Спи со мной. Пробуждение

Глава 4

Сгоревшая подушка. Подпаленный корешок книги о рок-легендах семидесятых. Чудом успевшая отскочить от обжигающей синей вспышки Тыква.

За две недели активных попыток справиться с собственной магией мне худо-бедно удалось обуздать обретенную силу, и самым серьезным из всего, что пострадало от экспериментов, стала кошачья психика.

Радует, что мучения Тыквы не были напрасны: я научилась правильно обращаться с эмоциями, раскрывая сердце ровно настолько, чтобы пламя вспыхнуло, но не испепелило все вокруг, и это главный пункт в списке моих побед. Среди остальных – умение согревать воду, опустив в нее ладонь, и отточенный до совершенства навык зажигать свечи искрами на кончиках пальцев. Не бог весть какие достижения, но в конкурсе на звание самой предприимчивой домохозяйки мне бы вручили медаль за первое место.

Да, я по-прежнему совершаю ошибки, пробуя контролировать силу пламени, но с каждым разом их все меньше. Будто тело вспоминает то, что умело всегда.

От очередной тренировки меня отвлекает звук нового уведомления: регистрация на завтрашний рейс в Марокко открыта. Захожу на сайт авиакомпании со странной смесью облегчения и беспокойства. Пути назад нет, я действительно собираюсь отправиться в Марракеш, а оттуда – в Сахару, но что, если я возлагаю на это путешествие слишком большие надежды?

Чтобы не искушать судьбу и не привлекать внимание к дорогой технике, решаю оставить камеру дома. Тем более, что не рассчитываю задерживаться в Марокко надолго. План, который я разработала, изучив отзывы других путешественников, выглядит предельно просто: арендовать машину в аэропорту и сразу выдвинуться в Мерзугу, совершив восьмичасовой марш-бросок через горы, а из Мерзуги в составе организованной туристической группы прибыть в пустыню. В расположенной среди песчаных дюн деревне наверняка знают о джиннах больше, чем где бы то ни было.

«Это тебе гарантировала печенька из китайского ресторана?» – саркастично спрашивает внутренний голос. «Лучше, чем ничего», – парирую я про себя. Начну сомневаться – упущу возможность выяснить, что со мной происходит и куда после обрушения грота пропал Зейн.

***

Во время двухчасовой пересадки в Лондоне заказываю второй за утро кофе. Даже если мир будет катиться в тартарары, его спасет правильно приготовленный капучино. Рядом заходится в рыданиях ребенок, и я достаю наушники, надеясь, что не пропущу посадку под лиричную балладу Леннона о парне, который поджег дом отказавшей ему девушки⁸. Жизнь моментально становится чуточку приятнее и, взбодрившись, я открываю социальные сети: листаю мемы про фотографов, смотрю фото знакомых и бесконечные видео со смешными котами, а затем, сама не заметив как, оказываюсь на странице Эвы.

На опубликованном несколько дней назад снимке она оглядывается назад и сжимает мужскую руку, словно ведет за собой того, кто остался за кадром. Я уже хочу закрыть приложение, но что-то меня останавливает. Присматриваюсь. На фото за Эвой – застроенные цветными рыбацкими домами склоны Позитано, пейзаж, который я узнаю из тысячи. Продолжаю изучать снимок. Либо я сошла с ума, либо волосы Эвы намного короче, чем были на фестивале. Не исключено, что за пару недель она могла психануть, улететь в Неаполь, подстричься и отправиться в вояж по побережью Амальфи с новым бойфрендом, но подобный расклад еще более сомнителен, чем предсказание из печеньки. Чересчур складно. Скорее всего, фото было сделано давно, а ладонь ее спутника… принадлежит Зейну.

Удар под дых. Мурашки по коже. Нетерпеливо кликаю на текст под снимком.

«Стоит ли бороться за любовь или следует опустить руки, когда тот, кого ты любила, уходит к другой, забывает о том, как ты прижималась к его груди по ночам?

У меня нет правильного ответа на этот вопрос… Проще отказаться от последнего шанса на счастье, но правильнее ли? Не будет ли это считаться малодушием, предательством, отступничеством перед лицом единственного, что имеет значение – любви?

Я не знаю.

Я не знаю ничего с тех пор, как он уехал, но не могу перестать думать о том, что бы сделала, столкнись мы случайно у подножия Кастель-дель-Ово⁹ или на улицах Санта-Лючии¹⁰, где познакомились, когда я впервые приехала в Неаполь. Наверное, я бы спросила:

«Как ты жил все эти месяцы, когда я умирала без тебя в нашей пустой квартире? Представлял ли, каково было мне? Жалел ли хоть на секунду, что отказался от всего, что между нами было?».

