«Наташка была совершенно счастлива, когда получила твое письмо. Когда я пришла, она уже лежала в кровати и письмо было под подушкой. В пианино верит только мама (папа писал, что на заработанные деньги он хочет купить пианино – Н. Л.)… В связи с чудесной организацией прихожу домой в 12, а иногда и в час ночи… Каждый день то собрания, то Ученый совет, то семинары, а то кафедральные дела, разгоны и прочее. Да, к сожалению, о подробностях можно будет поговорить не скоро. Сам понимаешь почему…
Прицкер благополучно исчез, и на меня свалилась вся лаборатория… Зав. подписал распоряжение о назначении меня временным зав. лабораторией. Но… уверяю тебя, что в тысячу раз проще было взяться за заведование кафедрой гистологии во Фрунзе тогда, 10 лет назад, чем сейчас, даже учитывая опыт и прочее. Потому что там была простая привычная знакомая гистология, а здесь неопределенная, неясная, никому непонятная тематика. Придумывать одной – это слишком сложно. И даже тебя нет. У зава (имеется ввиду Ф. А. Дворянкин – Н. Л.) в этом направлении мозги не работают. Он не способен руководить в таких вопросах даже ни шагом. Очень много заставляют заниматься планами лабораторий и оборудованием нового здания, которое должно быть по последнему проекту готово в 51 году. Вчера только кончила принимать зачеты по большому практикуму. Три дня готовились к дню открытых дверей для десятиклассников. Кафедра была показана во всем блеске и внешнем лоске. Наташка, конечно, ходила со мной и страшно внимательно все слушала. Она считает, что у нас в лаборатории было лучше всего, понимаю почему, очевидно, из-за цыплят.»
В письме от 3.5.49, в частности, описывается арест Д. Д. Ромашова, папинового друга и коллеги по кольцовскому институту…
«На днях я была в институте (имеется в виду ВНИИ прудового и рыбного хозяйства, где после войны работал папа. – Н. Л.). Долго разговаривала с Ксеней (К. А. Головинская, жена Д. Д. Ромашова – Н. Л.). Д. Д. перекочевал в Красноярский край и решил там осесть лет на пять, причем будет там работать по специальности. По дороге он сильно заболел и его высадили в Свердловске, положили в больницу, но сейчас он уже доехал…
Первомайские дни провели так. Мы с Наташкой ходили на демонстрацию. Все было так чудесно, народ совершенно оттаял от жары, весеннего воздуха. Жарко было так, что в летнем платье было невозможно, прятались в любую подворотню, пока стояли у Никитского бульвара. В 12 часов были на Красной. Оттуда целой компанией пошли домой пешком. Все твои знакомые – Нина Скадовская, с которой я работаю, ее муж Строганов, Зацепин, Кабак и наши ребятишки. Они много вспоминали ваш большой практикум, Сергей Сергеевича (Четверикова – Н. Л.), Николая Константиновича (Кольцова – Н. Л.) и всех, кого мы так хорошо знаем. Строганов и Зацепин кончали, кажется, на год раньше тебя. Пришли домой и свалились без задних ног. Потом, когда пообедали и выспались, поехали к Майке (Марианне Петровне Шаскольской – Н. Л.) Сегодня сильное похолодание. Наташка играла, потом пошла в кино. А вечером мы никуда не пошли. Наташка решает задачи, а я пишу тебе письмо. На столе у меня стоит гортензия, которая сохранилась от вчерашней демонстрации, вообще их целых три. Так как они были с землей, то Наташка их высадила в горшки и они ожили… Твой цветок потерял листья и мы уже совсем потеряли надежду, что он оживет, но продолжали поливать и он воскрес и пустил чудесные молоденькие листочки. По радио чудесный концерт, и мы наслаждаемся. Нам с Наташкой вдвоем не скучно.»
