Свадьба собаки на сене

Маруся удивилась этим словам – они с Петром Никаноровичем никогда ничему подобному не учили детей. И отношения в доме были лишены мелодраматизма. Ну да, история их сватовства и женитьбы была очень романтичной, но романтика закончилась, когда появилось большое и сложное хозяйство. Маруся любила мужа, однако всегда сдерживала себя в проявлениях чувств.

Надо быть повнимательней к ней, думала мать и пыталась решить еще одну задачу. Дело в том, что младшая была крайне необязательной. Пообещать и не сделать, запланировать и забыть, начать и не закончить – это у Младшенькой считалось нормой.

– Послушай, зачем ты это говорила тогда? Зачем ты выступила с этим предложением в школе? – Маруся пришла со школьного собрания, где ей попеняли на то, что дочь сорвала субботник, ею же инициированный.

– Мама, ну, подумаешь! У меня тогда контрольные пошли, и музыка, – без всякого чувства вины отвечала дочь.

– Ты даже не понимаешь, что это не только не красиво, это еще и смешно. Нельзя быть человеком, о котором говорят, что он умеет только болтать! – Марусе было бы даже легче, если бы пожаловались на плохую успеваемость дочери.

– Поговори с ней, – попросила она мужа, – ей же придется учиться в институте и работать. А на работе такое не потерпят.

– Поговорю, – пообещал Петр Никанорович и не поговорил. Он не забыл, он почувствовал, что младшая дочь и так все время чувствует себя виноватой. Он давно заметил, что дочь находится в «ножницах» – между амбициями и результатами своих поступков. Она хочет быть лучше. Однако у нее не получается. И чувство вины от этих, как ей кажется, больших неудач составляет основу ее переживаний.

– Погоди, не дави на нее. «Выпрямится», сейчас такой возраст! – успокаивал Петр Никанорович жену. Маруся не давила, только пыталась слегка «подправить» характер.

В актовом зале царил тот беспорядок, который обычно предваряет любую вечеринку. В углу была свалена верхняя одежда, выстроилась зимняя обувь – девочки уже переодели туфли и теперь двигались по паркету преувеличенно осторожно, стараясь обратить на себя внимание тех ребят, которые пришли раньше положенного времени. Впрочем, это старание было формальным – отношением этих ребят обычно пренебрегали. Ждали других, которые запросто опаздывали и вели себя немного пренебрежительно.

На сцене актового зала валялся старый плакат – поздравление с Новым годом – и остатки мишуры. Вместо них к заднику прикрепили большой транспарант, на котором было написано: «Слава будущим воинам». Плотные шторы украсили воздушными шариками. Отдельно, в стороне, поставили парту с магнитофоном и проигрывателем, рядом положили пластинки.

– Девочки, а куда делся Снегирев? Обещал раньше прийти, уже почти шесть, а его нет, – раздался голос старосты Любарской.

– Зачем он тебе? – прокричал кто-то.

– Как? Он за музыку отвечает, – ответила староста, и все стали громко звать Снегирева, словно он мог прятаться за спинками кресел. В зале стало шумно – девочек веселил любой пустяк. И смех у них сегодня был необычный, словно отсутствие школьной формы сделало его беззаботным и звонким. Девочки готовили бутерброды, нарезали торты, раскладывали печенье. Каждая хотела показать себя хозяйкой.

Сестры поднялись в зал, когда там вовсю кипела работа – девочки заканчивали расставлять на столах чашки и раскладывать открытки.

– Пошли поможем. – Старшенькая подтолкнула младшую.

Но та от работы увильнула и направилась к большим зеркалам, там она и провела все время, пока в зале не появились ребята. Мальчики входили группками, смущенно улыбаясь, хотя давно узнали все секреты – и про концерт, подготовленный девочками, и про подарки, и про угощение. Самые бойкие пронесли в зал бутылки с недорогим вином – на самом вечере пить никто бы не осмелился, но потом, когда большая часть учеников разойдется, можно будет где-нибудь собраться и тогда…

Почти последним в зал вошел высокий светловолосый парень. Он поприветствовал всех, помахав рукой, и девочки, увидев его, как по команде, бросились поправлять прически и наряды. Ничего не предприняла только Старшенькая, которая спокойно продолжала возиться у столов.

