The Last station

Часть 36. Не проморгать момент

Метроном стучал, касаясь своих граней и лишь на долю секунды задерживаясь на середине. Постоянно в движении. Постоянно приковывал внимание. Угадывал твои мысли, потому что сам тебе их транслировал. Сердце билось точно в таком же ритме.

Паша распахнул глаза, распознав мотив. На часах 12:32. Он, кажется, должен был распределять подчинённых по уровням сложности, но уснул, прислонившись к картотеке. Распределение – первостепенное дело, чтобы на следующем этапе лечения было легче их усмирять. Как среди стада овец не должно быть волка, так и в его отделении среди инфантильных параноиков не должно быть блещущих идеями фаталистов. Он это выучил на собственном примере. Когда в прежней жизни его отправляли на групповые занятия, он оказывался в ловушке, окружённый с одной стороны энергетическими кровопийцами, а с другой – апатичными дегенератами. Нет уж, надо всех уравнять хотя бы в их психопатической категории.

Помимо метронома, ни звука, и Паше приходилось сорванным голосом подвывать неизвестный мотив из звуков, чтобы не было так тихо. Он взял с полки карту первого попавшегося пациента. Фамилия смутно знакомая. Под пальцами чувствовался шорох съеденного бумажными клещами личного дела. Касаться неприятно. Каждым касанием он, наверняка, соскребал очередное насекомое с насиженного места и даже не замечал этого. Бумага бежевая, мятая, вся в шероховатостях, как будто вторсырье. Пылесборник. Паша подцепил страницу ногтем, и та отрезонировала своим шёпотом по его нервным окончаниям. Один из тех звуков, вроде скрежета вилкой по керамике, после которых мурашки на руках и судороги в сосках, как бы абсурдно это ни звучало.

Он обтёр ладонь о белые штаны. По спине то и дело пробегали колючки мыслей.

С глухим «бух» с картотеки за его спиной что-то свалилось. Он сгруппировался, втянув шею в плечи. Заторможенно обернулся. Выдохнул.

Кажется, показалось.

Пора за работу. Он же должен был отделить психиатрические зерна от психоделических плевел.

Шею обласкал ветерок, и Паша поёжился.

Коридоры уже не пустые, но ещё не полные. Коридоры, как и общий холл, куда он направлялся, тщательно вымытые. Стерильность всегда навевала ему определённые ассоциации.

Словно пациенты – лабораторные мыши, и ничего не должно мешать следить за их состоянием.

Стерильность подразумевала боль. В стерильности даже шуметь невозможно.

Поэтому здешние завсегдатае уже бросили попытки. В стерильной тишине твой голос как разбитый стакан в храме. Ещё и священник осуждающе посмотрит.

Стерильность шла в ногу со спиртом. Щекотала обоняние, нервы и душу.

Всё, что могли пациенты в этой атмосфере дружелюбия – это сливаться с интерьером. Одни безмолвно лежали в цветочной клумбе, засыпанные землей, маскируясь под часть инсталляции. Рядом с ними в холле за столом сидела знакомая женщина. Паша не мог сказать, с чем она пожаловала к ним, но изогнутый окровавленный нож в её руках уже вносил кое-какую ясность.

Хотелось успеть навестить Зою Кирилловну, пока есть время перед новым наплывом. «Наплывом» он называл плановую дезинфекцию в палатах, отчего пациентов гуськом выгоняли в общий холл, чтобы те не надышались химией. Производила это всё команда из двух человек, а значит единовременно охватить всю территорию им не под силам. Поэтому и происходили эти «волны».

Паша как раз шёл между двух возрастных мужичков. Те переглянулись и в этот момент попытались сдавить его своими телами, но он быстро проскочил и по неосторожности чуть не наступил на чёрного котёнка.

Луиза с дальнего конца коридора увидела это и в холодных глазах появилось отвращение. Она пошла по своим делам, а Гриша следовал по пятам. И Паше нужно по своим.

Огромный чёрный мешок в руке мешался, ударяясь о голени, и Паша перехватил его удобнее, затем зашёл в палату Зои Кирилловны. В одноместной комнате им с мужем никто не мешал ворковать, и Паша лишь кивнул ей, как бы говоря: «Не буду отвлекать. Зайду позже». На часах 12:32. Он ещё успевал.