Выдержки из письма от 23.5.49…
«Наташка очень мучается, что не пишет тебе. Но ты сам понимаешь, какая у нее сейчас горячая пора. Сдавала экзамен по музыке, а т. к. на теорию не ходила, то досталось очень трудно, пришлось дополнительно заниматься с учительницей. В результате у Любовь Александровны – «5», а по теории «4». Играла на отчетном концерте… Сам понимаешь, сколько волнений… В. Москве стоит чудесное лето и, естественно, отпускное настроение, хотя, если рассуждать разумно, то до отпуска и твоего приезда еще 2,5 месяца… И как тут рассуждать разумно, когда в кувшине стоит букет сирени, за окном чудесная весенняя гроза, Патриаршие, кажется, заканчивают период реконструкции и, наконец, готов дом-раздевалка для катка (необходимое сооружение для лета), какие-то необычайные фонари и даже липы, почуяв всю важность момента, распустились особенно пышно… Не сердись за легкомысленное письмо.»
В письме от 13.6.49 мама упоминает нашу домработницу Клаву, которая жила и работала у нас с середины 30-х годов. После войны она опять приехала к нам, и мама пыталась ее прописать. Мама сообщает, что Клаву категорически отказались прописать, и она уехала обратно в деревню.
Письмо от 21.6.49…
«Хорошо, что мы на мой отпуск едем на юг. А то в Москве и в подмосковье ненадежно. Хотя помнишь, как было в маленьком Кропотове в 38-ом? Ты ночью шлепал босиком, да и я тоже. И в Оке купались… Я уж как-то даже не могу себе представить, когда будет это желанное время, что мы будем говорить, говорить и наговориться не сможем… На днях в вестибюле университета встретила Веру Вениаминовну (Хвостову – Н. Л.). Ее дочка учится на первом курсе. Долго с ней разговаривали. Она сообщила одну весть – Микин муж уехал вслед за Митричем. (речь идет об аресте мужа М. Г. Цубиной В. П. Эфроимсона, Митрич – Дмитрий Дмитриевич Ромашов. – Н. Л.). Владимир Владимирович (Сахаров – Н. Л.) до сих пор не работает. Она (В. В. Хвостова – Н. Л.) работает в библиотеке иностранных языков. Вот и все московские новости. У меня новость очень неприятная – назначили секретарем аттестационной комиссии биофака. У нас сейчас аттестация профессорско-преподавательского состава.»
Не могу не привести отрывки из единственно сохранившегося письма папы из Германии от 11.6. 49.
«…видишь ли появились сведения, что на каникулы можно выписывать маленьких детей и жен… Но потом оказалось, что это не получается. Что же делать! Буду по-прежнему стараться изо всех сил скорее довести все до конца и приехать. Сейчас конец хорошо виден – рисунки готовы больше, чем наполовину, текст – хоть и со скрипом и с массой телеграмм, но тоже идет. Контрольный срок выпуска сигналов к 10–15 июля может осуществиться только при самых благоприятных условиях, т. е. при быстрейших ответах из Москвы на мои срочные вопли об ошибках, и если оснований для этих воплей больше почти не будет… Вообще то, что текстовой том обрушился полностью на мою голову, – нет ничего плохого. Без меня он получился бы в неважном виде, с рядом ошибок. Но мне-то это достается сейчас весьма крепко… Но ты ведь, Муся, знаешь, что я люблю, когда много нужной работы. Так что в этом отношении все в порядке. Мне очень досадно, что дочки не пишут (им, правда, сейчас совсем некогда)… Я хотел написать тебе стихи, но ничего не выходит, нужно время. Помнишь, тогда я тебе написал (белыми, правда, стихами) прямо на чистовик. Талант, очевидно пропал. А засесть за это – нет времени. Набралось лишь несколько строчек, а что же посылать обрывки. Мусенька, скучно мне без тебя, без хорошей и нежной… ты ведь знаешь как…»
«На днях получил письмо – на коллегии в Москве, разбирались готовые рисунки. Признали все в полном порядке со стороны художественной правильности, воспроизведения в цвете, и также товарищ пишет, что говорю вам и всем здесь, что Ваша работа по всем линиям, в том числе, и по издательско-производственной выше всего того, на что можно было надеяться. Извини меня, пожалуйста, за похвальбу, но с кем же мне еще делиться как не с тобой. Передай Майе, что здесь ее знакомая по детгизу – редактор Резникова.»
В следующем конверте оказались-таки папины стихи:
Сколько лет промелькнуло над нами,
Сколько звезд пронеслось чередой.
Мы обнявшись по жизни шагаем,
Хоть и трудно бывает порой.
Трудно в длительнейших расставаниях
И в здоровье неважно подчас,
Но не в душ обоюдном вниманьи,
Не в любви и не в ласке у нас.
Эти десять созвездий мелькнувших
Обернулись жестоким лицом,
Оба смерти в лицо посмотрели,
Оба след получили о том.
А хорошего сколько бывало,
Сколько будет еще впереди.
Мы идем во вторую декаду
И поймаем четвертую ли.
Письмо от 25.6.49…
«Трудно мне сейчас почти все время. Но что же делать. Терплю и делаю все, что могу, чтобы хоть как-нибудь облегчить и разрядить обстановку. Но понимаешь, все время ощущение Дамоклова меча… Сейчас я секретарь аттестационной комиссии. Ты представляешь, какая это огромная и ответственная работа. Ведь это по всему нашему факультету. Пока еще не сорвалась. Но к 1-му нужно все кончить, а у нас еще сделана только пятая часть работы. Каждый вечер заседаем до 11–12 часов.
Председатель И. И. (И. И. Презент – Н. Л.). Надо сказать, что обсуждение, к счастью, идет чрезвычайно объективно, чему я очень рада. Наша кафедра пойдет послезавтра… Мне припоминают механику развития…
5 июля должен открыться в Ленинграде съезд гистологов, анатомов и эмбриологов. Я как-то заикнулась И. И. (И. И. Презент – Н. Л.), что не мешало бы меня туда послать. Но он на это ответил, что нечего мне там делать, т. к. ничего нового я там не получу… Но вдруг сегодня утром получаю открытку… Вы являетесь делегатом 5-го Всесоюзного съезда гистологов… Так до сих пор не понимаю, кто меня туда всунул. Боюсь, что на кафедре будет бум. Неужели могут не пустить? Фаина Михайловна (Ф. М. Куперман – Н. Л.) защитила на днях докторскую, и был грандиозный банкет на кафедре…»
Письмо от 11.7.49…
«Оказалось это (быть секретарем аттестационной комиссии факультета – Н. Л.) таким огромным делом, что я приходила, к удовольствию всех окружающих, особенно, Клавочки, в 5–6 часов утра. В течение 2 недель заседали, а потом оформляли… Когда приедешь, расскажу тебе все подробно, как это протекало. Было немало трудного, но и много интересного. Вчера мне сказал Зацепин (не знаю, помнишь ли ты его, но он тебя хорошо знает и учился не то на курс старше, не то моложе тебя) что твои сигнальные номера будут 12-го в Москве. Я не верю этому счастью… На съезд в Ленинграде мне так и не удалось попасть… Хоть мой голос и не имел большого значения (правда И. И. иногда прислушивался и к нему), но иногда использовала свою секретарскую власть и сколько могла выручала. Вчера, в основном, закончили, но в среду нас будут слушать и утверждать (или не утверждать!) наше решение, этажом ниже нашей кафедры (следующее предложение вычеркнуто военной цензурой – Н. Л.).
У меня уже 35 перелитых цыплят (а у Маховки ни одного, а она хвастала и говорила, что цыплята развиваются, и когда ее спросили и что же вылупляется, – она с гордым видом сказала нет, – они просто погибают по другим причинам). Но, к сожалению, никакой разницы по внешнему виду. Нет, и боюсь, что не только по внешнему, но и по внутреннему тоже. Так что уже ходячим стало – переливание из пустого в порожнее – только суметь бы это доказать. Дим, мы нацело изымали белок, клали в инкубатор и развивался цыпленок, только меньше по величине, но совершенно нормальный и погибал на 19 день. Скорей бы ты приезжал, так нужно посоветоваться с тобой, как дальше быть…»
Еще одно мамино письмо сохранилось, предположительно, 1968 года, повествующее о ее поездке на Международный конгресс эмбриологов, который состоялся в горах Северной Италии в Кортина д’Ампеццо…
«Вот я и вернулась из дальних странствий. Я просто счастлива, что мне выпало на долю посмотреть Италию. Вернешься, буду рассказывать и показывать скудными средствами тех открыток, которые куплены и, может быть, тех фотографий, которые неизвестно как получились. Там нужно было, как я и предполагала, только кино, потому что было столько всего динамичного, что простое фото ничего подобного не могло передать.
Что может сказать фото о нашем 10-часовом переезде из Милана в Кортина д’Ампеццо на автобусе через Альпы. Проезжали чудесное озеро Лаго ди Гарди (объезжали вокруг него около 4-х часов, снежные перевалы и т. д.) А в Венеции, где все в движении – гондолы, площадь Св. Марка с тысячами голубей и туристов, важно шествующих монахов и монахинь с черными портфелями. Мы были даже в Помпее и это, пожалуй, самое грандиозное. Для коллекции морей искупалась в Средиземном море в Неаполе, хотя это было купание с приключениями, но все-таки это было здорово. Проезжали у подножия Везувия и где-то вдали виднелось Сорренто и Капри. 5 дней жили в Кортина. Конгресс проходил там так, что каждая секция заседала в разных залах отелей или ресторанов. Общего помещения не было. Мы приехали на следующий день после открытия и уехали накануне закрытия, поэтому не видели торжественных церемоний, но так спланировала путешествие фирма С или Чита, как мы ее называли. Самое пикантное, что мой доклад должен был быть 2-го июля в день закрытия конгресса, а мы уезжали 1-го июля. Я попросила перенести его на другую секцию, как и все те, которые делали доклад в этот день. Мне разрешили, и я доложила на моем английском, но, в общем, кажется, говорила не хуже всех иностранцев.
В объяснениях частного характера и в магазинах меня вывозил, в основном, немецкий, и с ним я спокойно доехала до Рима. Ну вот, собственно, краткий конспект… Я здорово устала от поездок – 5 самолетов, поезд и сотни километров на автобусе за две недели. Вчера на кафедру заходила старшая Наташа. У них все в порядке, выглядит она нормально, передавала тебе привет…»
Сейчас мне кажется, что эти мамины письма – самое интересное из всех моих мемуаров. Если уж речь зашла о письмах, то мне хотелось бы привести и три моих письма, два из них адресованы папе в Германию, а одно – маме. Они сохранились среди маминых писем. Вот они:
«Дорогой папочка! Получила твое письмо. Большое спасибо. Как ты сейчас живешь? Много ли работаешь?
Я тебе послала два письма, но получила от тебя только одно. Напиши, пожалуйста, ты получил мое письмо от 2.1?
У нас все в порядке, все здоровы. От тебя не заразились.
Прошел ли твой грипп?
За каникулы я три раза была в Большом театре и слушала «Снегурочку», «Кармен» и «Князя Игоря». Самое большое впечатление произвела на меня опера «Кармен».
А «Снегурочка» не очень понравилась, конечно, оркестровка хорошая, но арий хороших нет. Опера «Князь Игорь» тоже очень понравилась.
6-го числа у нас был общешкольный маскарад в доме архитектора. Я получила 1-ый приз за оригинальность костюма. Я была шарманщиком. На мне были твои черные брюки (конечно подшитые), бабусин жакет, через плечо была повешена шарманка (коробка из-под торта, который мамуле подарили в день рождения). На ней была наклеена масса всяких открыток. Потом в коробке была просверлена дырка, в которую вставлена ручка от мясорубки (твоей, она пригодилась хоть в этом деле). Но самое замечательное было то, что на шарманке прыгала обезьянка, которая и привлекала всеобщее внимание. На мне была замечательная маска, такой человек с котелком на голове. В общем, мне дали билет в театр драмы.
Мамуля сейчас работает очень много. Она ездит на птицеферму. Там очень интересная работа.
Мы в школе начали учить зоологию и уже прошли строение кролика и некоторых простейших.
Недавно всем классом ходили на экскурсию в Тимирязевский музей на вскрытие крысы. Очень интересно. Ей дали наркоз, так же как и мне.
По геометрии мы проходим все новые теоремы, и мне порой бывает очень трудно. Иногда нуждаешься в объяснении. По физике тоже очень интересно, но, к сожалению, учительница показывает очень мало опытов, все у нее из рук валится.
Ну, пока все. До свидания.
Пиши. Целую тебя крепко тысячу раз, твоя Наташа»
«Дорогой мой папочка! Красновидово, 12 июня 49 г. Давно я тебе не писала. Как ты живешь? Скоро ли приедешь? Сдала я экзамены и теперь живу в пионерлагере МГУ.
Первый экзамен был по русскому письм.
Эпиграфом к изложению я взяла из Горького, «Песня о соколе» – «Безумству храбрых поем мы песню.»
В общем, по изложению я получила пятерку. Второй экзамен был по русскому устн.
Мне достался пятый билет. Там надо было рассказать переход причастий в существительные и прилагательные и рассказать «Песню о вещем Олеге». Я ее даже не рассказывала, а велели рассказать «Украинскую ночь» Гоголя. Я получила пять. Следующий экзамен был по арифметике. Арифметика была у нас только письменная. Нас все время Федор Иванович пугал, что задача будет очень трудная. И действительно, в 5-х классах задача была очень трудная. Мы бы ее ни за что не решили. А у нас задача была очень легкая. Пример тоже не из трудных. И надо было еще решить пропорцию. Потом была история. Мне достался очень легкий 2-й билет. Надо было рассказать о возникновении Рима и о войнах императора Юстиниана. По ботанике я рассказывала о хламидомонаде и о строении семян. И рассказывала не по таблицам, а прямо по семенам под лупой, а по географии мне попался самый последний, самый интересный билет. Там надо было рассказать про Австралию, а в Австралии очень интересный животный мир и растительность. Я получила похвальную грамоту, как и в те годы.
Сейчас отдыхаю в лагере. Здесь замечательная природа. Настоящая русская природа. Также протекает приток Москва-реки. Мы уже начали купаться. Я тебе кажется писала, что я в бассейне научилась плавать, но пока только на спине. Я собираю маленьких жуков и сегодня нашла первый подосиновик. Сегодня после полдника со мной и еще с тремя девочками и вожатой приключилось интересное происшествие. Мы пошли собирать растения и попали под грозу. Полил ужасный дождь, и мы спрятались под молодыми елочками, как в шалаше. Но все-таки промокли до нитки и с песней добежали до лагеря. Сегодня мы поймали птенчика, который выпал из гнезда и отпустили. Ну, пока все.
Пиши почаще.
До свидания. Приезжай поскорей.
Целую крепко, крепко, крепко. Твоя Наташа»
Письмо написано карандошом. Сзади приписка от мамы:
«посылаю тебе письмо Наташки, которое она прислала из лагеря для передачи тебе. Как видишь, у девчонки все благополучно. Если можно, сними обет молчания, потому что поводов для беспокойства у меня достаточно, их в изобилии мне доставляет мой т. н. шеф През…»
«Дорогая моя мамуленька! 23 июня – 49 г.
Я взяла себе в привычку каждый вечер писать тебе обо всем. Сегодня у нас было первое занятие географического кружка. Как интересно! Около нас стоит маленькая часовенка, построенная при смерти одного самодура-помещика фон-Мека. У него было два поместья, Аксаково и Красновидово. И вот ему взбрело в голову на огромном пароходе по мелкой речушке проехать полтора км из Аксаково в Красновидово. И вот эти несчастные полтора км они ехали 7 дней, непрерывно садясь на мель. Потом ему еще взбрело в голову в преддверии лета пройти на лыжах из одного поместья в другое. Для этого всю дорогу застлали ватой, и он со своей свитой пошел. Дальше он рассказал много интересного о реке. Но некоторое из его объяснения я не поняла. Дальше мы пошли полем. А потом вошли в лес. Там мы учились кричать как филины, но это очень трудно, и у меня есть сдвиги, но небольшие. А потом каждая пара должна была разложить и зажечь костер одной спичкой. Мы быстрей всех разожгли костер. Я сначала взяла кусочек коры, зажгла и поднесла к коре, которая была в костре. Она вспыхнула. Потом и все загорелось. Получился очень веселый костер. А потом выкопала яму и схоронила там угли и даже не заметно было, что здесь только что горел веселый огонек. А потом мы наткнулись на огромный муравейник. Студент посоветовал их попробовать. Я сначала не решилась, а потом попробовала и решила, что это довольно вкусно. А потом мы быстрым шагом вернулись домой. Я устаю меньше даже других девочек. А потом я весь вечер танцевала. Вот все, что я хотела написать.
Да, мамуля, пришли калоши, потому что идут беспрерывные дожди, и было прямо счастье, что мы выбрали два часа без дождя. Еще, пожалуйста, пришли форму, потому что все-таки холодновато без платья.
Ну, до свидания, пиши чаще, если сможешь, приезжай обязательно. Поцелуй бабулю. Целую крепко, крепко, крепко. Твоя Наташа»
«Мамуля! Пришли, пожалуйста, романсы на слова Пушкина. И ноты. Нам скоро привезут пианино.»
Боже, какая же я была наивная и простоватая маленькая девочка. Но из песни слова не выкинешь. Самое главное, что события в письмах описываются в то далекое время прямо по горячим следам, а не по воспоминаниям через десятки лет, оказывается, того же самого, но совсем другого человека.
А вот и автор приведенных в этой главе и чудом сохранившихся писем из детства автора этих воспоминаний (Н. Л.).
Трое в лодке. Догадайтесь, кто? Крым, Евпатория, 1948 год. Папа приехал в отпуск из Германии.
Моя мама, Эмма Григорьевна Ломовская (справа) со студентами, поступившими на биолого-почвенный факультет МГУ в 1948 году.
1949 год. Мы отдыхаем с мамой в Крыму в Алупке-Саре. Папа ещё не вернулся из такой длительной командировки в Германию.
От издателя
Москва, 1949 год. Пищепромиздат.
С иллюстрациями.
Здесь содержатся основные сведения по биологии и промыслу рыб бывшего СССР. Это издание служит приложением к атласу “Промысловые рыбы СССР” (к каждому рисунку в нем читатель может найти в книге достаточно полную характеристику рыбы), но может использоваться отдельно как справочник.
Описания рыб представляют самостоятельные очерки, состоящие из однотипно написанных разделов, что облегчает наведение справок по отдельным вопросам биологии и промысла. Эти очерки показывают богатство промысловой ихтиофауны нашей стран и пути ее практического использования.
Содержание
Введение.
Указания к пользованию книгой “Промысловые рыбы СССР”.
ОПИСАНИЯ РЫБ.
Миноговые. Сельдевые акулы. Колючие акулы. Скатовые. Скаты-хвостоколы. Осетровые. Сельдевые. Анчоусовые. Лососевые. Хариусовые. Корюшковые. С аланксовые. Щуковые. Чукучановые. Карповые. Вьюновые. Сомовые. Угревые. Саргановые. Макрелещуковые. Полурыловые. Тресковые. Колюшковые. Кефалевые. Атериновые. Змееголовые. Центрарховые. Серрановые. Окуневые. Луфаревые. Ставридовые. Горбылевые. Спаровые. Смаридовые. Султанковые. Губановые. Зубатковые. Бельдюговые. Песчанковые. Волосохвостовые. Скумбриевые. Пеламидовые. Головешковые. Бычковые. Скорпеновые. Терпуговые. Бычки-рогатки, или подкаменщиковые. Байкальские широколобки. Пинагоровые. Тунцовые. Калкановые. Камбаловые.
Думаю, что папа (Д. В. Шаскольский) и мама (Э. Г. Ломовская) сфотографировались после приезда папы из командировки в Германию, наверное, в самом конце 1949 или в начале 1950 года. Чувствуется, что оба довольны окончанием такой длительной разлуки. В то же время, представляется, какой нелёгкий груз пронесли они в первое десятилетие их совместной жизни, хотя, слава богу, оба остались живы.
Взрослею (я, Н. Л.), 1951 год. Отдыхаем под Полтавой. Живём у хозяев с полным пансионом. Даже сейчас вспоминаю, как вкусно и недорого они нас кормили.
Н. Д. Ломовская, 1955 г.