– Лукин, опаздываешь! – Кто-то окликнул вновь прибывшего, но Лукин не ответил, он смотрел на дверь. Мимо него проносились озабоченные девочки, что-то спрашивали, но Лукин был рассеян и отвечал с неохотой. Только когда в зал вошел модно одетый парень, на лице Лукина отразилось некоторое напряжение. Словно он не ждал человека, а хотел убедиться в том, что тот не придет. И теперь прикидывал, как себя вести.

– Я думал, ты сегодня у себя в школе будешь, – заметил Лукин, обращаясь к вновь прибывшему приятелю.

– Был ровно двадцать минут, – ответил тот смеясь.

Вошедшего звали Вадим, и он до странности был похож на друга. Тоже высокий – приятный лицом, но смуглый и с темными волосами. Он казался вечно загоревшим. Друг Анатолия Лукина был его ровесником, жил неподалеку, но в школу ездил на Садовую-Кудринскую. Там он углубленно изучал сразу два языка – английский и немецкий.

Приятели сели на длинную скамью, которая стояла вдоль стены и, пока вечер не начался, болтали о пустяках. Когда наступила пауза, Лукин спросил:

– Твоя Тамара тебя поздравила?

– С чего это она моя?! Не моя она вовсе! – ответил Вадим.

– Сам же говорил, что она бегает за тобой. – Лукин покраснел, произнося это.

– Я сказал, что она цепляется ко мне. – Вадим засмеялся.

– Какая разница. Я думал, ты сегодня там будешь, у себя в школе.

– Нет. Скучно. – Друг пожал плечами.

– А здесь весело? – Лукин хмыкнул.

– Тебе жаль, что я приехал? – Вадим в упор посмотрел на друга.

– Фигню говоришь, я просто спросил. – Лукин еще больше смутился. И стало ясно, что ему был неприятен приезд друга.

– А Тамарку я Восьмого марта тоже поздравлю, – равнодушно бросил Вадим.

– Она будет рада, – осторожно предположил Лукин.

– Ну и что. Она мне – не очень. Ну, в общем, так себе. – Вадим кого-то искал в зале взглядом. Лукин это заметил и расстроился еще больше. Он попытался отвлечь Вадима разговорами о занятиях, о новой книге, хоккейном матче, который вчера показывали по телевизору, но приятель его не слушал и по-прежнему смотрел в сторону девочек.

– Что это они так галдят? Что-то там случилось? – спросил Вадим, улыбаясь.

А между тем девочки всерьез переполошились.

– Девчонки, что делать?! Для Вадима нет подарка! Как мы забыли, что он к Лукину придет? И поздно уже! Не придумаешь ничего! – Староста Любарская громким шепотом забила тревогу. Одноклассницы подхватили панику.

– Да, неудобно. – Старшенькая закончила нарезать белые салфетки и прислушалась к разговорам о подарке. – Может, какую-нибудь безделушку найти в классе?

– Не надо. – Младшенькая вдруг вмешалась в разговор. – У меня есть одна вещь. Брелок с маленькой меховой игрушкой. Папе подарили, а папа – мне. Но я ключи на нем не ношу. Он совершенно новый. Давайте его подарим?

– Молодец, вот это дело! – Любарская с важным видом похвалила Младшенькую. – Вот, кстати, сама и подаришь. А то у нас все мальчишки расписаны. Каждая дарит кому-то подарок и читает шутливые четверостишия.

– А у меня нет стихов. Что же я этому вашему Вадиму буду читать?

– «Бородино» Лермонтова прочитаешь, тоже хорошо, – пошутил кто-то. – Девочки, надо начинать, а то потанцевать не успеем.

Любарская захлопала в ладоши, привлекая внимание и усмиряя зал.

