Глава 20
События в начале 80-х годов прошлого столетия
Наступил 80-й год, год нового десятилетия очень интенсивной работы и больших испытаний, выпавших на долю нашей семьи. В 1983 году ушла из жизни Марианна Петровна Шаскольская, в 1985 году умерла моя мама Эмма Григорьевна Ломовская, в том же 1985 году умер папа Миры и отчим Лёни (а фактически его отец на протяжении многих лет жизни) Израиль Иосифович Семеновский, тяжело заболела наша внучка Анечка Ломовская, Лёня перенес две тяжелых операции и я одну. В 1984 году прекратил свое существование ВНИИ по БИХС, руководимый Львом Арамовичем Пирузяном. Леня после мытарств в полностью реорганизованном институте вернулся в Институт общей генетики АН СССР, свою Альма-матер.
Ну, а теперь обо всем по порядку. После выхода в печать нашей статьи с Томом Трустом о новых свойствах плазмиды SCP2, которая была изолирована и изучалась в лаборатории Д. А. Хопвуда, В. Н. Даниленко пригласили в лабораторию Д. А. Хопвуда для обсуждения и подтверждения в эксперименте новых свойств плазмиды, а меня – для получения совместных данных по использованию методов генной инженерии в применении к фагу phiC31. Приглашение пришло в конце 1979 года. На меня, как я понимала, еще распространялся запрет на поездки в капиталистические страны. 1980 год был годом начала многолетней войны в Афганистане. Начало этой войны вызвало большие протесты за рубежом. Война не была популярна и в нашей стране. Многие страны объявили бойкот советским ученым, отменив их приглашения на зарубежные конференции и командировки в научные центры. Приглашение на двухмесячную работу мне и В. Даниленко в лаборатории Д. А. Хопвуда оставалось в силе. Наши инстанции, наверное, были довольны отсутствием бойкота и дали нам быстро разрешение на эту поездку. Так мы в феврале 1980 г. приехали в Англию в г. Норидж, в Ботанический институт Джона Иннеса. Институт был организован в начале 20-го века на деньги, завещанные Д. Иннесом, и в течение всего этого времени существует благодаря этому фонду и по правилам, обусловленным в завещании. Институт расположен за городом, поблизости от большого университета, в котором по совместительству преподают многие сотрудники института. При таможенном досмотре в Москве у Валерия изъяли деликатесы (икру, колбасы, водку). К большому огорчению таможенников Лёня, который нас провожал, забрал все себе. Мой чемодан с досады они почти и не досматривали, хотя я везла большую коллекцию штаммов актиномицетов и актинофагов, необходимую для совместных экспериментов. У меня, правда, было на них разрешение, но таможенники могли придраться. Валерий еще вез в подарок англичанам небольшой электрический самовар, который не отобрали. Этот самовар всем в отделе Д. Хопвуда очень понравился и много лет стоял там в общей комнате. Я тоже везла небольшие сувениры. Они пригодились, т. к. нас часто приглашали в гости, а идти с пустыми руками было неудобно. Рядом с институтом стоял уютный дом для гостей. Там нас и разместили. Больше никаких зданий вокруг не было. У меня была отдельная квартира со спальней и комнатой с телевизором, плавно переходящей в кухню с газовой плитой. Электрический чайник на кухне сам выключался, когда закипал. В. России мы таких еще не видели. Это было очень удобно. Погода в феврале, по сравнению с московской, была очень теплой, редко шли дожди и уже цвели крокусы. Первые ночи я долго не могла уснуть из-за абсолютной тишины вокруг. В открытое окно не доносилось ни одного звука. Это было непривычно для меня как коренной москвички. Каждое утро у двери лежала свежая газета. Мне казалось, что авторы всех статей были абсолютно уверены, что русские танки вот-вот войдут в Англию. Англичане, конечно, задавали мне вопросы на эту тему, и я отвечала, что мне думается, что у нашего правительства нет таких намерений.