Распределение должно быть ярко обозначено, чтобы из-за круговорота лиц не пропустить «зайцев». Бирки на ногах помогали в этом. Белые бирки тусовались в белом секторе у входа. Соответственно, красные – в красном, у окон. Синие могли передвигаться вдоль стен. А жёлтые – в центре. Желтые должны были быть на виду. Паша бегло окинул помещение. Все цвета на своих местах. Пока людей не так много, не нужно было подходить к каждому и проверять. Тем не менее десяток человек тоже не мало. Это почти футбольная команда. Только взаимодействовать им нельзя. А то мячи тут же полетели бы в свои ворота, а нападающий стал не силой команды, а главным её препятствием.

Вот, например, этот красавчик в центре, светящий золотым браслетом на ноге, напоминал контуженного ветерана боевых действий. Под его белой пижамой свободного кроя обросшая рубцами кожа. Его могли бы «окрестить проказным» и отвезти в инфекционное отделение, но проказы его были другого профиля. О чём свидетельствовал шрам от вилки на запястье. Рядом с минималистической татуировкой вилки. Что появилось раньше, остается загадкой.

Справа кто-то кряхтел, и Паша отвлекся. Может, подавился человек.

На него взирал типичный синий браслет.

– Горло болит? – спросит он пациента.

Тот покачал головой и поманил его пальцем к себе. Паша подошёл.

– Вас что-то беспокоит? – попытался Паша. – Я могу что-то сделать?

Пациент ухватился за мысль и кивнул.

– Исчезни, – попросил он шёпотом Павла. – Тяжело. Я не моргаю только ради тебя. Чтобы тебе можно было моргать. Я устал.

И закончил свою мысль с всё тем же взглядом в упор.

Губы Паши неопределенно дрогнули. Уже можно было и закончить на этом разговор с пациентом:

– Хорошо… Исчезаю.

Он ещё раз бросил взгляд на часы. 12:32. Тихо. Спокойно. Обычно в такое время и происходил наплыв. Пока что он мог неторопливо прогуливаться мимо молчащих пациентов и думать о своей роли здесь. Он не замечал раньше, но буквально каждый пациент смотрел в упор на него точно таким же взглядом, как тот синий браслет. Странные. Если кто-то просыпет перец, этим людям придётся несладко: чихать с открытыми глазами проблематично.

Но он не живодёр, он всего лишь их распределитель. Только лицо не ощущалось должным образом. И кожа болела.

Он отбросил чёрный пакет, чтобы идти было легче, и мельком заметил что-то яркое внизу. Посмотрел ещё раз.

Красная бирка.

Что? У него чьи-то чужие ноги и пришпиленная красная бирка браслетом огибала лодыжку.

Подождите-ка. Тут какая-то ошибка.

Зал начал наполняться людьми. Очень невовремя вспомнив о своём долге, Паша бросился к выходу, чтобы как на конвейере распихивать разноцветные бирки к своим кучкам. Кто-то отталкивал его, не поддаваясь, и Паша в раздражении, перемешанном с недавней паникой, стал действовать более хаотично, швыряя людей направо и налево.

А пациенты все прибывали. Он не замечал, как хватаясь, царапал чужие плечи, как толкал человека в человека, как люди падали с ног, не удержав повышающееся давление. Людей слишком много. На один квадратный метр приходилось полтора человека. Точно час пик в метро. А заходить больше некуда.

Но люди все равно проталкивались внутрь, и вот уже кто-то сдавливал его руки, его ребра, жался к заднице и пихал локтями.

Дышать невозможно, он не справлялся. Нужно было попытаться выстоять эту волну. Она сильнее всех вместе взятых. Только бы не упасть. Его тут же, не глядя, затопчут. Он не различал лиц, только множество конечностей мелькает перед глазами. Лишь вдалеке, минуя сотни голов, за стеклом окна Павел заметил фигуру доктора Крашника. И не окно это вовсе, а стеклянная дверь с перегородкой.