– Мы начинаем наш вечер, посвященный празднику. Сейчас мы поздравим наших дорогих защитников и преподнесем им скромные подарки. Затем начнутся танцы, а кто любит сладкое и вкусное – просим попробовать наше угощение. Все сделано нашими девочками.

Раздались аплодисменты, один из мальчиков захихикал, его пихнули в бок, он упал, и началась кутерьма со смехом и шутками. И стало ясно, что весь график мероприятия нарушен, что можно сразу же начинать есть печенье, пить компот и переходить к танцам.

– Я тебя поздравляю, Лукин, – произнесла Старшенькая, вручая ему плюшевого уродца. – Будь сильным и честным защитником Родины.

– Спасибо. – Лукин взял невнятное существо, посмотрел на него и положил в карман, а потом спросил: – Танцевать хочешь?

Вадим Сорокко и Толя Лукин дружили с раннего детства, еще с тех времен, когда малышами до посинения возились в снегу.

– Вы знаете, он в таком виде приходит с горки, что штаны можно в угол ставить. Они все обледенелые! Сколько раз я просила: «Гуляй спокойно, как все дети!» – жаловалась одна мама другой.

– Это им только пять лет, что же дальше будет?! – кивала в ответ другая. – Совершенно неуправляемые, никого не слушаются!

Мамы немного преувеличивали – мальчики были ровно такими, какими им положено было быть в этом возрасте. И, что важно, между ними никогда не было стычек. А уж если они дрались, то никто об этом не знал – они никогда не жаловались друг на друга. Окружающие их принимали за братьев – они были очень похожи. Рост, комплекция, форма носа, глаза – сходство было во всем, кроме цвета волос и оттенка кожи, – Лукин имел белые, словно льняные волосы, Вадим был брюнетом. Разница имелась и в социальном положении – семья Лукина, по выражению его же мамы, была попроще. «У Сорокко все так затейливо! У них бульон – это консоме!» – иронизировала она, но это совершенно не мешало хорошим соседским отношениям. Более того, родители Вадима старались сделать так, чтобы ребята были всегда вместе – на каникулах их отправляли на море, зимой они с отцом Вадима ходили на лыжах, летом – за грибами. В результате всего этого Сорокко и Лукин стали друзьями не разлей вода.

Однажды, когда Толе было десять лет, он нашел старую монетку. Монетка была истерта, к тому же по ней проехался трамвай. Разобрать, что на ней изображено, практически было невозможно. Но Толя монетку не выбросил, а принес домой и показал отцу. Отец отложил в сторону кроссворд и дал волю своему воображению и фантазии. Усадив сына перед собой, он рассказал ему о людях, которые когда-то жили на территории московских земель, о том, как они учились торговать, печь хлеб, строить дома и делать оружие. Отец Толи по памяти начертил древние границы Московского княжества, объяснил, что такое междоусобица и как обстояли дела с богами. Увлекшись, он изложил десятилетнему сыну содержание одной нашумевшей статьи из журнала «Наука и жизнь», которую в свое время обсуждали все образованные люди.

– Понимаешь, до прихода татаро-монгольского ига Русь была уже очень сильным и развитым государством. Был не только свой язык, а для народа это очень важно, но были сильные города с каменными домами. И крыши у них были не соломенные, а крытые черепицей. Уже были университеты, была армия, производили много всего и торговали со всеми соседями.

Толя это слушал открыв рот, а потом задал вопрос:

– А когда пришел хан Батый?

Его потряс рассказ отца, и еще большее впечатление произвела жестокость, с которой захватчики расправились с такой сильной страной.

– Понимаешь, Орда была не то чтобы сильной, она была многочисленной. А у нас всегда людей было не очень много. Ну и конечно, в рабство уводили, убивали. Вот, очень может быть, этой монеткой и расплачивались в те далекие времена.

