Постоялый двор «Три ноги». Заморочинские сказки

Жених

Прикрепив на бревенчатой стене горницы кусок бересты, я бережно его расправила и прочитала:

«Ежели кто жаждет удивиться,

пущай приходит опосля заката на гнилую поляну!

Домовой Тихон будет баять вирши самоличного сочинения.

Шибко он на это горазд»

Тихон сидел на лавке и, чтоб зазря под ногами не путаться, руководил.

– Хорошая ты девчонка, Олеська, – довольно проскрипел он, – хоть и ведьма.

Ёшкины метёлки, что ты будешь делать! Опять он за своё!

– Тихон, – я медленно повернулась, уперев руки в бока, – ежели ты ещё раз назовёшь меня ведьмой…

– Понял, понял, – замахал ручонками домовой, – волшебница что ни на есть, настоящая!

– А идите-ка вы оба к едрене-фене, давненько оне на улице томятся! – вмешалась бабуля.

Она уронила на пол горшок с сушёными мышиными головами, которые собиралась бросить в котёл, и наша перебранка вывела её из душевного равновесия.

Я подхватила Тихона под мышку и выскочила во двор. Едреня с Феней нам так обрадовались, что чуть надвое не распались. Едреня протянул нам правую руку, а Феня – левую, потому что у них руки общие, а головы разные. Мы поздоровались и отправились на гнилую поляну – репетировать.

К вечеру на поляне собрались все желающие приобщиться к прекрасному. Явились:

Кикимора болотная,

Печаль тошнотная,

Дрёма дремотная,

Тоска зелёная,

Ворвань солёная,

Леший лесной,

И водяной,

И русалки речные,

Все из себя такие.

И болотник с болота,

И другие, кому охота.

Слушатели расселись вокруг огромного выворотня. Я подсадила Тихона на комель и, шепнув: «Не тушуйся», ободряюще похлопала по бурой шёрстке.

Домовой развернул свиток, собираясь начать чтение. Но тут, просвистев пронзительно, как разбойник с большой дороги, в комель вонзилась стрела. Аккурат железным наконечником у лапок Тихона.

Увидав проклятое железо в опасной для себя близости, домовой потерял здоровый румянец и прошептал трагически: “Вот и первые критики!”. Не дожидаясь пока он рухнет наземь, я подхватила Тихона на руки.

И тут на поляне появился на поляне молодой витязь, и Тихон моментально прикинулся веником. Остальные обитатели Заморочья оборотились, кто кустом, кто кочкой, кто пнём, а Едреня с Феней – березой раздвоенной. И лишь я одна осталась посередь зелёной полянки с веником в руках.

Незваный пришелец осмотрел меня с головы до пят, потом вдруг сорвал с головы шапку и ткнулся носом в землю, что твой журавль колодезный. Постояв так немного, выпрямился, нацепил шапку обратно на русые вихры и изрек подбоченясь:

– Я – сын князя славного Ишьгорода, Гордей Вышевич. Здрава будь девица красная!

Я обняла веник покрепче:

– И тебе снадобья целебные не глотать! Пошто стрелами калеными, не метясь, бросаешься?

– По повелению батюшки – великого князя Выша Крышевича. Подбираю себе таким путем суженую. Могу взять расширенную, могу и соразмерную, ежели по сердцу придется. Посему, идем со мною, женою законною.

Смешной какой – жену выбирать, пуляя куда ни попадя. Так и покалечить недолго. А потом скорбят: то криворукая досталась, то криворожая. А ты смотрел, куда стрелял из оружия холодного? То-то, потом не жалуйся!

– Неужто полюбилась с первого взгляда?

– Не особо, – отвечал молодец, – тоща́ больно, да глазом блудлива. Но я с заутренней по лесу бегаю, притомился шибко.

Обидно мне стало маленько и решила я позабавиться. Примостилась на лесном дядьке, пнём оборотившемся, и говорю:

– А не желаешь ли на моих подруг поглядеть? Уж какие они раскрасавицы!

– Отчего ж не поглядеть? Где они, твои подруженьки?

Оживился молодец, ровно петух в курятнике. Я прыснула – видом-то женишок и впрямь на курячьего короля смахивает: сапоги красные, шапка красная, сам надулся от гордости, того и гляди лопнет, али закукарекает.

– Погоди, скликаю. Только, чур, уговор – в хоровод ни ногой! Совладаешь, не сунешься?

– Что, я девок не видал? – хмыкнул молодец.