Люди лезли друг через друга, забираясь на плечи, сбивая головами лампочки, свисающие с потолка, а Паша задыхался.

Он задыхался.

Задыхался.

Задыхался.

На часах 12:32.

***

Нет, это не могло больше продолжаться.

Ещё один такой сон, и он свихнётся.

Было время, когда он записывал сны. Искал в них смысл. Трактовал и так, и эдак. А по его стенографиям вообще можно отдельный наркоманский сонник собрать, да был бы толк.

Как странно, что находясь внутри сна, он не был разборчив в событиях, не реагировал на них должным образом, не критиковал свои мотивы. Не понимал, что что-то идёт не так. Весь сон вспомнить не удалось, а спустя полчаса хождения по кухне, чтобы не будить Луизу, от сна остались только наиболее яркие кадры. И вот что прикажете ему делать? Как понять кричащий о проблемах рассудок? Да, он скорбел по Грише, помня его расхристанного по клумбе. Да, он переживал об отношениях с Луизой. Да, ему приходила мысль, что Зоя Кирилловна в том возрасте, когда могла встретиться с мужем. Причём тут распределение? Причём здесь эти часы. О чём его предупреждало его подсознание? Что сейчас не самое удачное время, чтобы моргать? Или метафора о том, что надо ценить каждый миг? Упаси Боже.

Его кошмары как этот старый воняющий бомж на лавочке. Ты видишь его каждый вечер после тяжелого рабочего дня и ничего не можешь сделать. Хоть прогони, хоть участкового вызови. Может, именно этот бомж когда-нибудь всё-таки и уйдет, но на его пригретое место притянет другого.

А найти в себе силы, чтобы сжечь эту скамейку, Паша не мог. Думал, стерпится, слюбится, но год за годом шёл, а насыщенные негативными образами сны перешли в хронику. Привыкнуть не мог, но кое-как адаптировался. Сейчас например, он пил крепкий сладкий чай с лимоном и смотрел на начинающийся рассвет. Времени на рефлексию предостаточно.

В комнате спала беззаботная Луиза. Когда он в своей нервной манере подскочил с подушки, озираясь в темноте, она и ухом не повела.

Видя такую беззаботность, он не осмелился её тревожить. У девчонки и своих тараканов хватало.

Поэтому легче уйти. Всегда легче уйти и закрыться от других. Это его личное кредо.

Но может, в этот раз он мог бы довериться другому человеку? Который хорошо понимал его прежде, и сейчас, наверняка, понял бы. Который искренне не равнодушен к человеческим судьбам. Который сам уже настолько больной, насколько необходимо, чтобы понимать «их мир», но не окунаться в него самому.

Может, его подруга по несчастью права: Паша дурак, но он отдавал себе отчёт о своих дурацких решениях и согласен нести свою дурацкую ответственность.

Иначе, никак. Иначе его лечение не сдвинется с мертвой точки. Паше нужна была помощь уже давно. И сейчас он был готов полностью открыться и пойти навстречу специалисту.

Часть 37. Мир, который мы не видим

«Прости, мне надо с ним встретиться. Завтрак закажи, к приложению доставки привязана моя карта»

Луиза крутила в руках злосчастный стикер, снятый с холодильника. Мозг не до конца проснулся и сил на то, чтобы разозлиться, взять было неоткуда. Поэтому она лишь закатила глаза и поставила чайник. Что у этого придурка в голове? Опять сам всё решил, сделает, как захотел, а когда ничего не получится, придёт к ней со своей грустной моськой. Ну, в самом деле, зачем ему этот откат назад? Что он мог получить от доктора, чего не могла дать ему Луиза? Искренне помочь пережить потерю. Она старалась. Говорить и обсуждать их состояние. Она старалась. Дать какую-то уверенность в будущем. Она старалась.

Если задуматься, она никогда не просила от него ничего сверхъестественного. Была к нему добра, почти всегда, и принимала его «приколы». Он даже не замечал, насколько она к нему терпелива, и чего ей это стоило.

Ну и хрен с ним. Пусть идёт и набивает шишки. В самом деле, кто она такая, чтобы как ребёнку указывать, что для него было хорошо, а что плохо.

