Зверь, именуемый Кот

6. Спокойно не можем

И машина была (синяя, точно!), и ехидный мужик из “поддержки” приехал. Вскрыл родимую через багажник, витиевато нам всем объяснив, что от этой модели все ключи уникальные, дублей нет и всё немыслимо сложно.

Я потеряла логику хода событий, отчаянно вдруг замерзла и носом клевала, опираясь прямо на капот этого монстра. Большая такая машина, пафосная, дорогая. Я в таких еще даже не ездила, хоть вид и сделала царственный, забираясь на пассажирское сидение рядом с водителем, то есть, с Котом.

Впрочем, его я не обманула. Еле слышно смеясь он помог мне найти ремень, пристегнул, усмирив возмущавшийся моим сумасбродством и неосмотрительностью бортовой компьютер, и мы поехали уже, наконец.

– Ты замерзла? – тихо спросил.

Встревоженный взгляд на меня. Чертовски приятно, когда твое состояние кто-то заметил. Вдвойне приятно, когда это роскошный мужчина, с улыбкой бросающий взгляды.

– Перенервничала. Я ненормальная?

– Да. Падать в обморок от усталости, а потом из больницы сбегать ко мне на свидание? Точно нормальной не назову, но мне нравится.

Значит, свидание. Ничего себе! А как же “встретиться и просто посидеть, поболтать”? Хотя… говоря откровенно, а много ли было их в жизни моей, этих свиданий? Если сегодняшний день, такой весь прекрасный и трепетный – не оно, тогда что же?

Очевидно, вся эта тирада так отчетливо рисовалась на моей физиономии, что сосредоточенно выезжавший из сложного лабиринта автостоянки Кот рассмеялся.

– Что? Я такая смешная?

Может уже начинать обижаться?

– Пф! Зачем ты все время в себе сомневаешься? Если честно: я все гадал, почему ты себя так не любишь? Может, хромая, кривая, горбатая? Вовсе нет. Притормозил, выезжая на светофоре, уверенно положил руку на спинку моего сидения прямо над головой и склонился над ухом, вызывая новую волну дрожи.

– Ты очень красивая, знаешь? И чтобы я больше не слышал твой бред про серую мышку и внешность. Как мужчина в этом я знаю толк. Не спорь. Необычная, да. Но взгляд притягиваешь точно. И мысли всякие вызываешь, очень далекие от скромных.

Сорвались с места, и меня вжало в кресло. Не скоростью совершенно, а теми словами, что были им сказаны. А ведь говорил он серьезно. И глаза. Он же мной любовался! Смотрел так… нежно? Гладил взглядом, улыбаясь краями рта и рассыпая тоненькие морщинки в уголках своих глаз. Такие бывают совсем не от возраста, скорей от привычки смеяться открыто и часто.

Мы ехали молча. Я куталась в свой пиджак, продолжая ловить на себе его взгляды. Это было… как купаться в лучах зимнего солнца. Когда в весну еще даже не верится, впереди снегопады и ветры, морозы и стужа. Но прозрачные лучики, даже не грея особо, внушают надежду.

Так странно. Всего несколько слов, а я вдруг ощутила себя женщиной. Настоящей. Пара взглядов – и за спиной выросли крылья. Случайно задел мое колено рукой, и я, кажется, даже стала чуть выше ростом.

– Ты знаешь в Петергофе приличные ресторанчики? Чтобы вкусно, уютно и тихо? Да, голоден, не смотри на меня так удивленно, я не воробышек. Это бывает с мужчинами.

– Я не была там в ресторанах. А “воробышки” только и делают, что едят. Сейчас поищу, может по отзывам что и найдется. Твои предпочтения?

– Мясо. Алкоголь исключен, хотя тебя я с удовольствием бы напоил. Смотри Европейскую кухню и никаких суши, тебя умоляю. По горло ими сыт.

– Европейскую… в географическом смысле или культурно?