Здание института было одноэтажным, но очень большим по площади. Я до конца нашего там пребывания так и не могла в нем толком сориентироваться и про себя всегда смеялась, что вот разведчик из меня никогда бы не получился. Все мое внимание, в основном, концентрировалось на научных экспериментах. До этого я всегда была рассеянной. Например, никогда не запоминала названий переулков, окружающих Малую Бронную, плохо знала Москву, в которой жила всю жизнь. В здании института поддерживалась идеальная чистота, дети некоторых сотрудников помогали за небольшую плату убирать широкие коридоры. В коридорах везде висели картины с изображением разнообразных растений, все-таки институт был ботаническим. Как-то, когда мы уже жили в Сан-Франциско, Джойс и Дэвид Хопвуды при очередном визите в Калифорнию, подарили нам небольшую картину с точным изображением луковичного растения. Она всегда напоминает мне мой замечательный визит в Англию в 1980 году. Идя по коридору на работу, все здоровались. Помимо перерыва на обед (ланч), два раза (в 11 и в 5 часов) все пили чай, в основном, с молоком. Кто-то проходил по лаборатории и распевал: tea time, tea time (время чая). И все шли с удовольствием выпить чаю, просто поговорить или обсудить полученные результаты. Меня эти перерывы как-то отвлекали, и я не всегда отрывалась от работы на чай. На ланч многие, в том числе и Кит, приносили бутерброды из дома. Я тоже старалась экономить на еде. Королевское общество, которое дало деньги на нашу командировку, не было очень щедрым, хотя, конечно, оно не могло учитывать, что мне надо было что-то из вещей привезти в Москву. Там уже начинался большой дефицит необходимых товаров.
Режим работы в лаборатории был напряженным. Работали с утра и вечером уходили домой поужинать. Добирались домой на велосипедах, редко кто на машине, а после ужина опять приезжали работать до позднего вечера. Семья Кита Четера растила четырех детей, старшую дочь Алису и трех сыновей. Хлеб (булочки из готового теста) пекли в духовке, овощи и ягоды выращивали в маленьком саду. Даже запасали кое-что на зиму в большом холодильнике. Жена Кита Джейн работала в школе, заменяя больных учителей. Остальное время посвящала детям. Как-то я спросила Кита, не тяжело ли им воспитывать 4-х детей, он удивился и сказал, что для них это удовольствие!
В семье Хопвудов было трое взрослых детей, которые уже покинули родительский дом. Всех приезжающих на работу в лабораторию чета Хопвудов традиционно приглашала в гости в начале и в конце их пребывания. Кроме того, каждую неделю, без исключения, в их доме проходил семинар по генетике, на котором делали доклады приглашенные докладчики. Семинар собирал много народу из отделов института и из соседнего университета. Каждый вносил небольшую сумму на легкие закуски. В доме Хопвудов на 1-ом этаже был большой зал и места всем хватало. Лаборатория Хопвуда была интернациональная, но при всем при этом мы с Валерием были все-таки персонами экзотическими, и нас часто приглашали в гости. Как-то раз ужинали в гостях у Джина Сено, который приехал в Англию с семьей из знаменитой американской фармацевтической компании Илай-Лили, и я подружилась с ним на долгие годы. Он был прекрасным, добрым человеком с большим чувством юмора, я тоже любила пошутить.
Мы потом часто пересекались с ним на международных конференциях и поддерживали дружеские отношения в течение почти 30-ти лет вплоть до его безвременной кончины. Побывали мы в гостях и у многолетней секретарши Дэвида Мэрибэс, которая много лет знала меня заочно, так как занималась корреспонденцией Д. Хопвуда. Они с мужем сами построили за городом комфортабельный дом с большим числом спален на втором этаже. Их мечтой было сделать из дома небольшой отель. Не знаю, осуществилась ли эта их мечта. Они оба уже были довольно пожилыми людьми. Опекала нас и заведующая прекрасной библиотекой института. Я была там частой гостьей. Она жила одна с дочкой 7-ми или 8-ми лет и чувствовала себя одинокой. Мы с ними несколько раз в выходные дни ездили на пикник на берег моря. Все там напоминало Прибалтику. Было еще холодно, но ее дочка бегала босыми ногами по воде. Были мы в гостях и у Мервина Биба, который недавно вернулся из Америки, проведя довольно продолжительное время в лаборатории Стенли Коэна в Стэнфордском Университете. Там и была совместно с отделом Хопвуда разработана методика трансформации ДНК в применении к актиномицетам. Реципиентом ДНК был «наш» штамм S.lividans 66. Так актиномицеты попали в семью микробных объектов генной инженерии. В скором времени Д. Зуаресом, коллегой из Испании, и Китом Четером были опубликованы в 1980 году две статьи с демонстрацией трансфекции штамма S.lividans 66 с помощью ДНК фага phiC31. Позже на одной из конференций в Германии я познакомилась с Зуаресом. Он какое-то время продолжал работать с фагом phiC31. Мы оказались с ним за одним столом на обильном банкете и славно пообщались. Больше я его никогда не видела.