А может, я бы просто рассказала о том, что не дает мне покоя:

«Солнце мое, мой свет, я помню каждое наше утро, каждый день, который мы провели вместе. Помню первое свидание, когда на рынке в Сорренто ты выторговал для меня целую корзину огромных лимонов, помню поцелуй, который ты украл у меня в тот же вечер напротив капеллы Сан-Северо, помню, как не хотела уезжать от тебя и как быстро сдалась, когда ты предложил остаться.

Глядя на наши фотографии, я понимаю: все, что произошло – испытание, через которое мы должны пройти, чтобы вновь обрести друг друга. И если для этого потребуется быть сильной, сражаться за тебя, сражаться за нас, то я пойду на это.

Мне так не хватает тебя, что кажется – я не переживу эту ночь. Я слишком привыкла тебя любить.

Вернись ко мне».

Ошарашенно поворачиваю телефон экраном вниз, будто это действие способно избавить меня от подробностей чужой любви, которая неумолимо обрастает плотью и кровью. К пальцам приливает магия. Это – мое раздражение, ревность, досада. И как Зейну удавалось сохранять абсолютное спокойствие, догадываясь, что между мной и Яном что-то есть? Впрочем, если учесть, что он старше меня на пару тысяч лет, у него явно было больше времени научиться снисхождению и выдержке.

Стараясь дышать глубоко и ровно, объясняю себе, что не имею права ревновать к прошлому, но перед глазами стоит корзина с лимонами – нелепый, неожиданный, странный подарок, который можно ожидать только от одного мужчины. От зеленокудрого джинна с замашками Джокера.

Диспетчер объявляет, что посадка началась, и я закидываю на плечо рюкзак, искренне недоумевая, как Зейн вообще умудрился устроить любовный треугольник, физически отсутствуя в этом мире.

***

Уснуть в самолете не получается, несмотря на то, что из-за раннего рейса я не выспалась – и в своем разбитом состоянии я вижу единственную причину, по которой сразу после приземления в Марракеше худощавому арабскому пареньку лет девятнадцати в футболке с надписью «I’ll be back» почти удается скрыться в толпе с вытащенным из моего кармана телефоном. Чертыхаясь, бросаюсь за ним, расталкивая встречающих в зале прилета.

Парень ловко выскакивает на пустую лестницу, но я выбегаю за ним до того, как он захлопнет дверь, и в последний момент хватаю за руку – в точности, как венецианского грабителя. Похоже, желающим поживиться за мой счет скоро придется вставать в очередь! Негодование разбрызгивается горячей лазурью, но лишь слегка обжигает незадачливого вора.

Благодарю судьбу за то, что вокруг никого нет, пока потрясенный мальчишка бормочет что-то по-арабски, не сводя глаз с моей руки.

– Телефон. – Протягиваю ладонь, и он без раздумий вкладывает в нее смартфон, однако не спешит убегать. Испытующе вглядываюсь в напряженное смуглое лицо. Неужели не боится, что я отведу его к полицейским?

– Прости, прости за это, я не должен был, я бы не посмел, но… кто ты? – разволновавшись, он говорит по-английски сбивчиво и с сильным акцентом, но на удивление хорошо.

– Неважно. Делай выводы и радуйся, что у меня нет времени докладывать о случившемся в полицию.

Разворачиваюсь, чтобы уйти, но парень успевает окликнуть меня:

– Погоди! Откуда в тебе магия джиннов? Ты же человек!

Застываю, переваривая его слова. Что ему известно?

– Что ты знаешь о джиннах?

– Совсем немного… – признается он, и я уже собираюсь вернуться в зал аэропорта, когда, догадавшись о моих намерениях, парень торопливо договаривает: – Но я знаком с теми, кто знает. Вы называете их берберами.

Разговор становится интереснее и, оперевшись плечом о дверь, я вытаскиваю из кармана две смятые купюры по десять долларов:

– Поделишься тем, как их найти – двадцатка баксов твоя.

Парень отрицательно качает головой. Достаю еще десять долларов.

– Других предложений не будет.

– Я хочу поехать с тобой. – Выпаливает он и с осторожностью глядит на меня, словно опасается повторения огненного шоу.

Присвистываю от его вопиющей наглости.

– А переполнить чащу моего терпения и понести заслуженное наказание за воровство ты не хочешь?

– Но тогда ты не найдешь тех, кого ищешь.

Поверить не могу, он улыбается! Морщится, потирает запястье, но улыбается! Где тот заискивающий арабский мальчишка, что пару минут назад дрожащим голосом просил у меня прощения?