Обычно, когда я начинаю так умничать, мужчины тушуются и начинают медленно отступать прямо к выходу из. Умная женщина – это проблема. А я устала скрывать мысли и лгать. С ним не хочу и не буду. Тем более, что Кот тихо лишь рассмеялся в ответ, взял вдруг зачем-то мою левую руку и, пока я изумленно взирала на происходившее, поцеловал ее.

Как током ударил. Я все-таки ненормальная, изголодавшаяся по мужикам дурочка. И где там моя фригидность хваленая? Захотелось провалиться сквозь землю, особенно вспомнив, что этот мужчина обо мне знает практически все. И руки целует. А еще показалось, как будто придерживая мои пальцы у губ, он вдохнул запах руки, словно принюхивался. Показалось?

– Ты когда в себе начинаешь сомневаться, то прячешься, как будто улиточка в раковину. Смотри на количество мяса в географии и культуре меню. Лучше в граммах.

Я и смотрела. Да так увлеклась, что уснула позорно, откинув голову на подголовник удобного кресла. Бестолковая.

Просыпаться от запаха вкусной еды – давно с детства забытое, практически запрещенное удовольствие. Когда со мной в последний раз происходило подобное? Когда желудок стучит в мозжечок: “Срочно, братцы, встаем, там такое!” Со специями, между прочим! И самые любимые все твои: букет “прованские травы” и тмин.

Открывать глаза не хотелось. Это все не может быть правдой: сейчас сон развеется, и снова навалится серая явь. Ой. Почти невесомый поцелуй в лоб мигом сдул мои вялые мысли. Открыла глаза и встретилась со смеющимся и очень нежным взглядом мужчины – мечты.

– Гетерохромия, центральная, отраженная. Даже не знала, что такое бывает.

– М… я готов накормить тебя только ради такого лирического описания цвета моих глаз. Просыпайся, светик мой Лю. Времени осталось не так много.

Отрываться от этих глаз не хотелось. Они действительно были завораживающе-прекрасны, даже с анатомической точки зрения. Оглянулась и обнаружила: мы в машине, я прикрыта толстовкой, лежу такая под ней в виде калачика на сиденье. Вокруг стена векового соснового леса, и впереди море. Балтийское, я надеюсь. А то с меня станется.

Еще один легкий поцелуй в висок, (вот зачем он это делает, так и привыкнуть недолго!), и перед моим сонным носом возникла тарелка. Большая такая, почти что поднос. На ней возлежала огромная отбивная, порезанная на тонюсенькие полоски, россыпь кусочков запеченных овощей, обжаренные шампиньоны под белым соусом и зеленый салатик.

Под все еще осоловелым взглядом моим Кот достал из кармана странный складной инструмент: ноже-ложко-вилку с резной костяной ручкой, вытащил одном пальцем оттуда вилку, поддел ею полоску горячего (!) мяса и медленно поднес к моему рту. Запах стал просто пыткой.

– У меня руки есть и даже навык общения с вилкой, – я честно пыталась ему сопротивляться. Наивная.

– А у меня только желание видеть, как ты ешь с моих рук, и та самая вилка. И еще я деспот, сволочь и жуткий тиран. Рот открывай, свет мой Лю. И прожевать не забудь.

Открыла, поймала зубами это божественное мясо, действительно оказавшееся еще горячим, кинула взгляд вопросительный, тут же попалась.

Он улыбался, снова являя мне свои ямочки на щеках. Вызывающие головокружение и настоящие вихри во всем организме. Запрещенный прием, между прочим. Я так ему и сказала. Обещал быть серьезным, в обмен на мой ужин. Я обещала послушно все съесть.

Так и сделали: он молча и медленно кормил меня, рассматривая, как… рыбку в аквариуме. Время от времени даже поил из красивой серебряной фляги изумительно-вкусным полусладким вином, ароматным и очень коварным.

Настолько, что к концу этого ужина меня потянуло на приключения.

– Ты меня спаиваешь? – рот наконец освободился, пора было что-то сказать. Хотя молчание это наше было вполне многословным и красноречивым.

Он усмехнулся мне в ответ, протянув молча салфетку, другой вытер свою эту “вилку”, аккуратно сложив ее.

