Амнезия. Дневник потерявшего память

Понедельник, 24 мая

Этот дневник дал мне доктор Люка́. Ну то есть записную книжку. А принес он ее в субботу вечером, когда зашел проведать меня.

– Возьми, – сказал он, протянув белый блокнот размером с приличную книгу, – мне его подарили на одном семинаре, но я слишком ленив, чтобы что-то записывать. Так что он валяется без дела в кабинете, и я решил, что тебе он будет нужнее. Сможешь вносить туда разные впечатления и ощущения. В твоей ситуации лишним не будет.

– Это точно, – мгновенно ответил я, – вдруг моя нынешняя память тоже решит уйти от меня, так хотя бы запасная останется.

Он рассмеялся.

– Точно, – подтвердил он, – вижу, ты понял принцип.

Этот дядька мне действительно нравится.

Едва он ушел, я открыл блокнот. Страницы были такими же белыми, как и обложка. Такими же пустыми, как моя память. Белизна прекрасна. Она чиста. Никаких тебе ошибок, помарок, пятен. Может случиться абсолютно все, как во времена сотворения мира.

С мгновение я колебался: может, так все и оставить? Не трогать неподвижную пустоту, отражающую мою жизнь: если ничего не буду делать, ничего не буду писать, то ничего не произойдет. Будто времени больше не существует. Мне уже удалось избавиться от прошлого, так что и без будущего как-нибудь проживу. Останется лишь настоящее: неуловимое, неосязаемое.

Да, искушение велико: ни тебе начала, ни конца.

Но что-то внутри меня восстало. Что-то крошечное, какой-то зуд. И чем больше я пытался об этом забыть, тем неприятней чесалось – любопытство, конечно же. Готов поспорить, пользы от этого жуткого чувства будет гораздо меньше, чем вреда, но ничего не мог поделать.

Тогда я взял ручку с надписью «антибиотики что-то там», которую доктор Люка́ оставил на моей тумбочке, и написал дату.

С тех пор я таскаюсь с дневником повсюду. Даже сейчас сижу в очереди, жду МРТ и пишу. Так можно убить двух зайцев: занять себя и избавить Беатрису от необходимости заводить беседу. Пусть себе спокойно листает модные журнальчики. Ее ноги элегантно скрещены, миндально-зеленый костюм безупречен, а макияж совершенен – прямо идеальная женщина на первый взгляд. Никто даже представить не может, что ей приходится мириться с амнезией сына, который обращается к ней по имени, поскольку просто не узнаёт. Пожалуй, ситуация не лишена пикантности. Обычно возникает вопрос, признае́т ли отец своего ребенка, а тут – признает ли ребенок собственных родителей.

Короче, вернемся к Беатрисе. Я настаивал, что буду ждать в одиночестве, но она наотрез отказалась.

– Ну Ромен, подумай только, что скажут люди?

Идеальная жена, идеальная мать.

Идеальная, но приставучая.

– Что ты там все строчишь в своем блокноте?

Я ответил, не отрываясь:

– Фигню всякую.

– Воспитанные люди не говорят «фигня».

Я снова ответил, не отрываясь:

– Э-э-э… Разные мысли.

– Какие такие мысли?

На этот раз я уже искренне надеялся, что меня вот-вот вызовут.

– О том, что чувствую.

– Как забавно! Надеюсь, это не превратится в привычку.

Я заметил, что ей очень досадно. Может, она даже волнуется. Похоже, если я хочу, чтобы личный дневник остался личным, лучше не оставлять его в гостиной…

Я ответил, лишь бы отвязаться от ее тяжелого взгляда:

– Так доктор порекомендовал.

– А, ну раз доктор, тогда…

В яблочко. Я только что изобрел магическое заклинание. Вместо «Абракадабры» и «Сезам, откройся» представляю вам «Так-доктор-порекомендовал».

Я уткнулся в дневник. Она уткнулась в журнал. Спасен.

Ожидание всегда кажется долгим, но я не против. Это единственное, что остается, когда ничего больше нет: ни планов, ни опозданий, ни давления.