Забыла сказать о главном. Мы в течение многих лет работы с генетически маркированным штаммом S.coelicolor А(3)2 продирались сквозь большие трудности при изучении взаимодействия фага с этим штаммом. Правда, и о штамме S.lividans 66 никогда не забывали. Приехав в Англию, я обнаружила, что все работы по трансформации и трансфекции ДНК осуществляются только с использованием штамма S.lividans 66, который мы когда-то послали в Англию. Этот штамм также стал и сам предметом интенсивного генетического изучения и в других лабораториях во многих странах. Как реципиент ДНК он обладал абсолютными преимуществами по сравнению со штаммом S.coelicolor А(3)2, и мы во все последующие годы работы, включая и работу в США, использовали его во всех экспериментах с ДНК. Однако штамм S.coelicolor А(3)2 оставался самым генетически изученным штаммом актиномицетов, на котором были сделаны крупные открытия, перечислять которые не входит сейчас в мою задачу. В частности, в нашей лаборатории был подробно изучен генетически феномен ограничения размножения фага phiC31 в штамме S.coelicolor А(3)2. На хромосоме S.coelicolor А(3)2 были картированы гены, функционирование которых приводило к ограничению развития фага в этом штамме. Этот механизм и поныне продолжает изучаться в генноинженерных экспериментах в ряде лабораторий Англии и США.
Я, конечно, из первых рук записала все тонкости осуществления опытов по трансформации и трансфекции. Это позволило быстро освоить их сотрудниками нашей лаборатории. Это, пожалуй, было главным результатом моего пребывания в лаборатории Хопвуда. Не помню, чтобы удалось сделать что-то интересное за такой короткий срок.
Правда, быстро получила фагочувствительные варианты штамма S.coelicolor А(3)2, необходимые для работы Кита. Он, в свою очередь, снабдил меня имеющимися в его коллекции первыми векторными вариантами фага phiC31. Поместили их в термос, забитый льдом, с широким горлом, который потом долго жил у нас дома. Поглощенная своей работой, я как-то не очень интересовалась, как идут дела у Валерия. Замечала только, что работает он немного, стал смотреть на меня как-то свысока, иногда даже говорил что-то резкое. Я, как всегда, сначала не реагировала, а потом пришлось все-таки с ним поговорить. Во всяком случае, работы с плазмидой SCP2 у нас в лаборатории больше не проводились, хотя данные, опубликованные в нашей совместной работе с Томом Трустом, казались мне вполне достоверными.
Как-то Дэвид подошел ко мне и заметил, что надо делать и какие-то перерывы в работе и они вместе с Джойс повезли меня в Кембридж. На обратном пути из этого признанного храма университетской науки осматривали и еще многие достопримечательности. Замки-музеи все-таки уступали великолепию многих дворцов, постпренных ещё во времена царской России.
Джойс, с которой мы впоследствии часто встречались, говорила мне, что в моем поведении при этом первом знакомстве чувствовалась скованность, особенно, если разговор касался политики. А на политические темы англичане говорили очень охотно. На самом деле я впервые почувствовала большую внутреннюю свободу и значительную разницу в стилях жизни в Англии и в СССР. Помню, как я запросто повязала на голову косынку по-деревенски на городской улице, чего не могла бы сделать в Москве, и никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Вообще, стиль одежды был очень простым и удобным. В. Москве еще не вошли в моду куртки, которые здесь носили все.
Однажды Кит пригласил меня на симфонический концерт, и я пошла туда в единственном длинном нарядном платье. Кит ничего мне не сказал, но я быстро почувствовала себя белой вороной. По пути подобрали Джейн, которая как и вся остальная публика была в куртке и в брюках. Двое их младших детей слушали очень внимательно. В 2004 году на юбилее у Кита двое молодых взрослых мужчин подошли ко мне, как к старой знакомой. У меня сохранилась одна единственная фотография, сделанная в лаборатории Д. Хопвуда во время нашего визита. Конечно, я не помню фамилий многих, кто там изображен, и, как всегда, не записала по горячим следам. Сидят в первом ряду Д. Хопвуд и Силия Брайтон (многолетний лаборант и соавтор К. Четера). Ещё две женщины на фотографии – я и Д. Вард. Слева в клетчатой рубашке Чарльз Томпсон, Д. Сено, В. Даниленко, за ним почти не виден немецкий коллега, с которым мы сидели за одним столом в комнате Четера и который помогал мне осваивать азы генной инженерии, за ним Тобиас Кейзер и Кит Четер.
