Глава 8
Годы учёбы в Московском Университете
Когда я поступила на биолого-почвенный факультет МГУ, моя жизнь совершенно изменилась. Не надо было делать каждый день домашних заданий и отвечать на уроках. Поначалу, первые полгода – не жизнь, а сплошные развлечения. Расплата не заставила себя ждать. Первый год мы еще учились в старом здании университета на Моховой. Лекции слушали в Большой Зоологической аудитории, семинарские занятия проводились в Зоологическом музее. Анатомичка размещалась в подвале. Многое из университетской жизни, к сожалению, выветрилось из памяти. В университет я ходила пешком с Малой Бронной, и у меня скоро появился попутчик Р. Ш., который тоже жил на Малой Бронной и учился со мной в одной группе. Он уже был заядлым зоологом с совершенно сложившимися интересами в биологии. От него я научилась завязывать некоторые морские узлы, правильно точить карандаши, а главное, у него первого я переняла интерес к научным исследованиям.
Наша группа быстро сдружилась, мы провели вместе два года, после которых началась специализация по кафедрам. Общалась чаще всего с Ирмой Расс, Верой Кудеяровой, Таней Белошапкиной, Семеном Милейковским, Володей Познером. Володя только недавно эмигрировал с родителями в Советский Союз, но говорил хорошо по-русски с легким акцентом. Общаться со сверстниками мужского пола было необычно после учебы в женской школе. По воскресным дням ездили за город, ходили в гости друг к другу.
На первом же экзамене по ботанике (анатомия и морфология растений) схватила четверку. Четверку получила и по политэкономии. Научил меня сдавать экзамены по политическим дисциплинам только в конце моей учёбы в университете мой будущий муж Лёня Фонштейн. В начале ответа надо было сразу процитировать классиков. Работало безотказно. Помню, на семинаре по истории КПСС при чтении одной из сталинских работ я, по полной наивности, сказала, что эта статья является кратким изложением работы Ленина. Преподаватель посмотрел на меня и замял мое замечание. По его взгляду я поняла, что если бы Сталин был еще жив, мне было бы не избежать неприятностей.
Многие лекторы нам очень нравились. Кумиром был Лев Александрович Зенкевич, читавший курс зоологии беспозвоночных. С тех пор я сохранила к ним нежную платоническую любовь, особенно к планктону северных морей. Нравились и лекции Олега Реутова, молодого, но уже известного химика. Он любил пошутить на лекциях, разбавляя шутками серьезность предмета. На лекциях по истории КПСС садились на задние ряды и вместо конспекта лекции записывали довольно безграмотные высказывания лектора. На втором курсе учились уже в Новом здании биофака на Ленинских горах.
Странно было сидеть не за общим тесным столом, а в больших комнатах для занятий, в больших аудиториях. Новое здание университета всегда казалось мне похожим на Московский метрополитен. Помпезный стиль заказчика вполне узнавался. Здание биофака казалось мне мрачноватым. Не хочется вспоминать о том, как добирались в первые годы до нового здания университета. Доезжали до Калужской (впоследствии Октябрьской) площади, а оттуда до университета шел один единственный автобус, который должен был каждый день перевезти туда и обратно многие тысячи студентов и преподавателей университета. Автобус брали штурмом. Иногда мы на обратном пути из университета шли пешком до Калужской площади. Расстояние не малое. Потом пустили еще один автобус до университета от Киевского вокзала. Появилась альтернатива. Наша дружба в группе как-то ослабела, все уже выбирали, на какую кафедру пойти для дальнейшей специализации. Во время последующей учебы я дружила с Ирмой Расс, была в хороших отношениях с Юрой Винецким, с Володей Познером, хотя все уже разошлись по разным кафедрам.