Ну вот и все. Я прошел через эту дьявольскую машину. Укол, много шума и долгие минуты в одиночестве. Результаты мы узнали сразу: никаких черепно-мозговых травм. Хорошая новость? Плохая новость? Сам не знаю. Беатриса и доктор Люка́ выглядят довольными, однако я по-прежнему задаюсь вопросом, почему ничего не помню.

– Что касается моих рекомендаций, можешь вернуться в лицей уже завтра, – заявил врач.

Беатриса подпрыгнула.

– Думаете? Так рано, доктор? А это разумно?

Про себя я пожелал доктору удачи: мне совершенно не хотелось проводить дни напролет в компании Беатрисы или, того хуже, Арно. Несмотря на пугающую неизвестность, в лицее меня ждала хотя бы смена обстановки.

– Никаких медицинских противопоказаний у него нет, правда. А вернуться к обычному ритму жизни пойдет ему только на пользу.

Я слишком взрослый (или слишком молодой?), чтобы бросаться на шею людям, поэтому сдержался. Но очень хотелось.

В машине по дороге домой Беатриса снова завела пластинку: шишка на лбу еще не рассосалась, я по-прежнему в состоянии шока, лучше оставаться в покое, в любом случае мы уже думали о том, чтобы оставить тебя на второй год, так что…

Жизнь Ромена, сцена первая: главный герой – тупица.

Странно, но я удивлен. Я не раздумывал об этом, но в глубине души относил себя к категории умников. Будто моя короткая память подстраивалась под требования эго. Так я узнал, что плох примерно по всем предметам. Что переход в лицей^[5] прошел довольно неудачно, как мне сообщили. Похоже, Беатриса не сильно беспокоилась на этот счет, что меня все больше удивляло. Я думал, она вне себя от моих «успехов».

Беатриса настойчиво перечисляла причины не отправлять меня в лицей, и тогда я прибегнул к магическому заклинанию:

– Так-доктор-порекомендовал.

И добавил:

– Если это поможет мне вернуть память, то все хорошо, не так ли?

Аргумент попал прямо в цель. Бинго!

Едва Арно вернулся в семейное гнездо, ему тут же сообщили все новости. И они ему не понравились.

В своей комнате я слышал, как он кричал:

– Не думаешь, что есть заботы поважнее, чем просиживать штаны в лицее?

Беатриса выкручивалась как могла, чтобы успокоить его, голоса поутихли, и больше я не мог расслышать, что они говорили. Но даю голову на отсечение, что она использовала мой аргумент: «Так-доктор-порекомендовал».

Вечером Арно стоически заявил, что отвезет меня утром в лицей на машине.

– Не думаю, что это разумно в твоем-то состоянии, – сказал он, – но если уж так-доктор-порекомендовал…

Я был прав! Жаль, никого рядом не было, чтобы поспорить!

– Обычно ты ездишь на автобусе, – добавил он, – но раз ты не помнишь, на какой остановке лицей, я отвезу тебя.

– Спасибо, ты очень добр.

– Ничего особенного. Если это поможет восстановить твою чертову память.

Тут я решился задать вопрос, который уже долгое время вертелся у меня в голове, стоило только подумать о лицее.

– Э-э-э… У меня есть друзья? Было бы неплохо узнать их имена…

– Ты можешь не начинать предложения с «э-э-э»? – спросила Беатриса, улыбнувшись. – Это неприлично.

– А. Простите.

Но о вопросе я не забыл.

– Так что насчет друзей?

Арно и Беатриса переглянулись.

– Знаешь, ты не такой, как другие ребята. Тебе не нравятся те вещи, что нравятся детям твоего возраста. И слава богу! Алкоголь, сигареты, клубы – это все не твое.

– А. Ну… тем лучше. Но это не мешает иметь друга или двух, так ведь?

Они снова переглянулись. Арно решил спасти ситуацию.

– Послушай, ты ни о ком нам не рассказывал. Но в твоем возрасте, конечно, и не болтают обо всем подряд.

И улыбнулся, будто ободряюще и даже заговорщически.

Так, я понял.

Жизнь Ромена, сцена вторая: наш герой – одинокий ковбой.

Нечего сказать, завидная у меня жизнь.