– Пойдем, потрогаем море? Я так соскучился по нему в своих этих дебрях…

– Ты сам-то не голоден? Я все проспала.

Кот широко улыбнулся, снова меня убивая своими этими… ямочками запрещенными. Мало мне блеска улыбки и взгляда этого медового, мало. Добить совершенно решил.

– Голоден. Но едой меня не накормить. Ресторанчик был, кстати, отличный. Спасибо.

Он протянул телефон. Мой собственный. Открытый на той же странице. Итальянский ресторан. Еда на вынос. Это вот он ко мне сейчас так подкатывает? Ко мне? Да такие, как он, да я…

– Свет мой Лю, что за метания? Боишься воды?

– Опасаюсь голодных котов, если честно.

Неожиданно прозвучало. Это попытка ухаживать?

Он тяжко вздохнул, промолчал, вдруг нахмурившись, и отвернулся. Лишь спустя пару мучительно-вязких минут проворчал:

– Идем. Видишь, свет мой, там идет грозовой фронт. И даже быстрей, чем твоя электричка. Побежали, красавица.

Небо на западе действительно стремительно становилось серо-сизым. Словно огромный синяк заливал горизонт, наплывая на море.

Серый песок балтийского пляжа засасывал туфли, и, проковыляв неуклюже несколько метров, я разулась. Море. Здесь оно уже не было скорбной зеленой лужей Финского залива: на берег ложились тревожные волны коварной Балтики. А я ведь тоже соскучилась. Здравствуй, волна. Привет, камень круглый морской. Вот и я, старый добрый прилив. Не чихать тебе, бриз вечерний.

Марк уже сидел на огромном валуне, жестом приглашая меня. Места там оставалось… не очень. Он, видимо, недооценивал мои формы. Площадка с ним рядом на камне была рассчитана ровно на мое полупопие. Осторожно прислонилась, с трудом удержавшись от слов: “Я постою”.

Тихий смех за спиной, и меня сгребли одной рукой, пересаживая на колени. И шепот прямо в волосы: “Девочкам вредно сидеть на голых камнях, Лю. Мама тебе ведь рассказывала?”

Мурашки по коже понеслись целым стадом. И мысли. Мама. Уже очень скоро вся эта встреча закончится, и я вернусь в свою серую жизнь. С укоризненными взглядами мамы, чьи надежды и чаянья я не оправдывала совершенно. С работой, в которой я, как алкоголик, искала успокоения и трусливенько пряталась от личных проблем.

Мой маленький личный глоток счастья сегодня стремительно иссякал. Высыпался, как песок за стеклом у песочных часов. И, судя по виду мужчины, не одной мне сейчас было тут грустно.

– Знаешь… мне страшно, что день этот закончится.

Конечно, глупость сказала опять несусветную. Я вообще рядом с ним все это время вела себя глупо и выглядела кошмарно. Так и выворачивало из меня всех тараканов на голову бедного Марка.

Я старательно устраивалась на самом крае колена, как на заборе, стараясь… уменьшить и без того волнующее соприкосновение. А он в ответ приобнял, мягко притягивая к себе на грудь, словно в кресло. Горячее дыхание прямо в затылок совсем меня не успокаивало, кровь разгоняя как центрифуга.

– Не думай об этом. Зачем? Мы не знаем, что будет уже через час. Только надеемся. И самонадеянно планируем. Смотри, как красиво.

Над морем разворачивалась гроза. Горизонт отливал чернильно- фиолетовыми тонами, сливаясь с линией предштормовой Балтики. Ежесекундно разрезаемая ослепительными всполохами молний, эта красота поражала воображение масштабами происходящего.

– Тебе нравится? Страшновато. Не хотелось бы мне оказаться сейчас там, на лодочке с веслами.

В ответ он обнял меня второй рукой, заворачивая в пиджак и окончательно всю присваивая. Я даже пискнуть теперь не могла, оказавшись в плену этих рук и мужского дыхания.

– Кто же тебя выпустит в такую погоду на веслах одну, глупенькая?

