Тома не коробит ни ее внешний вид, ни личная жизнь, ни даже эта чертова бутылка. Сочившийся гнев хотелось просто-напросто выплеснуть на кого угодно! А она удачно попалась под длинный язык.
Мэри тяжело вздыхает – устала от его компании.
– МакКензи, что ты за человек такой? Тебе грустно? Тяжело? Одиноко? Что? – снисходительно спрашивает «мученица», понимая, что нет сил уже терпеть. – Дай спокойно отдохнуть.
– Да пожалуйста, – хмыкает Том и запивает виски желание продолжить отравленный диалог.
Мэри не дождалась администратора – шлепает на третий этаж, так и не решив, чем откроет бутылку и как попадёт в свой номер, но оставаться внизу с надоедливым МакКензи – добровольно отправиться на каторгу.
Садится на пол, возле двери своего номера, и ногтем поддевает обертку бутылки. Решает подождать администратора в коридоре. Что ещё должно случиться в эту ночь, чтобы добить ее окончательно?
Пробка никак не поддаётся усилиям Гилберт протолкнуть ее вниз. Тыкает, нажимает – тщетно. Только и остаётся ждать, пока недобросовестный сотрудник вернётся на свой пост.
В начале коридора показывается сперва тень, а затем МакКензи, который возвращается в свой номер. Вновь предаваться пустой болтовне не хватает терпения!
– Господи, как можно давать тебе спокойно отдыхать, когда ты разлеглась почти голая с бутылкой поила около номера? – дразнит и невольно смеётся Том.
Мэри вскакивает, одергивает шёлковый халат вниз и решительно подходит к нему. Серьёзная, ничуть не забавляющаяся.
– Глаза разуй, на мне одежда, – спокойно объясняет и легонько похлопывает его по щеке, словно приводит в чувства.
Тот, не давая ей далеко уйти, цепко хватает Мэри за запястье, чтоб одумалась, что творит.
– Не смей распускать руки! – выплёвывает Том. Тихо, колко. Так, что и в голосе, и во взгляде – один холод и лёд. Режет, прожигает, вызывает неприятный холодок по спине.
– Отпусти, больной! – цедит она сквозь плотно сжатые зубы. Угрожает. Не боится смотреть ему прямо в дьявольскую душу! В ответ уничтожает одним прищуренным взглядом.
МакКензи показательно разжимает ладонь, даёт ей возможность дернуть руку вниз и быстрее свалить. Так и разошлись, как в море корабли, по разным углам. Он – отдыхать в номер, она – на ресепшн за штопором и дубликатом ключа.
День 1. Терраса. Махинация. Сигареты
«Я дышал синевой.
Белый пар выдыхал,
Он летел, становясь облаками»
Первый полный день во Франции расцвёл мерзким дождем и ветром. Не лучшая погода, чтобы писать пейзажи под открытым небом. Благо на самой крыше отеля есть крытая терраса с великолепным видом на Эйфелеву башню. Весь город как на ладони. А пахнет миндалём, сдобой и черепицей мокрых крыш! После завтрака в ближайшей кондитерской – круассана и чашечки кофе – Мэри захватила свои творческие инструменты и поднялась на самый верх отеля. Облюбовала место по центру, примостилась на стул, поджав ноги и оперев полотно о стол. Палитра, кисточки и небольшой альбом с важными набросками – рядом.
В правое ухо изредка влетают приглушённые разговоры из ближайшего помещения. Конференц-зал. Кто-то активно обсуждает деловые вопросы.
Один мазок кисточкой, второй, третий. Масло плыло по холсту, создавало изящные формы хмурого неба, влажных улочек, старых крыш домов.
– Кхм… Добрый день, – за спиной слышится мужской голос, и Мэри оборачивается. Тот самый молодой незнакомец стоит прямо возле неё и заглядывает в полотно. – Разрешите внести свою лепту?
Она прижимает кисточку губами, чтобы освободить руки, закручивает волосы в небрежный пучок и закалывает их этой же самой кистью, которой рисовала минутой ранее. Все они, творческие, с долькой странности.
– Разрешаю, – любезно отзывается она, и незнакомец рисует вдумчивый взгляд. Через миг подносит палец на небольшом расстоянии к изображению дождливого неба.
– Здесь не хватает серо-чёрных голубей. Эти птицы – визитная карточка Парижа.
Мэри щурится – всегда так делает, когда прикидывает детали в голове – и, заулыбавшись, кивает.
– Вы правы. Хорошо разбираетесь в искусстве. Тоже художник?
– Нет, я по профессии инженер-строитель, но взгляд набит на такие мелочи, – тот буднично осведомляет и понимает, что пришло время представиться. – Кит Мартин. – И вежливо протягивает руку.
Дверь конференц-зала отворяется, и из помещения выходят трое мужчин, в числе которых Том МакКензи. Он цепляется незначительным взглядом за парочку, но, до невозможности равнодушно проходит мимо. Берет с бара стакан воды и вальяжно заваливается на диван напротив. Воздух вокруг будто плавится серебром. Вновь это чувство опасности вперемешку с дикой нервозностью из-за его присутствия.