Вдруг лицо Беатрисы озарилось:

– Была одна девочка… Как же ее там звали? Она давала тебе тетрадки, чтобы ты наверстал упущенное, пока болел гриппом прошлой зимой… А, точно, Моргана! Очень симпатичная блондиночка.

Имя мне ни о чем не говорило. Но раз я общаюсь с симпатичной блондиночкой – жаловаться не на что!

– В любом случае, – сказал Арно, – если тебе надоест в лицее или, того лучше, вернется память, не тяни и сразу звони мне. Единственное, что сейчас для нас важно, – это твое здоровье и благополучие.

– Позвонить вам?

Черт. Я обратился к нему на «вы». Лицо Арно исказило огорчение.

– Мы же говорили, обращайся к нам на «ты», Ромен. Понимаю, это сложно для тебя, но поверь, нам тоже нелегко.

– Прости, – извинился я, – само вырвалось. Это от удивления.

– Удивления?

– Да. Не знаю, как вам звонить. У меня же нет телефона.

– Как так у тебя нет телефона? А твой шестой айфон? Мы целый день бегали по магазинам и сравнивали модели. Ты же его обожаешь! Настолько, что мы даже пообещали тебе восьмой, если ты…

Арно резко замолчал. Он устало переглянулся с Беатрисой и воскликнул:

– Не понимаю, ты же всюду с ним таскался. Что вдруг случилось?

И посмотрел на меня, ожидая ответа. Я не промедлил:

– Не помню.

Арно глубоко вздохнул. Беатриса тихо вмешалась:

– Может, телефон украли, пока Ромен лежал без сознания в коридоре.

Отличная гипотеза.

– Если так, то это возмутительно! – воскликнул Арно. – Значит, кто-то видел, как он лежал на полу, и вместо того, чтобы помочь, стащил у него телефон? Да что вообще происходит в этом лицее?

Он продолжал вопить в том же духе несколько минут. Ни Беатриса, ни я ни слова не произнесли, словно поняли: Арно нашел, на кого спустить всех собак. И я видел, что его негодование и огорчение были связаны не только с возможной кражей телефона.

Вернувшись в комнату, я собрал рюкзак для лицея и продолжил читать. «Граф Монте-Кристо» – длинная книга. Длинная, но хорошая. Даже отличная.

Особенно конец первого тома.

После четырнадцати лет заточения Эдмон Дантес наконец сбегает из темницы, из которой невозможно сбежать.

Вторник, 25 мая

7 часов утра

Смена декораций и действующих лиц.

Через час разыграется новая сцена с новыми актерами: лицей Шампольон, возвращение, сцена один. Дубль первый. Клац.

Я учусь во втором классе. Во втором «Б», если точнее. Меня охватило волнение. И возбуждение. Что же я там узнаю? Что скажут остальные, узнав о моих приключениях? Смогу ли пережить занятия? Вчера вечером, бросив мельком взгляд на ботинки, я вроде бы что-то почувствовал. Ладно, пора идти. Арно зовет, а я уже понял, что он не любит ждать.

17 часов 50 минут

Ух! Что за день! Я только что вернулся и страшно рад, что дома никого. Беатриса ушла на работу и не вернется до семи.

Что сказать? Для начала стоит описать, что я почувствовал, оказавшись в лицее. Но это быстро: ничего.

К великому разочарованию Арно, обшарпанные школьные корпуса ничего во мне не пробудили. Как и грязные белые стены, как и серые колонны, подпирающие крышу над крыльцом, как и огромные ворота (тоже серого цвета), как и черный асфальт, укрывающий землю, как и окошко консьержа, перетянутое прутьями, будто в тюрьме (надо ему рассказать про графа Монте-Кристо), как и выкрашенные в серо-синий цвет бетонные стены вестибюля (видимо, для гармонии)…

Как и всё вокруг. Я чувствовал себя туристом на экскурсии по королевству депрессии.

Мое возвращение происходило при довольно странных обстоятельствах, поэтому первым делом мы отправились в кабинет директора – месье Амона.

– Ну, как дела у раненого солдатика? – доброжелательно обратился он ко мне.

– Все хорошо, спасибо, – тихо ответил я.