– Я умею пользоваться интернетом и разберусь, куда ехать. – Хмурюсь, пытаясь понять, к чему он ведет.

– Может и так. – Пожимает плечами парень. – Но разве в этом случае ты бы платила за информацию о тех, кто может рассказать про джиннов?

Пристально смотрю на него не в силах избавиться от ощущения, что он обыграл меня.

– Ты ведь не отстанешь? – Обреченно вздыхаю, не представляя, что выйдет из этой затеи, если соглашусь.

– Брось, ты не пожалеешь. Ехать далеко, больше пятисот километров, а дорога пролегает через горы. Однако… – Он делает почти театральную паузу, прежде чем продолжить: – Тебе невероятно повезло, потому что я хорошо ее знаю и тоже смогу вести машину.

Почувствовав мое недоверие, парень поспешно добавляет:

– И я наполовину бербер, говорю на местном диалекте. Тебе не понадобится переводчик.

– И это все обещает человек, который полчаса назад чуть не стащил мой телефон, – язвительно комментирую я. – Зачем тебе помогать мне, причем бесплатно?

– Ты – чудо, посланное Аллахом. Я всегда мечтал стать свидетелем чего-то великого. Изменить судьбу мира, – с благоговением произносит он, но в следующую секунду из его голоса пропадает всякая серьезность. – К тому же не совсем бесплатно. За еду и ночлег!

– Ну, про судьбу мира ты, конечно, загнул, но рассуждаешь логично. Как хоть тебя зовут? – сдаюсь я.

Парень снова расплывается в улыбке.

– Мохаммед.

– Ладно, Мохаммед. Я Ли. – Неопределенно махаю рукой то ли на парнишку, то ли на бесплодные попытки избавиться от его навязчивой компании. – Но, учти, опять тронешь мои вещи – сожгу заживо.

Мой новый попутчик испуганно отшатывается. Вдоволь насладившись произведенным эффектом, усмехаюсь:

– Шутка.

Он выдыхает с видимым облегчением и я, не удержавшись, добавляю:

– Или нет.

Спустя полчаса мы вместе выходим на стоянку с ключами от арендованного авто. Мохаммед устраивается на переднем сидении, и я завожу мотор:

– Где ты выучил английский?

– Все детство смотрел американские фильмы и сериалы. – С гордостью сообщает он и демонстрирует свою футболку. – Догадалась, откуда надпись?¹¹ Люблю «Терминатора». Вечная классика!

Хмыкаю, с иронией вспоминая составленный в Осло идеальный план путешествия. Наивно было рассчитывать, что он не провалится еще до того, как я выйду из аэропорта.

***

Дорога петляет среди ущелий, утопающих в солнце хребтов Атласских гор и долин, на которые я перестаю обращать внимание, когда начинается серпантин. Невозможно безмятежно созерцать живописные низины в разбавленном гужевыми повозками потоке машин – усталость неизбежно берет свое. В момент, когда я почти закрываю глаза на повороте, Мохаммед встревоженно трясет меня за плечо:

– Ли… Давай поведу я. Тебе нужно отдохнуть.

Торможу на обочине, с неохотой признавая, что он прав. Не пересяду на пассажирское – до Мерзуги мы оба доедем в черных мешках. Я отчаянно сопротивляюсь сну, но утомленный организм отправляет меня прямиком в точку входа – туда, где за окном вместо виражей серпантина до горизонта простирается море.

Распахиваю ставни. Розовый закат мягко ложится на кожу и на холст, на котором тут же проступают пурпурно-оранжевые краски плавящегося солнца. В реальном мире я направляюсь в пустыню в компании марокканского вора, во сне – возвращаюсь к себе настоящей.

Вызывая в воображении образ Зейна, прислушиваюсь к звукам за дверью, но тишина звенит громче, а уже через секунду до точки входа доносится незнакомый голос. Резко просыпаюсь. Мохаммед разговаривает с полицейским. Нет ничего более бодрящего, чем пробуждение под внимательным взглядом служителя закона – это я на собственном опыте проверила еще во времена веселой юности. Готовлюсь к проблемам, но постовой отпускает нас.

– Чего он хотел? – спрашиваю я, когда мы отъезжаем.

– Проверка документов. Мог бы придраться к чему-нибудь и попросить взятку, если бы ты ехала одна, но я все решил, – с важным видом выдает Мохаммед и, когда полицейский перестает отражаться в зеркале заднего вида, отстегивает ремень безопасности.

С нескрываемым скептицизмом слежу за его действиями.