Отец очень увлекся, рассказывая сыну об истории московских земель. Он что-то приукрасил, что-то добавил, где-то сгустил краски. Толя был ошеломлен услышанным. Они, конечно же, изучали в школе историю, но после рассказов отца мальчик всерьез заинтересовался предметом. В десять лет особенно много о Древней Руси не почитаешь, но он записался в библиотеку, старался брать доступные книжки, участвовал в исторических олимпиадах. Вскоре вся школа знала о его увлечении. О чем бы ни заходила речь, если рядом оказывался Толя Лукин, все сводилось с русичам, вятичам и прочей Киевской Руси. Учительница истории, раздраженная неуемным любопытством ученика Лукина, его стремлением высказаться, дополнить, добавить, а то и поправить ее, педагога, вызвала однажды в школу родителей и намекнула на некоторую одержимость их сына данной темой.

– Понимаете, так бывает в подростковом периоде. Иногда крен происходит в определенную область. Кто-то про инопланетян начинает рассказывать, кто-то постоянно цифры складывает. Может, психиатру показать мальчика?

Учительница была мстительной и глупой.

Отца возмутило ее предложение, он вышел из себя, накричал на историчку, которая, в свою очередь, побежала жаловаться завучу школы. Мать Толи всплакнула и повела сына в поликлинику.

Психиатр им попался умный и начитанный.

– Отличный парень, – сказал он, – сообразительный, все у него нормально. Вам радоваться надо – вдруг еще один писатель Ян растет!

Мать опять всплакнула и вспомнила, что первые карманные деньги ее сын потратил как раз на двухтомник этого самого писателя-историка Яна.

В школе со временем успокоились – учителя перестали раздражаться, однокашники, видя, что Лукин совсем не похож на затюканного умника, а превращается в рослого сильного парня, остерегались над ним смеяться. К тому же им, повзрослевшим, стало наконец интересно слушать, о чем он рассказывает. Если бы девочка, которая так нравилась Лукину, была бы чуточку взрослей, она бы отметила это его упрямство, дотошность, замкнутую решимость быть верным – не важно чему: слову ли, человеку ли, делу ли, – задумалась бы о том, как с ним можно будет жить и что он, в свою очередь, будет требовать от нее. Если бы эта девушка была бы постарше, она бы непременно задумалась о том, как этот парень будет себя вести, повзрослев. И всегда ли во благо будет его неумение и нежелание быть чуть гибче. Старшенькая, хоть и была наблюдательна, но ей не хватало взрослого опыта.

Дружба между Лукиным и Сорокко была предопределена. Они были разными, и это был залог их притяжения друг к другу. Каждый смотрел на другого, словно проверял правильность выбранных путей и целей. И каждый, глядя на другого, получал нужный ответ: «Да, именно я делаю все правильно!» Но такие вопросы задаются не каждый день, а потому в повседневной жизни друзья старались как можно больше времени проводить вместе.

Первые признаки разлада между ними появились только теперь, в десятом классе, и причиной этого была девочка с фиалковыми глазами и со смешным прозвищем Старшенькая. Лукин даже не подозревал, что он был влюблен в нее давно, с младших классов, когда верхом лихости было смахнуть с парты чей-то пенал со всем содержимым на пол и потом смеяться, наблюдая, как пострадавший собирает раскатившиеся ручки и карандаши. Толя Лукин это проделывал со всеми, кроме Старшенькой. Что-то останавливало его, что-то мешало ему быть с ней таким, каким привыкли видеть его остальные. В пятом классе он помог ей передвинуть парту подальше от окна и запомнил навсегда это приятное чувство собственного благородства. Он еще долго гордился собой и искал случая повторить подобный поступок. Правда, случая не представилось. Старшенькая всегда вела себя тихо, справлялась со всем сама, спокойно, не привлекая внимания: не бегала во время дежурства по классу со шваброй, как некоторые, не таскала огромными стопками учебники из библиотеки, – она все делала незаметно и быстро. Толя долго придумывал еще какой-нибудь благородный поступок и не заметил, как они повзрослели.

В один сентябрьский день он вышел из школы и побрел домой. Дорога была скучной – поболтать было не с кем, Вадим Сорокко задерживался на занятиях в своей школе. Толя шел, разглядывая давно изученные окрестности, и вдруг увидел свою одноклассницу, ту самую девочку с фиалковыми глазами. Она стояла у витрины универмага и смотрела на манекены. Манекены были высокими, худыми и фигуристыми, они были задрапированы в шелковые ткани, на головах у них были шляпы. Толя присмотрелся к манекенам, потом перевел взгляд на девочку с фиалковыми глазами и понял, что прежняя девочка исчезла, а появилась новая, точь-в-точь как эти манекены – высокого роста, стройная, с прямой спиной и высокой грудью. И волосы у нее стали будто бы другими – пышными. Теперь она не заплетала их в косы, а собирала наверх. Лукин даже обомлел от увиденного – вот так каждый день ходишь в школу, видишь ее, даже на физике сидишь за одной партой, а самого главного не замечаешь. Толя потоптался на месте, решая, как быть – подойти и заговорить или спрятаться в подъезде рядом. Но тут девочка повернула голову, увидела его и как ни в чем не бывало произнесла:

– Привет, зайдем в магазин, мне надо резинку для трусов купить.

Лукин обомлел не столько от приглашения, сколько от простоты, с которой упомянули резинку для трусов.

– Или подожди меня, подержи портфель, я куплю, и пойдем домой вместе, – сказала она, так и не дождавшись от него ответа.

Лукин молча забрал у нее портфель, а она легко взбежала по ступенькам и скрылась в магазине. Сначала Толя попытался прикрыть ее портфель своим, чтобы одноклассники, если будут идти мимо, не увидели его, потом решил поставить рядом, на крыльцо магазина – вроде стоит тут портфель, просто так стоит, а он, Лукин, рядом, и отношения к нему не имеет. Пока он так размышлял, девочка уже вернулась, забрала портфель и произнесла:

– Спасибо, он такой тяжелый, ужас просто.

– Ну и чего тогда?! Давай понесу! – пробасил Лукин, и так начался его роман со Старшенькой.

Тяжелее всего было рассказать об этом другу. Ну вот как вы себе представляете, встречаются два серьезных мужика, и один другому говорит: «Ты знаешь, я вот тут портфель одной помог донести!» Вполне вероятно, что он получит ответ: «Ну и что!» И дальше уже не объяснить, что, кроме портфеля, который он теперь носит каждый день, есть еще ее глаза, ее улыбка, волосы. И наконец, фигура. Как другу рассказать о том, что увидел?! Да никак. А потому лучше молчать и делать вид, что ничего не происходит. Толя Лукин и молчал. Каждый день он теперь провожал Старшенькую домой и радовался тому, что у нее такое ласковое прозвище. Сам бы он никогда не посмел назвать, например, Иру – Ирочкой или Свету – Светочкой. А тут и решаться не надо, за тебя все сделали ее родители.

– Старшенькая, ты завтра на физру идешь? – спрашивал он.

А она как ни в чем не бывало отвечала:

– Иду. Завтра же лыжи.

И он радовался не только тому, что на уроке физкультуры, который будет проходить в лесу, можно долго побыть вдвоем и никто не помешает, но и тому, что можно ласково обратиться к девушке, которая нравится.

Ровно два года Лукин пытался ответить на вопрос: а как же к нему относится Старшенькая? Он анализировал ее поступки, слова, улыбки, но так и не пришел ни к какому выводу. Спросить ее напрямик Лукин не догадался. Скорее всего ему это и в голову не пришло. В его понимании любовь была похожа на изюм в шоколаде – одно от другого неотделимо, имеет смысл есть сразу. Другими словами, ни к чему раскладывать на составные части уже крепкую конструкцию. Лукину казалось, что вот эта жизнь – вместе в школу, из школы, телефонные разговоры по вечерам, частые встречи вне школы – должна сама по себе привести к какому-нибудь результату. Надо просто подождать. Но в конце девятого класса нарушилась гармония, которой наслаждался Толя. Лукин отлично помнил, в какой момент это случилось и с какого момента появилась настоятельная необходимость знать наперед планы друга.