Владимира Владимировича Познера уже давно знает вся страна. Окончил он кафедру высшей нервной деятельности, но после окончания биофака много лет работал в секретариате С. Я. Маршака и впоследствии стал известным на всю страну журналистом-международником. В 90–х работал несколько лет на телевидении в США, а потом вернулся в Россию. В моей памяти он остался моим однокурсником и очень приятным в общении человеком. Правда, видя его на экране телевизора Я воспринимала его как очень повзрослевшего и скорее неизвестного мне человека. Наверное, при общении в школе и в институте трудно себе представить, как сложится судьба и как реализуются возможности окружающих тебя школьниц и студентов. Может быть, кто-то более внимательный и проницательный мог бы что-то предсказать. Когда мы с моей внучкой Анечкой улетали в Америку в 1991 году, я – читать лекции, а она навсегда к своей маме, мы увидели Володю Познера в аэропорту Шереметьево. Я как-то не решалась подойти к такой знаменитости, но Анечке очень хотелось с ним пообщаться, и я ей уступила. Володя сразу стал вспоминать студенческие годы и превратился в того прежнего юношу, которого я знала в далекие студенческие годы. Он вспомнил, как в конце 70-х на одной из встреч нашего курса подошел ко мне и отметил, что я одна из немногих, кто поднимал руку на все заданные анкетные вопросы; мы вспоминали тех, кто уже стал доктором наук, опубликовал статьи в иностранных журналах, обзавелся внуками.
Не могу не упомянуть про одну встречу в мои студенческие годы, которая произвела на меня большое впечатление. Моя тетя Валя после рождения дочки жила какое-то время у нас на Малой Бронной. Ее муж Семён Горностаев был актером Великолуцкого театра драмы. Однажды, когда он приехал навестить жену и дочку, к ним в гости пришел его однокурсник по театральному училищу. Им оказался тогда еще не бывший в расцвете своей заслуженной славы Евгений Евстигнеев. После этого визита мы с ним встретились, долго гуляли. Он рассказывал о профессии актера, показывал, как надо говорить со зрителем, чтобы зритель его услышал. Он был еще совсем молодым и, наверное, неизвестным актером, но в нем чувствовалась порода. Телефона у нас дома не было еще с военных времен. Позвонить по оставленному им телефону в театр я постеснялась. Так и осталась эта приятная встреча со знаменитой личностью в моей памяти. Тогда уже несколько слов о Татьяне Самойловой, с которой я проучилась семь лет в одном классе.
Таня, по-моему, сразу после школы поступила в театральное училище, вышла замуж за красавца Василия Ланового, но брак оказался недолговечным. Через несколько лет после окончания школы Татьяна Самойлова стала мировой знаменитостью, снявшись в главной роли в кинофильме «Летят журавли». Мне казалось, что на экране просто жила девушка, которую мы знали столько лет, что она просто сыграла сама себя, настолько ее образ был знаком. Как я уже упоминала, после окончания школы все мои одноклассницы каждый год встречались. Надо отдать должное Тане, что она тоже часто приходила на наши встречи и виделась со своими более близкими подружками из нашего класса в зените своей славы.
Когда я училась, по-моему, на втором курсе университета, в очень комфортабельном и помпезном помещении клуба в новом здании состоялся концерт агитбригады биофака МГУ. Пели студенческие и туристские песни на стихи и музыку самих участников концерта. Среди них были впоследствии очень известные композитор Г. Шангин-Березовский и поэт Д. Сухарев. Душой и режиссером концерта была Ляля Розанова. Все участники концерта были старшекурсниками. По существу, это были авторские песни, которые с восторгом принимались студенческой аудиторией. Впоследствии этот же коллектив авторов и исполнителей поставил пьесу-капустник «Комарики», которая тоже пользовалась большим успехом.
После окончания второго курса летнюю практику проходили на знаменитой Звенигородской биологической станции, которая сейчас носит имя ее основателя Сергея Николаевича Скадовского (1886–1962). Станция была основана в 1910 году на территории имения, принадлежащего семье Скадовских. В 1918 году она перешла в собственность государства и до 1935 года входила в состав Кольцовского института ИЭБ (Институт экспериментальной биологии). С. Н. Скадовский заведовал в этом институте кафедрой физико-химической биологии. За сборник трудов станции под его редакцией ему присудили в 1929 году Ленинскую премию. Как я уже упоминала, станция стала также летней резиденцией сотрудников генетических лабораторий ИЭБ, где были начаты пионерские работы по насыщенности мутациями природных популяций дрозофил. В описываемые мной годы все студенты второго курса биофака проходили на Звенигородской биостанции практику по зоологии, ботанике и другим общебиологическим дисциплинам. Ряд кафедр биофака имели там постоянные места для работы на Верхних дачах, а Нижние принадлежали второкурсникам. Когда мы приехали в Москву в 2010 году и посетили биостанцию, Верхние дачи выглядели так же, как и 50 лет тому назад. Говорят, что на Нижних дачах что-то перестроили.