– Мэри Гилберт, – художница ответно жмёт руку и завершает знакомство. Ветер усиливается и шевелит ее наспех закрученную причёску.
– Приятно познакомиться, Мэри. У меня на примете есть чудесное место, откуда открывается шикарный вид на город. Можем прогуляться, когда погода наладится.
– С удовольствием! – соглашается она с искренним желанием. Периферийным зрением замечает, что Том нагло сверлит их взглядом.
Но МакКензи плевать. Пле-вать. Кто и как трогал ее почему-то бледную руку, кому она там добродушно улыбается. Его интересует нечто больше, чем раздражающая Гилберт.
Полотно.
Вернее, сам факт того, что та самая зазнайка пишет картины. Мысленно он потирает руки, на языке ощущает сладкий вкус триумфа. Точит нахальным взором, медленно попивает воду, чтобы промочить горло после долгих переговоров.
– Тогда не буду отвлекать. На вечер передают солнце. Встретимся в холле в шесть? – интересуется Кит.
– Да, до вечера. И спасибо за бутылочку полусладкого. Было очень вовремя, – она не упускает возможность поблагодарить его до того, как Мартин уйдет вниз, поцеловав на прощание руку новой приятельницы.
Ох, французская манера! С ума сводит!
Воздух до невозможности накаляется – в полной тишине, без посторонних людей, МакКензи и Гилберт остаются наедине на мучительные двадцать минут. И никто не роняет ни единого звука, черт тебя подери!
Она «погружается» в полотно с головой, но даже в такой медитации нутром чувствует его изучающий взгляд. А тот и не собирается что-либо говорить, язвить, задевать. Так и сидят на приличном расстоянии друг от друга: молча, ужасно некомфортно и неопределённо.
Чего он хочет? Ненормальный!
Ветер поднимается все сильнее. Сносит порывом принадлежности Мэри со стола, но холст она успевает придержать. Кисточки, палитра и краски падают на пол – альбом с важными набросками улетает к ногам Тома. Он наступает подошвой на край бумаги, словно прямо сейчас поймал мяч на воротах в важнейшей игре жизни, и довольно ставит стакан с водой на пол, возле себя. Копотливо поднимает альбом и выпрямляется.
– Отдай, МакКензи! – грубо приказывает Мэри, расторопно приближаясь к нему. С вызовом вытягивает руку, но внезапно останавливается, когда видит, как он хитро, очень самоуверенно улыбается. До трясучки тошно!
– Тц-ц-ц, – тот наиграно цокает языком, покачивая головой. Дразнит, что у Мэри тянет низ живота от его поведения. – Услуга за услугу, Гилберт.
– Ты вообще умом тронулся, а?! Какая, мать твою, услуга? – Бесится, гордо задирая подбородок.
Вид ее так и говорит: попробуй меня задеть, при этом не обжигаясь об меня, словно я золото, которое плавится под сотнями градусов.
– Не кипятись. Ты мне и даром не сдалась, – Том сплёвывает фразу, точно землю пожевал. – Картина. Мне нужна только одна картина. Доходит?
Мэри, услышав его странную просьбу, в голос смеётся и хватается за живот.
– Тебе? Картина? Ты у нас заделался ценителем искусства?
– Заткнись, – ровно бросает Том, заставляя ее прекратить смеяться. Заливает с ног до головы ядовитой жижей.
– Не буду я тебе помогать!
– Хм… – он протягивает фальшиво и вдумчиво, а двумя пальцами раскачивает альбом. Передразнивает, наблюдая ее реакцию. Давит на слабые места! – Там что-то важное, раз ты бросилась спасать эту потрёпанную вещицу?
Рот ее открывается, чтобы возразить и отвести подозрение, рука машинально дергается, желая вырвать альбом из его легкой хватки, но все действия рассыпаются, когда Том нагло открывает альбом и листает страницы.
– Сейчас же отдай!
– Так-так, и давно ты художница, Гилберт? – от его слов так и прет презрением! Взгляд нахала цепляется за наброски вроде портретов случайных прохожих, дамы с собачкой, натюрморта и… – Жесть, ты реально чокнутая! – Том никак, ни при каких условиях, не ожидал увидеть там самого себя. Вернее, его вчерашнюю версию: пьяную, уставшую, ту, которую Мэри запомнила в холле глубокой ночью и перенесла на бумагу карандашом.
– Не обольщайся, это для личной коллекции «Полные уроды»! – девчонка скрещивает руки на груди, ощущая себя очень уверенно. Все, что нельзя, он там уже увидел. Бояться или стесняться нечего.
Кроме…
– А это уже компромат, – он плавно отрывает листок с наброском самого себя, посматривает на то, как меняется выражение лица Мэри. – Я не давал своего разрешения меня нарисовать.