Я находился под впечатлением. Подсознание буквально кричало о том, что я не был завсегдатаем в кабинете директора.

– Дела шли бы еще лучше, если бы он не потерял память, – поправил меня Арно с горечью в голосе.

– Конечно-конечно, – согласился месье Амон, – но он молод, все еще вернется.

– Надеюсь, – продолжил Арно, – а еще я надеюсь, вы сможете объяснить, что случилось. Того, что вы сказали по телефону, нам недостаточно, вы о многом умолчали. Представьте, в какой ужас мы пришли, узнав, что сына нашли в коридоре без сознания!

Директор бессильно развел руками.

– Боюсь, мне больше нечего вам сообщить. Свидетелей того, как упал Ромен, не было, да и камеры, чтобы следить за учениками, пока еще не догадались установить! Сам Ромен был не в состоянии рассказать, что произошло, а коллектив педагогов пришел к заключению, что он просто поскользнулся и потерял сознание, ударившись об пол. Это просто несчастный случай! Нам очень жаль, но поймите, мы не можем пристально наблюдать за каждым из учеников.

– Конечно, только все слишком уж гладко получается: никто ничего не видел, никто ничего не слышал, тем временем нашего сына нашли без сознания, а кто-то воспользовался случаем и стащил у него телефон! Я начинаю сомневаться в безопасности вашего заведения для учеников и теперь подумываю подать жалобу!

Угрожающий тон Арно пришелся явно не по душе директору. Вежливость сменилась строгостью. Выпрямившись в кресле и сведя кончики пальцев, он снисходительно отчеканил:

– Послушайте, месье Валинцки, наше заведение отличается безупречной репутацией, и подобное происшествие случается у нас впервые. Вы утверждаете, что ваш сын потерял память. Но почему вы так уверены, что он не потерял и телефон вместе с ней? Или сломал? Или одолжил? Поэтому вместо того, чтобы приходить ко мне в кабинет с угрозами, предлагаю вам явиться на родительское собрание!

И тут я понял, что началась вой на. Щеки Арно залились краской. Я даже подумал, что он сейчас взорвется, как Везувий над Помпеями.

– Мне не нравятся ваши намеки, – прошипел он, – и, представьте, сегодня вечером… меня ждут дела поважнее!

– Важнее, чем сложившаяся в школе ситуация с вашим сыном?

Открыв рот, Арно повернулся ко мне, метнул взгляд, переполненный яростью и бессилием, и на конец заявил:

– Я не обязан перед вами отчитываться. И прекрасно знаю, как должен поступить.

– Я тоже, месье.

Короче, в итоге они немного успокоились, и Арно ушел. Директор тут же отвел меня в класс. Едва он постучал в дверь, мне стало нечем дышать, потому что только в тот момент я понял, через что мне придется пройти в ближайшее время: тридцать четыре пары любопытных глаз вовсю пялились на меня. И я подумал, что не переживу этого.

Едва подавив желание взять ноги в руки и бежать, я последовал за месье Амоном внутрь, как только женский голос произнес роковое: «Войдите!»

В то мгновение все произошло так, как я и ожидал, только еще хуже! Я не был готов к тому, что мне самому придется столкнуться с тридцатью четырьмя учениками, которых я не знал – точнее, которых не узнавал. Представь, это как снова стать новеньким, однако остальные-то уже познакомились с тобой девять месяцев назад. Хуже не придумаешь. Я ощутил, что мне не хватает воздуха и кружится голова. Пришлось глубоко вдыхать и выдыхать через силу.

Я настолько зациклился на своем дыхании, что совершенно не слышал директора. Его слова и невольные восклицания одноклассников доносились будто из тумана, а учительнице французского, мадам Бувье, пришлось дважды окликнуть, прежде чем я пришел в себя, когда директор уже вышел.

– Э-э-э… Да?

(К счастью, здесь не было Беатрисы, чтобы отчитать меня.)

– Я сказала, ты можешь сесть за свою парту. Не переживай, мы приложим все усилия, чтобы все пришло в норму, не так ли? – обратилась она к классу.

Ей ответил невнятный гул. Думаю, это значило «да».