Она лучше пельмешки поест. Интересно, срок годности не прошёл за эти два месяца? Или в заморозке пашиного морозильника пельмешки могут и год пролежать? Это как с Капитаном Америкой – с годами только лучше? Вообще она была не уверена, что эти пельмешки, купленные на развес, без всяких этикеток, можно варить, но лучше она будет беспокоиться о своём отравлении, чем о том, где Паша и в порядке ли этот сукин сын.

Кстати, он ни словом не обмолвился о своих родителях. Не съел же он их в самом деле. Луиза бы хотела познакомиться лицом к лицу с теми, кто впустил в мир такого дурачину. И в приватной беседе тихонько поблагодарить, конечно. Луиза же не бессердечная. Совесть у не есть. И чувство благодарности не атрофировано.

Даже если этот козёл опять выбрал не её.

Всё, тише, тише. Она не злилась. Её это вообще не касалось теперь. Может, только косвенно, ведь когда он придёт, разочарованный и сломанный, то психовать будет ещё и на свою подругу, и их опять отбросит на пару месяцев назад, когда общаться было некомильфо.

Руки чесались от желания выплеснуть эмоции, нога поднывала, но это терпимо. Она отмеряла квартиру шагами, пока кипел чайник. Пустым взглядом осматривала стену и интерьер комнат в поисках того, за что можно зацепиться. Пельмени варились излишне долго, и она их ругала, но не от всего сердца.

Даже если доктор Крашник уговорит Пашу вернуться в клинику.

Какая ей разница?

Ну, потеряет Луиза всё, к чему они пришли. Ну и что. Подумаешь. Она уйдет ночевать под мостом, если Паша не оставит ей возможность жить здесь в его отсутствие. А согласилась бы она?

Чёрт, почему она вообще думала об этом. Если Паша вернётся в больницу, она не сможет оставаться здесь. Не продолжит же она общаться с этим придурком, не станет приносить ему передачки. Она больше не переступит порог той больницы ни за что. Этого не случится, пока она в своем уме – а она впервые может утверждать, что в своём и ни в чьем-либо уме. Картина событий виделась как никогда ясно. Без чувства вины. Без душащего одиночества. Без пьяной призмы алкоголя.

И ещё пару часов назад, только проснувшись, она была уверена, что и Паша более-менее бодрячком.

Так. Она опять нагнетала. Не обязательно всё будет так. Вдруг Паша отправился прояснить несколько моментов о Грише, расспросить о погребении, может, забрать какие-то вещи друга, а Луиза уже накрутила. Наверняка, Паша будет в порядке. И она будет в порядке.

Он же не писал ничего, типа «не ищи меня», «не вернусь», «прощай». Он всего лишь пожелал ей приятно позавтракать, а к обеду уже вернётся, верно?

Сраные пельмешки, в горло не лезут. И на вкус, как сморщенные черепашки без панциря.

Луиза пыталась отвлечься. Честно, пыталась. Но от попыток перестать думать, только начинала болеть голова, и метафорическая собственноручно возведённая стена падала, как карточный домик. Слёзы обиды сами накатывали, и им Луиза уже не сопротивлялась.

Непонятное прежде чувство застряло в горле. Сердце отплясывало чунга-чангу. Под пальцами собственный пульс ощущался подозрительно хаотичным.

Что-то точно случится. Она уверена. В носу свербило, и дыхание перехватывало через раз с судорожным всхлипом.

Она не могла ничего поделать.

Она опять беспомощна.

Она опять останется одна в бескрайности мира, в котором ей некуда податься.

Да что с ней такое? Сердце больно билось.

– Твою мать, – она села на диван и закрыла голову руками, прячась, как при обстрелах. Тяжело дышать. Дышать как. Как дышать-то.

Она сдавила голову сильнее, обнимая себя и защищая от точечных мыслей.

Она даже не знала, как найти Пашу и остановить его от чего бы то ни было. Паша хотел её оставить. И мог сделать это в любой момент. Луиза не тот человек, на которого оглядывались, когда теряли из виду. Он уйдет. Они все уходят.