В конце нашего пребывания в Англии должна была состояться интересная конференция. Я позвонила в институт с просьбой продлить наше пребывание в Англии на несколько дней и получила категорический отказ, когда институт запросил министерство. Тайком я даже всплакнула. Накануне отлета в Москву уезжали поездом в Лондон. Нас снабдили небольшими деньгами, чтобы переночевать в дешевом отеле, и билетами на спектакль, почти премьеру «Иисус Христос – суперзвезда». Театр был похож на сарай, все сидели в верхней одежде или она висела на спинках кресел. Многие актеры были в джинсах. Но музыка и исполнение были великолепными. Я везла с собой маленькую люстру в кабинет нашей квартиры. Лампочки, которые я к ней прикупила, казались мне очень дорогими, но они так и прослужили нам вплоть до конца нашей жизни в Москве. На пути в Москву в самолете с нетерпением ждала встречи со своей семьей, и жизнь вошла в привычную колею.
В мае того же 1980 года состоялась советско-американская конференция только по генетике актиномицетов у нас в Крыму. Доклады по основной тематике конференции были представлены, главным образом, сотрудниками нашей лаборатории. Я в последний момент перед отправкой самолёта в Симферополь, совершенно запыхавшись, вбежада в аэропорт Внуково. Перед выходом из дома я в спешке жарила Лёне котлеты на время, когда я буду отсутствовать дома. В аэропорту на секунду остановилась и подумала, кто же я на самом деле, в конце концов, мужнина жена или ответственный участник конференции. Однако, времени на такие раздумья уже не было, и я помчалась выполнять свои научные обязанности. Возглавлял американскую делегацию очень известный ученый в области бактериофагии G. Bradley (Г. Брэдли). Вот уж на этой конференции мы наелись полной «свободы». Такого еще не было на других международных конференциях, устраиваемых в нашей стране, на которых я присутствовала. В составе нашей делегации было несколько человек из нашего министерства, которые были очень довольны, что им удалось вырваться в такую необременительную поездку. Мы все были под неусыпным контролем с их стороны, что создавало для нас большое напряжение.
Американцы, конечно, сразу их всех вычислили и посмеивались. Джери Инсайн через много лет уже при встрече в Мэдисоне в 1992 году вспоминал об этих сопровождающих нас лицах. Поселили нас на государственной даче тогдашнего министра сельского хозяйства В. В. Мацкевича, расположенной в Никитском ботаническом саду, которая в это время года пустовала. Красота вокруг была необыкновенная. В. Никитском ботаническом саду все цвело; к морю, ещё холодному, но соблазнительному, спускались на лифте.
Американцы тоже искренне восхищались крымскими красотами. Все доклады синхронно переводились Юрием Георгиевичем Гаузе, сыном Георгия Францевича Гаузе, выдающимся генетиком, а впоследствии и многолетним директором института новых антибиотиков. Юра так переводил, что доклады выглядели гораздо лучше и логичнее, чем приготовленные самими докладчиками. От нашего института доклады сделали я, Таня Воейкова и, по-моему, Ирина Сладкова. Были также докладчики из института новых антибиотиков, Юрий Васильевич Дудник, директор института, и его сотрудники, а также сотрудники из института микробиологии АН СССР.
В состав Американской делегации входили Ричард Балтс, занимающийся внедрением генетических методов в селекцию продуцента тилозина, из крупнейшей американской фармакологической компании Илай-Лили, англичанин Мервин Биб, работавший в это время в лаборатории Стэнли Коэна в Стэнфордском университете, от которого мы живем в пяти минутах езды на автомобиле уже почти 10 лет, Джеральд Инсайн из Висконсинского Университета г. Мэдисона и еще несколько человек из крупных американских фармацевтических фирм. Вино лилось рекой. Никто не отказывался. Было впечатление, что наши сопровождающие все время были навеселе. Мне было не по себе. В конце конференции состоялся банкет в Ялте, и у меня сохранились записи наших гостей, написанные на меню мне и Норе Мкртумян, с трогательными прощальными пожеланиями. После конференции американская делегация летела в короткую увеселительную поездку в Сухуми и Тбилиси со всеми сопровождающими с нашей стороны лицами. Взяли еще только меня, наверное, потому, что я знала всю американскую делегацию и могла со всеми объясниться. Полет был коротким. Я думаю, что случайно в пассажирском салоне был слышен разговор летчиков с землей. Связь была постоянной и не прерывалась ни на одну минуту и никакой ненормативной лексики. В. Сухуми и в Тбилиси были уже совсем сплошные банкеты. Я расстраивалась, а американцы, казалось, относились к этому спокойно, ведь пили и ели на халяву, кто же откажется от хороших вин и вкусной еды?