Вадим и Толя возвращались с футбола – они любили погонять мяч на площадке у школы. Был май, осталось всего два экзамена, потом должно было наступить последнее школьное лето.

– Завтра поеду за учебниками по английскому. – Вадим, разгоряченный беготней, вытер пот со лба. – Съездишь со мной? Потом заглянем в книжный, а позже можно будет пошляться по парку.

Только Лукин собрался ответить, как вдруг они оба увидели Старшенькую. Толе было достаточно одного мгновения, чтобы понять, что надо как можно быстрее отвлечь внимание Вадима. Толя даже не успел удивиться собственной интуиции, собственной сообразительности.

– Черт, дыра! Слышишь, воздух шипит. – Толя сунул мяч в лицо другу.

Но Вадим отстранился, он смотрел на девушку и ничего не отвечал. Тогда Толя набрался мужества и внимательно глянул в ту же сторону. И картинка предстала такой, какой сейчас ее видел Вадим: шла девушка, в которую срочно надо было влюбиться. Никакие определения, эпитеты и сравнения не нужны были – навстречу им шла их любовь.

Дружба их стала другой, полной молчания, подозрений, догадок и открытий. Меж ними воцарился мир, похожий на неначатую войну. Еще не ведутся военные действия, но бряцает оружие, закладываются мины, сушится порох. И главнокомандующие стоят, хмурятся, жалеют друг друга, но ждут момента, когда сделаются окончательными врагами.

В этом возрасте несовпадение желаний и возможностей всегда воспринимается болезненно, особенно если к этому добавляется раннее и сильное чувство. Толя Лукин помнил, как он тогда ненавидел время – оно было против него, да и против Вадима, но о друге тогда не думалось. Думалось о себе и о том, что он ничего сейчас не может сделать – он слишком молод, да что там молод! Он – мальчишка! Он не имеет представления, как это делается, как произносятся эти слова – «Выходи за меня замуж!». И имеет ли он право на них, и будет ли иметь право через год, после окончания школы? Все эти мысли сводили с ума, и не осталось прежнего Лукина, который развлекал Старшенькую по дороге домой. Рядом с ней теперь шел угрюмый, желчный, недовольный и подозрительный парень. Девушка удивлялась, присматривалась, старалась успокоить его, но делала только хуже.

– Что с тобой? – спросила она однажды. – Если тебе неудобно идти со мной – не ходи.

– Почему – неудобно?

– Ну, мало ли… – Она пожала плечами. – Ты такой странный стал. Я только хочу сказать, что ты не обязан ходить со мной. Понимаешь, ты можешь ходить один. Или с кем-то еще. Но не надо только так себя вести – мне все время кажется, что я в чем-то виновата.

Лукин вдруг испугался – еще немного, и они поссорятся. Из-за своей ревности он забыл самое простое правило отношений – надо, чтобы с тобой было хорошо. Чтобы человек не считал минуты до твоего исчезновения, надо, чтобы он ждал с нетерпением твоего появления. Лукин опомнился от этих ее простых слов: «Мне кажется, что я в чем-то виновата!»

– Ты не виновата. Просто… Просто родители цепляются…

– А, – она рассмеялась, – это бывает. У меня тоже – чем ближе к экзаменам, тем строже. Ну, пока? Завтра увидимся?! – Она улыбнулась, а у Толи просто гора с плеч упала. Как он мог, такой дурак, вести себя с ней так?! Как он мог быть грубым и угрюмым?! Нет, завтра, он будет совсем другим! И Толя Лукин теперь притворялся сразу с двумя – с лучшим другом и с девушкой, которую любил. Виной всему были ревность и страх потерять Старшенькую.

Вадим Сорокко привык быть первым. Он почти отлично учился, иностранные языки усваивал быстро, был обаятельным и умел хорошо говорить. Он был в хороших отношениях с ребятами из двора, с одноклассниками, со всеми, с кем приходилось пересекаться. При этом его нельзя было обвинить в приспособленчестве или угодничестве, просто он умел пойти на контакт почти с любым человеком. Конечно, эта черта проявилась в нем уже в юношеские годы. В детстве же драки до первой крови были обычным делом.