Она потянулась за диванной декоративной подушкой, сжимая в объятиях, словно это живое существо, которому она может сделать больно, только бы больно не было ей.

Она уткнулась лицом в эту подушку и вместо того чтобы дышать чаще, стала дышать глубже. Медленнее. Воздуха становилось меньше, и перед закрытыми веками взрывались звездочки. Дыхание замедлялось. Руки заболели от напряжения, вцепившиеся в импровизированную подушку безопасности.

Никого нет. И никто не придет ей на помощь. Никто никогда не был рядом с ней в такие моменты, и она всегда справлялась с ними сама. Всегда.

И какого чёрта она не привыкла, вопрос оставался открытым.

Можно было вообще привыкнуть к паническим атакам?

Видимо, нет, потому что за сотни подобных раз у Луизы ничего не выходило.

Несмотря на это, она до сих пор считала, что она в порядке. В том порядке, в который она никого больше впускать не собиралась. В её жизни, безусловно, было место хаосу, но и у того были границы. Как злая собака, сидящая на цепи её сознания. Усмирить не получалось, полюбить не удавалось, но держать на цепи она была ещё способна.

Кажется, начало отпускать. Она на пробу разжала ледяные пальцы. Во рту засел неприятный железный привкус. Слушая своё дыхание, она возвращала себя на землю. Потоки холодного воздуха из окна возвращали её в гостиную пашиной квартиры. Холодно до мурашек.

Она открыла глаза и посмотрела обречённым взглядом на стенку-шкаф со встроенным телевизором. Проехала взглядом по полкам с книгами, по полке с аптечкой, увидела полку с дезодорантом и электрической бритвой. Чуть приоткрытую дверцу с нательным бельём и носкам, откуда торчал кончик ткани. Увидела непонятную полку с дисками, которыми никто не пользовался, скотчем, отвертками и инструментальными приблудами. Лампа на столе. Ноутбук. Закрадывалась мысль, что это всё декорация. Попытка заполнить пространство чем-то. Проживал ли здесь Паша по-настоящему, сознательно, или делал вид, что жил?

Наверное, со всеми его «приколами» – ей нравится этот пашин термин, – Паша даже не осознавал времени. Просто был. Присутствовал. Следовал правилам, живя больше в собственном мире, который создал в голове. Пока не появился Гриша, с которым Паша смог поделиться этим. Как, должно быть, больно жить и быть уверенным в том, что у тебя нет свободы воли. Что все твои действия контролировались кем-то извне. Что настоящий хозяин твоей жизни управлял тобой посредством других людей и событий, вынуждая соглашаться с суррогатными выводами и указателями. Паша ведь был убежден в том, что он марионетка. Луиза за немногие двадцать с гаком лет наблюдения за миром могла нечто такое себе тоже представить, помимо всех остальных теорий заговора, которые интересно почитать перед сном. Могла поверить даже в сверхъестественное и потустороннее, ведь доказательств обратного не видела. Да даже теорию о плоской земле могла бы покрутить в свой голове, удивляясь, как интересно сходились факты, складываясь в единую картину, и как легко было бы… нет, не поверить – понять человека, который в это верил.

А теперь сознание поразила догадка о том, что Паша мог бы сойти с ума. От вечного ожидания нового подвоха от Системы. От подвешенного состояния и неведения. От убеждения в том, что он должен продолжать играть. Играть естественно. Не снимая маску даже дома. Он держал это в своей голове и питался своими страхами годами.

Кажется, Луиза вообще не уверена, кто был перед ней на самом деле.

Это не то чтобы огорчало её. Просто мысли. Здравые. Ясные. Долгожданное облегчение после пережитой панической атаки.

Боль, которая с течение времени отпускала.

Она попыталась вернуться к тому, как она оказалась на этом диване и что её так шарахнуло.

Пельмени на кухне давно остыли. Шкаф был набит хламом, который Паша с легкостью сбросил бы со своего воздушного шара, как балласт. И как Луизу, да.

Паша. Паша-Паша-Паша.