– Главное, чтобы за борт без весел не выкинули. С остальным разберусь.

Он вдруг напрягся, словно окаменев. Все хорошее имеет манеру быстро заканчиваться. Кот тихо вздохнул и взглянул на часы на запястье.

Я все поняла и медленно начала спуск с постамента колена. Грустно и несправедливо. И, конечно же, в самый последний момент я поскользнулась голой пяткой о камень, больно ударив лодыжку, вскрикнула коротко и попыталась упасть. Как нарочно, ей-богу!

– Спокойно не можем, да, Лю? Горе ты мое луковое.

Меня тут же на руки подхватили, легко, как пустой совершенно мешок, прижали зачем-то к груди и понесли через пляж к открытой машине. Лучший в мире мужчина нес на руках притихшую отчего-то меня. А я… Таяла я, как мороженое в микроволновке, и не могла поделать с собой ни-че-го.

Не хотела.

7. Дождь

Станция опустела, желающих ехать в последней электричке больше уже не нашлось. Мы сидели в машине и просто молчали, глядя на надвигающуюся грозу. О чем думала я?

Как ни странно, о том, что счастлива невероятно. Даже если вдруг умру прямо сейчас, в моей жизни сегодняшний день уже был. Я никогда ни в кого не влюблялась вот так молниеносно, как будто стрелой насмерть подстреленная. Я вообще никогда не влюблялась, теперь это стало мне очевидно. Было все что угодно: уважение, симпатия, даже амбиции, но не любовь.

Мне просто казалось, большее чувство недоступно глупой, никчемной Илоне Олеговне. Я серая мышь, и эмоции мои тоже серые. А теперь…

Кот вошел в мою жизнь как гроза, что сейчас шла за нами. Он тихо сводил меня с ума, заставляя фривольные мысли резво бегать по кругу со рвением цирковых лошадок, игравших свой номер.

Он молчал, сидя рядом. И пусть. Это ничего уже не меняло. Мои чувства – мои лишь проблемы, и я благодарна ему за открывшиеся глаза. Могу ведь, оказывается, я быть такой, как сегодня. Просто… все эти годы его рядом не было. И не будет теперь, очевидно.

Снова взглянул на часы. Как хотелось просить его: “Не отпускай, забери меня из этой серости, хоть собеседницей, хоть прислугой!”

Да, за один только день всегда несчастная, но очень гордая Илонка Король растеряла всю свою эту чертову спесь. Но роль свою нужно играть до конца. Молча кивнула, отстегивая ремень безопасности и дверь открывая.

Он тоже вышел, и под недоуменный мой взгляд пожал плечами:

– Я провожу тебя. Под поезд еще упадешь, а мне соскребать потом тебя с рельсов.

И почему столько грусти в глазах его? Жалеет о потраченном на меня времени?

Забрала свою сумку из его рук и пошла вперед, не оглядываясь почему-то. Мне казалось, что он потихоньку отстанет сейчас и останется. Сядет в машину, помашет, наверно, рукой и уедет. До поезда десять минут, никуда без Кота я не денусь.

Капал крупный дождь, первый предвестник грозы. Его крупные капли оставляли мокрые круглые пятна на бетонной панели платформы. Это все коварные белые ночи. Они совершенно стирали ощущение реального времени. Я стояла, ловя ртом эти самые капли, скрывавшие слезы, и смотрела на загорающийся красным светофор переезда.

Мягкое тепло на спине стало такой неожиданностью, что я даже вскрикнула.

Кот неслышно подошел сзади, осторожно меня приобнял, нежно притягивая к себе. Раздался тихий щелчок, и над нашими головами развернулся большой черный купол его зонта.

– Ты куда убежала опять? Лю, нельзя так все время метаться. Мы же не попрощались.

Низкий голос над ухом предательски уничтожал все построенные мной снова защиты и опоры.

– А надо? Зачем? – само как-то спросилось.

Ох, слышала бы это моя благовоспитанная мама, ох, что она бы сказала. А мне отчего-то вдруг стало сейчас все равно. Я не хотела прощаться.