В старших классах он очень похорошел – обычная вроде бы внешность вдруг стала очень выразительной. В его лице появилась мужественность. Но не это было главным изменением, которое произошло с ним в те годы. В нем появилось одно качество, которому сложно подобрать определение, – в нем появилось НЕЧТО. Больше и сказать ничего нельзя было. Но именно это «нечто» и стало привлекать внимание. «Я не знаю, в чем дело, но этот парень интригует», – очень непедагогически выразилась его учительница литературы в узком кругу.

Вадим как бы всего это не осознавал. Или удачно делал вид. Ему доставалось все легко. И жизнь его была вполне благополучна. Поэтому, когда он обнаружил, что девочка с фиалковыми глазами уже «занята», да еще не кем-нибудь, а лучшим другом, он был обескуражен. Жизнь его поставила в невыигрышную позицию – и влюбился он отчаянно, и ухаживать за спиной друга за этой девочкой не мог.

Сумасшедшие детские и юношеские влюбленности – нет, кажется, ничего более неловкого. Потом, в зрелости, вспоминается о них неохотно – уж больно много ошибок было сделано. Много неразумного, а потому и не помнится, и не видится то славное милое, что и составляло суть того времени. Времени, когда возраст позволял переживать и вместе с тем надеяться, что уж следующая любовь будет самой настоящей.

– В кино пойдем? – На одной из перемен Вадим подошел к однокласснице по имени Тамара. Кто-то ему сказал, что она в него влюблена. Вадим не был настолько внимателен, чтобы самому это понять. А симпатизировали ему многие, и за этим, как правило, стояла обычная дружба.

– В кино?! – Тамара даже покраснела. По ее выражению глаз, по тому, как она посмотрела в сторону, словно скрывала ликование, по ее голосу Вадим понял, что да, он ей нравится. «Она симпатичная», – только и подумал Вадим. Но даже если он очень постарался бы, он бы не выдавил из себя ни единого вздоха – Тамара, хорошая, влюбленная в него девочка, ему не нравилась, и перспектива провести с ней два часа – кино и небольшая прогулка – показалась ему вдруг ужасной.

– Я позвоню тебе. Я так спросил, просто чтобы знать… – Вадим что-то пробормотал, чувствуя себя придурком.

– Идиот! – воскликнула Тамара и скрылась в ближайшем классном кабинете.

Вадим только успел заметить, что походка у Тамары некрасивая, утиная. «Дура!» – думал он про Тамару. Ему было стыдно за этот разговор, но, как и бывает в таких случаях, винил Вадим пострадавшую сторону.

Больше никаких попыток познакомиться или поухаживать за девочками он не предпринимал. Он понял, что, пока есть та, с фиалковыми глазами, все попытки бесполезны. Вадим затаился и стал ждать. Он ждал, пока они закончат школу. «Это все детство. Как ни крути. Потом, потом, когда это все будет позади, когда начнется другая жизнь, тогда я и приму решение», – разумный Вадим обозначил себе сроки для решения самого важного вопроса, но это благоразумие было вынужденным. Пожалуй, не было более тяжелого года, чем этот, последний школьный. И вроде думать надо было об экзаменах, о поступлении в институт, но все душевные силы уходили на тихое противостояние.

Двадцать третьего февраля Вадим не хотел заходить в школу к Лукину. Он понимал, что сейчас это будет неуместно, что его самого это расстроит, разозлит. Ведь он не сможет что-либо предпринять и останется зрителем. И все же он пошел. Пошел, чувствуя себя по-дурацки, словно незваный гость. Это определение было неприятным, он повторял его про себя почти всю дорогу, надеясь, что оно оскорбит его. Но этого не случилось – определение осталось определением, а желание увидеть девочку с фиалковыми глазами победило.