На зоологической практике учились узнавать голоса разных птиц, каждая из которых имела свой собственный ареал обитания. Определяли видовую принадлежность множества растений и грибов. Но после сдачи зачетов все улетучилось из моей головы, и я не считаю себя настоящим биологом и всегда завидовала, конечно, белой завистью, нашему другу Юрию Дьякову, его жене Тане и их сыну Максиму, настоящим биологам.
Во время практики заходила я в гости и в дом Скадовских, который тогда казался большим и ухоженным. Почему-то жена Сергея Николаевича, Людмила Николаевна, вспоминается одетой в русский национальный костюм. Может быть, я и ошибаюсь. Еще помню, что от станции Звенигород я часто ходила одна пешком до биостанции, это 10 или 12 километров и почему-то не боялась, проходила каждый последующий километр быстрее предыдущего.
Вечерами у костров пели песни Г. Шангина-Березовского: «Листопад», «Трава умыта ливнем», «В. Звенигород, Звенигород идем» и другие. Эти песни сливались с настроением и прекрасной средне-русской природой Подмосковья.
Ирма Расс и Юра Винецкий поступили на вновь организованную на биофаке кафедру биофизики, и я часто туда к ним приходила. На факультете в то время заработала установка для облучения гамма-лучами, и Юра однажды подшутил над наивной студенткой из их группы, послав ее в деканат за получением свинцовых трусов. Аспирантом на кафедре биофизики в это время был Борис Вепринцев (1928–1990), с которым я вскоре познакомилась. Оказалось, что он был арестован, будучи студентом МГУ, и недавно вернулся из лагерей, где провел несколько лет. Об этом периоде своей жизни упоминал только, что встретил там много интеллигентных, высокообразованных людей, которых трудно было бы встретить за такое время на свободе. В конце 60-х как-то встретились с ним на школе по молекулярной биологии в Дубне. Он пригласил меня послушать песни, исполняемые Юлием Кимом, на квартире у одной из жительниц Дубны. Народу пришло очень много. Песни были сплошь антисоветские, произвели на меня большое впечатление, но я сидела в страхе, что сейчас нас всех заберут. Юлий Ким, помнится, тогда учительствовал и писал песни к кинофильмам под псевдонимом «Михайлов». Борис в это время стал настоящей знаменитостью, кроме всего прочего, записывая голоса птиц, и рассказывал, что встречался с Н. С. Хрущевым. На следующий день поехали с ним кататься на лыжах, и он оставил меня далеко позади, уехал, не оглядываясь. В последние с ним встречи он подарил мне оттиск статьи, в которой проводил идею о сохранении генофонда животного мира. Эта инициатива совершенно не находила поддержки в официальных академических кругах. О. Борисе Николаевиче Вепринцеве можно прочесть прекрасный очерк в книге С. Э. Шноля «Герои, злодеи и конформисты российской науки», 2001, Москва, Крон-Пресс. Автор долгие годы был его близким другом. В последующие годы наши пути с Борисом почти не пересекались. Он прожил яркую и короткую, по теперешним меркам, жизнь. Я была уже только на его гражданской панихиде на биофаке МГУ, стояла там рядом с Борисом Виленкиным, с которым познакомилась очень много лет назад на Беломорской биостанции. Как-то узнали друг друга.
Одним из самых ярких воспоминаний о студенческих годах были две поездки на Беломорскую биологическую станцию (ББС) летом после 1–го курса и зимой после 4–го курса во время зимних каникул. Везли с собой крупы, консервы из Москвы по списку, выданному заранее. Поехала я туда (обычно ездили студенты более старших курсов) по протекции Ф. М. Куперман, работающей на кафедре дарвинизма. Ехал туда и ее сын Игорь Шульгин, который учился уже на последних курсах биофака. У меня было задание от Фаины Михайловны посадить на биостанции семена зерновых и в разное время суток лишать их естественного света, накрывая молодые проростки бумажными пакетиками. Помнится, что я все сделала аккуратно, и она была довольна. Я только запомнила, что особенностью северных широт является более высокое процентное содержание ультрафиолетовых лучей в сумерках. В поезде до Кандалакши вечером я отравилась консервами. Утром мы (человек 6 или 8) пересели на моторную лодку, чтобы добраться до острова, на котором была расположена биостанция. Время пути – около трех часов. Вспомнить страшно время, проведенное на этой лодке.