Соскочила я с лесного дядьки, обежала вокруг выворотня. Где ступала, там в каждом следочке по грибочку выросло. Ровнехонькое кольцо получилось.

Стала я аукаться, а сама тем временем добру молодцу глаза отвела, чтоб истинный облик подруженек моих, русалок, не разглядел.

Вышли на поляну девицы – одна краше другой: брови дугой, губы пряные, щеки румяные. А уж косы блестящие – королевишны настоящие! Сам заморский колдун Хаадан Шелдарс обзавидуется.

Пустились они хоровод водить. Плечами поводят, на витязя призывно поглядывают, песни сладкие поют. Каждая счастье и блаженство неземное сулит.

Смотрю я на молодца, а он сам не свой – губами пришлёпывает, по коленям похлопывает, того и гляди в ведьмин круг кинется.

– А ну стой, где стоишь, Гордей Вышевич, – говорю, – обещался к девкам не соваться!

– Отвяжись, – махнул рукой княжич. – Как я погляжу, шибко ты завистлива! Хорошо, что с собой тебя не увёл – ревнивая жена, что жернов мельничный на мужниных ногах.

Лук со стрелами бросил да и побежал в хоровод. Русалочки обрадовались, потянулись к молодцу. Руками обвивают, в глаза заглядывают, в губы целуют. Вот-вот щекотать да щипать станут, тогда живым не вырвется! Знаю я их!

А княжич стоит счастливый, думает, что он лис в курятнике, а на деле – муха на росянке.

– Дурень! – кричу. – Выбирайся из круга пока цел!

– Зависть – плохое чувство, – отвечает.

А сам, то одну обнимет, то другую к сердцу прижмёт.

– Обещался в хоровод не ходить! Княжий сын слову своему не хозяин?!

– Погоди, надоеда! Выберу лучшую и ворочусь!

– Нету тут её!

Бегаю я вокруг ведьмина кольца, сама себя укоряю. Что наделала?! Позабавиться хотела, а нечисти озёрной на съедение душу живую своими рученьками отдала. А княжич посередь девиц, что медведь в малиннике – уходить не торопится. Да уж и не выпустят его подружки мои-раскрасавицы!

Хлопнула я себя по лбу. Право слово, раскрасавицы! Пущай женишок глянет на их природную красоту, мигом за круг выскочит! Скинула я морок с глаз молодецких, королевич аж присел. Смотрит, а вокруг лица блёклые, руки мокрые, платья пестрые да зубки острые.

Заметался Гордей, но русалочья хватка крепче силков держит.

Чем молодцу помочь? Положила я веник на травку и схватила стрелу из колчана, княжичем брошенного. Взялась за оперенье и протянула железным наконечником вперед, ему навстречу. Расступились девицы речные, кому ж охота печать Сварожича получить?! Уцепился Гордей за наконечник, так и выбрался.

Упал на травку, еле отдышался. Отполз в сторонку, сел и зубами стучит, будто из омута вынырнул.

– Неужто у вас в Ишьгороде девки страшнее тутошних, ежели за женой тебя батя в лес спровадил?

– А они ещё там? – спрашивает. А оглянуться боится, вдруг за спиной ждут невесты нареченные. Скольким жениться-то обещался, покуда красотками казались?

– Нет, – говорю, – сгинули. Не по сердцу им, когда женихи железякой размахивают.

Приосанился Гордей, приободрился.

– Есть, – отвечает, – в Ишьгороде девки красивые. Маланья, к примеру, нашего ключаря дочь. Не чета тебе и подругам твоим!

Ёшкины метёлки! Пришёл в себя молодец – грубит сызнова.

– Ты, Гордей Вышевич, не зарекайся. Хочешь, покажу тебе, кто ещё с нами на полянке вечерок коротает? Может, без раздумий и женишься!

– Да ты ведьма! – прозрел молодец.

Ух, как не люблю, когда меня ведьмою кличут! На счастье княжича, Едрене с Феней наскучило березою стоять, они на полянку-то и выбрались.

Побледнел Гордей. Сгрёб в охапку лук, колчан и шапку и припустил вон из лесу.

– Куды он? – Феня приложил козырьком ладонь к Едрениной голове, высматривая пропавшего витязя. – Весело было…

Тут и остальные зрители Заморочинские проявились. Только русалки как сгинули, так больше и не показывались – обиделись, что молодца от них спровадила.

Да еще Тихон на меня крепко осерчал от того, что творческий вечер испортила. Говорит, надо было сразу княжича Горынычу скормить, чтоб под ногами не путался. Третий день со мной не разговаривает, стоит в углу и веником прикидывается.