– Не боишься пробить головой лобовое в случае столкновения?

– Не бойся, я отлично вожу, а насчет аварий… Все в руках Аллаха, – ничуть не смутившись, поясняет Мохаммед, указывая пальцем в небо. – Ты веришь в Бога?

– Скорее нет, – произношу, аккуратно подбирая слова и игнорируя мысль о том, что гоняя на мотоцикле в дождь, я сама играю в русскую рулетку. – Я агностик. Не сомневаюсь, что за пределами видимого мира существует что-то большее, но мне сложно воспринимать Бога как конкретную фигуру, которая наказывает и выдает индульгенцию, решает, кому отправиться в ад, а кому в рай. Я привыкла полагаться на себя. Понимаешь?

– Да.

Мохаммед раздумывает над тем, что я сказала, а я, не отрывая взгляда от окутанной сумерками горной гряды, флегматично интересуюсь:

– Если ты веришь в Аллаха, почему воруешь?

– Это единственное, что я умею. Там, где я вырос, так живут все. Но европейцам этого не понять, вы другие. – Он вновь говорит серьезно – но не обвиняя, а просто констатируя факт. – Я бы хотел жить, как вы, путешествовать по разным странам. Но это тяжело, когда ты живешь в трущобах, когда считаешь каждый дирхам, когда старшие братья учат тебя, как воровать, чтобы не поймали.

– Но выбор есть всегда. Ты говоришь по-английски, мог бы найти перспективную работу.

Я пытаюсь увидеть мир сквозь его призму, но Мохаммед лишь смеется:

– Для перспективной работы необходимо образование. Меня учила улица.

Мы надолго замолкаем и, не желая оставаться наедине с тишиной, я включаю выпущенный Rolling Stones в шестьдесят седьмом альбом Their Satanic Majesties Request. Открываю окно и, рассеянно слушая балладу о радужной леди¹², всматриваюсь в ночь, вдыхаю сухой воздух пустыни, пробую представить жизнь, в которой дети растут в бедности по умолчанию, жизнь, которой у меня, рожденной в одной из самых благополучных стран мира, никогда не было, а Мохаммед… Я не догадываюсь, о чем думает Мохаммед, но когда мы подъезжаем к Мерзуге, он нарушает затянувшееся молчание:

– Ли, зачем ты ищешь берберов?

«Чтобы они помогли вернуть моего возлюбленного-джинна и выдали инструкцию по использованию взявшихся из ниоткуда сверхъестественных способностей», – мысленно объясняю я, но мы с Мохаммедом недостаточно близки для подобных откровений, поэтому я ухожу от ответа:

– Берберы – свободные люди. Они жили на землях Северной Африки задолго до того, как пришли финикийцы, греки, римляне, арабы. Если кто-то и знает о тайнах, которые хранит пустыня, то только они.

Мохаммед кивает:

– Ты права. Я надеюсь, ты найдешь то, за чем прилетела в Марокко.

– Я тоже.

Поднимаю глаза к небу, в котором не видно луны. Смотрю на мириады звезд и шепчу одними губами, обещая то ли Зейну, то ли себе: «Если есть хоть один шанс, что ты жив, клянусь, я найду тебя, чего бы ни стоило».

***

После ночи в Мерзуге мы присоединяемся к каравану, который помогает туристам добраться до поселения берберов на верблюдах.

– Дорога займет полтора часа, – предупреждает Мохаммед, подводя меня к лежащему на земле верблюду.

Смирившись, взбираюсь на животное, с тоской вспоминая мотоцикл. Я ни разу не ездила верхом даже на лошади, а этот дромадер¹³ больше любого коня, да еще и без стремян. Он плавно поднимается, и я судорожно вцепляюсь в специальную ручку на седле. Пожалуйста, пусть это будет последней жертвой на моем пути.

Мы движемся медленно, разделившись на несколько цепочек, и, погрузившись в свои мысли, я вскоре перестаю обращать внимание на дискомфорт. Мне никогда не приходилось бывать в пустыне, и я не предполагала, что она такая… Статичная и сдержанная внешне, полная скрытой силы внутри.

В эрге, песчаном море, сердце Сахары, все чувства сглаживаются, становясь такими же ровными, как обласканные ветром медные барханы. Я прислушиваюсь к пустыне, стараясь услышать ее песню, но вокруг так тихо, что закладывает уши.

Пустыня путает, ведет вневременными тропами, вводит в заблуждение, создает впечатление, что дюны меньше, чем есть на самом деле, однако ее обман становится очевиден, если присмотреться к теряющимся на фоне холмов фигуркам людей.