Жизнь на биостанции била ключом: занятия, большая стройка, в которой все принимали участие, совершенно бессонные ночи (был разгар белых ночей), солнце не заходило, а только склонялось к горизонту и всходило вновь, спать с непривычки при дневном свете ночью было трудно. Незнакомые мне песни пел по вечерам под гитару Николай Андреевич Перцов – директор ББС и главный организатор существования этой структуры на, по существу, необитаемом острове. Эти песни навсегда врезались в память. Совсем близко, но к югу от станции стоял столб, указывающий, что территория к северу от него лежит за полярным кругом.
Природа вокруг станции была как-будто неприметная, с мхами, карликовыми деревьями, но она почему-то завораживала, и я всегда хотела приехать туда еще раз. Практику для студентов кафедры зоологии беспозвоночных, которую я тоже посещала, проводила доцент кафедры Вера Александровна Бродская. Она хорошо знала мою маму, многих генетиков, уволенных с биофака после сессии ВАСХНИЛ. В 1955 году ее подпись стояла под знаменитым «письмом 300», которое послали в ЦК КПСС генетики и ученые других специальностей, ратующие за восстановление генетики в стране и прекращение поддержки лженаучных направлений в науке. Письмо содержалось в секрете многие десятилетия. 50-летие послания письма отмечалось в 2005 году. Его содержание можно сейчас прочесть на интернете. Приводится и полный список людей, которые его подписали. Всем, интересующимся историей биологии, советую его прочесть и снять шапки перед теми, кто его подписал в самые тяжелые времена засилья лысенковщины. Результатом послания этого письма оказалось снятие Т. Д. Лысенко с поста президента ВАСХНИЛ. Насколько мне известно, подписавшие письмо не пострадали, но эпоха лысенкоизма продолжалась.
Вернусь на ББС. На занятиях под лупой и микроскопом смотрели на представителей планктона Белого моря, которым питается большинство животного мира мирового океана. До сих пор перед глазами проплывает представительница планктона – изящная фигурка, подобная маленькой балерине в ярких балетных тапочках. Удивительный и разнообразный мир морских беспозвоночных. Зоологи говорили, что разнообразие и красота планктона в Баренцовом море еще лучше, чем в Белом, а самый интересный планктон живет в морях и океанах Дальнего Востока. Чтобы брать пробы планктона, плавали на пока единственном корабле, по-моему, под названием «Персей».
Прекрасный очерк о ББС и ее бессменном директоре Николае Андреевиче Перцове написал Симон Эльевич Шноль в своей уже упоминаемой мною книге «Гении, злодеи и конформисты российской науки».
Трудно себе представить, но в июне на биостанции стояла сильная жара, хотелось искупаться. Вбежав с разбега в воду, все выскакивали из нее, как ошпаренные. Температура воды не поднималась выше 10° С. Когда я уезжала, то к своему удивлению и удовольствию, услышала от Николая Андреевича, что теперь могу приезжать на ББС в любое время и без всякого приглашения. После этой поездки я заболела Севером. На 4-ом курсе, сдав досрочно экзамены за 1-ый семестр, решила увидеть ББС зимой. Николай Андреевич сказал, что тоже собирается в это время поехать на ББС, и мама купила мне билет на поезд, который он назвал. Приехав на вокзал и войдя в вагон, мы его не обнаружили. Мама заволновалась и, конечно, не могла отпустить меня одну. Однако оказалось, что моими соседями по купе были отец и сын Шемякины, которые тоже ехали на ББС. Отец Миши был родным братом известного химика, академика М. М. Шемякина, именем которого был назван впоследствии Институт биоорганической химии. Его сын Миша Шемякин был студентом биофака и учился на 3-ем курсе. Они уговорили маму отпустить меня вместе с ними. Отец Миши собирался только проводить его и вернуться в Москву. Не могу вспомнить, как мы добрались до биостанции, только помню, что пролив, на котором она стояла, не замерзал даже зимой. На станции не было ни души, даже сторожа. Миша Шемякин, в отличие от меня, был уже очень опытным и взрослым человеком. Он уже был женат на красивой и умной девочке с его курса Оле Киселёвой.