– Ему круто повезло, – заговорил чей-то голос, пока я садился на место, – обзавелся железным алиби, чтобы баклуши бить! Когда я говорю, что забыл написать сочинение, вы меня ругаете!

Все вокруг расхохотались, и мадам Бувье призвала класс к порядку:

– Хватит, Элиас, нельзя пользоваться такой ситуацией, чтобы отличиться.

– Я пошутил, мадам, – нагло ответил он. Как и все в классе, он наблюдал за мной, и наши взгляды пересеклись. Его черные блестящие глаза, переполненные иронией, следили за мной, пока я не сел на свободное место у стены рядом с коридором. Он такой же яркий блондин, как я брюнет. Однако на этом наши отличия не заканчиваются: от Элиаса прямо веет уверенностью в себе, пусть он и не выглядит шибко умным. За словом в карман он не полезет, и если его остроумие никак не влияло на мадам Бувье, то за день я насмотрелся на преподавателей, которые терялись при его наглости. И в то же время Элиас довольно ловок: ни за что не догадаешься, как именно нужно понимать его колкости. Он издевается над некоторыми с такой «невинностью», а те даже не знают, что ответить. Признаюсь, я бы хотел хоть чуточку походить на Элиаса. И не затем, чтобы поддевать учителей, а для того, чтобы просто чувствовать себя уверенней, когда приходится разговаривать с кем-то, кто производит на меня впечатление.

С кем-то вроде Морганы Йохансон, например.

Беатриса не солгала. Блондинка Моргана была маленького роста, но очень красивой. Прямо о-о-очень красивой. Я узнал, как ее зовут, когда мадам Бувье вызвала Моргану к доске, и подумал, что был действительно в замешательстве, раз не заметил ее, войдя в класс. В свою защиту могу сказать, что Моргана сидела во втором ряду, спрятавшись за девочкой по имени Аделина, которая вдвое крупнее нее и по росту, и по весу.

Моргана – самое подходящее для нее имя. Она и вправду как фея, достойная упоминания в легенде о короле Артуре. Ее волосы до пояса блестят, словно золото. Конечно, немного сопливо так выражаться, но это самая правдивая правда. Утром, когда она отвечала, в окно ворвался луч солнца и заиграл в ее гриве золотистыми отблесками. Не помню, о чем именно говорила Моргана, но представляю ее отчетливо. А самым захватывающим был момент, когда взгляд ее зеленых глаз упал на меня. Нет, «упал» – слишком сильное слово. Нет, он просто скользнул по мне, пока Моргана говорила. Но этого было достаточно, чтобы я подпрыгнул на месте. Как удар током. И не просто потому, что глаза у нее – отпад.

Нет, не поэтому. Мне в первый раз показалось, что я прикоснулся к своей прошлой жизни.

И я утонул в ее глазах.

Ощущение было едва уловимое, но сильное. Мне захотелось встать, пройти через весь класс и спросить ее, кто я такой. Кем я был для нее, кто я вообще сам по себе.

Конечно же, я ничего не сделал. Меня зовут не Элиас.

Я даже не подошел к ней на перемене и после уроков. За Морганой везде таскались тенью две девчонки. Хотя и без них я бы не решился обратиться к ней. Момент был упущен. К тому же червяк не может достать до звезды. Как жаба не может дотянуться до белой голубки.

Ладно, я немного преувеличиваю. Да и неважно. Нелегко решиться и заговорить с девчонкой вроде нее. Но я чувствовал, что именно она – ключ к моей утерянной памяти. Она первая пробила брешь в окружающих меня стенах. Эх, был бы я другим, тут же подошел бы и небрежно спросил что-то вроде: «Привет, красотка. Всё норм? Не хочешь выпить со мной кока-колы? И кстати, хотел тебя спросить: ты случаем не запала на меня перед тем, как я ударился головой?» Ладно, не слишком элегантно вышло. Можно придумать менее дурацкий вариант, если потрудиться…

Только сейчас я понял, что написал абсолютно идиотские вещи. Что значит «был бы я другим», когда я сам понятия не имею, кто я такой? Единственные сведения о себе я узнал от родителей и директора. Но кто я такой на самом деле? К тому же эта странная связь с Морганой. Я ЗНАЮ, между нами произошло что-то сильное. Наверняка я где-то крупно облажался, поскольку она не обращает на меня никакого внимания, но если мне удалось возбудить ее интерес хоть на несколько секунд, то я не так плох! Может, немного поработав над собой, я смогу даже стать очаровательным? Разве Эдмон Дантес не стал графом Монте-Кристо, сбежав из тюрьмы? Его прошлое не имело ничего общего с его будущим. Почему у меня так не получится? В конце концов, у каждого свой замок Иф!