Вдалеке показываются песчаные дюны Эрга Шебби, и я прикидываю, что мы доберемся до места на закате, но пустыня привычно порождает иллюзии – почти как в моих кошмарах, которые все чаще кажутся воспоминаниями из прошлой жизни. Измерить расстояние от одной точки до другой смог бы лишь бедуин – истинный любовник Сахары. Я ошиблась: Эрг Шебби намного дальше, и вот уже солнце заходит за дюны, окрашивая все вокруг предсумеречной охрой, а мы продолжаем идти вперед под первыми появившимися звездами.

В лагерь берберов наш караван прибывает в темноте. Вновь оказавшись на твердой земле, разминаю шею. Наблюдающий за мной Мохаммед улыбается:

– Понравилось?

– Что именно? – уточняю я. – Вечерняя Сахара или седло без стремян, из-за которого я отбила весь зад?

Мохаммед расстроенно цокает:

– Ехать верхом! Мы могли бы арендовать квадроцикл, но все туристы мечтают прокатиться на верблюде, поэтому я договорился о нем специально для тебя.

– Я. Сейчас. Тебя. Убью. – Я с максимально грозным видом стягиваю арафатку, которая спасала меня от солнца во время перехода по пустыне, и делаю шаг к Мохаммеду.

Моя угроза не пугает его. Он усмехается и исчезает за поворотом ближайшего глинобитного дома:

– Тогда я не выясню, где твой шатер, и тебе придется ночевать под открытым небом. В обнимку с верблюдом!

– Шантажист! – кричу ему вслед. На самом деле я не злюсь, но ему необязательно знать об этом.

Немного потоптавшись на месте, решаю прогуляться по поселению и мгновенно жалею о том, что оставила камеру в Осло. Жизнь здесь так и расчерчивается на кадры, просится в объектив: сложенные из красного камня дома, держащие сосуды с водой мозолистые руки женщин, взбивающая масло над костром старая берберка с татуировкой на подбородке. Я почти забываю, для чего приехала, но голос Мохаммеда не дает мне уйти в свои мысли:

– Вот ты где. Я провожу тебя в шатер.

Расположившись, кидаю рюкзак на видавшую виды деревянную кровать и нетерпеливо поворачиваюсь к своему проводнику:

– Отведи меня к тому, у кого есть ответы.

– Рано. – Удивленный моей настойчивостью Мохаммед отрицательно качает головой. – Прежде поужинаем.

Он приводит меня к остальным туристам, на столе перед которыми уже стоит похлебка, тарелка с приготовленными на глиняной печи лепешками, мятный чай и плошки с медом. Я осознаю, насколько проголодалась, когда живот начинает призывно урчать. Все-таки стоит поблагодарить Мохаммеда – ужин был превосходной идеей.

Доедая лепешку, собираюсь повторить просьбу, но берберы в национальных костюмах внезапно достают барабаны и запевают на местном наречии. Я зачарованно слушаю их странный язык, не решаясь прервать волшебство этой ночи, смотрю на заполненный людьми бивак, на котором, растягиваясь на оранжевых дюнах, танцуют тени от костра.

– Невероятно, – шепчу я.

– Да, – соглашается Мохаммед. – Пусть люди пустыни и вынуждены устраивать шоу для туристов, чтобы заработать хотя бы немного, выглядит все равно впечатляюще.

Устроенный берберами вечер вдруг становится менее ярким и совсем не таким аутентичным, как мне показалось. Увы, часто свобода человека заканчивается там, где выставляются счета на оплату.

– Пойдем, – прерывает мои размышления Мохаммед. – Он ждет.

Мы тихо встаем и выходим из шатра.

– Кто – он? – интересуюсь я, пока мы бредем по темной тропе, едва освещенной звездами и лампадкой в руках Мохаммеда.

– Амекран. Старший. Он не помнит, сколько ему лет, но помнит все, что было и будет, – с благоговением в голосе поясняет он. – Встреча с Амекраном – честь, какой не удостаиваются обычные туристы.

Я чувствую беспокойство, которое многократно усиливается, когда мы доходим до нужного дома и предстаем перед седым бербером. Он действительно очень стар. Скажи Мохаммед, что завтра ему исполняется сто пятьдесят, я бы легко в это поверила.

Старик вглядывается в мое лицо несколько долгих секунд, а затем отворачивается, прохрипев что-то на берберском. Вопросительно подняв бровь, перевожу взгляд на побледневшего Мохаммеда, и, поколебавшись, тот наконец переводит его слова:

– Ли, Амекран отказывается с тобой разговаривать. Он требует, чтобы ты ушла. Немедленно.