А в зале уже заиграла музыка, и девочки дарили подарки ребятам, которые хоть и выросли все под два метра, все равно глупо улыбались, получая плюшевых медведей и зайцев. Кто-то уже жевал печенье и ел торт, а кто-то танцевал – половину ламп предусмотрительно погасили, а под потолком крутился зеркальный шар. Вадим не заметил, как исчез Лукин, как он оказался около Старшенькой, которая очень долго ему вручала смешной подарок, смеялась, потом вдруг стала серьезной и утвердительно кивнула на какой-то вопрос. Вадим все понял, как только увидел, что Лукин обнял девочку за плечи и они принялись топтаться в такт модной заунывной песне. Ему надо было уходить, он это понимал – здесь был праздник одного класса, где все уже разбились на пары, а одинокие не чувствовали себя одинокими, потому что были в своей привычной среде. Его здесь знали и хорошо к нему относились, но все равно вызывала недоумение его фигура, одинокая, неприкаянная. Вадим все понимал, но медлил – ему спокойнее было мучиться здесь, глядя, как Лукин танцует со Старшенькой, чем страдать дома, в одиночестве.

– Привет! – вдруг услышал он за своей спиной.

– Привет! – оглянувшись, он увидел Младшенькую. – Ты тоже здесь?!

– Да, мы же всегда вместе, как вы с Лукиным. – Младшая сестра улыбнулась, а Вадим почувствовал в ее словах намек. Хотя, впрочем, ему могло и показаться.

– Да, все верно, вы – как мы с Лукиным. Хотя, смотри, они танцуют, а мы – нет?! Надо исправить ошибку.

Вадим вдруг громко и весело заговорил и при этом почти не обращал внимания на девочку. Он говорил, словно обрадовавшись случаю, который позволил ему остаться здесь, вблизи Старшенькой, и не выглядеть жалким и смешным. Вадим не видел, как его собеседница вдруг залилась краской и смущенно посмотрела по сторонам. Он продолжал безостановочно говорить, словно усыплял ее бдительность:

– У тебя очень красивое платье. Наверное, из Англии, да? Я видел, отец из Англии маме каталог привозил.

Младшенькая промолчала, она уже понимала, что мужчине вовсе не обязательно знать, что платье мамино и выиграно в битве с сестрой. И вообще главное, не говорить про сестру. От нее уже полчаса не отходит этот Лукин, о котором по вечерам на кухне вздыхает мама: «Рано, очень рано для таких отношений!» А у нее, у Младшенькой, никого нет. Даже в ее классе мальчишки не смотрят на нее, хотя она намного симпатичнее большинства девочек. И вот сейчас этот красивый, модный и такой уверенный в себе парень так запросто с ней разговаривает. Да нет, он не просто разговаривает, он пытается понравиться ей. Если это не так, то почему он смотрит с таким значением, рассуждает о длине ее платья, о туфлях, о волосах, которые «очень красивы».

Младшенькая на всякий случай изо всех сил раскрыла широко глаза – она знала, что они у нее необычные, почти фиалковые. Такие глаза достались им с сестрой от мамы, и из-за таких глаз их отец влюбился когда-то в маму и увел ее у какого-то знакомого. Вот это история была! Мама о ней рассказала только недавно, когда они повзрослели. У Младшенькой захватило дух. А вот эта встреча – это уже ее история. Это ее фиалковые глаза! Вот этот человек, этот герой, который перевернет ее жизнь. Младшенькой показалось, что у нее почти остановилось сердце, так оно запрыгало в груди.

– Что с тобой? Что у тебя с глазами? – Вадим вдруг на мгновение уставился на девушку.

– А что с ними? – Младшенькая опять взмахнула ресницами, предоставляя Вадиму возможность рассмотреть их знаменитые глаза.

– Нет, ничего, все хорошо. Мне показалось… Красивые глаза.

Младшенькая довольно улыбнулась, а Вадим продолжил говорить о своих занятиях английским и немецким, о том, куда он собирается поступать, где хочет работать, почему не слушает современную музыку. Вадим так много и так красочно говорил, что даже сам устал.

– Ну что, пойдем танцевать! А то проговорим все время. – Он наконец перевел дух и подхватил совершенно сбитую с толку Младшенькую.