В последний день представитель нашего института пригласил всех в дом своего старого друга – прокурора Г. Рустави. Подошли к красивому трехэтажному дому, где жила семья прокурора. Для хозяина это было, как будто, неожиданностью, но стол был полон снеди. Один из американцев, Лин Энквист, войдя в дом и увидев красивые медные перила, ведущие на третий и первый этаж дома, сразу сказал, что он хочет жить при социализме. В нижнем этаже был бассейн и комната с музыкальной аппаратурой. Американцы сразу оценили, что такая аппаратура в Америке стоит очень дорого.
На следующий день американцы улетали, а я летела другим самолетом. Выйдя из автобуса в аэропорту, они выстроились в ряд и я поочередно стала прощаться с каждым из них. Все говорили стандартную фразу о том, что если мне что-то понадобится, то они будут рады мне помочь. Я, конечно, как всегда, поверила. Через много лет я, действительно, искала работу в Америке и позвонила паре человек, с которыми познакомилась в Ялте, спрашивая о возможности устройства на работу, но в ответ ничего не услышала. Но я, конечно, не была на них в обиде, просьба была уж очень трудно осуществимая. Но не надо было обещать.
Теперь продолжу жизнеописание 80-х годов и в большинстве случаев постараюсь быть краткой. Это были последние 12 лет нашей жизни и работы в Москве, но мы, конечно, об этом и не догадывались, и в эти годы никогда об этом не думали. Совершенно абстрактно строили планы, как будем жить, когда выйдем на пенсию. Все эти годы были отмечены многими печальными событиями, событиями повседневной жизни, очень интересной и трудной работой, постоянным участием в конференциях дома и за рубежом. Наступали также глобальные революционные перемены в жизни всей страны, которые коснулись и нас. А пока мы жили в большой благоустроенной квартире на Молодежной улице около метро Университет в блочном доме первых построек с высокими потолками, тремя большими комнатами и просторной кухней. Окна двух комнат и кухни смотрели на главное здание университета, из окна были видны университетские часы.
Напротив, через улицу Коперника, на просторной территории расположилось новое здание детского музыкального театра Наталии Сац, в который мы часто ходили с Анечкой, нашей внучкой. А наискосок от нашего дома было большое здание нового цирка – мечта всех московских детей, хотя взрослые предпочитали старый цирк. Молодая семья, Оля, Миша и Анечка, переехали в маленькую двухкомнатную квартиру, которая досталась им от Мишиной бабушки. Как всегда, в первые годы для ребенка снимали на все лето дачи под Москвой. Все бабушки, дедушки и даже прабабушки проводили какое-то время на этих дачах. Помню, как в одно из наших дежурств на даче по Киевской дороге к нам в гости приехали Элла и Илья Лаврецкие, многолетние Лёнины коллеги по институту НИИ по БИХС и ставшие нашими близкими друзьями. Проснувшись утром, увидели Илью, который уже входил в дом с полной корзиной грибов. Леня, как заядлый грибник, просто побледнел и уже стал одеваться, чтобы бежать в лес, которого близко и не наблюдалось. Конечно, никаких грибов в округе не было. Это был очередной розыгрыш Ильи. Он просто купил их на рынке вместе с корзинкой. Впоследствии он также разыгрывал своего зятя и внука, заядлых охотников, предъявляя им дичь, якобы убитую им, когда они возвращались после неудачной охоты.