Что же было в нём такого, что она не могла отпустить его точно так же. Почему она продолжала беспочвенно переживать за его судьбу? Слишком много эмоций для чувства благодарности или даже для мнимой кратковременной влюбленности, которую она всё же до конца будет отрицать. Почему она так к нему привязалась?

Почему?

Этот вопрос она не оставит без ответа. Она же не трус. Она сила. Она мощь. Она сама управляла своей жизнью. И имела право покопаться в своих чувствах, как в груде одежды на барахолке, чтобы найти то, что нужно было ей, чтобы объяснить и удовлетворить её понимание.

А для того, чтобы качественно так зарываться в этот ком, ей нужен был Паша. Может…

Может, они…

Может, они могли бы быть…

…вместе.

Может, он тот, кто ей был нужен?

Ведь должна была быть причина, чтобы судьба решила: «Да. Они. Вот эти двое. Их надо свести», – и столкнула их, как два товарных поезда, друг с другом.

Может, Паша и редкостный дурак, но он ей был нужен. А доктор Крашник, зная его врачевательную натуру и умение идти вразрез с желаниями Луизы, скорее всего, попытается разделить их. Он такой. То на индивидуальных сессиях навязывал ей дружбу с Пашей, всячески заставляя идти с парнем на контакт, то передумывал и вырубал Луизу препаратами, чтобы она не мешала Паше идти на поправку.

Поэтому Луизе надо было что-то придумать. Только вот никаких наводок у неё не было. Если только обратиться к своей интуиции и сделать так, как она повелит.

Но это бред какой-то.

Прямые ответы не приходили из космоса. Ответы не вкладывал в голову никакой высший замысел. Хотя здорово было бы искать подсказки судьбы и разгадывать её загадки.

Но кажется, нужно было всего лишь подумать. Залезть в мозг доктора Крашника и Паши. Куда они могли пойти. О чём могли говорить. К чему могли прийти. Как их перехватить, чтобы переубедить Пашу и не отдавать его в лапы Психиатрии, которая только и могла, что запирать таких, как они, в клетке.

За мгновение мысленно доктор Крашник в её голове обрёл демонические способности и излучал негативную ауру злодея, и это так хорошо ложилось на дальнейшие рассуждения, что Луиза удивилась сама себе.

У доктора Крашника коварный план вернуть их обоих в больницу. Заманить в ловушку, где поджидали санитары и смирительная рубашка. Как пример.

Из-за этих мыслей она не заметила, как пролился из кружки чай. Она слишком быстро мешала его ложечкой. Пятно расплылось по столешнице, пока она невидящим взглядом смотрела вглубь себя на развернувшийся спектакль.

Вряд ли всё будет именно так кинематографично. И Паша, конечно, не полезет кусаться. А у доктора Крашника не будет в руках пистолета. Но что-то такое доктор вполне мог спланировать.

Для этого нельзя было встречаться в кафе или в парке. Звать Пашу в свой номер гостиницы странно. Доктор Крашник тоже актёр, и сделал бы всё это красиво.

Да чёрт возьми, куда можно повести парня, чтобы притупить его инстинкт самосохранения и втереться в доверие, вдали от людей?!

Нужно не забывать, что она не какая-то писательница детективов, что она имела дело с живым человеком, со своим другом, которому, наверняка, грозила опасность, и потому она должна была сбавить обороты и мыслить приземлённее. Подруга года, блин.

Послышался звонок, и Луиза от неожиданности дернулась. Страх сковал на долгие секунды, пока она соображала, откуда донёсся звук. Потом поняла.

Это в домофон позвонили. Непривычно громко. По-особенному жутко. До неопределенной степени пугающе. Она побежала открывать, забыв про ногу, забыв про то, что делала минутой назад, и споткнулась от неудачного шага.

– Ыгх,⁶ – вырвалось сквозь зубы, когда она чуть не упала, но чудом удержалась на ногах, вцепившись в край стола.

На пол полетели лежащие там вещи.

– Паша?! – радостно вскрикнула она в трубку домофона. Боль в стопе тянулась к колену.

– Простите, я ваша соседка. Вышла выносить мусор без ключей, а дверь закрылась. Я подпорку поставила, но какой-то чмошник её убрал, и дверь захлопнулась. Пустите, по-соседски, – тараторил женский голос, а внутри Луизы всё замерло.