Она училась с Мишей на одном курсе, и я потом какое-то время встречалась в Москве с ними обоими. Миша был хорошим охотником, умел готовить и быстро наладил наш быт. Я, к своему стыду, к этому времени не умела варить даже макароны. На станции стояла полярная ночь. В сутках было не больше 2,5–3-х часов светлого времени. Мы использовали его, плавая на лодке по проливу. Миша охотился на нырков и другую водоплавающую птицу, которая там водилась в изобилии. Еще он охотился на глухарей, когда мы ходили на лыжах, привезенных из Москвы. Постоянно ели приготовленную Мишей птицу. В темное время суток на небе полыхало полярное сияние. Один раз отправились на лыжах по замерзающей части пролива в магазин, за несколько километров от биостанции. Встретили нас приветливо, но очень удивились, узнав, откуда мы приехали. Никто из местных жителей по этому пути не ездил из-за опасности оказаться под водой.
Зимняя природа была такой же необыкновенной и величественной как и летняя. Ближе к берегу пролив покрывался толстым слоем льда. Первый раз я видела морские приливы и отливы шириной до сотни метров. В период отливов можно было ходить подо льдом. Вы попадали в ледяной дворец, построенный природой (mother nature, как говорят американцы). Все вокруг сверкало из-за вмерзшего в лед фосфоресцирующего светящегося планктона. Мы с Мишей жили дружно, совершенно не скучали. Наверное, читали книжки, найденные в избе, в которой мы жили. В избе было тепло, т. к. мы постоянно топили печь дровами, имеющимися в изобилиии. Мне, городской девочке, было там комфортно. Живя всю жизнь в Москве, я никогда не ощущала себя урбанисткой. За неделю до нашего отъезда, уже в настоящие студенческие каникулы на ББС приехала группа второкурсников. Они очень быстро освоились, как и положено зоологам. Помню только, что по вечерам развлекались, валяясь в глубоких сугробах. Покидали станцию вдвоем с Мишей, добрались опять по тому же опасному пути до деревни, а оттуда нас на санях местный житель довез до железнодорожной станции.
Лежа на верхней боковой полке вагона, невольно слушала одну и ту же пластинку с песней «Мишка, Мишка, где твоя улыбка…» Мне было грустно. На перроне Мишу встретила жена, и мы потом уже вместе с Лёней, моим будущим мужем, какое-то время с ними общались. С. Мишей мы много лет работали в Радиобиологическом отделе (РБО) Института атомной энергии, но в разных лабораториях. Он – у Р. Б. Хесина, а я – у С. И. Алиханяна. Но это уже другая история. С ним мы как-то мало вспоминали время, проведенное на ББС. Я думаю, что он много путешествовал и для него это было одно из многих впечатлений, а для меня – уникальное воспоминание моей молодости.
Я, как и все мои сокурсники, не получила генетического образования и не предполагала, что стану генетиком. Никакого интереса курсы дарвинизма и генетики с основами селекции (по последнему курсу сдавали только зачет) у меня не вызывали. Надо признаться, что все последующие годы на кафедре микробиологии, куда я поступила, я училась очень формально. Может быть, теперь мне это только кажется. Ни о какой генетике микроорганизмов, в которую я влюбилась, уже поступив на работу, не было и речи. Кафедрой микробиологии руководил академик Владимир Николаевич Шапошников (1884–1968) с 1937 по 1967 год. В конце 50-х он мне казался уже очень пожилым, уставшим человеком, и я не помню, чтобы мне нравились его лекции. У него были очень большие заслуги в области физиологии микроорганизмов и технической микробиологии. Он был организатором производства молочной, бутиловой и уксусных кислот, ацетона и бутанола на основе не химического синтеза, а микробиологических процессов и автором теории двухфазового развития бактерий. По его книге «Техническая микробиология» мы и сдавали экзамены. На кафедре читалось много спецкурсов, значительное место занимал большой практикум. Среди преподавателей были такие известные микробиологи как Н. Д. Иерусалимский, впоследствии академик АН СССР (физиология и биохимия микрорганизмов), И. Л. Работнова (адаптивный микробный метаболизм), автор известной книги «Общая микробиология», 1966, Е. Н. Кондратьева, впоследствии член-корр. АН СССР – крупный специалист в области изучения фотосинтезирующих бактерий. Хорошо помню основных преподавателей большого практикума Т. Т. Нетте (дочь «человека и парохода» Нетте, по известному стихотворению В. Маяковского) и Н. В. Козлову. Накануне сдачи экзаменов и зачетов на кафедре я всегда приходила в ужас от того, сколько, по сравнению со мной, знали мои однокурсники по кафедре. Но как-то я умудрялась сдавать экзамены и зачеты не хуже, а часто, может быть, и лучше других. А экзаменов и зачетов на кафедре было очень много: техническая микробиология, почвенная микробиология (экзамены), методика исследования продуктов брожения, морфология микробов, бактериоз высших растений, водная микробиология, обмен у микроорганизмов и др. Но все эти дисциплины оставляли меня равнодушной. Тема моей дипломной работы была «Сравнительное изучение биохимических особенностей двух штаммов актиномицетов». Руководителем дипломной работы была Маргарита Васильевна Нефёлова из лаборатории антибиотиков, которой руководил Н. С. Егоров, зав. кафедрой микробиологии с 1967 по 1989 гг. и министр высшего образования. Но так случилось, что актиномицетами я занималась впоследствии всю мою жизнь.