Он снова промолчал, лишь зачем-то прижав меня крепче. Настолько, что сквозь все слои плотной ткани я услышала звук его сердца, гудящего, как набат.

Сквозь стену хлынувшего все же дождя полыхнули глаза электрички, приближавшейся неотвратимо, безжалостно. Я осторожно освободилась из крепкого круга таких нужных мне рук, медленно разворачиваясь. Очень хотелось увидеть его еще раз. В самый-самый последний. Пристальный потемневший взгляд, складка непрошенная между бровей, сразу сделавшая это улыбчивое лицо очень жестким.

Секунду мы молча смотрели друг другу в глаза. А потом… мужская рука у меня на щеке, пальцы, поднявшие дрогнувший подбородок, прикосновение губ, жестких, сухих, раскаленных. Дыхание на лице. Этого быть просто не может.

Поцелуй наш был похож на удар близкой молнии. Разряд, вспышка, боль, грохот рушащегося сознания, подкашивающиеся колени.

Кот поймал меня, нежно целуя в висок, рядом раздался звук открывающихся дверей вагона электрички. Бежать!

Только бежать. Я вырвалась из ладоней его, прошептала: “Прости” и рванула туда, где меня не догонят. В окна видела, как Кот развернулся и быстро пошел к автостоянке у станции.

Вот и все.

Я плохо помню дорогу домой. В поезде почти никого не было, а в этом вагоне сидела вообще только я. Ошарашенная, всю дорогу судорожно трогавшая свои губы, как будто не веря в их существование. Так и ехала, глупейшим образом улыбаясь и пялясь зачем-то в окно на стоявший за стеклами лес.

Раз за разом я возвращалась туда: на автобусную остановку, в объятия Марка, на улицы Питера с их горячим асфальтом и серыми вертикалями улиц. И на камень, где Кот меня обнимал. Поцелуй на платформе и вовсе казался мне сладким сном.

На пиликнувшее сообщение в телефоне смотрела с искренним недоумением.

“Как доедешь домой, обязательно мне напиши пару строк. Да, беглянка, я очень волнуюсь”.

Зачем ему это?

Мой логичный, казалось, вопрос перечеркнут был одним только словом: “Волнуюсь”. Просто потому, что это снова мой Кот. Тот самый, который, следя за моим возвращением поздно ночью с работы, писал каждый раз мне простое: “Волнуюсь”. Он вернулся опять, в сторону отодвинув невероятного Марка.

Погладила пальцами светлый экран, улыбнулась его аватарке.

“Постараюсь не заблудиться в своих трех соснах”. Подождала ответ. Не дождалась. Значит, это была просто вежливость. Дала мысленно себе подзатыльник: Кот на трассе сейчас, за рулем, ему не до болтанок со мной, непутевой.

А мне еще нужно будет теперь как-нибудь пережить эти дни. Позвонить, что ли, Муле, напроситься к ним в гости, сбежав из больницы? Пусть прячут меня, партизанку, раз уж Абрамыч на койку по-дружески уложил.

Дождь шел следом за поездом, и когда электричка причалила к конечной станции, гроза накрыла нас мокрым крылом. Стена воды, настоящий поток. И как назло, ни единой машины такси. Хорошо еще белые ночи, на улицах так светло, что даже фонари не включались. Выплыла на платформу, достала из сумки свой зонт – непременный атрибут всех дамских сумочек жительниц этого города, и большущий пакет, в который спрятала эту самую сумочку.

Уже минуты спустя стало ясно: зонтик можно сложить и размахивать им, словно жезлом, исключительно ради хорошего настроения.

Дождь был везде. По улицам зажурчали потоки. Теплые, бугрившиеся крупными пузырями целые реки дождевой воды превратили пустынные улицы в русла. Несчастные туфли очень быстро стали подводными лодками. Я разулась, бредя едва ли не по колено в воде, совершенно мокрая серая мышка. По коленям стекала вода, а я размечталась и волосы распустила, ощущая себя натуральной русалкой.