– Да, заходите, ради Бога.

Девушка нажала на кнопку, и в трубке эхом послышался визг открывающихся дверей.

Это было тупо. Вторая Луиза отражалась в зеркале коридора и выглядела всклокоченной. Девушка презрительно осмотрела себя. Ну что за дура. Размечталась. Было бы всё так просто. Чтобы главный герой пошёл на встречу со злодеем, но потом передумал и потому не попал в ловушку. Таких фантастических сюжетов не бывает. О чём она только думала.

Мысли перевернулись вверх-ногами, и она не сразу вспомнила, о чём размышляла до этого.

Бросив взгляд на кухню, она увидела лишь разлитый чай, сбитую со стола сумку. Сумку словно стошнило на пол вывалившимися из неё вещами, и Луиза хмыкнула с этой мысли. Затем поплелась, чтобы поднять то, на что она с большой вероятностью в ближайшем будущем могла наступить и ещё раз упасть. Это её личный закон Мерфи: если есть, обо что споткнуться, она споткнётся.

Как она вообще собралась спасать Пашу, если себя спасти не в состоянии. Фильм про супергероя с ней в главной роли был бы уморительным, думала она, пока поднимала с пола хлам из своей сумки.

О чём она там думала. О том, что можно залезть в голову доктору Крашнику и просчитать, где он назначил встречу Паше, чтобы, как полагалось в блокбастерах, спуститься с вертолёта, схватить Пашу и воспарить вверх, оставив психиатра в дураках.

А ведь Луиза даже города не знает.

Вот почему никто не доверил бы ей писать сценарий к фильму.

Она ещё раз прокрутила в памяти предыдущую сцену. У той девушки по соседству был милый торопливые голос, несмотря на то, что она ругалась. Хорошо, что хоть кому-то Луиза могла помочь, даже если сыграла роль столь незначительную и проходную. Как сыграть труп в фильме. Всё же какое-никакое, а участие.

Ударом сумки об пол она чуть не разбила духи, которые взяла из дома. Было бы грустно потерять ещё и их.

Сраная беспомощность не отпускала.

Может, Паше правда нужен был доктор. И ей самой кто-то нужен. Не Крашник, но кто-то получше. Первый блин комом бывает у всех, и поиск психиатра не должен останавливаться на первом попавшемся. Она не должна была мириться с изъянами доктора Крашника, если она хоть чуть-чуть себя уважала. Она заслуживала найти того, кто ей придётся по душе.

Наверное.

Чёрт, какое суматошное утро она устроила себе на пустом месте.

Надо была успокоиться и дать себе время подумать.

Ведь время у неё ещё есть, верно?

Убрать мусор, собраться с мыслями, спокойно поесть и принять душ. Звучало как план.

Среди мелкого мусора, разлетевшегося по полу, резинок, расчески и наушников, завернутой в бумажку жвачки и украденных с ресепшена гостиницы конфет, Луиза увидела картонную карточку.

Визитка Варвары Преображенской.

– Хм.

***

Если Паша могт действовать по своему усмотрению, связываться с доктором, решать свою судьбу, и их судьбу вместе, отталкиваясь от своих собственных убеждений, то почему Луиза не могла действовать, согласно своей интуиции? Верно?

Долго она себя не уговаривала и уже через пять минут сидела на диване, набирая номер той шарлатанки.

Гудков пять подождёт. Если нет, то сбросит. Луизу за интерес никто не смог бы осудить (кроме Паши, но осуждалка не выросла, и вообще он сам виноват).

– Алло, – отозвались на том конце. – Офис Варвары Преображенской, слушаю вас, – голос был машинальный, как у секретаря, но Луиза признала в нём голос женщины, с которой они встречались.

– Доброе утро, – посчитала она нужным сказать в начале. Вопрос, придуманный ранее, звучал бы слишком резко, к нему надо было мягко подвести.

– Доброе утро. С кем имею честь разговаривать?

Голос уверенный и холодный, отчего Луиза позорно начала заикаться:

– Я. Эм, м-мне… Вы, наверное, не помните. Мы, ну, приходили к вам две недели назад. Для консультации. Вы оставили визитку.