Мы сидели в одной комнате с Наташей Немаковой (Сухаревой), которая делала диплом под руководством Г. Г. Жариковой. Мы встретились с Наташей в Америке, когда она приехала в Мэдисон навестить своего сына и его семью. Работали много, но уловить разницу в ферментативных активностях штаммов, отличающихся по уровню антибиотической активности было очень трудно. Помню, что Н. С. Егорову, по-моему, моя работа не очень-то понравилась, но замечаний он не сделал. Как это ни странно, но недавно, уже в 2016 году, общаясь по телефону из Америки с Софьей Захаровной Миндлин, выдающимся генетиком микроорганизмов, с которой мы много лет работали в лаборатории С. И. Алиханяна, она обмолвилась, что читала мою дипломную работу и она тогда ей понравилась. Ну и память у неё!
Во время учебы в МГУ я, практически, ни с кем не встречалась. Мальчики, которым нравилась я, мне не нравились и наоборот. На танцах, которые мы изредка посещали с моей университетской подругой и соседкой по Малой Бронной Анкой Ефремовой, меня очень редко приглашали танцевать, из-за чего я обычно расстраивалась. Кроме того, у нас дома не было телефона, и это было большим препятствием для поддержания знакомства. Телефон, наконец, нам поставили в конце 1957 года, и для нашей семьи началась более комфортная жизнь.
Мы на первом курсе биолого-почвенного факультета МГУ, 1953 год. Учимся в одной группе. Подружились и ездим по воскресеньям за город. Московская зима, ветрено. На нижнем фото слева направо я (Наташа Ломовская), Вера Кудиярова, Володя Познер (да-да, Владимир Владимирович Познер) и Ирма Расс. На верхнем фото все те: же я (Н. Л.), Володя Познер, (подмёрз), Ирма Расс и Вера Кудиярова. Все девочки в каких-то странных шароварах.
Встреча Нового 1954 г. у нас дома на Малой Бронной. Сидят: Ирма Расс, Семен Милейковский, Наташа Ломовская, Соня Иоффе. Стоят: Вера Кудиярова и Ольга Кравец. Смешанная компания моих школьных подруг и моих новых университетских приятелей.
Практика в Чашниково под Москвой после первого курса учёбы на биофаке МГУ. Мне очень нравились занятия по зоологии беспозвоночных, которые вела Вера Александровна Бродская, доцент кафедры зоологии беспозвоночных. Она в центре в тёмном платье. Улыбаются всего две девочки я (Н. Л.), слева и чуть повыше от Веры Александровны и Вера Кудиярова (стоит во втором ряду); сидит слева Семён Милейковский, тоже член нашей маленькой компании. Справа в верхнем ряду Володя Познер, рядом с ним Стасик (фамилию его вспомнить не могу).
Я (Н. Л.) третья слева, на Беломорской биологической станции после первого курса. Одни из первых осваиваем судно «Персей», едем брать пробы планктона, маленьких (видны под лупой) обитателей морей и океанов, основной пищи водных животных. Представители беломорского планктона запомнились своей необыкновенной красотой на всю мою жизнь. Правда, зоологи говорили, что планктон на Баренцевом море ещё более красивый.[4]
Опять на Беломорской биологической станции, но уже зимой после досрочной сдачи зимней сессии 4-ого курса. По бокам зоологи-второкурсники, слева Борис Виленкин, имени студента справа, к сожалению, не помню.
На лекции в Большой аудитории уже в новом здании биолого-почвенного факультета МГУ. Ирма Расс вспомнила, как я один раз сбежала с лекции и лектор пошёл за мной, чтобы меня вернуть.