Шла по совершенно пустому городу и смеялась. Моя жизнь не останется больше прежней. Сегодня в ней все изменилось. Я словно заново родилась. Дышала, жила и любила. И врать себе даже не буду.

Нельзя было солгать себе: мол, глупая, пустая влюбленность в иллюзию или фантазию, в придуманного человека, как в принца на белом коне. Кота я знала отлично. Точнее, он меня знал, но это ничего не меняло. Нет. Мне нужен был именно он. Тот самый, что пишет: “Волнуюсь” и украдкой нюхает мои волосы.

Так и брела я, раздвигая босыми ногами потоки воды. Медленно, целеустремленно. Оставалось совсем немного: буквально пару кварталов под настоящим тропическим ливнем проплыть.

Единственной прямой и преодолимой дорогой теперь оставался путь в низкую арку прохода между высоченными многоподъездными домами размером едва ли не в целый квартал. Место темное, скрытое от глаз случайных прохожих и местных жителей. В школе мы прятались там от родителей, пытались курить и пить пиво. Кажется, целовались там даже, я и не помню уже. Как давно это было.

Сделав первый шаг под свод арки панельного дома, я кожей вдруг почувствовала неладное.

Странное чувство опасности. Но откуда? Городок наш закрытый, все давно знают друг друга, попасть сюда посторонним практически невозможно: куча секретных НИИ охраняются всеми возможными службами. Откуда тревога? Совершенно сдурела я с этими приключениями на свою голову. Сейчас еще предстоит объяснение с мамой по поводу безнадежно испорченных платья и туфель…

Внезапный удар между лопаток не просто толкнул меня прямо вперед, он выбил воздух из легких так больно, что я не смогла даже вскрикнуть. Уже падая на колени прямо в вязкую лужу, судорожно попыталась не нырнуть туда хотя бы лицом. Поймала ладонями твердый асфальт под водой и тогда уже взвыла от боли. Второй удар пришелся прямо в живот. Секунду спустя только всевышние силы уберегли меня от удара ботинком в лицо. Я дернулась, падая на бок, ослепнув от боли, пытаясь лишь голову спрятать в руках. Нападающих было несколько: громкое дыхание со всех сторон и странное ощущение, будто в капкане захлопнуло тушку многострадальную мою.

Мелькнуло в голове запоздало: “Не убивают. Разве что ногами насмерть забьют. И изнасилуют вряд ли. Или зачем им тогда так бить? В синяках некрасиво”.

И пропало. Все вдруг пропало. И причиной тому была вовсе не острая боль. Сознание работало очень ясно: я слышала, видела, чувствовала. Что-то вдруг изменилось. Всех мучителей моих разом как будто бы отшвырнуло невидимой и огромной рукой. И тут же раздался оглушительный мужской визг. Никогда не слыхала такого, и вам не советую слушать. Похоже на вопль поросенка, не желающего стать котлетой или колбасой.

Вокруг топот ног, фонтаны поднятых брызг, снова вопли и визги, прозвучавший откуда-то новый странный звук, очень похожий на рык крупного зверя.

И все разом стихло.

Только шум ливня вокруг и бурление потоков воды. Все еще сжавшись от страха и боли, я лежала в проклятой воде и думала, что, наверное, очень нескоро теперь смогу принять ванну спокойно. Если вообще выживу, говоря откровенно. Мучительно болели спина и живот, кружилась голова, тошнило. Хотя отделалась я довольно легко, не убили же сразу. Наверное.

Теплое, очень нежное, мокрое прикосновение к щеке, мое оборвало дыхание.

Страшно. Даже глаза открывать было страшно. Пусть лучше думают все проходящие мимо, что я умерла и валяюсь тут дохленькая совершенно. Кто “все”? Да вот эти… кто тыкается теплым носом и шершавым языком щеку вылизывает. Языком?!

Глаза сами открылись, а разум напомнил мне совершенно некстати, что Илона Король – как бы вообще-то биолог. И по структуре огромного языка эта самая горе-биолог определила легко, что рядом с ней лежит в луже огромный, горячий и мокрый представитель семейства кошачьих.

Везет все-таки мне на котов.