21 час 10 минут

Ужин с Беатрисой и Арно лег грузом на плечи тяжелее любой кольчуги. Как и цельнозерновая пшеница в желудке. Овсяный пудинг на растительном молоке должен был облегчить мою участь, но не тут-то было: наоборот, казалось, он обволакивает пшеницу, как цемент. К счастью, я не собирался в бассейн, а то сразу утонул бы. Конечно, ничего против цельнозерновой пшеницы и овса я не имею. Думаю, это от стресса мне даже жевать тяжело. Арно похож на ядерный реактор, готовый вот-вот взорваться, и Беатриса общается с ним так осторожно, будто перед ней бомба. Должен признать, она очень сильная.

Ладно, хватит болтовни, нужно подготовиться к французскому на завтра и прочесть первые сцены из «Антигоны».

Среда, 26 мая

16 часов 15 минут

Сегодня утром, когда я пришел в лицей, со мной никто не поздоровался. Перед дверью в класс ученики маленькими группками ждали урока, полностью меня игнорируя – я урвал, может, пару быстрых взглядов. Должно быть, они так ведут себя с начала года, а может, боятся моей особой ситуации – не могу сказать. Забавно, что люди начинают тебя избегать, если ты – другой. Можно подумать, они боятся заразиться твоими проблемами. На мгновение мне даже захотелось крикнуть: «Эй! Эй! Амнезия не заразна, вы в курсе?» Но я не осмелился. Может, завтра, когда разузнаю, чем питается Элиас, чтобы обзавестись такой смелостью (готов поспорить, он-то не ест один тофу!). Потому что Элиас может что угодно! Он ни на секунду не запнулся, пока рассказывал мадам Бувье, что не подготовил пересказ «Антигоны», поскольку история оказалась такой печальной, что он прорыдал всю ночь. Весь класс заржал, кроме мадам Бувье (но и она улыбку сдержала с трудом).

– Бедный Элиас, придется еще поплакать, – ответила она в итоге.

– Почему? Остальные сцены такие же грустные?

– Отчасти да, но еще потому, что в среду ты останешься после уроков на два часа.

– Ну нет, мадам, это несправедливо!

Но он мог сколько угодно умолять, мадам Бувье была непреклонна, как Антигона.

Все это показалось мне забавным.

В обеденный перерыв в столовой я чувствовал себя таким же одиноким, как и утром. Ужасное чувство: покинуть очередь с подносом в руках и не знать, куда податься. Краем глаза я тут же заприметил светлый хвостик Морганы Йохансон: он блестел, словно солнце, в этой унылой обстановке. Но ему уже составили компанию другие члены трио: темный хвостик Матильды и рыжая копна Алисии. Стоит ли говорить, что я туда не сунулся.

Я бродил по проходам столовой, когда наконец заметил Аделину, которая сидела в одиночестве за столиком на четверых. Я подошел к ней и спросил:

– Можно?

Она не оторвала глаз от какой-то книжки в руках.

– Ну, на этот вопрос только ты можешь ответить, – небрежно бросила она.

От недоумения я замер на месте. Наконец она поняла, что я не понял.

– Ну а чё? Я не могу знать, на что ты способен.

– В смысле?

– В коромысле. Способен ли ты передвигать руки и ноги, чтобы опуститься и присесть. Способен ли обедать за одним столом с толстой коровой Аделиной.

Тут мне вправду захотелось сбежать и поститься какое-то время. Но она бы подумала, что я испугался. Поэтому я поставил поднос на стол, подвигал руками-ногами и сел как можно дальше от нее. Не рядом, не напротив – по диагонали.