Как всегда, возникала проблема, где провести летний отпуск. Два года подряд нам помогал справиться с ней Урхан Аликперов. Он был аспирантом в Институте общей генетики и дружил с Лёней. В начале 80-х он стал директором Института ботаники АН. Азербайджанской ССР. Он и достал нам путевки в дом отдыха в поселке Загульба на Каспийском море. Летом там отдыхала азербайджанская знать с семьями, а в сентябре туда приезжали их дальние родственники, и мы попали в их число. Отдыхающие жили в отдельных квартирах. Правда, дома были построены на скорую руку и плохо отделаны. Но все равно мы в таких условиях никогда не отдыхали. Рано утром не ленились и спускались к морю смотреть рассвет и искупаться в теплом море. Иногда ездили в Баку, жители которого в те времена гордились своим интернациональным городом. Осетра ловить в море запрещалось, но в ресторане по очень большому знакомству подавали этот деликатес. Урхан в один из дней пригласил нас на дачу к своим родственникам. На участке этой дачи рос особый сорт столового винограда Шаны. На рынке он стоил очень дорого, был изумительно вкусный и сладкий. Его лоза стелилась прямо по горячему песку и гроздья зрели на земле. Живя в Загульбе, мы заметили, что большинство отдыхающих обращают внимание на Лёню и шушукаются за нашими спинами. Оказалось, что Лёня очень похож на Гейдара Алиева тогдашнего генсека Азербайджана. Потом некоторые стали подходить и выяснять степень Лёниного родства с Алиевым. А вообще с Лёниной внешностью и в Средней Азии он легко сходил, например, за узбека или таджика, и к нему там всегда обращались на их родном языке.
На следующий год опять отдыхали в Загульбе, на этот раз уже небольшой компанией с Лаврецкими, их другом Володей Шпитальником (крупным хирургом-нефрологом) и его женой Зиной и с нашим старым коллегой и приятелем Владимиром Наумовичем Гершановичем, известным микробиологом из института Гамалеи. Постоянно смеялись над остротами двух Володей и Ильи, пили хорошие вина. Лаврецкие и Шпитальник не отказывали в просьбах о медицинских консультациях, и иногда их увозили в Баку. Володя Шпитальник давно живет в Америке, и ему не составило труда стать известным психиатром, имея прирожденную харизму и многолетний опыт взаимодействия с больными.
Как-то на пляже к нашей веселой компании присоединилась приятная женщина. Она оказалась майором милиции из соседнего санатория МВД. Мы даже ходили к ней в гости, а потом какое-то время с ней переписывались. Но курортные встречи редко переходят в длительное знакомство, хотя и такое иногда случается.
Однажды мы поехали на экскурсию смотреть древние наскальные рисунки. Кажется, сам экскурсовод не очень верил, что рисунки действительно старые. Обильно пообедали в соседнем ресторане. Шоферы боялись везти обратно веселую компанию. А потом посадили Леню в переднюю машину на переднее сиденье и уверили всех, что ни один милиционер нас не остановит в связи с Лёниным сходством с первым человеком Азербайджана. Сработало.
Через некоторое время, когда мы все уже вернулись в Москву, Илью Лаврецкого попросили проконсультировать жену очень высокопоставленного человека в местных структурах власти Азербайджана. Конечно, все расходы на поездку были оплачены. Когда он вошел в дом, то увидел, что одна из многочисленных комнат является точной копией овального кабинета Белого дома в Вашингтоне. Единственным отличием были фигурки амуров на потолке.
В начале 1982 года отметили 50-летие Лёни. Но никакой из юбилеев не мог сравниться с его 30-летним юбилеем, который так и остался эталоном и навсегда запомнился нам и нашим друзьям. 11 февраля 1982 года прямо в Лёнин день рождения торжественно отпраздновали 10-летие со дня образования ВНИИ по БИХС в актовом зале Министерства медицинской промышленности на Новом Арбате. Лёня, как руководитель большого отдела института, делал один из 8-ми основных докладов. Доклады он готовил быстро, не то, что я, и привык выступать перед самыми разными аудиториями. За сценой уже был готов стол для руководителей министерства и института, а на сцене выступал Михаил Жванецкий. Зал был очень доволен, хохотал, поглядывал на кислую реакцию людей из администрации министерства. Но смеяться пришлось недолго. Этот 10-летний юбилей был пиком в жизни института, казалось, что ничто не угрожает институту и его сотрудникам.
Институт Джона Иннеса, Норидж, Англия, 1980 год; прием по случаю избрания новых членов. Лаборатория, которой руководит Дэвид Хопвуд, третий слева, в недалеком будущем – сэр Давид Хопвуд. Звание сэра он получил из рук английской королевы Елизаветы за выдающиеся достижения в области генетики актиномицетов, продуцентов большинства антибиотиков. Валерий Даниленко и я, Наталия Ломовская, приглашены в лабораторию Д. Хопвуда на двухмесячную стажировку. Деньги (небольшие) нам выделило Английское королевское общество. Справа на столе русский самовар, подаренный лаборатории Валерием. Всем самовар очень понравился.