Собеседница выразительно промолчала, и Луиза, переведя дыхание, продолжила более размеренно:

– Павел и Луиза. Приходили к Вам насчет нашего друга, Гриши.

Какая-то басня. Что она несёт?

– Помню, – припечатала ясновидящая. Понять, отчего Луиза её отвлекла своим звонком, было невозможно. Она могла с таким же невозмутимым видом жевать бутерброд или лежать в ванне.

– Извините за то, как закончилась встреча. Мой друг перенервничал и мог наговорить Вам чего-то, не подумав.

– И вы извиняетесь от его имени? – уточнила ведьма. Кем она только им тогда не представилась. – Не важно. Что вы хотели? Прайс за услуги тот же.

Луиза задумалась. Нужно ли ей это.

А что у неё есть, помимо этого?

– Мы всё по тому же вопросу. Я, точнее. Тут только я. Вы женщина занятая, я понимаю, – девушка ходила из угла в угол, не понимая, как себя вести. – Извините, что так повели себя.

– Ваш друг повел себя, – уточнила женщина тактично. – Вы лично своим поведением ничего мне не сделали. Мне показалось, что… ваш друг решил за двоих. И раз деньги уплачены, я могу просто повторить вам то, что собиралась сказать.

Луиза аж отпрянула от телефона, удивленно смотря на экран с номером. Странно.

Это, чёрт возьми, обалдеть как подозрительно. Чутье подсказывало Луизе, что что-то не так. Такой расклад был бы слишком прост.

– Почему вы идете мне навстречу? – тише спросила она, как будто боялась, что их разговор услышат. Женщина на том конце промолчала. – Нет, правда, в чём подвох?

– Нет подвоха, – призналась астрологиня всё тем же деловым тоном. – Подвоха нет. Лишь моя работа, которую я делаю. Не люблю неудовлетворенных моими услугами клиентов. Я способна отработать каждый рубль, если на то пошло.

– Вы удивительно самоотверженны.

– Можете подъехать, дорогу знаете. Могу и по телефону, – предложила ясновидящая, проигнорировав комплимент, и замолчала, выжидая. Луиза словно в колл-центр Хогвартса позвонила.

– Л-ладно. Говорите так, – неуверенно попросила Луиза, нахмурившись.

Затем она слушала. Слушала от начала всё то же самое, что в прошлый раз они с Пашей самодовольно прохихикали на задней парте. Сейчас думалось – зря. Неужели она в прошлый раз была настолько пьяна, что не зацепилась за сказанное?

Варвара рассказала и про потоки энергии, которые не видны человеческому глазу. И про мир живых и мёртвых. И про преследующие их души людей. И про вполне человечных из плоти и крови врагов.

– Я говорила в прошлый раз, но повторюсь. Вы живые, вы не можете видеть того, что я. И не можете влиять на потоки энергии так, как они влияют на вас. Но хочу заметить, что и у вас есть туз в рукаве. С вами та же беда, что и с Гришей. На вас ведётся охота. Некто… Человек-хищник. Сильный, несгибаемый. Чрезвычайно удачливый.

– Я не очень понимаю.

– Тут нечего понимать. Гришу преследовал тот же самый человек, что и Пашу сейчас. Он имеет виды на него и хочет подчинить. Он управляет его судьбой и строит козни.

– Подождите, – Луизе аж плохо стало. – Вы хотите сказать, что они были правы насчет Системы? За ними следила Система?!

В телефоне послышался шум. Словно что-то происходило прямо около динамика, а затем звук изменился. Луиза смогла услышать эхо своего голоса.

– Вы не ответили.

Луиза догадалась, что телефон поставили на подставку и включили громкую связь, чтобы освободить руки. Женщина звучала теперь отдалённо:

– То понятие Системы, о котором мне рассказывал Григорий… Не знаю даже. По-моему они намудрили. Я бы описала иначе.

Опять шорохи, которые напугали Луизу. Только бы связь магическим образом не оборвалась, у неё же сердечко не выдержит. Но ведьма покорно продолжала: