совершенно необыкновенное лицо? И никто не предлагал писать вас? Странно. Я вижу вас в лиловой гамме.

– Спасибо, – бедная Любаша растеряна.

– Однако я вас совсем заболтала, простите, – Рахиль улыбается, – знаете что? Мы с Ксюшей устраиваем небольшое суаре в связи с моим приездом. В пятницу, часиков в семь, буду очень польщена. Приходите. Ксюша, объясни, как доехать.

12. Интерьер.

Квартира Ксюши и Рахили. Обе накрывают на стол.

– Куда ставишь фаршированную рыбу? – сердится Рахиль. – Надо в центр. Ты не забыла пригласить отца Иоанна?

– Конечно, без него никак.

– Это точно, иначе все будут говорить только о политике. Где посадим твоих работодателей?

– Они не придут.

– Ошибаешься.

– Снобы самого низкого пошиба.

– Спорим?

– На что?

– Дай подумать.

Некоторое время они расставляют нужные для трапезы предметы: тут нож, там вилка, здесь кольца для льняных, чуть накрахмаленных, салфеток. И всё это быстро, споро, ритмично, словно станцевавшиеся партнёры.

– Свечи? – спрашивает Ксения.

– Перебьются.

– Ты чего злишься?

– Неспокойно мне. – Рахиль расставляет свечи.

– Вечно у тебя так: сначала строгое «нет», а потом… – смеётся Ксения. – Ну, какие предчувствия тебя на этот раз терзают?

– А! Не обращай внимания!

– Так как на счёт пари? Придумала?

– Ага. Если Звягинцевы придут, с тебя фант.

– Какой?

– Любым способом уговоришь Мару с детьми и Йоськой приехать в Москву.

– Их надо уговаривать?

– Мою наседку с гнезда очень трудно сдвинуть.

– А зачем?

– Хочу, чтобы хоть чуть-чуть отдохнули от взрывов, горя и крови.

– Ну, так позвони сама.

– Как же, у неё затянувшийся девичий негативизм. Если я говорю «жарко», обязательно принесёт мне шерстяную кофту, если я говорю «холодно», врубит кондиционер.

– Я-то что получу в случае выигрыша?

Но тут раздаётся стук в дверь.

– Кто у нас никогда не пользуется дверным звонком? – снимая на ходу фартук, произносит Ксения.

– Я, – доносится из-за двери голос.

Входит человек атлетического вида, тот самый, что был на снимке в альбоме, который рассматривала Рахиль в первый день своего приезда. Только сегодня на нём не солдатская форма и не краповый берет: чёрная, длинная ряса, чёрные, начищенные до блеска, полуботинки, а голова не покрыта, и волосы стянуты сзади резинкой. Рахиль и Ксюша достают ему едва до плеча, целуют, приподнявшись на цыпочки.

– Ха! Во что ты превратился, Ваня? – притворно возмущается Рахиль. – Не о такой судьбе мы с Ксюшей мечтали, когда выцарапывали тебя… – но не заканчивает фразу, отец Иоанн перебивает.

– Из детского дома, больного, в чесотке и чирьях, – смеётся отец Иоанн, – ты, мама Раша, неисправима, ну, сколько можно повторять одно и тоже из года в год?!

– Мой руки и за стол, – вступает Ксения.

– И не забудь помыть уши, – вторит ей священник.

Иоанн выходит из ванной, садится к столу.

– А что, других гостей не будет?

– Придут, запаздывают, – Ксения садится напротив, подпирает ладонью щёку и смотрит на молодого человека с умилением.

– Где попадья твоя? – спрашивает Рахиль.

Ксюша под столом бьёт подругу по ноге.

– Чего толкаешься?

– Замолкни, – отвечает Ксения.

– Чегой-то ради?

– Неужели ты ей не сообщила? – обращается Иоанн к Ксюше.

– Бросила? Сбежала к другому?

– Замолкни, Рашка!

– Да что случилось, чёрт подери!

– Не ругайся, мама Раша, грех. – Иоанн встал, отвернулся к окошку.

– Ну-ка, немедленно говори!

– Умерла Маша при родах, – глухо, не оборачиваясь, – ещё в пошлом году.

– Мальчик мой! Почему от меня всегда всё скрывают? – Рахиль вскакивает, обнимает спину Иоанна. – Ребёнок тоже погиб?

– Слава Богу, с маленькой Машей всё в порядке.

– И где она, с кем?

– Одна послушница помогает, приходит, когда я должен отлучиться.

– Значит так, – Рахиль полна решимости, я заберу девочку с собой. Моя наседка обожает детей. Да и я ребёнка на произвол судьбы не брошу.

– Нет. Спасибо. Я сам.

– Ну, что ты можешь? Ты ещё совсем неопытный! Всё, вопрос решён.

– Умерь пыл, воительница, – вступает в спор Ксюша, причём, с несвойственной ей жёсткостью – Ваня давно уж вырос и в наших советах не нуждается.

– Не нуждается, – словно эхо, с тоской произносит Рахиль, – не нуждается…

– Ах, вы мои дорогие мамы! – Иоанн обнимает женщин, он уже вполне овладел собой. – Кормить-то будут сегодня?

– Будут, потерпи. А у вас, православных, сейчас не пост?

– Нет, у нас можно всё есть, а у вас, иудеев?

– Так я ж безбожница!

Раздаётся звонок в дверь. Рахиль вскакивает, бежит открывать. На пороге Звягинцевы.

13. Натура.

Польша. Небольшой приграничный городок. Ухоженный, словно умытый. Квадратное здание из гофрированного металла, раскрытые настежь ворота, внутри две фуры, погрузка картонными, большими коробками почти закончена. Водители в ладно пригнанной синей форме, подписывают документы.

– Янек, позвони на фирму, что мы выехали, – первый шофёр, отдавая документы, обращается к заведующему складом.

(Сцена на польском языке, с закадровым переводом).

– Обязательно. Из Вроцлава на склад везут ещё 2000 флаконов, у меня на стеллажах уже места нет, иголку и ту не втиснешь.

– Что-то мне всё это не нравится, – второй шофёр с кислой миной качает головой.

– Аналогично, – откликается завскладом, – Букашкин на звонки не реагирует, Анри из Франции шлёт факсы – остановите загрузку готовой продукции, а Звягинцев чуть ли ни матом посылает, где товар.

– Бардак, – ворчит первый шофёр, залезая в кабину.

– Скоро мы останемся на улице, – бесится второй шофёр, – говорил же, не связывайся с русскими, обязательно погоришь. Всё, мы поехали.

Взвывают моторы, фуры одна за другой осторожно выезжают из ворот.

Янек закрывает ворота, поднимается по металлической лестнице, заходит в свой кабинет. Садится за стол. Немного подумав, набирает номер на телефонном аппарате:

– Пана Егора попрошу, – с акцентом, но по-русски. – А когда могу его застать, наконец? Да, мобильный тоже не отвечает. И дома говорят, нет его. Вы передаёте, что я его ищу? Спасибо, – снова набирает номер, – пан Сергей? Янек беспокоит. Что происходит?

15. Натура.

Москва. Подъезд дома. Чета Звягинцевых входит в подъезд. Сергей говорит по телефону, он раздражён:

– Я знаю, что собираешь флаконы по всей Польше, я знаю, что ты забил склад под завязку. Почему же отправляешь во Францию? Как это? Поверить не могу. Нельзя останавливать налаженную цепочку! Цикл нарушаем, в конце концов! Егор велел попридержать?! Поверить не могу! Ладно, разберусь, тут какое-то недоразумение. Позвоню завтра. До видзенья, пан Янек.

– Что случилось? – спрашивает жена.

– Ничего, ничего.

16. Интерьер. Внутри подъезда.

Звягинцевы понимаются на лифте, Любаша, прежде чем нажать кнопку звонка произносит:

– Может, зря мы? Вернёмся домой, пока не поздно?

– Чепуха! Эта старуха такая забавная. И ещё мне одна мыслишка в голову пришла. Потом обсудим.

Любаша звонит. Через секунду распахивается дверь, на пороге отец Иоанн.

– Простите, – Сергей в недоумении, – мы к Рахили Борисовне. Ошиблись квартирой?

– Походите, проходите, – бежит к двери Рахиль, – мы вас ждали, за стол не садились. Ха! Я выиграла!

– Простите? – спрашивает Сергей.

– Пари. Ксюша, встречай гостей!

17. Натура.

Егор Букашкин во дворе своего дома. Запирает припаркованный «джип». Вместо того чтобы войти в подъезд, останавливается возле скамейки, стоящей возле детской песочницы, опускается на неё. Сидит, съежившись, отчего кажется ещё меньше ростом. И на лице его такая тоскливая мука! Поднимает голову, смотрит на окна второго этажа, где горит свет. Вздыхает, с трудом поднимается и идёт к подъезду. Медленно, чуть сгорбившись, словно на ногах его тяжеленные гири.

18. Интерьер.

Квартира Егора. На звук открываемой двери выходит Даша, жена Букашкина. У неё тусклые, явно давно немытые волосы, тусклые глаза, смотрит она как будто бы в бок, мимо Егора. Одета женщина в выцветший байковый халат. Трудно определить её возраст.

– Даша, иди к себе.

– Иди к себе, – словно эхо вторит жена.

Егор снимает ботинки, надевает тапочки, сразу проходит на кухню. В мойке и на столе гора немытой посуды. Егор надевает фартук, очищает посуду от остатков пищи, складывает в посудомоечную машину. Всё это в полной тишине. Затем он наливает себе сок, садится, забыв выпить, застывает. В кухню вбегает девочка, похожая на Егора. Ей около 12 лет, но одета она очень уж по-взрослому: длинное бархатное платье с глубоким декольте, в ушах бриллианты, на шее дорогое колье, на ногах туфли на «гвоздиках».

– Бон суар, папа, бон суар! – щебечет девочка, тянется к губам Егора, тот отшатывается.

– Прекрати, Катя.

– Ты меня разлюбил? Мой папусечка, мой золотой, единственный! – дочка повисает на шее отца, потом взбирается ему на колени.

Она ласкает его, но не как дочь, как женщина. Она расстёгивает пуговицы на рубашке, другая рука тянется к брюкам. Слышен скрежет молнии. Егор вскакивает, стряхивает с колен дочку, пытается сбросить её руки. Лицо Кати мутно-бледное, глаза чуть прикрыты веками. С трудом Егору удаётся высвободиться.

– Послезавтра вы с бабушкой и мамой уезжаете в Париж, собери свои вещи.

– Нет! Нет! Никогда, – девочка визжит и топает ногами, – я тебя не брошу, не брошу…

Её как будто заклинивает на этих словах. Она повторяет их и повторяет, потом звук сливается и переходит в истерические рыданья. Катя бросается на пол, обнимает колени отца, тот пытается освободиться. Катя падает на спину, бьёт руками и ногами об пол, визжит, изгибается. Откуда-то из глубины квартиры раздаётся вой, напоминающий рык разъярённого зверя. Егор ладонями затыкает уши, выскакивает сначала из кухни, а потом и вовсе прочь из квартиры. Бежит прямо в домашних тапочках по двору, оскальзываясь на прихваченном морозом тротуаре.

19. Интерьер.

Квартира Рахили и Ксюши. За столом только отец Иоанн, Звягинцевы, Рахиль, видно, все остальные гости разошлись. Ксюша собирает грязные тарелки, затем расставляет чашки, разливает чай.

– Давно я так вкусно не ела, – говорит Любаша, отправляя в рот здоровенный кусок пирога с яблоками, прихлёбывает чай. – Как у вас славно, покойно.

– Милости просим, захаживайте, – Рахиль говорит это вроде бы всерьёз, но в глазах бесы.

– И пахнет как, как, – Любаша не может подобрать слова, – как в детстве.

– Запах детства? – задумчиво произносит Рахиль, – у каждого он свой. Вон отец Иоанн помнит, как в нос шибает хлорка.

– Тебе всё хиханьки да хаханьки. Несерьёзная ты женщина, – смеётся отец Иоанн, – греховодница.

– Вот и зять мой, Йоська, тоже самое утверждает.

– А я помню острый аромат гвоздики, – вдруг произносит расчувствовавшийся Звягинцев, – мама всегда варила глинтвейн. Наши фабричные смеялись над мамой, но пили с удовольствием. Придут, бывало в гости, просят: «Дуся, свари свой пьяный компот!» Откуда она эту диковинку взяла? Представляете, в глухой тайге и глинтвейн!

– От ссыльных, небось, – произносит Ксюша.

– Да, ссыльные у нас почитай весь посёлок был. Одна-единственная фабрика валенки катала, одна школа, один магазин, одно отделение милиции, узкоколейка – паровозик раз в неделю таскал три товарных вагона. Турок посёлок назывался. И откуда в Сибири турки-то?

– Оттуда, откуда и гвоздика, – Любаша произносит это с набитым ртом.

– В нашем магазине был очень оригинальный ассортимент: две огромные бочки – одна со сливовым повидлом, другая с селёдкой, хлеб кирпичиками завозили раз в неделю, мыло вонючее хозяйственное по карточкам, а на полках «Солнцедар», портвейн № 17, чекушки с белой головкой, да ещё пакетики с гвоздикой и хмели-сунели.

– Сразу после войны? – спрашивает отец Иоанн.

– В конце шестидесятых. Вы, москвичи, уже карточек в глаза не видели, а мы…

– Ну! Запел свою песню, расцвёл пышным цветом комплекс провинциала, – фыркает Любаша.

С улицы доносится вой автомобильной сигнализации. Звягинцев вскакивает. Перемена в его облике поразительна – от сентиментальной «расслабухи» ни следа – челюсть вперёд, глаза бешеные, выскочил вон из квартиры, как ветром сдуло. Хозяйки и гости приникают к окнам.

– Ой, ой, ой! – Любаша мечется возле окна и голосит, – Убивают! Милиция! Помогите!

20. Натура.

Двор. Возле подъезда драка. Звягинцев дерётся с двумя парнями неумело, но яростно. Выбегает из подъезда отец Иоанн, за ним несутся Ксения и Рахиль. Любаша застывает на пороге, не переставая взывать о помощи, картинно заламывая руки. А вокруг – ни одной живой души. В окнах не торчат любопытные. С лавочек «сдуло» влюблённых. Хоть изорись – никто не поможет.

– А ну, прекратить, – орёт Рахиль.

Отбросив Звягинцева куда-то в кусты, парни в кожаных куртках и шнурованных до колен ботинках переключают своё внимание на «подкрепление».

– О! Глянь, брат, кто к нам пожаловал!

– Баба Яга!

Рахиль в этот момент и впрямь похожа на ведьму – буйные её волосы выбились из причёски, разметались во все стороны, глаза кажутся ещё больше и блестят, отражая свет фонарей. Она приближается медленно, чуть пританцовывая. Парни в чёрных куртках рассматривают Рахиль, словно диковинку, не замечая, как Ксюша за её спиной резким движением выдёргивает из кармана руку, на которой намотан широкий армейский кожаный пояс с большой металлической пряжкой.

– Цып, цып, курочка, – подзывает к себе один из парней Рахиль, – сейчас я тебе шейку сверчу, а потом зажарю.

– Не разжуёшь. – Рахиль прямо-таки шипит от ярости.

– Чего?

– Мясо старое.

Тут только второй парень замечает отца Иоанна, который стоит чуть позади, стоит тихо, неподвижно, только губы шевелятся, да рукой поглаживает крест, висящий поверх рясы.

– Да брось ты эту мочалку, глянь, мужик в юбке. А ну, давай сюда крест, педик гнойный.

Рахиль делает ещё пару шагов и попадает прямо под свет фонаря.

– Жидовка!? – истерически, прямо-таки восторженно вопит парень.

– Повезло тебе, свинья! – Рахиль делает ещё один шаг, подходит почти вплотную, парень делает шаг назад.

– Убью!

Рахиль подаётся назад, парень, уверенный, что она испугалась, замахивается. Рахиль поднимает колено и со всей силы бьёт его между ног, а Ксюша в этот момент опускает парню на макушку головы тяжёлую пряжку ремня. Из кустов выползает очнувшийся Звягинцев – костюм в клочьях, галстук в лоскутах, лицо в синяках. Любаша рыдает, но от подъезда не отходит. Второй парень приближается к отцу Иоанну. И секунды не проходит, как священник укладывает его прямо на грязный асфальт, носом вниз, руки хулигана высоко заломлены. Первый парень, свирепея от ненависти, унижения и вкуса собственной крови, достаёт из куртки нож. Отец Иоанн в два прыжка оказывается возле него, выламывает руку с ножом, ребром ладони ударяет хулигана по шейным позвонкам, тот «отрубается». Звягинцев, пошатываясь, приближается к парню, которого священник первым уложил носом в асфальт, с трудом стаскивает со своей шеи остатки галстука, связывает руки лежащего.

– Серёженька! Что ты наделал? Галстук от Гуччо, пять сотен баксов стоит! – Любаша бросается на шею мужу.

– Ага! – легко соглашается Звягинцев, обнимая жену.

– Тебе больно?

– Ага.

– И костюм на помойку.

– Ага.

– Тебя же могли убить! И зачем с ними связался? Чёрт с ней, с машиной, пусть бы они ею подавились!

Тут на Сергея нападает неудержимый смех:

– Любаша, ты неподражаема! Галстук пожалела, а машину, ох, не могу.

– А куда этих-то? – спрашивает Ксюша. – Тут нельзя оставлять.

– Идите домой, я с ними разберусь, – отец Иоанн наклоняется, хватает парней за воротники курток, тащит волоком по асфальту. – Нарочно они головы, что ли бреют? За волосы куда сподручнее тащить.

Почти сразу за углом дома опорный пункт милиции. Священник подволакивает хулиганов к входу, привязывает парней остатками галстука друг к другу и приваливает к ступеням, ведущим к дверям опорного пункта.

21. Интерьер.

Кафе. Приглушённый свет. Тихий голос французского шансонье доносится из динамиков музыкального центра. Метрдотель поводит Егора Букашкина и журналистку Марину к столику.

– Я вам принесла журнал со статьёй.

– Спасибо. Вы пока посмотрите меню, – Букашкин быстро листает статью, прячет журнал в кейс.

– Не надо, выберите по своему вкусу, только немного, я не голодна. Честно говоря, меня удивило ваше приглашение.

– Статья замечательно написана, у вас умное и лёгкое перо.

– Да, я среди коллег лучшая.

Егор, коротко взглянув на Марину, едва заметно улыбается:

– Только странно, вы не дали мне готовый материал перед тем, как отдать в набор.

– Я исказила хоть одно ваше слово?

– Нет.

– Всегда работаю без сбоев.

Подходит официант. Егор быстро делает заказ:

– Сен-юбер из дичи, паштет из зайца, на десерт суфле из каштанов, и обращаясь к Марине, – что будете пить?

– Ничего. Только минеральную без газа и кофе.

Официант отходит.

– И всё же, господин Букашкин, зачем вы меня пригласили?

– Давайте без официоза, по-простому, по имени.

– Хорошо Егор. Только скажите прямо, что вам от меня нужно.

– Сначала можно я задам бестактный вопрос?

– Давайте.

– Сколько вы в журнале получили за эту статью?

– Гонорар? В кассе, или в конверте?

– Сколько?

– Простите, но это коммерческая тайна.

– Ладно. Подойду с другого бока. Вы хотите заработать деньги, большие деньги?

– Что такое большие?

– За серию статей не менее 20 000 долларов. Главное, сможете ли разместить в крупных печатных изданиях.

– Даже в телевизионной версии «Совершенно секретно». Только стоить будет на порядок дороже. Когда это нужно?

– Позже, я вам сообщу.

– Согласна.

– Но у меня ещё пара условий.

– К примеру.

– Полная конфиденциальность.

– Само собой.

– Темы определяю я, каждую строчку проверяю я. И никакого диктофона.

– Договорились.

– Прекрасно. А вот и наш заказ.

Марина принимается за еду. Ест быстро, жадно, будто вот-вот отнимут у неё. Егор исподволь наблюдает. Как часто можно многое понять о человеке по тому, как он ест!

22. Интерьер.

Загородный дом Звягинцевых. Ксения домывает посуду, расставляет по местам. Любаша внимательно за ней наблюдает. Звягинцева не видно, зато хорошо слышно. Он кричит в телефон, мешая французские, польские и русские слова, щедро приправляя всю эту языковую мешанину ругательствами:

– Я тобе не литошчивей организацион, блин, не хцен ми дач листы, пся крев? Гнуйник хренов! – Сергей брякает трубку.

– Не кричи так, Серёжа, иди сюда, объясни толком, что случилось, – зовёт мужа Любаша.

Сергей входит в кухню, красный, взлохмаченный, говорит, совершенно не обращая внимания на Ксению:

– Я ему что, благотворительная организация? Деньги переведены, а он мне не удосужился не только товар доставить, но даже ведомость по факсу не переслал! Придётся лететь в Польшу, а потом во Францию. Всё должен сам, чем Букашкин занимается?!

– Это ты у меня спрашиваешь? Может, лучше с ним поговорить?

– А не могу!

– Почему?

– Опять лёг на дно, паразит! Ни в офисе, ни дома. Растворился.

– Знаешь, может, Егор выдохся. И не удивительно, жить в таком аду сам рехнёшься.

– Плевал я на его домашние проблемы! У нас чётко распределены обязанности – на нём переправка духов, на мне продажа в России.

– Подумай, его предложение нам очень выгодно. Ты последнее время с ним маешься – то поставки срывает, то исчезает невесть куда. Давай выкупим его пакет акций, а?

Звягенцевых совершенно не смущает присутствие Ксении. Ксюша же уже снимает фартук, собираясь уходить.

– Как с кредитом? – спрашивает у мужа Любаша.

– Всё в порядке.

– А проценты?

– Ноль.

– Значит, большой «откат»?

– Да.

– Так выкупай поскорее, пока Егор их не продал кому-то стороннему!

– Женщина, подумай! Представляешь, как вся эта свора на меня накинется? Сто процентов акций? И тут как тут – антимонопольный комитет, потом аудит за аудитом. Налоговые органы бульдогами вцепятся. Комиссиями замордуют. Они как рассуждают?! Если он такой богатый, что владеет ста процентами, так мы его ощиплем, как курицу! Конца края не будет! Всю прибыль сожрут взятки, а потом кто-нибудь из этого чиновничьей своры специально обанкротит. Нет. Нужен свой человек.

Ксения уже в прихожей, снимает тапочки, натягивает сапоги. Звягинцевы выходят в прихожую, переглядываются – они понимают друг друга с полу взгляда.

– Вы можете на минуту задержаться? – спрашивает Любаша у Ксении.

– Да.

– Пройдёмте в гостиную.

23. Натура.

Подмосковный посёлок. Бывший совхоз «Путь к социализму». Парники с выбитыми стёклами. Заросшие бурьяном опытные делянки.

24. Интерьер.

Здание совхозной маслобойни, в котором давным-давно всё разворовано и загажено. Среди этого запустения прямо на полу стоят большие прозрачные колбы. Две худые девахи с иссохшими, какими-то «потусторонними» лицами зачерпывают из колб узкими половниками с длинными черенками жидкость и через маленькие воронки разливают её по бутылочкам из-под духов. На полках, что тянутся вдоль стены маслобойни, стоят коробочки, на них надписи на французском языке: «Пуассон», «Суар де Пари», «Мицуко».

Ворота маслобойни распахиваются, задом въезжает «Газель», по бокам которой большая надпись фирмы «Полёт фантазии». Шофёр выходит из машины, раскрывает двери, кричит женщинам:

– Бабоньки! Товар принимайте, готовый загружайте!

– Примем и загрузим, если ты нам еды и курева привёз, – отвечает одна из женщин, говорит она с сильным акцентом.

– Как обещано! – шофёр достаёт из кабины сумки с едой.

Женщины выгружают из «газели» картонные пакеты, в которых в навалку лежат бутылочки из-под духов. Потом они аккуратно заносят в кузов уже готовую к отправке продукцию: розовые, клетчатые, голубые коробочки, уже запечатанные в прозрачный целлофан. Теперь их отличить от настоящих духов совершенно невозможно.

– Шеф просил передать вам зарплату. За вычетом разбитой тары. Распишитесь.

Недовольно ворча, женщины расписываются в ведомости, и только потом пересчитывают деньги.

– Да здесь и половины обещанных не хватает! – возмущается одна из девушек.

– Где наши паспорта? – спрашивает другая.

– Без понятия. Все вопросы к шефу. Я кто? Я делаю, чего приказано. Всё. Буду завтра.

– Скажи шефу, работать не будем, если не вернёт паспорта.

– Сами говорите. Мне до лампочки, не мои проблемы.

Шофёр забирается в кабину и «даёт» по газам. Женщины о чём-то очень громко спорят, но понять их нельзя, так как говорят они по-молдавски.

25. Натура.

Звягинцевы едут в своей машине – серебристом «Ауди», за рулём Любаша. Сумерки. Автомобильная пробка, продвигаются Звягинцевы еле-еле, рывками.

– Зря мы без охраны, страшно, – раздражённо бросает Любаша.

– Захотят ограбить – и никакая охрана не поможет. А так – свидетелей меньше. Перестань нервничать.

– Ненавижу пробки.

– Кто ж их любит?! Давай в левый ряд, уже подъезжаем.

Любаша с трудом перестраивается, останавливается у кромки тротуара.

– Жди. Двери запри. Меня не будет не менее сорока минут.

– Ладно, ладно. Я пока посмотрю новости. – Любаша включает телевизор, вмонтированный в панель.

26. Интерьер.

Сергей входит в помещение банка. Затёртый ковёр, пара кожаных кресел. У стойки, где сидит охранник, Сергея ждёт неприметный мужчина в чёрном костюме.

– Я жду вас уже полчаса, – ворчит мужчина.

– Пробки, да ещё гололёд. Насилу доехали.

– Пошли.

Они проходят по коридору, спускаются по боковой лестнице вниз. Операционный зал.

Любаша в машине смотрит телевизор. На экране – Израиль, последствия террористического акта: несколько машин скорой помощи, носилки с ранеными, плачущие люди, полицейские и врачи помогают раненым…

27. Интерьер.

Квартира Ксюши и Рахили. Работает телевизор. На экране Израиль, последствия террористического акта. Закадровый комментарий журналиста: «Взрыв произошёл на автобусной станции. Несколько десятков человек ранено, шестеро убито…»

На носилках маленький мальчик. Крупно его лицо.

– Выключи, выключи, я не могу больше! – Ксения встаёт с кресла, делает шаг к столу, на котором лежит пульт. Рахиль прикрывает его рукой.

– Ах, видеть не можешь?! А мы вот так живём! Каждый день, каждую минуту! Не война, а планомерное уничтожение всего и вся. Сотни искалеченных и убитых. Эти бляди уверены, что люди заболеют саркомой души – боязнь лечь спать в своём доме, выйти на улицу, сесть в автобус, страх жизни. И неважно, где это происходит – в Иерусалиме, Каспийске, Москве или в Америке.

– Угомонись. Ты же не на трибуне!

Но Рахиль продолжает:

– Не отсидишься, не залезешь в щель, как таракан.

– Будет тебе кликушествовать. Ты ещё о конце света заговори.

– Мне нужны деньги, – без перехода, какой-либо паузы и очень резко вдруг произносит Рахиль.

– Сейчас принесу, – Ксения выходит в другую комнату, открывает ящик письменного стола, берёт потёртую, ветхую косметичку, достаёт из неё три бумажки по сто долларов и тощенькую пачечку пятисотрублёвых купюр. Возвращается к Рахили.

– Вот.

– Что это ты мне суёшь?

– Ну, ты ж сказала, нужны деньги.

– Ха!

– Что означает твоё «ха», хотела бы я знать?!

– Ой, не могу! – Рахиль давится смехом. – Святая простота! Мне нужно много, очень много денег!

– Да на кой они тебе?

– Я организовала негосударственный Центр психологической помощи для пострадавших во время террористических актов и для родственников погибших.

– Ты? Не может быть! Неужели в Израиле подобных организаций нет?

– Есть десятки.

– Ну и?

– А нужны сотни по всему миру.

– Да ты всегда, как чёрт от ладана, шарахалась, если предлагали вступить в партию, профсоюз, или…

– Сравнила рыло с топором!

– Грубиянка.

– И в России тоже организую. Вот для чего нужны деньги.

– Ага.

– Что означает твоё «ага»?

– Ага – это тоже, что твоё вечное «ха».

Подруги дружно расхохотались. Утирая слёзы, выступившие на глазах, Рахиль решительно произносит:

– Будут.

– Кто?

– Не кто, а что.

– Ограбим банк?

– Что-то в этом роде. Сядь и послушай внимательно. Не перебивая. На днях мои хозяева сделали очень странное предложение, – но договорить Ксения не успела, раздался резкий и длинный звонок.

– Кого это черти принесли, – идя открывать, ворчит Рахиль, – как всегда на самом интересном месте.

Она распахивает дверь. На пороге Мара, Йоська и весь их «выводок» от мала до велика – шесть мальчишек в чёрных лапсердаках, на макушках кипы, а вдоль чумазых мордашек вьются пейсы.

– Мама! Ты жива?!! – кричит Мара и бросается к матери, чтобы обнять. Но не тут-то было, Рахиль делает шаг назад, выставив вперёд руки.

– Спокойно. Страсти-мордасти оставим на потом. Сначала объясните, как вы тут оказались?

– Ксюша.

– Ну?

– Дала телеграмму.

– И что в ней?

– Немедленно приезжайте.

– И всё? Это ещё не повод срываться с места…

– Рахиль, может, вы нас в дом пустите? Дети устали, голодны и не мыты, – вступает Йоська.

– Дети? Какие дети? Я тут не вижу никаких детей, одних байстрюков!

Шестёрка с визгом повисает на Рахили, она не выдерживает их веса, падает на пол, обнимает всех поочерёдно. Сущая куча-мала. Мара с мужем втискиваются в квартиру.

Вся семейка за обеденным столом. Дети стучат ложками по тарелкам.

– У вас же нет кошерной еды! – возмущается Йоська.

– Ходи голодный, – тут же парирует Рахиль, – и потом, ты же раввин, вот и проверь еду сам.

– Мама, перестань ехидничать, – вступается за мужа Мара, – хоть ты, Ксюша, вразуми её!

– Эта задача мне не по плечу. – Ксюша выходит на кухню и тут же возвращается с кастрюлей. – Ешьте овсянку, она без молока, только с оливковым маслом. Это-то можно?

Дети набрасываются на еду.

28. Интерьер.

Загородный дом Звягинцевых. Любаша разливает чай. Сергей расставляет рюмки, наливает из графина тягучую, словно патока, наливку. За столом Рахиль. Ксюша возится на кухне. Рахиль смотрит на приборы, приборов только три, рюмки тоже только три. Любаша замечает взгляд гостьи, вскакивает, достаёт из буфета ещё один прибор и кричит:

– Ксения, мы без вас не начинаем, идите же.

– Спасибо, я чуть позже, – не заходя в столовую, отвечает Ксюша.

Рахиль едва заметно, но язвительно улыбается, чуть-чуть, уголком рта.

– Рахиль Борисовна! Сначала вопрос. Можно?

– Да ради Бога!

– Вы гражданка Израиля? Только Израиля?

– Нет, у меня двойное гражданство. Пока ещё гениальная Дума не отменила, кажется.

– Тогда… Не согласились бы вы стать совладельцем акций моей фирмы?

– Что, что?

– Мы обсудили с Любашей. Вы человек, которому можно доверять, не правда ли?

– Стойте, стойте! Давайте-ка я сначала выпью вашей настойки, а то у меня в голове коловращение образовалось.

– Конечно, конечно! Мне её привезли с православной ярмарки. Волшебный напиток! – Сергей суетливо пододвигает к гостье рюмку.

Сделав несколько глотков, Рахиль ставит рюмку на стол довольно резко и так же резко говорит:

– Ха! Вы мне предлагаете стать поручиком Киже?

– ???

– Неважно. Зиц-председатель Фукс?!

– М-м…

– Сколько?

– Что – сколько?

– Ну, Серёженька, вы меня прекрасно поняли!

– 500. Долларов, разумеется.

– За каждую акцию?

– Нет, это вроде гонорара, за услугу.

Совершенно неожиданно для хозяев, Рахиль вскакивает, предварительно резко опустив на стол обе ладони, отчего приборы подпрыгивают, графин и рюмки звенят. Чай из чашек расплёскивается. И Рахиль смеётся, долго и почти до слёз.

– Ксюша! Немедленно сюда! – кричит Рахиль, отсмеявшись.

– Ну?

– Ты слышала?

– Нет. Но я же тебе говорила, что у них есть предложение, а ты, как всегда, не дослушала.

– Давно я так не веселилась.

Любаша и Сергей мрачно молчат. Потом Сергей вздыхает:

– Каковы ваши условия?

– Зачем вам это – не спрашиваю, но кажется, догадываюсь.

– Могу объяснить.

– Не надо, Сергей. Лишнее.

– Вы отказываетесь в принципе? Можем удвоить.

– Мы не на базаре.

– Хорошо, изложите ваши условия.

– В письменном виде, нотариально заверенные?

– Ну, Ксения, ваша сестра и язва!

– Да что вы говорите? Не может быть! – явно развлекается Ксюша. – К тому же мы не родственники.

– Как это? – вступает в разговор Любаша. – Но вы же живёте вместе, да и так похожи!