Я откашлялся и сказал:

– Еда сегодня неплохо выглядит.

Давали курицу и картошку фри.

– Не согласна.

– А ты не любишь картошку фри?

Я удивился. Все любят картошку фри!

– Если я толстая, это еще не значит, что я люблю картошку фри…

Я уже собирался вежливо намекнуть, что в моем вопросе не было ничего личного, как она вдруг прошипела сквозь зубы:

– На голову отшибленный.

Тут я взбесился:

– Если у меня амнезия, это еще не значит, что я забыл, как обращаться с жирными коровами!

Аделина медленно подняла голову. Я прижал ладони к губам, словно пытаясь удержать слова, но было поздно – слово не воробей. Я перешел границы и понимал это.

– А вот это грубо, – прогремела она.

И тут я вправду испугался. Если не принимать во внимание неуместность сравнения, она напомнила мне быков из мультиков, когда те собираются атаковать, а из широких ноздрей валит пар и злобные глазки наливаются кровью. Вдруг Аделина расхохоталась.

Все повернулись в нашу сторону. Неловко. Прямо очень неловко.

Но все же лучше, чем полный игнор.

Получилось даже весело. Я тоже рассмеялся, правда, не так громко.

– А ты изменился, – сказала Аделина, – раньше ты никогда бы не посмел сказать подобное.

– Правда? То есть мы знакомы? Мы дружили?

Аделина покачала головой справа налево и слева направо, размахивая темными кудряшками.

– А, не, такого не было. Ты… короче… в тебе содержания не больше, чем в голограмме. Обычно ты молчишь. Сидишь себе в углу. Если со всем начистоту, пока директор не привел тебя на урок, я даже не заметила, что тебя не было. И думаю, я не одна такая…

Меня как водой окатили. Я уже догадался, что не был мистером Популярность, но узнать, что ты вообще не существуешь, всегда неприятно.

Жизнь Ромена, сцена третья: главный герой в роли эктоплазмы.

Одно хорошо в обливаниях холодной водой: помогает проснуться.

– …да и я ни с кем не дружу особо.

Аделина отпустила эту фразу, как собака, отбросившая слишком сухую кость.

Получается, мы не друзья.

– Никогда не поздно наладить отношения.

– Наладить отношения не значит дружить. Одно лицемерие.

Кивнув подбородком в сторону, Аделина показала, что все вокруг вернулись к своим разговорам.

– А ты и вправду думаешь, что все эти клоуны нравятся друг другу? Миром правит выгода.

Я нахмурился.

– А ты не нагнетаешь?

Она повернулась и взглянула мне прямо в глаза.

– Да говорю тебе, миром правит выгода. Поверь, вот я, толстая уродина. Мне нечего им предложить, поэтому никто мной не интересуется. Это ясно, прозрачно, очевидно.

К ее автопортрету мне захотелось добавить, что она «не очень любезная» и именно поэтому у нее нет друзей, но я вдруг осознал, что у меня тоже никого нет. И промолчал. В любом случае было ясно, что Аделина ничего особенного обо мне не расскажет.

Я жевал картошку фри, закрыв глаза от удовольствия: даже жирная и холодная, она не шла ни в какое сравнение с диетой из тофу и пшеницы. Аделина, в свою очередь, вернулась к чтению. Мне не хотелось с ней разговаривать, но от тишины становилось еще больше не по себе. Прищурившись, я попытался разобрать заголовок книги, которую она читала, но Аделина заметила до того, как мне это удалось.

– Да чё я вообще тут забыла? – прогремела она, сунув книжонку в карман.

На что я протянул очень воодушевленное:

– Э-э-э…

И поскольку Аделина уже закончила обедать, она взяла поднос и ушла. На ее тарелке оставалось еще много картошки фри, и у меня сердце сжалось при мысли, что дорога ей прямо в мусорное ведро – особенно если вспомнить, какие ужины ждали меня дома. Но, сам не знаю почему, внутренний голос подсказал, что будет не очень разумно просить Аделину поделиться.

Уроки кончились, и я отправился домой. В планах на вечер гигантская домашка по математике и… «Граф Монте-Кристо», конечно!